Текст книги "Вера, Надежда, Любовь… Женские портреты"

Автор книги: Юрий Безелянский

Поэты у ног «княгини Зенеиды»

Именно в Москве судьба столкнула Волконскую с Пушкиным (он был почти на 10 лет ее моложе). Вот что пишет Викентий Вересаев в своем труде «Спутники Пушкина»:

«...Когда Пушкин осенью 1826 г. приехал из псковской ссылки в Москву, он познакомился с княгиней Волконской. Вяземский вспоминает: «Княгиня, в присутствии Пушкина, в первый день знакомства с ним пропела элегию его «Погасло дневное светило». Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства. По обыкновению, краска вспыхивала на лице его. В нем этот детский и женский признак сильной впечатлительности был выражением внутреннего смущения, радости, досады, всякого потрясающего ощущения».

Когда Пушкин вскоре уехал на время к себе в деревню, Волконская писала ему: «Возвращайтесь к нам. Воздух Москвы легче. Великий русский поэт должен писать либо в степях, либо под сенью Кремля, и автор «Бориса Годунова» принадлежит городу царей. Какая мать зачала человека, гений которого – весь сила, весь – изящество, весь – непринужденность, который является то дикарем, то европейцем, то Шекспиром и Байроном, то Ариосто и Анакреоном, но всегда русским, переходит от лирики к драме, от песен нежных, влюбленных, простых, иногда грубых, романтических или едких, к важному и наивному тону строгой истории».

По возвращении в Москву Пушкин часто бывал у Волконской. На ее вечерах любимою забавою молодежи была игра в шарады. Однажды Пушкин придумал слово: для второй части его нужно было представить переход евреев через Аравийскую пустыню. Пушкин взял себе красную шаль княгини и сказал, что он будет изображать «скалу в пустыне». Все были в недоумении от такого выбора: живой, остроумный Пушкин захотел вдруг изображать неподвижный, неодушевленный предмет. Пушкин взобрался на стол и покрылся шалью. Все зрители уселись, действие началось. Когда Моисей, по уговору, прикоснулся жезлом к скале, чтобы вызвать из нее воду, Пушкин вдруг высунул из-под шали горлышко бутылки, и струя воды с шумом полилась на пол. Раздался дружный хохот. Пушкин соскочил быстро со стола, очутился в минуту возле княгини, а она, улыбаясь, взяла его за ухо и сказала:

– И озорник же вы, Александр, – как вы изобразили скалу!

По понедельникам у княгини Волконской были собрания литературные. Поэты и беллетристы читали свои произведения, Мицкевич произносил вдохновенные импровизации. Однажды пристали к Пушкину, чтобы он прочел что-нибудь. Пушкин терпеть не мог читать в большом обществе. Но отговориться не удалось. В досаде он прочел «Чернь» и, кончив, с сердцем сказал:

– В другой раз не станут просить!

В 1827 г. Пушкин, посылая кн. Волконской свою поэму «Цыганы», приложил послание к ней:

 
Среди рассеянной Москвы
При толках виста и бостона,
При бальном лепете молвы
Ты любишь игры Аполлона.
Царица муз и красоты,
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И над задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком,
И вьется, и пылает гений.
Певца, плененного тобой,
Не отвергай смиренной дани,
Внемли с улыбкой голос мой,
Как мимоездом Каталани
Цыганке внемлет кочевой».
 

Что добавить к этому вересаевскому отрывку? Со временем Пушкин переменил свое отношение к Волконской. Чистое эстетство ее вечеров стало претить ему, и в письме к Вяземскому от 25 января 1829 года он назвал собрания на Тверской «проклятыми обедами Зинаиды». Но то гениально-переменчивый Пушкин. А так к салону Волконской многие льнули и почитали за честь быть приглашенными: Петр Вяземский, Адам Мицкевич, Евгений Баратынский, Антон Дельвиг, Иван Козлов, молодой Федор Тютчев, Дмитрий Веневитинов...

Последний был безоглядно влюблен в хозяйку «волшебного замка музыкального мира», в ее бездонные голубые глаза, в ее вьющиеся золотые локоны. Однако Веневитинов был слишком молод для Волконской и, судя по всему, малоинтересен. Пушкин, Мицкевич – это другое дело! А Веневитинов слишком зелен. И что в результате? Безответная любовь сожгла 21-летнего поэта. «В нем сердце к радости остыло...» Потом остыла и жизнь. Потеряв молодого и пылкого поклонника, Волконская оплакивала его в своем стихотворении «Сломал художник свой резец».

Без особого трагизма развивались отношения Волконской с Мицкевичем. Другой поляк, Франтишек Малевский, писал о своем друге: «Так как муза Адама стучала зубами, то он с удовольствием грелся в тепле на обедах и ужинах у княгини Волконской. За это он платил импровизациями на французском языке».

Если Пушкин откровенно воспел Зинаиду Волконскую в своем послании, то Мицкевич был более сдержан в проявлении своих чувств:

 
Что смогу рассказать из нездешнего края,
В смертный дом возвратясь?
– В полпути был от рая,
Полугрусть, полурадость согрели мне душу,
Я вполголоса райскую музыку слушал,
Полусвет я в раю увидал с полутьмою,
Приобщился, увы! только полуспасенью!
(Пер. Е. Полонской)
 

Словом, все «полу»... Встречались Зинаида Волконская и Адам Мицкевич в Риме. Она даже предлагала ему постоянное пристанище, но он отказался, предпочтя жить у своих польских друзей. Гордый Адам! Впрочем, гордой была и княгиня Зинаида. Она его частенько корила, давала советы: «Ты нуждаешься в сердечности, покое, в безоблачном небе. Мечтатель, затерянный среди политических споров и дрязг, похож на человека с нежным сердцем, попавшего в общество куртизанок».

Покой и безоблачное небо были не для Мицкевича, все ее советы он отверг, хотя с нежностью вспоминал былые встречи: «Любезная Княгиня!.. Все Ваши письма производят на меня все то же впечатление, дышат все тем же теплом и излучают тот же свет... Я много читаю и пишу; надеюсь вскоре Вас увидеть, и это кажется мне верхом счастья на сей земле».

Переписка между Волконской и Мицкевичем оборвалась в 1832 году.

Мицкевич был слишком вольнолюбив, чтобы остаться в сетях Зинаиды Волконской. В ином положении находился ослепший поэт Иван Козлов, автор знаменитого «Вечернего звона». В апреле 1825 года Волконская встретилась со страдающим поэтом, и вот его отклик: «Эта прелестная Зинаида высказала мне трогательную нежность. Я ей сказал стихотворение, ей посвященное. Она меня восхитила, спев мне арию из Paresi и романс Isolina Veluti. Она поет чудесно: голос, молода, душа, и она пела для меня... Сердце радовалось. Я ей прочел наизусть «Венецианскую ночь». Она разговаривала со мной с грацией, эта мелодичная Зинаида, романтическая Пери! Мы вместе пили чай... Япошел к себе с сердцем, наполненным ею. Она тоже обещала мне навсегда нежную дружбу».

Да, действительно, княгиня Волконская обладала, по словам Вяземского, «талантом добра и отзывчивости».

В ряду поэтов, посещавших салон Волконской, нельзя не упомянуть и Евгения Баратынского. В ее архиве сохранилось недатированное письмо Баратынского:

«Я проникнут признательностью, Мадам, за все, что Вы говорите любезного о моей маленькой новелле. Ваше одобрение было бы для меня еще более лестным, если бы я не знал, что Вы – критик настолько же снисходительный, насколько авторитетный, знающий. Только плохое самочувствие помешало мне быть у Вас и лишит меня еще и завтра этого удовольствия. У Вас не должно быть сомнения, Мадам, в том, что как только я почувствую себя в состоянии выходить, я поспешу засвидетельствовать Вам знаки моего уважения: если б это было иначе, я бы действовал вопреки своему интересу и долгу одновременно. Имею честь быть, Мадам, Вашим смиренным и преданнейшим слугой – Евгений Баратынский».

Поэт-рубака Денис Давыдов без всякой дипломатии писал Волконской, что «хотел пасть к ее стопам».

Не пропускал ни одного вечера у Зинаиды Волконской князь Владимир Одоевский, поэт и страстный музыкант. Короче, Северная Коринна сумела в своем салоне собрать все лучшее, что было в русской культуре 20 – 30-х гг. XIX века, а это было поистине целое созвездие имен!

Заслуги Волконской и ее «московского салона»

Как поэтесса и как прозаик Зинаида Волконская внесла довольно скромный вклад в русскую литературу. Ее повести «Лаура» и «Сказание об Ольге» не привлекли особого внимания критики. Стихи и по сей день редко находят место в антологиях русской поэзии по причине малого поэтического голоса. Вот, к примеру, стихотворение Волконской «Моей звезде» (1831):

 
Звезда моя! свет предреченных дней,
Твой путь и мой судьба сочетавает.
Твой луч светя звучит в душе моей;
В тебе она заветное читает.
И жар ее, твой отблеск верный здесь,
Гори! гори! не выгорит он весь!

И молнии и тучи невредимо
Текут, скользя по свету твоему;
А ты все та ж... чиста, неугасима,
Сочувствуешь ты сердцу моему!
Так в брачный день встречаются два взора,
Так в пении ответствуют два хора.

Звезда души без суетных наград
Преданности, участий сердобольных,
Волнений, слез, младенческих отрад,
Звезда надежд, звезда порывов вольных,
Забот души, сроднившихся со мной,
Звезда моей мелодии живой!

Звезда моя! молю мольбой завета!
Когда в очах померкнувших любя,
Зовущий луч уж не найдет ответа,
Молю, чтоб ты, прияв мой жар в себя,
Светя на тех, кого я здесь любила,
Хранящий взор собою заменила!
 

Скажем прямо: не шедевр. Но заслуга Зинаиды Волконской в ином: она сделала попытку, и попытку удачную, соединить европейскую культуру с русской, воплотить в жизнь идею культурного сближения России и Европы. Если Петр I прорубил окно в Европу, то Зинаида Волконская в меру своих сил прокладывала мост между двумя культурами, способствовала более интенсивному взаимопроникновению идей и достижений. Так, к примеру, она знакомила россиян с Италией со страниц московских журналов, пропагандировала итальянскую музыку на своих домашних спектаклях – словом, была «полпредом» Италии в России.

В Москве Зинаида Волконская активно сотрудничала в «Дамском журнале» и была принята в члены Общества любителей российской словесности, затем в другое научное общество – истории и древностей российских при Московском университете. Князь Петр Шаликов, восторженный поклонник Волконской, написал по этому поводу строки:

 
Блестящих дожили времен
Мы в щастливой Отчизне доле:
Прекрасный ныне Феномен
Явился нам в Прекрасном Поле!..
 

Волконская выступила с предложением создать общество «Патриотическая Беседа» с целью «знакомить Западную Европу с достопримечательностями нашего Отечества, собирать сведения о русских древностях всякого рода и доставлять пособия к сочинению и напечатанию достойных уважения творений касательно русской истории, археологии, древней географии, филологии славянских и других племен, подвластных России».

К сожалению, общество «Патриотическая Беседа» так и не было создано, зато другая идея Зинаиды Волконской осуществилась в полном объеме, недаром профессор Иван Цветаев отмечал, что первая мысль создания музея изящных искусств принадлежит именно княгине Волконской.

Разумеется, не все благосклонно встретили новое для того времени явление – женщину-ученую. Не признали позднее в России и математика Софью Ковалевскую. Однако Зинаиду Волконскую спасало от критики недоброжелателей сочетание ума и красоты. Характерны в этом смысле строки одного из поклонников княгини:

 
Я не завидую Париду:
На трех богинь взирать он мог:
Одну я видел Зенеиду —
И весь Олимп у милых ног!
 

Однако праздничная феерия вечеров на Тверской долго продолжаться не могла. Жизнь, как всегда, вносит свои коррективы: внезапно скончался Александр I («Где ты? О рыцарь наших лет?..» – писала Волконская на смерть императора). Когда гроб с телом стоял в Архангельском соборе Кремля, туда явилась Зинаида Волконская в черном платье и под черной вуалью. Низко поклонилась царскому праху и положила на гроб венок из незабудок.

Смерть императора вызвала восстание декабристов на Сенатской площади. Многие из заговорщиков и восставших были родственниками Волконской или частыми гостями ее дома. Последовали казни и репрессии. Все это переменило настроение в обществе, и беззаботная атмосфера музыкально-литературных вечеров в салоне Волконской стала сходить на нет. К тому же хозяйка дома никак не могла привыкнуть к новому императору Николаю I и его правительству, оно казалось ей бессердечным и жестоким.

После бунта заговорщиков в столицах – Санкт-Петербурге и Москве – установилась атмосфера подозрительности и доносительства. Дом Волконской не стал исключением. В августе 1826 года начальник III Отделения Бенкендорф получил следующее донесение:

«Между дамами две самые непримиримые и всегда готовые разрывать на части правительство – княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат сосредоточием всех недовольных, и нет брани злее той, какую они извергают на правительство и его слуг».

Однако следует отметить, это было всего лишь умеренное фрондерство. Выпускание пара, не более того. Политические разговоры в салоне Волконской были всего лишь легкими закусками, а основные блюда по-прежнему оставались те же: литература, музыка, искусство. И никаких карточных игр. Княгиня этого не допускала.

«Там музыка входила всеми порами, on йtait sature d’harmoni (пресыщаясь гармонией. – Ю.Б.). Дом ее был, как волшебный замок музыкального мира: ногою ступишь на порог – раздаются созвучия; до чего ни дотронешься – тысяча слов гармонически откликнется. Там стены пели, там мысли, чувства, разговоры, движения – все было пение», – вспоминал Петр Вяземский о концертах на Тверской.

После постановки «Танкреда» Джоаккино Россини в белосельском особняке поэт и писатель Николай Павлов восторгался:

 
Гремела там толпа живая,
И взорам виделось моим,
Как наша тихая
Тверская
Перерождалась в звучный Рим.
 

«Звучный Рим» на Тверской создавали помимо самой Волконской Михаил Глинка, блистательная пианистка Мария Шимановская, итальянские певцы и другие знаменитости.

Весело было отмечено 39-летие Зинаиды Волконской. Вяземский, Баратынский, Шевырев, Павлов и Киреевский сочинили куплеты:

 
...Такая власть в ее владенье,
Какая Богу не дана:
Нам сотворила воскресенье
Из понедельника она.
И в праздник будни обратило
Веселье, круг наш озаря.
Да будет вечно так, как было
Днем чуда третье декабря!
 

День рождения Зинаиды Волконской отмечали в начале зимы, а в ее конце, уже в 1829 году, под давлением многих обстоятельств (отношение правительства, тайная связь с иезуитами, пошатнувшееся здоровье) княгиня Волконская с 17-летним сыном Александром и его учителем Степаном Шевыревым (поэт и филолог Шевырев готовит юношу к поступлению в университет) уезжают в Италию. Там, в Италии, Зинаида Волконская найдет свой окончательный приют. В Россию она приедет лишь дважды – в 1836 и 1840 годах – и то ненадолго.

Итак, Москва осталась позади. Николай Павлов писал:

 
Мы Вас встречаем, провожаем,
Как самый нежный звук Москвы,
Как все, чего у жизни мало,
Чем можно сердце утолить,
Как все, что в мире заставляло
Мечтать и петь, петь и любить.
 

Но и Москва оставила неизгладимый след в душе Зинаиды Волконской. Уже из Италии она писала Шевыреву: «...Россия, Москва, вы все братья, родные братья, живы в моем сердце и в моих молитвах...»

Таким образом, московский период жизни и деятельности Зинаиды Волконской закончился в январе 1829 года. Вот как оценивала его значение одна из первых исследовательниц жизни Волконской М. Гаррис: «Зинаида Волконская, не оставившая по себе заметного вещественного следа ни в литературе, ни в науке, тем не менее сыграла очень важную роль в истории нашего умственного и художественного развития, с одной стороны, объединяя разобщенные силы отдельных умственных ячеек в одно целое, с другой – популяризируя и прививая в широких кругах тогдашнего московского общества интерес к вопросам высшего порядка, сближая в своем салоне ученых, писателей, художников с той средой, которая прежде стояла от них в стороне, и то, что не удавалось другим, удалось ей, потому что она – знатная и богатая аристократка – могла в значительной степени диктовать законы московскому свету».

Остается добавить, что салон Волконской значительно укрепил и развил польско-русские, французско-русские и итальянско-русские литературные и музыкальные связи. Она во многом проложила первую дорогу, а уж потом по ней ухарски и с помпой проехал другой замечательный культуртрегер – Сергей Дягилев.

Римские страницы жизни

По дороге в Италию Зинаида Волконская и ее спутники заезжают в Веймар к Гете. Великий олимпиец воздает должное талантливой русской княгине. А далее – итальянский сапожок.

Италия – это осознанный выбор или некая случайность? В письме к Петру Вяземскому Зинаида Волконская пишет: «Эта страна, где я прожила четыре года, стала моей второй родиной: здесь у меня есть настоящие друзья, встретившие меня с радостью, которой мне никогда не оценить в достаточной мере. Сегодня мне нанесла визит одна дама, которая проделала 40 километров для того, чтобы ненадолго увидеть меня. Все мне любезно в Риме – искусства, памятники, воздух, воспоминания».

Итальянец Пьетро Каццола пишет:

«Тогда Зинаида сняла в аренду старинный дворец, выходивший одним фасадом на виа ди Монте Брианцо, а другим – к Тибру, поскольку она не желала находиться в «гетто англичан», как обычно называли площадь Испании. Влюбленная в Рим, она искала саму душу города с его величественной древностью, вдохновлявшей художников и писателей из дальних стран, начиная с немца Гектора Розмера Франца с его полными жизни акварелями «Исчезнувшего Рима» и кончая русским Николаем Гоголем, удивительно описавшим в повести «Рим» «три эпохи» Города и Гений Италии, что веет над ней в веках.

В этом лабиринте молчаливых улочек, среди древних дворцов и современных лавок парикмахеров и шляпников, еще можно найти остерию, распахивавшую свою дверь перед праздными слугами господских домов; или торговцев лимонами и фруктами, превращавших свои лавчонки в благоухающие беседки; или торговца жареной рыбой, выставлявшего свой товар, украшенный лаврами; или колбасника, который на Пасху причудливо оформлял витрину статуэтками из свиного сала, казавшимися сделанными из алебастра, а по вечерам подсвечивал свой «гастрономический храм» фонариками.

Итак, таким был квартал, в котором на протяжении долгих лет жила Зинаида Волконская, недалеко от достопримечательной «Гостиницы Медведь», принимавшей Монтеня и, может быть, Данте, – и от дома Рафаэля, где урбинец рисовал Форнарину».

А теперь позволим себе привести выдержку из воспоминаний князя Сергея Волконского:

«Рим в течение четырех поколений осенял собой нашу семью; сейчас осеняет и пятое.

В первой четверти прошлого столетия поселилась в Риме невестка моего дяди-декабриста, княгиня Зинаида Александровна Волконская, рожденная княжна Белосельская-Белозерская. Я ее не видел, она умерла до моего рождения, но имя тетки Зинаиды одно из самых дальних детских воспоминаний. Чем-то удивительно ласкающим звучит это имя, и что-то улыбающееся излучается из него. Улыбка Зинаиды Волконской живет не в одной только семье; она освещает собой первую половину русского девятнадцатого столетия во всех проявлениях художественной жизни. Музыка, живопись, литература, театр – все было ей близко, ко всему она прикоснулась, и если не ко всему с одинаковой силой творчества, то во все вносила одинаковую искренность своей природы и всегда неослабно горячее отношение к людям. Самые высокие имена ее времени сливают свои лучи с лучами ее имени: Пушкин, Гоголь, Мицкевич, Веневитинов, Брюллов, Бруни, Россини. Она умела принять, обласкать человека, поставить его в ту обстановку – нравственную, физическую, общественную, – которая была нужна для его работы, для его вдохновения...

В Риме она согрела тяжелые дни больного, хмурого Гоголя. Во дворце Поли, ныне не существующем, чтобы прийти ему на помощь, она устроила литературный вечер: Гоголь читал «Ревизора». Билеты были по тому времени дорогие – 20 франков, сбор был полный, но, увы, Гоголь оказался ужасно плохим чтецом. После первого действия половина слушателей покинула зал. С каждым действием публика редела, и только благодаря обвораживающей убедительности княгини Зинаиды удалось задержать небольшой круг самых близких и сплотить их вокруг угрюмого чтеца. Так кончилось неудачное выступление Гоголя. В Рим же повезла она Шевырева, предложив ему быть воспитателем ее сына Александра, и тем спасла его от болезни. Люди искусства любили Зинаиду, чувствовали свое родство с той, которую Пушкин назвал «царица муз и красоты». Не забуду рассказа княгини Марии Аполлинариевны Барятинской, рожденной Бутеневой, о том, как на вилле Волконской однажды она была свидетельницей встречи княгини Зинаиды с только что приехавшим в Рим Брюлловым. Они долго не видались, и встреча их была таким взрывом радости, таким слиянием общих интересов, иных, высших и более специальных, чем у других, что сразу присутствующие почувствовали, что они отходят на второй план и что они только случайные, посторонние зрители другой жизни...»

В Италии Волконская продолжила свою деятельность по культурному сближению России и Европы. В парке своей виллы она устроила своеобразную галерею, увековечившую имена Пушкина, Карамзина, Веневитинова, Рожалина и других деятелей российской культуры; кстати, именно в Риме у Волконской был установлен первый в мире памятник Пушкину. Не забыла княгиня и своего царственного друга: на вилле возвышался белый бюст Александра I на четырехугольном постаменте того самого красного гранита, из которого сделана знаменитая Александрийская колонна в Санкт-Петербурге, увенчанная ангелом с вечно юным ликом почившего императора.