Текст книги "Год Мудака (СИ)"

Автор книги: Юрий Бурносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Зал встревоженно зашумел.

– А оружие? Оружие им дадут?

– В качестве оружия пока принято решение выдать электрошокеры.

– А зарплата?

– Зарплата обычная.

– А за рулем им же нельзя…

– За рулем будете сами. Если вопросов больше нету, берите по первому попавшемуся слаобумному гражданину, оформляйте и – вперед.

Фрязин вышел из актового зала в полной растерянности. Под фикусом сидел дурак и смотрел на него преданными глазами. С виду был смирный, слюни не текли. Почему-то Фрязин особенно боялся, когда слюни текут.

– Как звать? – спросил дурака Фрязин, сев на корточки.

– Гы, – улыбнулся дурак. – Володя.

– Стало быть, Володя, будешь моим напарником, – обреченно сказал Фрязин.

– Гы, – сказал Володя и пустил обильные пузыристые слюни.

Глава 7

«У нас, кстати, в коллективе активно обсуждалась проблема чекистов во власти. Мы понимали, что заявления об „угрозах демократии“ в этой связи – заказная попытка некоторых СМИ „демонизировать“ образ ФСБ, создать ей ореол „темной силы“, отстаивающей не государственные, а узкокорпоративные интересы».

А.Андреев, и.о. начальника УФСБ Воронежской области

Журнал попался интересный.

Жуя бутерброд с колбасой «самашкинской мелкорубленной», Кукин устроился на стуле и раскрыл «Итого» жирными колбасными пальцами примерно на середине.

Министр Сетевой Культуры, демократично именовавшийся Семой Лебедевым, вещал о том, как растет и развивается рунет. Основной заботой Семы было не допустить выхода из рунета в какой-либо другой нет, а также не пускать в рунет лазутчиков из разных других нетов. Интервью с министром остроумно называлось «На net и суда нет». Использование латиницы подчеркивало демократический характер издания – и за меньшие нарушения его легко могли бы закрыть, как закрыли всякие другие. Вернее, закрылись они сами – как сказали в новостях, из-за угрызений совести вследствие проявлений космополитизма.

Сема Лебедев был, наверно, еврей. Вернее, не еврей, а непонятно кто – на таких постах трудились люди, имевшие в паспорте специальную печатку «Жидом не считать». Только с Кукиным таких работало трое.

Кукин листнул дальше, жуя.

В колонке опровергалась новость о присуждении Нобелевской премии по литературе писателю-фантасту А. Позоричу, который уехал в Америку в период обострения антимудацких настроений. Когда Кантемировская дивизия с триумфом вошла в Харьков, Позорич переоделся в женское платье и покинул город. С собой он якобы вывез скандальный роман «Вольдемар, президент», который затем издал у Галлимара в Париже, за что и получил – опять же якобы – Нобелевскую премию.

«Итого» утверждал, что премию гнусному писателю не дали, роман никто не издавал и вообще его в природе не существует, а Нобелевку на самом деле опять дали Министру Великой Русской Литературы Микитину, и опять за книгу «Русские идут» – уже четвертый раз. Для более убедительного описания вручения тут же была присобачена мутная фотография министра во фраке на некоей трибуне, а также написано, что весь нобелевский комитет плакал от счастья.

Большая часть журнала была посвящена голубым. Репортаж об открытии нового гей-клуба в Мурманске, маневры специального десантного полка «Голубые молнии», выход киберсупербестселлера «Алмазный мой конец» – завершающей книги «алмазной» декалогии легендарного Дурцева.

Книгам вообще уделялось много места. Целая серия трудов Министра Лебедева – «Как сделать вебсайт», «Как не делать вебсайт», «Стоит ли делать вебсайт», «Как заказать мне вебсайт». Новый Квакунин – «Заговор сионских подлецов»… Эту надо бы купить, Кукин любил цикл про сыщика Пендюрина, а с тех пор, как автор объединил в одну компанию сыщика, монахиню Евстафию и черного бульдога, книжки пошли совсем уж нарасхват – такое эта троица вытворяла… В секс-шопах даже набор появился: резиновый сыщик, резиновая Евстафия, резиновый бульдог. Хочешь, составляй композиции, сверяясь с текстом, хочешь, сам пользуйся.

От таких мыслей у Кукина встал было хуй, но тут зазвонил телефон и хуй упал. Кукин, жуя, взял трубку и обнаружил, что звонят не ему, но прекрасно слышно, чего говорят люди.

– Привет, Петрович!

– Здорово!

– Новость слыхал?

– А шо?

– Дураков в милицию набрали, в ВОПРАГ! По улице иду, а навстречу дурак в форме! Весь в соплях! Честь мне отдал!

– Во! А к чему бы такое?

– Суть правильное решение. Антимудацкая политика, милый мой. Мудак теперь видит что?

– Хуй что он видит.

– Мудак видит, что он хуже даже дурака! То есть слабоумного гражданина. Может, мудак профессор и доктор наук, а слабоумный гражданин его всегда может пиздануть промеж глаз, и все дела. Потому что – гражданин! Потому что не читал всяких там, блядь, маратов гельманов!

– До чего же мудрый человек Сами-Знаете-Кто!

– Да уж! Да уж!

В трубке запикало, а Кукин остался в недоумении, жуя. Вот же как работает связь.

С самого утра он хворал головой и блевал после вчерашнего перепоя, потом поспал малость и очнулся бодрым и голодным. Кстати обнаружилась колбаса, какие-то консервы без этикетки – малопонятная серая кашица, с равным успехом мясная как и рыбная, но съедобная, потому Кукин ел-ел и не мог остановиться.

Он бы и дальше ел, листая журнал, но тут ввалилась Лолка, держа под мышкой большой художественный альбом. В бархате, с кистями.

– Это еще что? – спросил Кукин, жуя.

– Видишь же – альбом.

– Я вижу. Что за художник?

– Никас Сарафанов. Модный. Пиздажист. Писать о нем буду, вот, взяла для вдохновения.

– Кто-кто? – привстал Кукин, жуя.

– Пиздажист. Пёзды рисует. Сейчас модно – не портреты рисовать, а пёзды. Представь, приходят гости, а на стене пизда в рамке. Портрет сразу можно угадать чей, а тут – интрига: хозяйка ли дома, дочка ли ее, а может, бабушка… Аля Богачева, говорят, заказала аж восемь своих и еще пять – других эстрадных звезд. Деньги к нему рекой текут.

– Ты ему свою закажи, – посоветовал Кукин, жуя. – Пока не обросла по новой.

– Дурак, – не обиделась Лолка.

– Слабоумный гражданин, – поправил Кукин, жуя. – Дураков у нас теперь нет. И в сказках Иван-дурак теперь будет Иван-слабоумный гражданин. «Обманули слабоумного гражданина на четыре кулака». Хотя можно сказать и «Обманули мудака на четыре кулака», наверное, это идеологически выдержано.

– Опомнился, – хмыкнула Лолка. – Ивана-дурака сто лет как отменили. Непатриотично. Иван должен быть умный. В сказках теперь Абрам-дурак.

– В русских народных? – не поверил Кукин, жуя.

– В них.

– До чего же умный человек Сами-Знаете-Кто, – сказал Кукин, жуя. – Альбом покажи.

– У тебя руки жирные.

– Ничего не жирные, я двумя пальцами держу.

Пёзды оказались все на одно лицо. Конечно, были там рыжие, черные, бритые, с вдетыми колечками, одна даже с бородавкой. Но по сути пизда всегда пизда, пиздой и останется… Знакомых среди них Кукин, жуя, не обнаружил.

– А про мужиков такого нет? – спросил он, жуя.

– Ну подумай сам, – рассудительно сказала Лолка, что-то делая в волосах. – У баб оно все практически без разницы. Ну есть у кого поглубже там или еще как… А снаружи – одна малина. А у вас? У одного кривой, у другого маленький, у третьего одно яйцо больше другого… Конечно, никто позировать не сядет.

– Разумно…

– Ты скажи лучше, чего не на работе?

– Напился вчера. Отгул взял.

– А откуда про дураков знаешь?

– Про слабоумных граждан, – опять поправил Кукин, жуя. – В телефоне подслушал. Так что ты по телефону что попало не тренди.

Дурак Володя говорить по-русски не разумел. Сидел в машине, открывал и закрывал бардачок. Нашел блестящие наручники, обрадовался.

– Карашки, – сказал он, сияя. – Карашки и пытоси.

– Чего это он? – не понял Лагутин, с интересом наблюдавший за дурацкими эволюциями.

– Говорит, – равнодушно сказал Фрязин, протирая стекло. – У него свои слова какие-то. Это, как я понимаю, он про пытки говорит. И про страшные кары.

– Во блядь, – удивился Лагутин. – А у меня молчаливый. Я его заставил колесо накачивать. Эй, Володь!

Дурак высунулся, разинув рот.

– Володь, батька-матка есть?

– Батя. Батя опотел.

– Помер батя, – перевел Фрязин.

– Как ты его понимаешь?

– А хуй его знает. Понимаю, и все.

Молчаливый дурак Лагутина тем временем накачивал колесо, громко кряхтя.

– Твоего как звать?

– Миша.

– Он тебе колесо не лопнет? – забеспокоился Фрязин.

– Лопнет – новое поставлю. Зато смотри как старается! Дует как!

Дурак пукнул, захихикал и принялся качать с новыми силами.

– Слушай, – сказал Лагутин, оглядевшись. – Слушай, Фрязин, а чего с мудаком тем, со стадиона? За что отпустили?

– А я знаю?

– Не бывает так, – убежденно сказал Лагутин. – Мудаков просто так не отпускают. Знаешь, что мужики говорят?

– Что?

– Что это специальный мудак. Засланный. То есть на самом деле он не мудак, а мудаком притворяется, чтобы проникнуть к ним и все мудацкие тайны узнать.

– Да какие у них тайны? – удивился Фрязин и тоже огляделся. Дурак Володя прислушивался к разговору, но насчет него беспокоиться не приходилось.

– Мало ли. На то и мудаки. Чего бы их велено было изводить? Ну ладно, черт с ними. Ты слышал, сам Министр-Спаситель приезжает?

– Куда?!

– В управление. Поздравлять, стало быть, с профессиональным праздником.

– Это что же, усиление?

– В усилении менты пускай стоят, а у нас – праздник. Премию обещали, я в бухгалтерии у Зойки пронюхал. А потом торжественное собрание, банкет, все дела. Мы, господа оперативные уполномоченные из ветеранов, как раз на торжественное и банкет попадаем, кто ниже чином – уже хуй.

– Э… – начал было Фрязин, желая сказать «Это хорошо», но тут с громким хлопком лопнула камера лагутинского автомобиля.

– Ебааать! – закричал Лагутин радостно. – Во надул! Во силен!

– Махяник. Мандец, – внятно произнес дурак Володя и надел сам на себя наручники.

Мэр Великой Столицы поправил ермолку (сегодня он надел ермолку с тем чтобы символизировать благостное отношение к евреям, жидам и тех, кого велено жидами не считать) и набрал короткий номер из двух цифр.

– Але, – сказали в трубке.

– Здравствуйте, – почтительно сказал Мэр.

– Здравствуйте, – почтительно ответил Сами-Знаете-Кто. В самом деле, отчего двум почитаемым людям не почитать друг друга.

– С праздником, – сказал Мэр.

Какой сегодня праздник, он точно не знал, но какой-нибудь обязательно был: может, церковный, а может, профессиональный.

– Спасибо, а-а… И вас также, – ответил Сами-Знаете-Кто, который тоже не знал, какой сегодня праздник, но какой-нибудь обязательно же был. «Русские люди любят праздновать праздники», – как-никак, цитата из Сами-Знаете-Кого. – Как успехи?

– Послезавтра выборы в городскую Думу.

– И как?

– Как положено – девяносто процентов ВДПР, пять процентов независимых кандидатов, пять процентов оппозиция.

– Викторию, а-а… не забыли?

– Забыли, – стыдливо признался Мэр. – В последний момент вписали. Выкинули какого-то… – он сверился со списком. – Вот, Лившица выкинули.

– Это кто?

– А бог его знает. Финансист какой-то. «Жидом не считать».

– Пора бы… а-а… шесть процентов оппозиции сделать. Пусть даже за счет… э-э… ВДПР. А то в гражданах появляются ненужные мысли.

– Сделаем, – кивнул Мэр.

– Вот и сделайте. И еще… А-а… Памятник на месте Пушкина кому ставят? Зачем поэта, а-а… ломаете?

– Пушкин – это наше все! Мы его не ломаем, мы переносим!

– А-а… А то мне пидоры жалуются… Говорят, ущемляете… Встречаться не под кем.

– Ни боже ж мой, – сказал Мэр, поправляя употевшую ермолку.

– А-а… Ну хорошо. А куда переносите?

– А там рядом.

– А на его место?

– А на его место Микитина. Нашего четырежды Нобелевского лауреата.

– Микитина? Это… а-а… хорошо. И вот хотел еще спросить. На съезде, помню, смотрю вниз… как гимн пели… И там такой, сразу видно, из ВОПРАГ товарищ… а-а… деловой такой… Вроде сектор шестой, ряд двадцатый-тридцатый, пошерстите там…

– Особые приметы? Безжопные штаны или еще что?

– Да нет. Тем и привлек. Мужичок такой… От сохи, хе-хе… Рыжеватый, коренастый… Такой бодрый и бравый… Вы его найдите, вам на московское управление сподручнее выходить, так что… а-а… До свидания.

– До свидания, – сказал Мэр, положил трубку и сокрушенно подумал, что вот же, блядь, везет людям. Ни с хуя – и в дамки.

Глава 8

«Как учёный скажу – у нас нет никаких условий для диктатуры.

И не только потому, что Путин за рынок и за частную собственность».

А. Ципко, политолог

Сами-Знаете-Кто сидел в сортире, читал запрещенную книжку Буковски и много думал.

У Буковски не работал унитаз. И тогда Буковски – прямо так и написано – вылавливал плавающее там говно, складывал в коричневый бумажный мешочек, шел на улицу и выбрасывал его в укромном месте.

Сами-Знаете-Кому это не давало покоя. Он представил себя на месте Буковски и решил, что писатель вел себя в корне неверно. Зачем трудоемко вылавливать говно из унитаза, где оно плавает в воде, приобретая неудобную для вылавливания и транспортировки консистенцию, если можно насрать прямо в мешочек? Понятно, что это требует определенной ловкости… С другой стороны, если поднести мешочек прямо к анальному отверстию и плотно обжать по краям, то все говно попадет прямо туда. А Буковски, судя по всему, человек был небрезгливый, осуществил бы такую процедуру без труда, раз уж говно вылавливал…

Нет, подумал Сами-Знаете-Кто и покачал головой. Правильно мы его книжки сожгли. Буковски этот ничему не может научить.

С этими мыслями он вырвал страничку и тщательно принялся ее разминать.

Костер горел ярко и жарко, а стоявший возле него товарищ из «Идущих вперед» – а может, из «Идущих в зад», потому что он был в безжопных штанах и куртке с портретом Сами-Знаете-Кого – шевелил там длинной кочергой. Черные хлопья порхали, как мотыльки.

– Карашки, – сказал дурак Володя, взволнованно глядя на костер.

– Заебись, – согласился с ним Фрязин. – Мы в детстве картошку пекли.

Володя кивнул. То ли понял, то ли просто так.

– Гражданин…

Кто-то подергал Фрязина за полу. Мужчина в очках стоял, переминаясь с ноги на ногу, и держал в руке книгу, аккуратно обернутую в газетку.

– Что вам?

– А скажите, гражданин, можно книжку поменять?

– Что у вас там?

– Да вот, – мужчина в очках осторожно ободрал газетку и показал Фрязину красивую обложку. – Пелевин.

– Дайте-ка посмотрю, – «идущий в зад» взял у очкатого книжку и полистал. – Ну и кого наебать хотели?

– А что такое? – заинтересовался Фрязин.

– Да вон, смотрите, – и «идущий вперед» сунул ему под нос раскрытые страницы. Фрязин прочитал про себя: «С Кузнецкого моста я заехал в кондитерскую на Тверской и, хотя желал притвориться, что меня в кондитерской преимущественно интересуют газеты, не мог удержаться и начал есть один сладкий пирожок за другим. Несмотря на то, что мне было стыдно перед господином, который из-за газеты с любопытством посматривал на меня, я съел чрезвычайно быстро пирожков восемь всех тех сортов, которые только были в кондитерской».

Фрязину тут же захотелось теплого пирожка с мясом, повидлом или пусть даже с капустой, но понять он ничего не понял.

– И что? – спросил он. – Про пирожки.

– Не про пирожки, а Льва Толстого книга, «Юность».

– А что, Толстого не велено менять?

– Толстого не велено. Пелевина – велено, только Пелевина не осталось, а эти ферты где-то обложки, блядь, берут и всякую хуйню в них запихивают.

– Протестую! – сказал мужчина в очках. – Толстой не это самое!

– Не что? – спросил Фрязин.

– Ну… не оно. Не как гражданин сказал.

– Не хуйня, что ли? – спросил «идущий в зад».

– Не она, – кивнул мужчина в очках.

– Ну пусть не хуйня ваш Толстой. А что Пелевин-то ваш пишет?

– А Пелевин – вот, – с этими словами «идущий вперед» достал из кармана еще одну другую книжку и сунул точно так же под нос Фрязину. Тот прочитал про себя: «Портьера у входа колыхнулась, и оттуда высунулся человек в косоворотке. Он щелкнул пальцами куда-то в темноту и кивнул на наш столик, потом повернулся к нам, отвесил короткий формальный поклон и исчез за портьерой. Тотчас откуда-то вынырнул половой с подносом в одной руке и медным чайником в другой (такие же чайники стояли на других столах). На подносе помещалось блюдо с пирожками, три чайных чашки и крохотный свисток».

– Опять про пирожки, – растерянно сказал он, глядя то на «идущего в зад», то на мужчину в очках. «Идущий в зад» посмотрел на книжку, перечитал, где Фрязин показал ногтем, и пожал плечами:

– Странно. А ну-ка, дайте посмотрим Толстую.

– Ты ж сказал, Толстого.

– Толстой – то писатель. А Толстая – то… Ну, тоже писательница вроде как. Только ее велено того, жечь. А Толстого – нет. Вот, читайте сами, – он выудил обгорелую книжицу и поднес ее Фрязину на кочерге. Покидав горячее с ладони на ладонь (кстати снова вспомнилась картошка из костра), Фрязин пролистнул места поподжаристее и прочитал:

– «А в другой горнице стол накрыт. И-и-и-и-и! – чего только нет на столе на том! От одного края до другого – миски, миски, блюда всякие, котлы да тарелки! Пирожки без счету, блины-оладьи, пампушки витые, кренделя, вермишель разноцветная!» Слушай, ты объясни мне – вы что, про пирожки все сжигаете? А кто велел?

Мужчина в очках дурно захихикал.

– Кто велел, кто велел! – взъерепенился было «идущий вперед», но вспомнил, что Фрязин не кто-то с горы, а ВОПРАГ, и мирно завершил: – Указание такое. Вы понимаете.

– Понимаю, – добродушно сказал Фрязин. – Значит, ты вот, очки, его надуть хотел. За какого-то сраного Толстого под видом Пелевина книжку выменять.

– Хотел-хотел! – согласился «идущий вперед». Мужчина в очках притих, озираясь. Хихикать перестал, падла.

– А что за книжки в обмен даете?

– А вот, – «идущий в зад» показал Фрязину другую книжку, взятую из стопки, лежавшей тут же. – Васильев.

– Не читал.

– Гляньте.

Фрязин поглядел в белый лист с бегущими по нему черными буковками. Улыбнулся.

– Ну, братцы, – сказал он. – Смотрите, чего нашел. «Мама растолковала, как найти общежитие, и Искра убежала, успев, правда, съесть два пирожка».

– Нет! – страшно закричал «идущий в зад» и побежал прочь, отшвырнув кочергу и мелькая белыми ягодицами. Мужчина в очках печально посмотрел ему вслед и заметил:

– Как нехорошо получилось.

– А вы идите, идите, – велел ему Фрязин. – Скажите спасибо, что отпускаю.

– Спасибо, – сказал мужчина в очках. – И что?

– Хуев сто, – сказал Фрязин. – Вали, а то сейчас дурака напущу.

– Слабоумного гражданина, – поправил мужчина в очках, пятясь. Потом он повернулся и медленно пошел от костра, видимо, стараясь показать, что тоже не говно, но тут дурак Володя страшно крикнул: – Карашки!!! – и очки побежал едва ли не быстрее «идущего», который уже скрылся за корявыми кленами парка.

– Вот и поработали, Волоха, – Фрязин похлопал дурака по плечу. – Поехали домой, что ли.

Но домой не поехали. Только сели в машину, как заверещала рация. Дурак схватил микрофон и крикнул:

– Агу! Агу!

– Согни хуй в дугу, – сказали из динамика. Голос был лагутинский.

– Что там у тебя? – спросил Фрязин, не без труда отбирая у Володи микрофон.

– Это не у меня, а у тебя, – сказал ехидный Лагутин. – Где ходишь?

– На задании, сжигаем.

– Сжига-аем… Обыскались тебя. Из управления. Нужен ты им, так что бросай все и езжай в контору. Ой, неладно на сердце у меня… Не из-за мудака ли того самого?

– А вот сейчас и узнаем, – сказал Фрязин. Заводя машину, он заметил, что дурак держит в руке книжку.

– На что тебе книжка-то?

– Цаца, – сказал дурак важно.

Глава 9

«Путин предпринимает большие усилия, чтобы развеять свой образ холодного и непроницаемого бывшего офицера КГБ. Он научился на публике улыбаться и шутить, одновременно излучая спокойствие и уверенность в себе».

«Times»

На проспекте Малюты Скуратова фрязинскую машину подло и нагло подрезал черный джип и умчался вдаль. В другом разе Фрязин погнался бы за сволочью или по рации бы сообщил, но сейчас думал о другом.

Что им там в управлении понадобилось?

Или про Морозова что-то всплыло? Так что же могло всплыть, если Морозов, почитай, и не мудак совсем… Вернее, мудак, конечно, но не такой, как все. Или про разговор ночной?

От раздумий, как водится, захотелось есть, однако остановиться и послать дурака за пищей Фрязин не решился, а самому вылезать не хотелось. Володя листал свою книжку, что-то бормотал под нос, весь вымазался слюнями. Платок ему купить? Так небось рожу вытирать придется, сам-то не может…

Огромная стоянка перед управлением была, как обычно, полупустой. Припарковав автомобиль, Фрязин наказал дураку сидеть тут и ждать, но только отошел, как дурак выскочил и увязался следом. Пришлось взять его с собой.

Дежурный на входе уже и не такое видал – пропустил напарников, культурно поздоровавшись и сказавши:

– На пятый этаж, кабинет двести сорок два.

– А что там? – выразил интерес Фрязин.

– Откуда ж я знаю, – сказал дежурный. – Тут этих кабинетов… Сидит, верно, кто-то.

Таблички на указанном кабинете не имелось, только привинченные латунные цифирки. Фрязин потоптался, дернул дурака за рукав, велел стоять тихо и открыл дверь.

Кабинет оказался мал. И все в нем было невеликое – столик типа журнального, черный сейфик, книжный шкафчик с Трудами, кожаный диванчик. За столом сидел незнакомый Фрязину чин, а на диванчике пил чай…

Ёб!

На диванчике пил чай сам Мэр Великой Столицы!

– Фамилия? – спросил чин за столом.

– Фрязин…

– Ну вот! – сказал Мэр радостно. – А мы не успели в лапоть насрать и за вами послать! Шутка, шутка. Здравствуйте, – он отставил чашку и приветливо поздоровался с Фрязиным и дураком за руку. – О, и слабоумный гражданин с вами! И с книгой! Можно?

Дурак с улыбкой протянул томик.

Только бы не Пелевин этот блядский! Объясняй потом!

– Что тут у нас? – Мэр подвигал бровями. – «Я проигнорировал бутерброды, налегал на сладкие пирожные, у меня от сладкого мозги работают лучше. Поперхнулся горячим кофе, когда Кречет заметил: – Что-то наш футуролог молчит, если не считать этого странного треска и визга за его ушами…»

Опять про пирожки, подумал Фрязин. Черт, точно Пелевин. Или Толстой. Или Толстая. Блядь, что они, все про пирожки пишут? Разберись теперь…

– Похвально, похвально, – сказал Мэр, возвращая дураку книжку. – Нобелевского нашего четырежды лауреата… А читать-то он умеет?

– А хер его знает, – машинально сказал Фрязин и напугался. Но Мэр только похлопал его по плечу и засмеялся.

– Это ничего. Это не главное, – сказал он. – А давайте песню споем?

– Какую?

– А вот, – сказал чин за столом и запел, сложив зачем-то руки перед собою домиком:

 
Спой-ка с нами, перепелка, перепелочка!
Раз иголка, два иголка, будет елочка!
Раз дощечка, два дощечка, будет лесенка!
Раз словечко, раз словечко, будет песенка!
 

Фрязин осторожно посмотрел на Мэра – тот все улыбался и даже начал дирижировать пальцем. Чин пел красиво, приятным бархатным голосом, дурак что-то начал подвывать, приплясывая. Фрязин слов не знал, вернее, не помнил с детства, и потому стал подхватывать наудачу, чтобы попасть в рифму:

– раз… два… динка… будет радуга… Пе-сен-ка…

Спели. Чин вытер употевшее лицо и спросил:

– Ну как?

– Очень хорошо, Семен Семенович.

– Утютеньки, – сказал дурак Володя и сел на диван. Устал, болезный. Мэр дал ему конфету из вазочки на столе и спросил все еще продолжавшего стоять Фрязина:

– А что же вы не садитесь?

– Спасибо, – сказал Фрязин и поискал, куда сесть. Сел в стул.

– Вы это чинопочитание бросьте, – строго сказал Мэр. – Мы по-простому привыкли, по-людски. Не мараты, блядь, гельманы. Можем и водки махнуть, и матом загнуть! Вы вот, гражданин…

– Фрязин, – подсказал чин из-за стола.

– Вы вот, гражданин Фрязин, думаете, наверно, что я вас сюда позвал. Хули он меня сюда притащил, думаете вы, и очень правильно это делаете.

– Не думаю я, – возразил Фрязин, снова пугаясь.

– Думаете-думаете, – шутливо погрозил пальцем Мэр.

– Да не думаю я!

– Думаете! И, наверно, правильно, что вот такой рядовой оперативный работник удивляется визиту к столь высокому начальству. Чинопочитание нам чуждо, но субординация! Субординация – это великая сила! Я не гнушусь… не гнушаюсь общаться со всеми слоями граждан, для меня каждый гражданин – брат и друг, но субординация… Э-э, субординация – это, вам я скажу, придумано хорошо. Ну да ладно. Я вас пригласил по просьбе… ну, вы понимаете, кого. Вы же были на съезде, на стадионе?

– Был, – согласился Фрязин. Неужто иностранец, пизда, настучал?

– Вот. Поэтому хочу сообщить, что завтра, в районе восемнадцати ноль-ноль, с вами встретится… ну, вы поняли, кто. Уж не знаю, зачем, но это большая честь.

Сами-Знаете-Кто!

Встретится!

Восемнадцать ноль-ноль!

Фрязин встал из стула, потом опять сел. Зачем-то взял со стола карандаш, покрутил, положил в карман. Достал, бросил обратно. Икнул.

– Вижу, польщены и удивлены, – одобрительным тоном сказал Мэр, давая дураку другую конфету взамен съеденной.

– А может, не надо? Может, это не меня? – потерянно спросил Фрязин.

– Вас, вас, голубчик.

– Ошибка какая, может…

– У нас ошибок не может быть! – обиделся Мэр, но Фрязин уже не напугался. Мэр в сравнении с Сами-Знаете-Кем представлялся какой-то незначительной картой типа валета или дамы.

– Канпет, – попросил дурак, дергая Мэра за рукав. Мэр дал ему горсть, не глядя, и продолжал:

– Думаете, вас найти легко было? Вас там знаете сколько было таких? Целый стадион! А вы – ошибка… Пусть даже и ошибка, – зашипел Мэр, понизив голос, – а вам-то что? Что вам там сделают? Может, орден дадут! Может, квартиру новую! Машину! А вы – «ошибка»…

– Да нет, я же ничего. Я не против.

– Еще бы против он был… Слушайте, он что с ними делает? Я же ему только дал!

– Канпет, – канючил дурак.

– У него защечные мешки, как у гамадрила, – сказал Фрязин, уже хорошо изучивший способности Володи.

– В общем, завтра его не берите, – сказал Мэр. – До свидания.

Лагутин ждал внизу, на крылечке. Курил, дурак его пасся тут же, что-то ковырял в стенке.

– Ну, что? – спросил Лагутин.

Фрязин вкратце описал ему происшедшее.

– А за столом кто был? – спросил он под конец.

– Семен Семеныч? А хуй его знает. Тоже, спрашиваешь.

Фрязин подумал и согласился: степень секретности в высших эшелонах ВОПРАГ была высшей. Никто, например, не знал, кто руководит конторой и руководит ли кто-то вообще. Поговаривали, что этим занимается сам Сами-Знаете-Кто. Неудивительно, что Семен Семеныча Фрязину не представили… А ну как это и есть самый главный? Или тот, кому передает указания Сами-Знаете-Кто?

– Ты радоваться радуйся, да не спеши, – сказал Лагутин. – Я чего приехал. Байки твои слушать? Хуй. Я приехал на задание тебя взять. Сейчас едем хазу мудацкую брать.

– Что-то серьезное? – оживился Фрязин. После кабинета с конфетами и Мэром хотелось кому-то дать хорошей, бодрой пизды. Вынуть на асфальт, положить и ногой, ногой. Или по морде, чтоб упал сначала. Чтобы зубы, блядь, как ебаный попкорн, разлетелись.

– Не то слово. Когда ты в последний раз мудацкую хазу брал? А там самая что ни на есть жопа. Даже книжки запрещенные вслух читают! Этого… не помню, с-сука…

– Маратов, блядь, гельманов? – спросил запомнившееся Фрязин.

– Да не. Типа такая фамилия, как насрано. Вот, Ширянов.

– А почему насрано?

– А хуй его знает, брат. Ассоциация.

– Цаца. Цаца! – жалобно сказал дурак Володя.

– А, чтоб тебя. Книжку забыл?

Дурак печально закивал главою.

– Новую куплю. Или отберем у кого. Сегодня и отберем, – пообещал Фрязин.

Дурак оттаял и стал жевать конфеты, умело запрятанные во рту.

– Давай-ка мы их оставим, – сказал Лагутин. – Посадим вон в кондитерской, пусть жрут. А то приказы приказами, а на таком деле от них вред один.

– Давай, – согласился Фрязин.

Дураков усадили в кондитерской за столик, купили им газировки, пирожено и морожено. Продавщице велели за дураками смотреть и чуть что принимать меры.

– Это что же мне делать? – спросила толстая и наглая продавщица.

– Да хоть пизду им покажи, только чтоб не разбежались, – развязно сказал Лагутин. – Если их не будет, как приеду, я тебя в твои эклеры зарою.

Поехали на лагутинской машине – в фрязинской, как обнаружилось, дурак Володя успел насрать на заднем сиденье и даже не сказал, сволочь.

Мудацкая хаза располагалась в хрущевке, окруженной такими же ветхими строениями. Вокруг под видом праздных граждан ходили, сидели и стояли сотрудники ВОПРАГ, многие из знакомых, другие, видать, из дальних отделений. Фрязин только успевал здороваться.

– Квартира двенадцать, – сказали им. – Сейчас станем дверь ломать.

– Чуть не опоздали, – пыхтел Лагутин, топоча по лестнице. – Самое интересное пропустим!

Но самое интересное не пропустили. Дверь высадили, из прихожей заверещала толстая бабища в бигудях. Фрязин ворвался одним из первых, тогда как Лагутина придавили в дверях.

Мудаков в квартире было не продыхнуть. Штук двадцать. Они сидели на подоконниках, на полу, даже в ванной обитали два мудака. Всполошенные грохотом мудаки метались по комнатам, вопили, кто-то лез в форточку…

– А-а, бляди! – радостно закричал толстый оперативник. – Попались!