Текст книги "Раба до скончания времен"

Автор книги: Юрий Медведев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Но вот опять заиграла музыка, и длинноволосая Стелла вспрыгнула на помост. Она занялась стриптизом. Я знал о нем понаслышке, теперь же созерцал воочию. Не скажу, что стриптиз так уж и подействовал на меня, а вот братья неистовствовали: они тоже принялись срывать с себя облаченье и бить ладонями по коврам в такт мелодии.

Когда последняя часть туалета Стеллы – узенькие голубые трусики – были отброшены небрежно в сторону, на камешки, трое братьев, уже обнаженных, поставили на помост инкрустированный перламутром круглый низенький стол, накрытый пушистым ковром. Стелла грациозно возлегла на ковер, потянулась, как кошка, затем встала на четвереньки – и тут же стала добычей одного из братьев…

– Звезду давай! Звезду! – слышались гортанные лихорадочные выкрики распаленных мужчин. Жанна, Нонна и Карина, уже полностью обнаженные, заняли место на столе в той же позе, что и Стелла. Теперь вся семерка удальцов-молодцов расположилась вокруг столика, который, оказывается, можно было вращать.

Стиснув зубы, я проклинал день и час, когда согласился на предложение Гернета. Быть шпионом, соглядатаем – не самое веселое занятие, хотя правоохранительная система любого общества не может обойтись без слежки и доноса. Но снимать мерзопакостные оргии – отвратительно!.. Но что поделаешь: взялся за гуж, не говори, что не дюж,

– Отпустите ко мне Жанну! – низким голосом выдохнул старик Сулейман, и когда эта прелестница оказалась перед ним, встав на колени, он распахнул халат, раздвинул худые волосатые ноги и заворковал: – Жанночка, пэри, пэрсик, услади своими нежными губами скакуна твоего доброго Сулеймана!

Жанна зажмурилась, принялась облизывать язычком свои губы, и тогда нетерпеливый Сулейман грубо ухватил ее двумя руками за уши и…

Я нажал кнопку "стоп", откинулся на стенку ниши, крепко зажмурился. Воистину благими желаниями вымощена дорога в ад!

К полуночи вакханалия начала затихать. Факелы погасли, свечи догорали. На помосте еще шевелился клубок переплетенных потных тел среди опрокинутых блюд и раздавленного винограда. Старик Сулейман спал на кушетке. Чуть в стороне двое братьев слизывали черную икру с животика той, кому я клялся в любви возле подмосковного озера. Пропади все пропадом: и Гернет, и его жена, и братья-сладострастники, и сам я, дурак из дураков… Нет уж, лучше тюрьма и яд цикуты, чем подземные видения!

Когда истомленные счастливцы и счастливицы покинули пещеру, появились слуги. Они скатали ковры, разобрали помост, полакомились остатками пира и вскоре тоже удалились.

Выждав для верности часа полтора, я начал подыматься по лестнице, из осторожности не зажигая фонарика.

Наверху меня сразу пронизал холодный ветер. Лысая Луна дремала среди тонких облаков. Звезды мерцали зловеще над несчастной Землей. И ярче прочих пылало новоявленное созвездие Вальпургиевой Ночи, истекающее белесоватой спермой.

Эрик Гернет встретил жену в «Домодедово» и тут же увез. Переговорить с ним здесь, естественно, не удалось. Но я сумел поймать его взгляд и подмигнуть: все, мол, о'кэй! Камеру и кассеты передал ему на следующее утро, а вечером того же дня он примчался ко мне на Трубную. Еще не закрыв за собой дверь, отрывисто спросил:

– Что было дальше? Почему прекратили снимать?

Я молчал.

– Как понять ваше дурацкое молчание? Камера отказала?

– Не камера, а нервы, – уныло отвечал я. – Разве не ясно, что происходило дальше?

– Сука! Блядища! – бушевал он. – Вот откуда золотые побрякушки и бриллианты! Шалашовка! Я вытащил ее из нищеты, завалил заморским тряпьем, таскаю по заграницам. А она трахается с туземцами, как вокзальная шлюха. Черномазые приучили ее к наркоте. Я нашел у нее пакетики с этой отравой! Я сотру с лица земли хахалей, с нею блудивших! Кто они?

– Братья Каскыровы. Во главе с Сулейманом. Дважды героем и депутатом.

– Положил я с прибором на этого дважды депутата! Завтра же заявлю знакомому помощнику Андропова. Наше КГБ этих волосатых зверюшек раком поставит!

– Успокойтесь, Эрик Яковлевич, – сказал я. – До Сулеймана никому не дотянуться: он якшается с нашим генсеком, это тот самый председатель колхоза комтруда.

– Тогда препарирую мерзавку! – завопил он. – Вскрою черепушку! Выжгу в мозгу центр похоти! Станет покорная мне, как овечка! А о кобелях забудет навек! О-о-о!.. Плесните еще полстакана, душа горит…

Я тоже выпил вместе с ним, после чего он немного притих. Тогда я сказал:

– Доктор, завтра брата выписывают из Института курортологии. Как вы поступите с ним дальше? Он же загибается. Между прочим, свою часть соглашения я выполнил, хотя и не до конца…

– И я готов выполнить свою, не сомневайтесь, юноша, – устало ответил Гернет. – Но тоже – не до конца.

– Что имеется в виду?

– Слышали о японской методике лечения алкашей?.. Нет? Тогда внимайте.

Методика была такая. Алкоголику дней десять-двенадцать не дают ни капли спиртного. При этом он, конечно, испытывает страшные муки, некоторые даже пытаются покончить с собой. Затем подвергают убийственной шоковой терапии, убийственной почти в прямом смысле: вливая внутривенно сильнодействующее снадобье, доводят почти до клинической смерти. В таком состоянии пациент пребывает несколько суток, а когда приходит в себя – перестает пить. Лет пять трезвой жизни гарантировано.

– Успех почти стопроцентный, – сказал Гернет. – Разумеется, нужно согласие исцеляемого и родственников.

– И вы готовы помочь Андрею таким образом?

– Помочь – понятие растяжимое. Здесь не Япония, где все оговаривается, а затем оформляется юридически. А что имеем мы с вами? Да, сердце у Андрея, как у быка, но печень и желчный пузырь – трата-та… Мало ли что может произойти. Представьте себе заголовки в газетах: "Эрик Гернет – подпольный врачеватель и убийца". Загреметь в тюрягу и навеки забыть о докторской диссертации – это минимум, что мне светит при неудаче, хотя и маловероятной. А максимум – расстрел.

Наступило тяжелое молчание.

– Тогда что же вы предлагаете, Эрик Яковлевич? – спросил я наконец.

– Я дам вам восемнадцать ампул препарата для шоковой терапии. Вы сами будете вводить, внутривенно, двенадцать часов подряд, по схеме. Через двадцать минут после первого укола ваш брат впадет в бессознательное состояние, медики называют его коматозным. Не бойтесь, пульс будет прослушиваться, хотя и слабо, кстати, вам надо приобрести в аптеке фонендоскоп. Еще одно необходимое условие: едва Андрей начнет приходить в себя, надежно привяжите его к кровати. Ремнями или веревками. Крепко-накрепко. На юрфаке этому, сдается мне, учат. И не удивляйтесь его поведению, когда опамятуется: возможен бред, неадекватное поведение и все такое прочее. Ничего страшного, я наблюдал подобное десятки раз.

Эрик Гернет извлек из портфеля бумажную коробку с иероглифами на крышке, раскрыл. Внутри поблескивали ампулы с фиолетовой жидкостью.

– Уколы делать, надеюсь, умеете? Внутривенно?

– В ЛТП всему научился. Уколы, измерение давления и прочее, – сказал я. – Остается последний вопрос: а если неудача?

– В каком смысле?

– В прямом. Если больной даст дуба…

– Если отбросит копыта? Такое почти исключено. Скорее всего, не отбросит. Методика испытана лично мною на шести десятках алкашей, причем один из них замминистра, а двое – генералы. В запой ведь впадают не только сапожники и сантехники. Впрочем, риск наличествует, и вам еще не поздно отказаться. Прикажете забирать ампулы назад?

– Об отказе и речи нет. Попробую уговорить Андрюшу. Если не согласится, то…

– Другого выхода попросту нет. Кроме как в преисподнюю, – жестко сказал Эрик, подымаясь.

Мы распрощались, но уже в дверях, он прошептал:

– Если что не так, сразу звоните, желательно домой, – постараюсь приехать. Но по телефону о сути дела – ни гу-гу. Все мои разговоры прослушиваются: придворный – ха-ха! – лекарь… Интересно, когда стану Нобелевским лауреатом, меня тоже будут прослушивать эти суки с Лубянки?

От его благодушия и велеречивости меня всего передернуло.

– К тому времени я стану министром и велю вывести вас из-под колпака, – зло сказал я. – Договорились?

В ту ночь снилось: Андрей после моих уколов умер, не приходя в сознание, а я, пытаясь спасти свою шкуру, тайно захоронил его на нашей даче во Внуково, среди зарослей малины, и даже не в гробу, а в целлофановом мешке. Но каждое утро могила оказывалась разрытой, а мертвое тело изгрызано чьими-то страшными зубами. И вот я ежеутренне, тревожно, воровски озираясь – а не увидят ли соседи? – снова и снова забрасываю брата комьями тяжелой земли. Господь всеведающий, спаси и сохрани!..

Во всех подробностях поведав о японской методике Андрею и показав ампулы, я под конец пересказал свой ужасный сон.

– Не боись. Либо пан, либо пропал, – философски сказал брат. – Оно конечно, от летального исхода загибаться неохота, как поется в песенке. Но чем черт не шутит, вдруг околею, а виноват окажешься ты. Стало быть, поступим так. Ты иглу из вены не вынимай – это раз. Шприц руками голыми не бери, только в резиновых перчатках, чтобы отпечатков пальцев не оставить, – это два. Ежели, не дай Боже, окочурюсь, картина ясная: самоубийство. Я и записочку подобающую оставлю.

Я начал было возмущаться, но он меня остановил:

– Не дергайся, младший братан. У тебя впереди долгая жизнь. Ктото же должен прославить наш затухающий род. Кроме тебя, уже некому… Начинаем сегодня же операцию. Запирай меня полторы недели на ключ, попробую обойтись без спиртного. Буду сражаться с абстинентным синдромом. Эх, кончилась малина в Институте курортологии. Вот где жрут водяру – и бабенки, и мужички – прямо жуть!

После третьей ампулы брат заснул с блаженной улыбкой. На всякий случай я смерил ему давление: девяносто на шестьдесят… Четвертая ампула… шестая… Спаси и сохрани…

На четвертые сутки он начал приходить в себя. И тогда я понял, зачем привязывал его простынями к кровати. Тело билось в конвульсиях, спина выгибалась колесом. Лицо стало изжелта-темным, на нем вдруг резко обозначилась черная щетина. Он скреб, обламывая ногти, стену комнаты, где я, неоперившийся блюститель законности, творил беззаконное, преступное врачевание. Внезапно по его коже поползли мурашки, он заклацал зубами от озноба – пришлось навалить на простыню мою шубу и два ватных одеяла. "Подыхаю, братан!" – утробно вопил Андрей, а я костерил себя на все лады, за то что ввязался в эту знахарскую жуть.

Невероятно, но колотун бил его еще ночь и день, после чего он опять впал в забытье. Сердечко еле трепыхалось, а я размышлял, развязывать ему путы или нет.

Проснувшись на рассвете, Андрей попросил теплого куриного бульона. К обеду он уже передвигался по комнате, осторожно переставляя ноги, как старикашка. Еще через день я, по совету (и по протекции) Гернета, отвез его в военный санаторий, под Рузу.

– За пару недель мои знакомые там ему печеночку отладят, – сказал, напутствуя меня, Эрик Яковлевич.

Мы стояли на бульваре возле памятника Гоголю. Спаситель моего брата мечтательно щурился на проходящих женщин и говорил:

– А эти две недельки мы с Жанночкой отдохнем на Алтае, в Усть-Коксе. Рай земной, рериховские красоты. Вернусь, тогда и решим все окончательно насчет Андрея… Не волнуйтесь, дельце сделано. Пять лет полнейшей трезвости обеспечено.

– Укромное гнездышко – Горный Алтай, – как бы в раздумчивости заметил я. – Глухомань. Лучшего местечка не придумаешь.

– В каком смысле – лучшего? – спросил Эрик и отвел глаза.

– В смысле воздаяния изменнице. Вскрыть черепушку. Удалить центр похоти. Сделать послушной овечкой… Извините, доктор, за глупую шутку.

– Чего с вас, лягавых, возьмешь… А если серьезно, Жанне надо отдохнуть. К тому же она, как говаривал Петр Великий, изрядно забрюхатела. Вас не шокирует моя откровенность?

– Поздравляю, дорогой доктор! – затараторил я. – Рождение нового существа приносит несказанную радость.

– Черта с два! – заревел Гернет, и проходящая мимо нас старушенция выронила газету с испугу. – Тысяча чертей! Я бесплоден, это установлено еще двадцать лет назад! На все сто процентов! Именно потому от меня ушла и первая жена, и вторая. Но Жанна о бесплодии не знает. Не мог же я ей все вывалить в одночасье. Вдруг тоже уйдет…

– В такой ситуации, наверное, логичнее всего было бы… – замямлил было я.

– В какой такой ситуации? Когда разродится узкоглазым выродком Каскыровых? Нет, только аборт. Я попытаюсь ее убедить.

Жанна позвонила утром. Мы встретились возле Новодевичьего монастыря, в скверике. Ветер раздувал ее бледно-зеленое платьице, теребил выгоревшие волосы.

– Прости меня, ковбой, – сказала она, пощипывая себя за ушко. – Я виновата в размолвке. На съемках ни минуточки не выкроишь – не то что полюбоваться на луну, даже перемигнуться некогда. Слишком уж гостеприимны эти братья Каскыровы, ты сам убедился.

– Много в чем я там убедился, – угрюмо ответствовал я.

– Не злись. Хочешь, сегодня день будет наш. Я по тебе соскучилась. Так что лови миг удачи. Завтра будет поздно: улетаю с мужем на Алтай.

– Ну и улетай на здоровье. При чем здесь я?

– Мне понравилось с тобой купаться при луне, Геркулес. Помнишь, как мы блаженствовали? Кстати, я раздобыла в Азии несколько сигарет с душистой травкой. Покуришь – и можно любострастничать хоть двадцать раз подряд. Сейчас покажу. – Она раскрыла сумочку.

– Ты просто чокнутая!– почти заорал я.– Давай, свожу тебя на экскурсию в любой дурдом. Там увидишь и курильщиков душистых травок, и тех, кто "мулькой" колется, и первитином наслаждается, сидя на игле. Только до поры до времени. Ибо все кончают одинаково – полным истощением духа и тела, если не смертью. Пожалей себя, красотка!

– Да пошутила я, сбавь обороты, – сказала Жанна. – Хочешь знать, почему к тебе тянусь? Представь себе, с того чудного вечера я попалась. Уразумел, надеюсь, в каком смысле? Подзалетела глупенькая девочка… Кажется, ты удивлен, Геркулес?

К такой степени откровенности я оказался не готов и отвечал как распоследний трус:

– А твой муж?

– Мы женаты свыше двух лет, но только после наших объятий… понимаешь… – Она потупила взгляд.

Проклятье! Это очаровательнейшее порочное создание играло нами, глупыми самцами, как река – упавшими в нее листьями. Дьявол меня угораздил, рискуя жизнью, стать соглядатаем в пещере, оказаться среди бритоголовых, истекающих похотью ублюдков. Но зато теперь я узнал слишком многое, чтобы вновь оказаться игрушкой в шаловливых ручках неразборчивой красотки. И я сказал, дерзко глядя в ее бесстыжие глаза:

– Жанна, я готов любого твоего ребеночка признать своим. И даже платить исправно алименты. Любого, будь он хоть негром, хоть эскимосом, хоть орангутангом. Только оставь меня сегодня в покое!

– Ты спятил, – спокойно ответила красавица, повернулась, остановила первую же попавшуюся машину и укатила.

Прошло около месяца. Ни Жанна, ни ее муж не звонили. И я тоже решил не навязываться. Брат покинул санаторный рай исцеленным.

Я уговорил его остаться в Москве, поселиться на первых порах вместе, в моей утлой квартиренке. Больших хлопот стоило мне выбить для него прописку в родительском доме на Таганке, где обитали теперь наши сестры – одна замужняя, с двумя детьми, другая разведенка, с сынишкой. Я помог Андрюше устроиться тренером на стадион "Юных пионеров", где он, судя по всему, блаженствовал, как в юности, готовя будущих чемпионов.

Однажды в Староконюшенном переулке я лицом к лицу столкнулся с Гернетами. И признаться, подрастерялся. Но выручила Жанна:

– Эрик, позволь тебе представить Ники, нашего бывшего помощника оператора. Помнишь, мы виделись в "Домодедово" перед вылетом в Ташанбе, – быстро говорила она, придерживая от ветра рукою широкополую соломенную шляпу. – Славный парень, можешь не сомневаться. Десятиборец. Геркулес. Обожает иногда объезжать глупеньких лошадок.

Я пожал мощную ладонь Эрика. И тут только заметил: под шляпой головка Жанны была забинтована! Я похолодел от страшной мысли: да неужто этот коновал привел свою угрозу в действие?!

– Вы ранены, Жанна? – вырвалось у меня непроизвольно.

– Пустяки. – Она улыбнулась. – Собирала в Усть-Коксе целебный золотой корень и грохнулась с обрыва. До вашей свадьбы, Никифор, заживет. А у нас с Эриком каждый день теперь – как свадьба.

Гернет взглянул на меня загадочно, обнял жену, и они картинно поцеловались.

Терзаемому ужасными догадками, смятенному, ошарашенному – мне ничего другого не оставалось, как торопливо распрощаться.

Полтора часа спустя позвонил Эрик, поблагодарил за самообладание: было бы ужасно, если б Жанночка догадалась о нашем сговоре. Я, в свою очередь, рассыпался в любезностях за спасенного брата. Однако доктор охладил мой пыл, сказав:

– Будьте готовы к неожиданностям. Почти у всех запойных, вылеченных известным вам способом, заметно меняется психика. Одни становятся женоненавистниками. Другие – едят только сырые овощи и пророщенное зерно, третьи – пьют мочу младенцев, будучи убеждены, что возвращают себе молодость. Четвертые ждут прихода Антихриста и Страшного суда. – Гернет помолчал. – Кстати, хочу извиниться за свое недостойное буйство перед поездкой на Алтай. Слава небесам, кошмар мой кончился. Надеюсь, навсегда. Жанночка действительно ударилась головой о камень, потеряв сознание. У нее случился выкидыш. Тайга, горы, до Усть-Коксы несколько километров, и мне самому пришлось выступить в роли повитухи. Представляете мое состояние? Я разорвал свою рубаху, перебинтовал Жанне голову, а потом по берегу реки нес ее, бедненькую, на руках до поселка. Но теперь все мрачное позади. Она оклемалась, и, мне кажется, мы любим друг дружку сильнее, чем в медовый месяц. Вчера она сказала, что будет моей рабой до скончания времен… Иногда несчастья мгновенно оборачиваются блаженством, вы согласны с будущим Нобелевским лауреатом, товарищ будущий министр?

III. Ужин при свечах

– Подумать только, сорок лет промелькнуло, как березовая рощица в окне летящего поезда, – говорил, тяжело отдуваясь, юбиляр.

Мы стояли и потягивали ликер возле сцены, заваленной подарками: аляповатой двухметровой вазой из малахита, моделью НЛО размером со слона, кавказскими бурками и кинжалами, африканскими масками черного дерева, двумя шкурами белых медведей и тремя бурых,– в общем, всем тем, что дарят великим или богатым. Публика несколько притомилась, вместе с оркестром, но никто еще не уходил.

– Достопочтенный Никифор Иванович, вам нравится, что в золотом вензеле над сценой изображено на постыдное число 80, а 20+20+20+20? Правда, это находка? – вопрошал меня самый знаменитый ученый планеты. – Так сказать, учетверенная иллюзия утраченной молодости. Кстати, вы счастливы, маршал?

– Не бывает счастливых министров общественного спокойствия, а тем паче в России-матушке, – отвечал я без всякого энтузиазма.– Я не Нобелевский лауреат, не супруг очаровательного создания, коему – вы не дадите мне солгать – тридцать лет, не более. Кстати, спасибо за семьдесят лимонов фунтов стерлингов в нашу дырявую казну. Хотя все равно разворуют.

– А чего жалеть, драгоценный Никифор Иванович? Земное бытие на исходе, наследников нет. Нам с Жанной осталось блаженствовать чуть меньше трех месяцев. После чего мы в один день и час покинем сей бренный мир. В этом она совершенно уверена, даже называет точную дату исхода в небеса. И я ей верю. Точнее, верю лишь ей, моей звезде. Вы изумитесь, но за сорок последних лет мы ни разу не расстались, даже на час. Она обожает меня, даже сейчас, когда я стал похож на ящерогада. Так сказать, красавица и чудовище… Надо ли добавлять, что и я без памяти люблю ее. Только она – смысл и цель моей жизни, она, одна-единственная. Хвала небесам, которые как бы проверяют на ней действие элексира вечной молодости… Выпьем за вечную молодость, господин министр!

Он с восхищением обратил свой мутноватый взгляд к президентской ложе, где его Жанна, подобная богине в светло-лиловом хитоне, вела беседу с Молчуньей.

Я решил дерзко закинуть якорь в прошлый век.

– Небеса небесами, господин Гернет, но я отвечаю за безопасность земных чудес. И вынужден признать, что обещанная вами операция на Алтае прошла блестяще. Понимаете, надеюсь, что имеется в виду? Ликвидация центра удовольствия.

– Центра удовольствия? Ну что вы, голубчик. Я нес тогда ахинею. Подобная операция даже сейчас маловероятна, тем паче тогда, тем паче вне клиники. Да и вообще рассудите здраво: ну какой из меня нейрохирург? Забудьте, Никифор Иванович, о бреднях молодости. О моей неудачной мистификации. Давайте лучше подойдемте к Жанне с Молчуньей.

– Прошу вас, гениальный мистификатор, пощадите меня. С Молчуньей я общаюсь пять раз на дню, да еще ночью она трезвонит…

Он хохотнул и закашлялся.

– О, хитрец! Не желаете, чтобы моя Жанночка увидела не того красавца-ковбоя, а нечто похожее на меня, мерзкую игуану, испещренную старческими бородавками… Шучу, конечно, шучу. Вы-то держитесь еще молодцом, никак на старика не похожи. Ладно, пощажу ваши чувства, как вы щадили в юности мои. А Жанночке передам ваши комплименты и подарочек с Марса… Извините, совсем забыл спросить о вашем брате. Он жив или…

– Не только жив, но давно уже пребывает в сане духовного пастыря всех баптистов России. Кстати, через несколько лет после исцеления, избавившись от пристрастия к спиртному, Андрей Иванович стал редкостным скупердяем. И столь же лютым женоненавистником.