Текст книги "Мелодия души (СИ)"

Автор книги: Юрий Мушкетик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Вздор. Она интересный собеседник, очень искренний и неглупый человек. Вот и все.

Амалия пересела на подлокотник кресла, в котором сидел ее муж.

– Послушай, милый, – сказала она, ловя взгляд Октавия. – То, что ты желаешь любить, совершенно естественно. Твой отец давно в могиле, он не выйдет из нее, что бы наказать тебя... чем бы он не сумел тебя напугать...

Октавий помотал головой, от волнения переходя на жесты.

– Почему ты не расскажешь мне, что тогда случилось?

– « Не могу», – ответил он жестами. – « Я не хочу об этом говорить».

В покои королевы вошел, используя потайной ход, Ламетри. Король поднялся, и пожелал Амалии спокойной ночи.

Ламетри принялся расчесывать густые волосы своей возлюбленной.

– Октавий показался мне расстроенным. – сказал он, целуя Амалию в плечо. – О чем вы с ним говорили?

– Мне кажется, он влюбился, – задумчиво ответила королева. – Или вот -вот влюбится.

Ламетри отстранился.

– Влюбился? – спросил он, снова проводя гребнем по волосам. – В кого же?

– В Анджелу, – непосредственно ответила Амалияб и тут же вскрикнула и схватилась за волосыю – Мишель! Ты чего?! Больно же.

– Прости, Амалия, прости, – ответил Ламетри, целуя королеву. Руки у него странно подрагивали.

Примечание к части

* Шекспир

Глава четвертая

Глава четвертая

Когда его величество Вильгельм узнал о том, что его наследник сумел заговорить, он сказал своему камергеру, маркизу Арсену Ламетри, и своему астрологу, чье имя никто не знал:

– Оказывается, из него еще можно сделать человека. А я отчаялся.

А потом добавил:

– Эта девочка очень упорна. Хорошее качество.

С того дня Октавию запретили писать записки или объясняться жестами. К нему приставили лакея, следившего за тем, чтобы принц говорил.

– Его можно понять, – грустно сказал Октавий как-то. – У него был наследник, красивый, умный... здоровый. Как из книжки про рыцарей. А что осталось? Я. Звереныш. Двести лет назад меня сослали бы в монастырь. И даже не пытались бы чему-то учить. Я должен быть благодарен.

Как многие нелюбимые дети, Октавий страстно пытался добиться родительской любви, находя в себе причины для такого отношения и тут же восставая против несправедливости.

Амалия такого отношения не понимала. Она была родительской любимицей, но и ее четверо братьев не были обделены лаской и заботой.

Однажды король Вильгельм пригласил ее с собой в поездку в один из домов призрения , где было много глухих детей.

Он сказал у одному из монахов, присматривавших за детьми:

– Святой отец, этой юной, прелестной девушке предстоит тяжелое испытание: стать супругой глухому. Расскажите же, чего ей ждать.

Монах сурово посмотрел на короля и произнес:

– Аристотель считал, что разум глухого никогда не разовьется полноценно. Речь и слух слишком слишком сильно влияют на полноценное развитие разума.

Затем монах посмотрел на короля еще более хмуро и добавил:

– Церковь учит: дети отвечают за грехи отцов. В том числе и хворью разума и тела.

В первый и последний раз увидела Амалия, как проявились на лице короля некие отцовские чувства – словно солнце мелькнуло среди туч и пропало.

– За свои грехи я готов отвечать сам! – сказал король. – За что же их...

Потом махнул рукой, обрывая сам себя.

– Эта девочка, – он указал на Амалию. – Научила глухого говорить, читать и писать без ошибок. Ни один учитель не назовет его умалишенным.

– Должно быть, благородная кровь и живое участие сделали свое дело. Моим братьям не хватает средств заниматься с каждым из опекаемых индивидуально. Мы прививаем им послушность и умение выполнять несложную работу. – Монах выразительно посмотрел на короля.

Тот достал из-за пазухи мешочек со звеневшими внутри монетами.

– Позвольте мне приходить сюда, – запальчиво произнесла Амалия. – Быть может, я еще кого-то смогу научить говорить и писать!

Монах несколько удивленно посмотрел на принцессу.

– Есть ли в этом нужда, дочь моя? Сейчас эти несчастные, лишенные света разума работают, едят и спят. Зачем им знать, что существует нечто им недоступное?

Вернувшись назад, во дворец Амалия долго плакала, заперевшись в комнате и выгнав своих фрейлин. Те жалели бедняжку принцессу, до которой наконец дошло, с каким чудовищем она вот-вот свяжет свою жизнь.

– Старый дурак Аристотель, – пробормотала Амалия, умываясь. – Античный идол, которому поклоняются лентяи, не желающие лишний раз пораскинуть мозгами. Но я не так образована, чтобы почитать Аристотеля. Придется пользоваться собственным умом.

***

Вскоре после нового года королева пригласила на один из своих интимных вечеров партнершу второй женский голос Оранской оперы – очаровательную Кориллу. Корилла, тоже итальянка, невысокая, с чувственным ртом и скорее полная, чем худая, была предана Оранской королевской семье. И к королю, как и королеве, она питала самые дружеские чувства.

В свое время она сама предложила королю расстаться после двухлетнего романа, который давал ей немалые привилегии. Она чувствовала, что их отношения тяготят Октавия, хотя он ни словом, ни жестом этого не показал. Король был нежен и предупредителен, довольно щедр и никогда не срывал на своей amant дурное настроение, как это водится у иных власть предержащих.

Но они оба понимали, что Октавий приходит лишь потому что здоровый, молодой организм требовал того.

Женщины уселись рядом за клавесином, будто бы для того, чтобы разобрать партитуру одному романсу, который Амалия желала разучить.

Королева спросила, взяв певицу за руки:

– Корилла, милочка, расскажите мне скорее о нашей новой звезде, об Анджеле Кавальканти! Что она собой представляет?

Корилла ненадолго задумалась, подбирая слова.

– У нее доброе сердце и злой язык, – сказала она. – Анджела никогда не пойдет на сделку с совестью.

– О! – сказала королева и склонила голову собеседнице. – А что насчет... любовных отношений, милая? Ветрена она, или постоянна?

– Ни то, ни другое, ваше величество. Интрижки, не более. Но, ни один мужчина не скажет о нем дурного слова! Вы сами знаете, ваше величество, в нашей среде нравы достаточно вольные...

– Дай я обниму тебя, мое милое дитя, – сказала королева. – Мой добрый вестник. Я боялась, как бы эта Анджела не оказался дурным женщиной, но тебе я верить могу.

– Анджела вызвала интерес у его величества? – осторожно спросила Корилла, опасаясь переступить границу, за которой заканчивалась монаршья дружба. – Он так и не рассказал вам, что случилось тогда, в Мон-Бижу?

– Нет, – рассеяно ответила Амалия. – И вряд ли расскажет.

Корилла ушла к другим гостям, оставив королеву в раздумьях. Вскоре к ней подсел Ламетри и без обиняков спросил:

– О чем вы так таинственно шептались с Кориллой, дорогая?

– Об Октавии, разумеется, – улыбнулась королева.

Сам король посещал интимные концерты Амалии крайне редко, если только они были приурочены к семейному торжеству.

– Женская забота иногда может быть удушающей, любовь моя. Почему бы тебе не дать возможность Октавию самому разобраться с сердечными привязанностями? Если такие вообще существуют у нашего безупречного монарха?

Амалия досадливо поморщилась.

– Я знаю его большую часть жизни! В сердечных делах он удивительно робок и боязлив, к тому же, ты сам знаешь о Мон-Бижу. Там произошло что-то, что напугало его до смерти... И мы должны ему помочь избавиться от этого страха, задышать полной грудью.

Королева замолчала, вертя в руках веер, и закончила.

– Мишель, он позволяет нам быть счастливыми. Неужели мы должны ответить ему черной неблагодарностью?

***

На лето королевский двор отправлялся в замок Мон-Бижу, стоявший в живописной долине на берегу большого озера. Октавию тогда только-только исполнилось шестнадцать, и осенью они с Амалией должны были наконец заключить брак.

Принцессе уже исполнилось двадцать три года, и она чувствовала себя ужасно старой. Об огромной разнице в возрасте с женихом ей не напоминал только ленивый, ожидая реакции.

Амалия только мило улыбалась, пропуская мимо ушей намеки как на то, что ей предстоит выйти замуж за ребенка, так и на то, что будущий супруг чуть ли не сумасшедший.

Хотя о том, что с разумом принца Октавия все в порядке, знали уже все при дворе, многие продолжали злословить по старой памяти, пока наконец король Вильгельм не заступился за сына, отправив очередного остряка на полгода в ссылку.

В первых числах июня Амалия поняла что, кажется, влюбилась. Она не собиралась ничего предпринимать, это казалось ей несправедливым по отношению к Октавию.

Но и отказать себе в лишнем танце или прогулке по саду с Мишелем Ламетри она не могла. Октавий к этому относился совершенно равнодушно. То ли потому, что был еще совсем мальчишкой, то ли потому, как Амалия вскоре стала догадываться, что женщины вообще мало интересовали его.

Октавий носился с каким-то прожектами, переписывался с Вольтером и Руссо, даже, кажется, что-то сам писал... Амалию мало все это занимало в те времена, а теперь она понимала, что зря.

Кронпринц постоянно общался с придворными, находящимися на грани опалы, с людьми, придерживающихся мнения, противоположного королевскому по любому вопросу.

Иногда они предпринимали поездки в соседние деревни и города, королю докладывали, что он общается со всяким отребье.

Вильгельм хмыкал, жевал ус и спрашивал:

– Пьет? Заваливает девок?

Нет, отвечали ему, старается помочь.

– Перерастет, – обычно коротко отвечал Вильгельм.

С Ламетри Октавий позже даже сошелся, – любому подростку, будь он даже наследным принцем, льстит внимание старших.

Амалия пропустила начало катастрофы, не смогла повлиять на своего прекраснодушного, но молодого и наивного жениха до того, как он вляпался в заговор, а потом уже было поздно.

Все началось с того, что в соседнем с Мон-Бижу городке начались волнения. Полиция подавила волнения за пол дня, но королю этого показалось мало. Он велел повесить каждого пятого мужчину в городе, в назидание остальным.

Город был небольшим, да и полиция не стала в точности исполнять королевский приказ – но, все же сорок мужчин набралось.

На главной площади городка соорудили два помоста – один с пятью виселицами в ряд, другой – для его величества, и прочих господ.

И селяне, согнанные сюда полицией, и городской люд, отшатнулись прочь, когда из оцепленной кареты вышел король с сыном и своими вечными спутниками: маркизом Ламетри и безымянным астрологом.

Король поднялся на помост, громко произнес:

– Начинайте!

И опустился в кресло, оббитое алым бархатом.

Кто-то прикоснулся к его руке. Правитель недовольно посмотрел в ту сторону – это почтительно кланялся старый астролог.

– В чем дело?

– Ваше величество, неужели вы позволите этим смердам умереть просто так? Без, так сказать, поучения; ведь не все знают, за что они подвергаются казни. Кому нужны неверные мысли о правосудии короля?

Затем он наклонился к самому уху короля, шепнул:

– Позвольте произнести эту речь вашему сыну. Его слишком полюбили в этих краях.

Вильгельм и сгорбленный, седовласый астролог обменялись одинаковыми мрачными улыбками.

Маркиз Ламетри сунул в руки Октавия записку с текстом. Октавий так и не запомнил, что там было написано.

...Толпа выслушала кронпринца молча, только выли собаки в подворотне. Взгляды всех были прикованы к помосту с виселицами. Взгляды всех были прикованы к помосту с пленниками. Почти всех.

Астролог и король смотрели на принца, который закончил свою короткую речь, прочитанную механически.

Октавий стоял с опущенными руками, его голова была чуть приподнята, и глаза смотрели в небо. Похоже, он молился, но кому, как и король и астролог знают– люди не молятся с таким выражением лица. С таким выражением лица проклинают.

Это переполнило чашу терпения Октавия, и он ввязался в заговор. Заговор, как и следовало ожидать провалился. Арестовали Октавия, и многих других молодых людей.

К сентябрю король поостыл, приказал отпустить молодежь, кроме одного, пропавшего без вести молодого пажа.

Амалия сама не знала, как пережила этот месяц.

Октавия она увидела только у алтаря, похудевшего и потухшего. Не раз и не два пыталась Амалия вызнать у своего теперь мужа, что же произошло, но тот в ответ либо молчал, либо резко обрывал ее.