Текст книги "Год Мудака (СИ)"

Автор книги: Юрий Бурносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Юрий Бурносов
Год Мудака

Глава 1

«Сегодня пишется масса статей, прежде всего, московскими борзописцами, причем статей явно оплаченных – из-за отсутствия фактов начинают приводить какие-то домыслы относительно кагэбистского прошлого Путина или относительно его жестокости и того, что грядет диктатура и так далее, что есть угроза демократии».

А. Собчак.

Шагах в двадцать впереди по тротуару Фрязин увидел мудака. Мудак шел, повертывая головою и посматривая по сторонам, как бы искал чего-то.

Не каждый оперативный работник способен вот так сразу отличить мудака от других граждан. А Фрязин – мог. Мудак всегда испуган, всегда озирается, боится, что пизды получит. Мудаку жить тяжело, в отличие от нормального гражданина. И надобно им об этом всегда напоминать – и мудакам, и гражданам соответственно.

– Эй! А ну иди сюда, – беззлобно велел Фрязин, похлопывая прутиком по брючине.

Мудак на полусогнутых поспешил к нему. Мужичок лет сорока, наверное, из бывших комсомольских лидеров, по дурости прибившихся потом к каким-нибудь грушам-яблокам… В газете, может, писал.

– Чего ходишь?

– Я… Ну…

Простой вопрос с виду – «Чего ходишь?» – а какая, блядь, палитра! Мудак сразу теряется, ищет подвох, чего такое ему вменяют в вину, а ты в это время прикидываешь, что с мудаком делать – арестовать, побить слегка или сразу отпустить ему на радость, пусть несет в массы очередную быль о добре и справедливости.

– Чего не работаешь?

А мудакам-то работать и не велено. Как там в Конституции: «Гражданин имеет право на труд; мудак такого права не имеет кроме особых случаев, когда направляем на общественно полезные работы в принудительном или добровольном порядке».

– Нет работы, господин оперативный уполномоченный!

Признал, гляди-ка. Должно, опытный мудак, битый… Умилившись, Фрязин махнул рукой в сторону:

– Вали отсюда. Да не броди без толку, дома лучше сиди. Дом есть?

– Есть, господин оперативный уполномоченный! – и мудак бросился прочь, перескочил ржавую оградку, исчез за углом дома-«хрущевки».

Мимо прошли два пидора, приобнявшись и о чем-то воркуя. Пидоров нынче трогать не велено. Пидоры нынче в почете. Арестовать пидора или там в рыло ему – суть угроза демократии. Фрязин припомнил последний инструктаж, когда мохнолицый полковник из аналитического отдела вещал:

– «Сексуальная нетерпимость и агрессия – это лакмусовая бумажка, которая краснеет всегда, когда возникает угроза демократии», – сказал наш великий сексопатолог Игорь Кон. Все мировое сообщество наблюдает за нами, и мы должны поддерживать авторитет российской демократии на высочайшем уровне! А поэтому права сексуальных меньшинств для нас значат даже больше, нежели права остальной части населения, потому что лакмусовая бумажка, как вы слышали выше, – именно сексуальная нетерпимость! Сек-су-аль-на-я!

Рядом с Фрязиным речь полковника конспектировал незнакомый седоватый дяденька, видать, из провинции, меленько писал в блокноте китайской гелевой ручкой.

– У кого вопросы? – осведомился полковник, напившись из стакана.

– Господин полковник, а вот когда бабы… ну, сами с собой… Это не велено пресекать? – спросил какой-то ушастый с задних рядов.

– Баб пресекать не велено. Пускай себе веселятся, – сказал полковник. – Ясно же указано: все сексуальные меньшинства.

– А я вот слыхал, есть которые говно жрут, – подал голос с места седоватый сосед Фрязина. – Мы на рынке облаву устраивали, кассеты порнографические изымали… там было. Противно аж. Что с такими делать?

Полковник вроде растерялся, но они там в аналитическом не лыком шиты.

– Про говно в инструкции не сказано, – сообщил он, – посему действуйте по ситуации. Если гражданин потребляет его в домашней обстановке, так ради бога. Если же в общественном месте и публично – это шокирует, необходимо пресечь. Но без рукоприкладства! Провести беседу для начала.

– Ясно, – сказал седоватый.

Пидоры вроде бы жрать говно не собирались – они свернули за угол, туда же, куда минуту назад ускакал отпущенный Фрязиным мудак. Одеты оба были с иголочки, в модных штанах, что придумал Зайцев – на тесемочках, а жопы сзади вовсе нет, вернее, жопа-то видна, а вот в штанах специальная прорезь. Демократизует то есть.

Фрязин огляделся и сплюнул – аккуратно, чтобы не было понятно, от пидоров ему противно или просто волос на язык попал. А то вдруг служба внутреннего контроля снимает, доказывай потом… Впрочем, Фрязин был не при исполнении. Дежурство ему сегодня назначили в «Лужниках», на торжественном открытии съезда Великой Демократической Партии России. Именно туда Фрязин и направлялся.

Выйдя со двора, он остановился на краю тротуара и поднял удостоверение, держа его двумя пальцами. Тут же, визгнув тормозами, рядом остановились сразу три машины. Фрязин выбрал белый джип «ниссан» и направился к нему.

– «Лужа», – сказал Фрязин, залезая на переднее сиденье. В салоне пахло цитрусами, а за рулем сидел кавказский человек.

– Сейчас сделаем, уважаемый! – ответил он.

Обгоняя попутки и нагло вылезая на встречную полосу, джип понесся со страшной скоростью. Фрязин покосился на кавказского человека. Жизнерадостный, сытый, похоже, из образцово-показательных. На оперативном слэнге – «наш черный друг». На каждом рынке им выделили по участку, чтобы торговали. Даже регистрации не требуют – говорят, Сами-Знаете-Кто лично Мэра Великой Столицы попросил, чтобы не требовали. Милиция честь отдает…

Неудивительно, что до стадиона они доехали молниеносно. Тормознув «ниссан» у кромки тротуара, Фрязин учтиво поблагодарил черного друга и покинул машину. Через служебный вход прошел к месту встречи, где его уже ждал Облепихин.

– Привет, – сказал он, пожимая Фрязину руку. – Твой ряд 25, место сам выбери, чтобы удобнее.

– Хорошо. Особых указаний никаких?

– Да нет вроде… Люди все проверенные, съезд, как-никак… На вот, одевай.

Облепихин сунул Фрязину рацию – ларингофон и маленький наушник.

Синие шарики, белые и красные…

Огромное футбольное поле стадиона «Лужники», не так давно переименованного в Стадион имени Великого Министра-Спасителя, заполняли десятки тысяч активистов ВДПР. С белыми, красными и синими шариками, рвущимися из рук в небо, они стояли в ожидании Гимна. Те, что с синими шариками, были в пресловутых безжопных штанах, символизируя сексуальную терпимость, те, что с красными – бывшие члены левых движений и партий, а те, что с белыми – правых. Красные и белые были в штанах обычных, с задницами.

Поставленное известным режиссером Микитой Нахалковым действо означало единение всех бывших политических сил под крылом ВДПР на благо Великой России. Сам режиссер сидел с мегафоном на тренерской скамейке и чего-то кричал, хищно шевеля усами, но Фрязину не было слышно.

Из умело спрятанных тут и там динамиков грянул гимн. Стадион в едином порыве вскочил с пластиковых кресел и полторы сотни тысяч голосов – мужских, женских и детских – наполнили огромную чашу проникновенными словами. Фрязин, подтягивая, покосился на забранную тонированным непробиваемым стеклом правительственную ложу, где по идее находились и Великий Министр-Спаситель, и, конечно же, Сами-Знаете-Кто. Вот смотрят они сейчас оттуда, и видят, вполне возможно, его, Фрязина. И Сам-Знаете-Кто спрашивает у Министра-Спасителя:

– А кто это такой бодрый и бравый?

– Это оперативный уполномоченный, сейчас узнаю фамилию, – говорит Великий Министр, и подносит к уху рацию, и узнает фамилию Фрязина, и произносит ее Сами-Знаете-Кому, и Сами-Знаете-Кто велит тотчас перевести бравого и бодрого оперативного уполномоченного в его личную охрану…

А может, и нет.

Может, Сами-Знаете-Кто смотрит вдаль, над гранью стадиона, и видит величественные просторы Москвы, а вовсе не думает о каком-то маленьком оперативном уполномоченном, истово орущем гимн где-то внизу. Скорее всего, так. Положено ему.

Фрязин заметил, что мужик в проходе не поет, а вовсе даже смотрит по сторонам. Он решительно отодвинул тетку справа и полез через ряды в направлении мужика, ухватил его за плечо и потряс.

Мужик с недоумением обернулся, блестя очками.

– Чего не поешь?! – заорал ему в ухо Фрязин, и тут, к стыду своему, увидел на лацкане мужикова пиджака аккредитационный бэйдж «Дейли Телеграф».

– Сорри, – сказал Фрязин, отпуская иностранного корреспондента. Тот радужно заулыбался и поволок из кармана маленькую фотокамеру явно с целью запечатлеть Фрязина. Оно бы и не стоило, но приказ был содействовать иностранцам по мере возможностей, особенно в части создания положительного образа сотрудников Управления, поэтому Фрязин приосанился, сделал задумчивое лицо и посмотрел в сторону и чуть вверх, как учили на занятиях.

Блеснула вспышка.

– Сэнкс! – улыбнулся иностранец.

– Плиз! – ответил Фрязин. – Ноу проблем. Зис из май джоб – зе гуард оф ордер энд демокраси ин Раша!

Иностранец заулыбался еще шире и спрятал камеру и даже закрыл карман на «молнию» – съезд съездом, а чтоб не сперли.

Гимн тем временем завершился. Внизу все три составные части шоу медленно маршировали под бравурную музыку, то складываясь в огромный российский флаг, то образуя причудливые цветные узоры. Нахалков отрабатывал свой хлеб.

Откуда-то сбоку выехала трибуна в виде поднявшегося на задние лапы медведя – в передних медведь как бы держал большой российский герб, а над гербом торчали микрофоны, там и должен был помещаться докладчик. Он не заставил себя долго ждать – сам Великий Министр-Спаситель обращался к соратникам по партии.

– Господа! Сограждане! – раздался над стадионом многократно усиленный голос Министра. Огромные экраны показывали вблизи его простое и открытое лицо с усталыми морщинками в уголках глаз. Недалеко от Фрязина кто-то всхлипнул.

– Сегодня мне выпала великая честь открыть второй съезд Великой Демократической Партии России! Все телекомпании и радиостанции России транслируют нашу встречу, весь мир смотрит на нас и слышит нас!

Аплодисменты.

– На пути великих свершений…

Фрязина кто-то подергал за рукав, отвлекая от торжественной речи.

Давешний иностранец.

– Кэн ай ток виз ю?

– Оф кос, – сказал Фрязин и пошел вслед за корреспондентом. Спустившись чуть ниже, где громкость выступления уже не мешала беседе, корреспондент спросил:

– Вот ю синк эбаут мьюдакс?

– Мудаков, что ли? – понял Фрязин. Все бы этим журналистам про мудаков писать. Вон им какой красивый съезд устроили, снимай и пиши – не хочу, а им все мудаки.

– Йес, йес. Мьюдакс!

– Мьюдакс ар ноу э ситизенс, – заявил Фрязин. На сей случай была жесткая инструкция, ограничивающая набор ответов. Провокации, блядь. Знаем мы их.

– Я слишать, што мьюдакс есть… особенный кэтегори… Дискриминэйшн… – сказал иностранец, лучась улыбкой.

«Русский разумеет, падла», – подумал Фрязин и завертел головой:

– Ноу, ноу! Специальный статус. Не гражданин, андерстэнд? Для граждан – все права, но гражданин есть только истинный гражданин России! Зе риал ситизен – олл зе рулез. Остальных – на хуй.

– О-о, нахуй! Сериоуз… – корреспондент закивал. – Ви ест сотрудник Кей-Джи-Би?

– Ноу Кей-Джи-Би. Управление…

– Оправленье… Йес. Ви делат спешиал функцьи? Охрана, йес?

– Охрана, ага. Йес!

– Оу… Бат…

Иностранный засранец не успел договорить, чего там у него «бат», потому что запищала рация экстренного вызова. Фрязин отвернулся от корреспондента и услышал:

– Всем в секторе шесть! Всем в секторе шесть! Ситуация «Браво»!

Это значило лишь одно – что-то случилось и нужно как можно скорее бежать.

Глава 2

Гражданские права существуют для людей просвещенных, сытых, благовоспитанных и уравновешенных.

В. Новодворская

Редактор отдела новостей телекомпании ДТП-ТВ ебал в комнате отдыха молодого подающего надежды репортера. Репортер терпел, привыкая к новой для себя сексуальной ориентации, а в наиболее трудные моменты грыз толстую кожу диванной спинки.

– Я тебя… для начала… на утренние новости поставлю… – хрипел редактор, совершая поступательные движения тазом, – а потом… Петюню на хуй выгоню… и отдам тебе… вечерние…

В кабинете зазвонил телефон. Это был внутренний аппарат с характерным мелодичным звуком, и редактор, так и не кончив, поплелся снимать трубку.

– Орлов, – сказал он, садясь голой жопой в приятную прохладу кресла.

– Чем ты там занимаешься?!

Директор. Ну еб твою мать, подумал редактор, рассматривая свой вяло свисающий мокрый хуй, к которому прилип жалкий коричнево-желтый кусочек репортерского говна.

– Работаю с документами.

– Ты не Ельцин ебаный, чтобы с документами работать! – рявкнул босс. – Тебе с людьми надо работать, с кадрами! Ты кого берешь, сука, в журналисты?

Редактор покаянно молчал, гадая, о чем же пойдет речь.

– Что за урод по фамилии Морозов?

– Стажер, неплохие репортажи…

– На хую видал я его репортажи! Только что со съезда звонили – он там шлялся, снимал сюжет, и попался! Он мудак! Понял?! Мудак!

– То есть?

– Мудак самый настоящий! Как ты его на работу принимал, а? Ты документы его видел?

Мудакам выдавали временные удостоверения, а у Морозова был паспорт, настоящий паспорт, с гербом, фотографией и полагающимися восемью печатями… фальшивый, что ли?

– Фальшивый паспорт, – сказал редактор, в задумчивости теребя хуй. – Подсунул, сволочь, паспортину левую.

– Левую или правую, не моя забота! А только готовься, что к тебе придут из ВОПРАГ и будут тебя ебать, не меня! Придумывай давай, что будешь им говорить.

– А как они узнали, что он – мудак? Может, накладка какая? – уточнил редактор.

– Все точно, его один опер узнал, как сбежавшего особо вредного мудака. Разбирайся.

И директор повесил трубку.

Редактор вернулся в комнату отдыха, где молодой и подающий надежды все еще стоял раком и проверял при помощи пальца, что там у него с анусом.

– Клизму надо перед актом делать, – наставительно сказал редактор. – Весь хуй говном повымазал. Соси давай по-скорому, а то у меня неприятности.

Репортер вздохнул и зачмокал, преданно глядя снизу вверх на мохнатое брюхо редактора.

Мудак попался молодой да ранний – показывал какие-то мятые бумаги, визитки больших людей и грозился судом в Гааге. Давно таких не было, нынче мудак тихий пошел, забьется в угол и норовит там притихнуть, чтоб не пнули. Одно слово – журналист. Давили их, давили…

Вместе с Фрязиным мудака транспортировал азартный Лагутин, который дал мудаку в зубы и запихал в окровавленную пасть все его бумаги и визитки. Везли они его в обычном фургончике на базе «Нивы». Скованный мудак валялся сзади, плюясь клочьями визиток, Фрязин вел машину, а Лагутин все не мог успокоиться – перегибался назад через спинку кресла и орал:

– Какого ты хуя на съезд поперся, а? Тебе там место, скажи? Место?!

– Да брось ты его, – поморщился Фрязин. – Башка болит от крика.

– Ненавижу этих… – заявил Лагутин. – Я его, блядь, еще урою. Визитки он мне показывает. В жопу себе их засунь, понял!!

Мудак что-то жалобно прохрюкал, и Фрязину неожиданно стало его жалко.

– Откуда у него паспорт? – спросил он.

– Спиздил где-то, – злобно сказал Лагутин. – Или купил. Денег до хуя, чего не купить? Наглый, блядь. У меня мудаки живут через площадку – в трехкомнатной квартире уплотнили, человек двенадцать.

– Маловато, – усомнился Фрязин.

– Обещали еще подселить… Так вот, уважительные такие мудаки, как я на работу – если встречу, кланяются, здоровья желают… Мусор выносить – утром в строй, как я с ведром-то выйду, из рук рвут… Вот это правильный мудак, с таким и работать хорошо. Чего его, правильного мудака, обижать? Если только месячник там или облава… план сверху спустят… А этот – у-у, падла! – мне в морду карточки тычет!

Сдав мудака куда надо, они пошли в комнату отдыха. Там уже сидел незнакомый им мужик, пил газировку из баночки, чесался под мышкой. Лагутин кивнул, Фрязин поздоровался за руку, и все стали смотреть телевизор.

Как раз новости пошли. Новостной блок открывался сюжетом о вручении в Кремле медальки Народного артиста Великой России известному поп-певцу Кире Филиппову. Киря по случаю торжеств был облачен в смокинг, хотя обыкновенно носил зайцевские штанишки.

Из-за портьеры быстрым шагом вышел Сами-Знаете-Кто, взял у одного из клевретов коробочку и прицепил на Кирю значок, приподнявшись на цыпочки – Филиппов был минимум на полметра выше. Так же быстро пожав руку певца, Сами-Знаете-Кто скрылся за той же портьерой, откуда и появился.

– Как видите, церемония не заняла много времени. После вручения награды господин Филиппов дал интервью всем телекомпаниям, кроме нашей, что естественно, ибо мы не раз комментировали как сексуальные предпочтения господина Филиппова, так и его махинации с налогами и недвижимостью. Немаловажно, что на вручении присутствовал сожитель господина Филиппова, супермодель Сергей Агзаев, ради которого год назад певец бросил свою старушку жену, некогда знаменитую певицу Алю Богачеву.

Крупным планом показали пресловутую старушку, сжимавшую в пухлой лапке сотовый телефон, засунутый куда-то под бесформенную копну волос.

– Кстати, сегодня в двадцать ноль-ноль госпожа Богачева даст нашей телекомпании эксклюзивное интервью, в котором прольет свет на некоторые подробности жизни бывшего супруга.

Изображение старушки жены сменил строгого вида очкастый диктор, который поведал:

– А теперь – новости спорта. Очередную победу одержал в чемпионате Великой России грозненский «Борз». Таким образом, команда из Ичкерии занимает теперь второе место в турнирной таблице, отставая от севастопольского «Россиянина» на два очка.

– Во вахи дают! – сказал Лагутин, хлопая себя по коленке. – А я, помню, за «Спартак» когда-то болел… Где он теперь, а?

– Если бы чичи таких игроков не накупили, хрен бы выигрывали, – заметил Фрязин. – Из одного «Манчестера» сразу трех…

– Денег же до хрена.

– Потому что бляди, пидоры сраные… Жалко не убили всех… Пивка не хочешь? Я б сходил.

– Бутылочку разве.

Фрязин поискал в кармане денег, нашел и спросил:

– Светлого?

– Давай покрепче какого, – сказал Лагутин, придвигая к себе старомодный телефон с диском.

– На хер, оно на ерш похоже.

– Ну и пей ссаки. А мне купи.

– А мне не бери, – сказал незнакомый мужик, хотя ему никто и не предлагал.

В ларьке сидела какая-то толстая баба, раньше ее не было – все время тут пиво покупали. Она тоже Фрязина не знала и должного рвения не проявила – читала какой-то журнал с голой дурой на обложке, зевала, показывая золотой мост.

– Два пива, – сказал Фрязин, суя в окошечко деньгу.

Баба не особенно всполошилась. Аккуратно закрыла журнал, положила на столик, медленно принялась шарить где-то внизу.

– Вы бы хоть спросили, какое мне, – буркнул Фрязин.

– А у нас только два сорта, – сказала баба откуда-то снизу. – «Степан Разин» и «Старый мельник». По деньгам «Разин» выходит.

– А крепкого нету?

– Нету.

– Ладно, давай «Разина».

Когда запретили импортное пиво, Фрязин поначалу шибко печалился – привык к хорошим сортам, но потом точно так же привык к нашим, как когда-то, в молодости, хлебал с удовольствием всякий «Ячменный колос», прокисший с рождения. Он взял бутылки и пошел к своему учреждению, поглядывая на высоченный дом, торчавший над парковым массивом и сверкавший стеклом.

Как раз за сияющим остеклением этого чудесного дома и происходила сейчас еще одна история, весьма близко связанная со случившимся намедни. Но Фрязин о том, понятно, не знал.

А происходило вот что.

Когда зазвонил телефон, известная журналистка-правозащитница брила в ванной пизду. Таким специальным станочком, которым кроме пизды ничего и не побреешь.

«Перезвонят», – подумала журналистка-правозащитница, болтая станочком под струей горячей воды. Рыжие колечки исчезали в сверкающем отверстии стока. Но телефон не умолкал. Журналистка-правозащитница тихонько сказала: – Вот блядь ебучая! – и пошла с недобритой пиздой снимать трубку.

– Спала, что ли? – осведомился Мазаев.

– Было бы с кем, – огрызнулась журналистка.

– Тогда выключай свой вибратор, чтобы батарейки не сели, и слушай ухом.

Слушать Мазаева стоило. Если он вот так звонил, значит, имелась у него некая информация, из которой при известном старании можно было сляпать сенсацию. Сам Мазаев был для того слишком ленив, да и не талантлив.

– Значит, Лолка, так. Морозова помнишь?

– Этот… с ДТП?

– Он.

– Помню. Сволочь.

– Сволочь – не сволочь, а взяли его на съезде. Форменный мудак.

– Он же…

– Знаю, знаю, на ящик кого попало не берут, тем более в ДТП. А вот видишь – мудак. Сидит сейчас у ВОПРАГовцев. Никто про то не знает, ДТП будет скрывать, само собой, а мне по знакомству один товарищ слил. Он там работает.

– Предлагаешь заняться? – спросила журналистка, поеживаясь. Мокрой пизде было холодно, от двери тянуло сквозняком.

– Грех пропадать такому материалу. Тем более давно уже ничего про мудаков не было, про скрытых-то. Всех переловили. А тут – на тебе!

Журналистка быстро нашла в ящике телефонной полочки записную книжку и навострилась:

– Диктуй.

– Хули диктовать. Морозова и так знаешь, сидит в двадцать втором отделении, у тебя из окошка оно небось видно. Сама смотри, как поступать будешь. Его только-только привезли, так что торопись, а то уволокут, концов не найдешь. Все, отбой.

Журналистка посмотрела в пикающее жерло трубки и снова тихонько сказала:

– Вот блядь ебучая…

За окном грохнуло – по введенной во всех региональных центрах практике, вылившейся из питерских традиций, стреляли из пушки.

Полдень, сука такая.

Полдень.

Мудак Морозов в этот момент сидел в камере, подперши голову руками.

Камеры ВОПРАГ сильно отличались от милицейских, в каковых Морозов раньше не сидел, но приходилось видеть их по работе. Дело в том, что Морозов в свое время был сотрудником правозащитной организации «Светоч демократии» и занимался в том числе защитой прав заключенных и прочих арестованных.

В камере ВОПРАГ было тепло и светло. Вместо дощатых нар или железно-сварных коек имелись вдоль стен мягкие лавки, покрытые кожзаменителем. Кожзаменитель был абсолютно цел и не разрисован, не обписан гадостями. В углу имелась параша, вернее, нормальный унитаз, притом за специальной пластиковой ширмочкой.

На унитазе в данный момент сидел сокамерник Морозова и страшно пердел, иногда говоря сквозь пластик:

– Вы извините, уважаемый.

Морозов стоически терпел.

Болел нос, болели губы, болело правое колено, которое сильно ушиб о подножку автомобиля тот вопраговец, что повыше. Что пониже, показался Морозову более добрым, но это, скорее всего была такая уловка – хороший и плохой полицейский.

– А что на допрос не ведут? – спросил Морозов громко, перекрывая здоровый бодрый пердеж.

– А и не поведут, – сказал сруль из-за своего пластика. – У них съезд сегодня. Все заняты, а те, что привезли, отдыхают. У вас бумаги нет?

– Отобрали… – вздохнул Морозов.

– Жалко. А тут нету, на ролике-то. Обычно есть, а сейчас нету. Надо жалобу написать.

– Жалобу? – удивился Морозов.

– Конечно. Вот только поведут на допрос, первым делом жалобу напишу. Ущемление прав.

– А… А можно? – пугливо спросил Морозов.

– Нужно! Ведь камера-то общая, мало ли… не каждый день мудака сажают, бывает, что и нормальных граждан, а им как без бумаги? Ой. Извините, уважаемый.

Эти слова сопроводили очередной залп, а потом сруль поинтересовался:

– А вас за что?

– Я журналист. Телевизионщик.

– Да ну?! – из-за ширмы показалась лысинка, потом черные бровастые глазки. – Журналистов же нельзя.

– Сказали, мудак.

– А что, правда?! – сруль еще более проявился из-за ширмы.

Морозов смолчал. Он даже не мог себе представить, что ему грозит. И что грозит кадровикам из телекомпании, спецнаблюдателю при телекомпании, может, даже участковым милиционеру и инспектору ВОПРАГ. Сам Морозов не слыхал, чтобы в такую проверенную контору, как телевидение, пробрался мудак. А он, Морозов Александр Алексеевич, мудак и был, как ни верти. Притом матерый, опытный.

Сруль чем-то пошуршал, покряхтел, хлопнул крышкой мусорного бачка и вышел. Обычный мужик, лет сорок с виду, вроде как еврей, но может, и не еврей, может, просто похож. Бывает с людьми такая беда.

Он демонстративно проигнорировал Морозова и сел на лавку подальше, но долго молчать не смог. Скучно в камере, с горя и с мудаком поболтать можно, все же и не слышит никто…

– Обедать должны принести, – сказал он как бы просто так.

– А тут камеры не прослушивают? – мстительно спросил Морозов, обозлившийся на сруля. Вон даже бумага у того была, вытер же задницу, а чего просил тогда?

– Не думаю, – сказал сруль, озираясь.

– Тогда представьтесь, как положено культурному человеку.

– Хопман, – недовольно сказал сруль. А может, Гофман. А может, и Гопман. Разберешь у них, у евреев.

– Морозов.

– Только вы меня в свои дела не впутывайте, – предостерег сруль.

– Не стану, – успокоил его Морозов и потрогал качавшийся зуб.

– Били? – спросил сруль со скрытым удовлетворением.

– Били…

– Мудаков часто бьют, – сказал сруль. – Вроде даже есть директива. Вы… они же не граждане.

– А вас-то за что сюда?

– Анекдот рассказал, – признался сруль.

– Который?

– Ага. Сейчас я вам рассказывать буду. А ну как прослушивают все-таки?

– А мудак не гражданин, ему можно, – спровоцировал Морозов.

Сруль подумал и покачал головой:

– Нет, не путайте меня. Нельзя. И так уже один раз рассказал… Что обидно, все время из-за этих анекдотов… Правда, анекдоты в рецидив не идут. Каждый как мелкое хулиганство, но хоть десять раз подряд пусть арестовывают, все равно в плюс не идет. Все-таки гуманные у нас законы! – это сруль сказал уже погромче и гордым, довольным тоном счастливого человека и посмотрел в белый потолок.