Текст книги "Тайны войны"

Автор книги: Юрий Корольков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 58 страниц)

V

Тео Кордт, первый советник германского посольства в Лондоне, относился к положению дипломата точно так же, как в свое время рассматривал специальность лудильщика кастрюль или профессию бродячего музыканта-шарманщика, когда ему приходилось скитаться по улицам чужих городов. Дипломатическая служба была для него только ширмой, скрывавшей его настоящее занятие: Тео Кордт был профессиональным разведчиком.

Посол Дирксен отлично знал характер своего советника. Кордт был игроком, для которого безразлично, на какую бы лошадь ни ставить. Был ли это Гинденбург или Гитлер, Эберт или кто-то другой, – не имело значения. Лишь бы не красный. В этом отношении посол и его советник сходились во взглядах. Кордту было важнее знать, на кого выгоднее поставить. А на этот счет у Кордта был изумительный нюх.

Пребывание в Лондоне Кордт сравнивал с передовыми позициями во Фландрии или на Сомме, где в первую мировую войну он четыре года командовал ротой. Наблюдение в стереотрубу за противником, личная разведка или донесения постов наблюдения имели здесь, в Лондоне, такое же значение, как и на фронте. Кордт по-прежнему оставался солдатом. Изменились методы, обстановка, но не принципы. Посты наблюдения стали называть агентурой, а стереотрубу заменил небольшой, но сильный бинокль, которым пользовался Кордт, отправляясь на прогулку, преимущественно в места расположения военных заводов.

Во всех этих делах Кордт слыл опытным дипломатом, и поэтому именно ему Дирксен решил поручить такое деликатное дело. А дело заключалось в том, что вскоре после отъезда Вольтата в Берлин посол получил шифрованную телеграмму из министерства иностранных дел. Руководитель политического отдела Вейцзекер остался недоволен беседой с Горацио Вильсоном. Ведь сам собой напрашивался вопрос: отказывается ли британское правительство от переговоров с Москвой или нет? Этого вопроса министериаль-директор почему-то не задал Вильсону. Кроме того, Вейцзекер высказывал недовольство тем, что сведения о беседе Вольтата с Хадсоном каким-то путем просочились в печать. Поди опровергай теперь и доказывай, что это не так, когда все газеты полны догадками и пересудами! Переговоры так и не удалось сохранить в тайне.

Какую-то долю вины посол принимал на себя. Нелепый просчет! Вольтату, надо полагать, крепко влетело от Геринга, А может быть, это известно и фюреру. Нужно срочно исправлять оплошность. Кому же, как не Кордту, поручить такое задание! Пусть он прояснит, что осталось неясным. А по поводу газет придется звонить лорду – болтливые сороки эти английские дипломаты!..

Тео Кордт отличался выдержкой и терпением снайпера. Он испытывал истинное наслаждение от своей работы, упивался ею и ощущал нетерпеливую внутреннюю дрожь, перед тем как приступить к заданию. Но потом, когда все было продумано и рассчитано, Кордт сохранял ледяное спокойствие.

Несколько дней Кордт не предпринимал никаких шагов. Он решил: если англичане действительно ищут сами точек соприкосновения, то молчать они долго не будут. Не получив ответа, сами постараются войти в контакт с немцами. Расчет оказался верным. Не прошло и недели, как на квартиру Кордта позвонил благочестивый квакер по имени Чарльз Роден Бакстон. Кордт знал, что Бакстон является политическим советником лейбористской партии, встречался с ним несколько раз на официальных приемах, но близко знаком с ним не был.

Обменялись любезностями. Бакстон спросил, не желает ли господин Кордт встретиться наедине для частной и ни к чему не обязывающей беседы. По какому поводу? Да просто так, без повода. Поговорить, обменяться мыслями, как делают это старые добрые друзья...

Условились, что Бакстон заедет на следующий день.

Встреча состоялась на квартире у Кордта. Он жил в сторонке от посольства, даже в другом районе. Это удобнее для его работы.

Камердинер, предупрежденный Кордтом, предложил гостю пройти в гостиную, но Бакстон сперва вручил свою визитную карточку, попросил передать ее и только после этого вошел в залу.

Перед Кордтом стоял пожилой англичанин с седыми жиденькими кудряшками, обрамлявшими венчиком его крупную голову. Был он весь какой-то старомодный, начиная от постного лица до желтого клетчатого жилета и узких коричневых брюк, шитых, видимо, в царствование королевы Виктории. Бакстон сел ближе к окну, и в свете августовского дня тонкий пушок на его голове казался сияющим нимбом.

– Меня волнует международная ситуация, – начал Бакстон, приступая к деловой стороне разговора. Он походил на проповедника. Голос его был тихий, вкрадчивый. – Не думайте, ради бога, что я пришел к вам от имени правительства или моей партии! Я квакер и как христианин ищу пути умиротворения возбужденных умов. А возбуждение народов достигло такого предела, что всякое разумное предложение наших пастырей – я говорю о государственных деятелях – вызывает негодование и ярость паствы. Неразумные, заблудшие овцы! Извините меня за такие сравнения... Я глубоко уверен, что сейчас открытое обсуждение международных проблем вызвало бы еще большее, я бы сказал, трагическое возбуждение. Смотрите, что получилось с беседой господина Вольтата. Одно неосторожное слово – и все. Этого совершенно не нужно делать. По моему мнению, следовало бы возвратиться к своего рода тайной дипломатии. Неразумной овце не нужно знать, что делает пастух. Ее дело – пастись и подчиняться направляющему посоху. Не так ли я говорю?

Кордт пытливо смотрел в поблекшие глаза Бакстона. Когда же этот святоша начнет выкладывать то, что интересует Берлин? Пока единственное, что выжал он из себя, – предложение вести совершенно секретные переговоры.

– Извините меня, – Кордт прервал Бакстона, – но нельзя одновременно служить богу и маммоне. Вы предлагаете вести тайные переговоры с фюрером и одновременно заигрываете с русскими.

– Нет, нет! Я ни при чем здесь! – Бакстон поднял руки, будто отстраняясь от собеседника.

– Конечно, не вы. Я говорю об английском правительстве.

– Подождите, подождите! Об этом я и хочу говорить. Не думайте, что я во всем согласен с нашим кабинетом. На этот счет у меня свое мнение. Понятие жизненного пространства, которое так замечательно сформулировал господин Гитлер, направило мои мысли в должном направлении. Его идеи могли бы лечь в основу соглашения. В самом деле, почему бы Англия и Германия не смогли заключить договор и разграничить сферы влияния? Вы, допустим, не вмешиваетесь в дела Британской империи, мы обещаем уважать ваши интересы в Восточной и Юго-Восточной Европе. Сообща мы заставили бы и третьи государства, расположенные в сфере наших интересов, прекратить враждебную политику.

– А все-таки что же будет с переговорами, которые вы ведете в Москве? – Кордт решил получить совершенно ясный ответ. Кажется, Бакстон перестает вилять. Он уже не отрицает, что ведет переговоры от имени британского правительства.

Бакстон почему-то понизил голос и сказал:

– Вы можете быть уверены, что Великобритания прекратит все переговоры о пакте с Советским Союзом. Ведь Россия должна войти в сферу ваших интересов. Не так ли?

Кордт не ответил.

– Что касается Франции, то мы смогли бы оказать на нее воздействие, чтобы она расторгла свой договор с Советами.

«Улитка вылезает из раковины», – подумал Кордт. Он задал еще один вопрос:

– Ваш план любопытен, конечно, он представляет интерес, но скажите, как же возможно связать его с английской политикой по отношению к Данцигу?

– Здесь другое дело! Мы гарантировали полякам их безопасность. Не так ли? Британский престиж не позволяет нам оставаться в стороне, если на Польшу совершат нападение. Иное дело, если сами поляки неожиданно вызовут какой-то конфликт. Мы понимаем – так ведь тоже может случиться...

Бакстон осторожно поднял глаза, выжидая, какое впечатление произведут на собеседника его слова. Кордт внутренне насторожился. Такое состояние он сам называл положением стойки – как у гончей собаки, почуявшей дичь. Улитка выползла из своей раковины! Вот в чем дело! Ну и святоша!..

Советник Кордт был удовлетворен беседой: лейборист Бакстон говорил куда откровеннее консерватора Вильсона! С наивным видом Кордт сказал британскому представителю:

– Конечно, ваш план весьма интересен. Как жаль, что это только ваша личная точка зрения! Скажите, вы не делились своими мыслями с членами британского правительства?

Бакстон разгадал ход Кордта. Улитка запряталась в раковину. Квакер снова принял елейный и ханжеский тон:

– Я только христианин, алчущий мира. Да благословит вас господь, если вы поможете мне выполнить долг перед человечеством!

Бакстон молитвенно сложил руки. Сейчас он особенно напоминал проповедника, взывающего с амвона к заблудшей пастве.

«Аминь!» – мысленно заключил советник германского посольства.

В тот же день личная коллекция Дирксена пополнилась еще одним документом.

Глава третья

I

С некоторых пор курортный городок Берхтесгаден, раскинувшийся в глуши альпийских предгорий, стал негласным центром политической жизни Германии. В кургаузах и отелях, в частных пансионатах, на уютно-чистеньких улочках и среди живописных окрестностей стали появляться не только жаждущие излечения астматики – постоянные завсегдатаи курорта. Здесь уже были не только представители разновидностей сердечнобольных и ревматиков и не только жизнерадостные здоровяки – спортсмены, туристы, молодожены, люди, ищущие красот природы, остроты впечатлений либо просто уединения. Вместо заурядных курортников в отелях селились заехавшие ненадолго штабные генералы, командующие военными округами, промышленники и дипломаты. В городке останавливались именитые посланцы зарубежных стран, а коренное население Берхтесгадена заметно возросло за счет эсэсовских офицеров и штатских людей неопределенной профессии, которые появлялись всюду и проницательными глазами подозрительно сверлили прохожих и посетителей кафе.

На асфальтированных нешироких улицах, предназначенных больше для передвижения медицинских кресел-колясок, уже не в диковину стало появление правительственных машин. Неистовыми сиренами они нарушали покой тихого, еще недавно такого сонного городка. «Опель-адмиралы», «хорьхи», «майбахи» мчались с неограниченной скоростью по новой, только что отстроенной автостраде Мюнхен – Берхтесгаден, а специальные экспрессы в три-четыре вагона, шедшие без остановок от самого Берлина, надолго застревали на запасных путях, в стороне от аккуратненького, будто игрушечного вокзала.

И в то же время в самом Берхтесгадене внешне абсолютно ничего не изменилось. Здесь не сооружалось ни грандиозных зданий, предположим, таких, как «Коричневый дом» в Мюнхене, построенный по личным эскизам Гитлера, ни стадионов, подобных нюрнбергскому «Партейгеленде» – колоссальному сооружению с каменными, как египетские пирамиды, трибунами и подъездными железнодорожными путями, месту партийных съездов и всегерманских слетов «гитлеровской молодежи». В Берхтесгадене ничего этого не было. Здесь даже не было и тех зенитных огневых точек-громадин в шесть железобетонных этажей, с массивными козырьками и перекрытиями, которые понастроили в других городах за последнее время.

Поэтому самым высоким зданием, господствовавшим над Берхтесгаденом, по-прежнему оставался отель «Кайзергоф» с его четырьмя этажами, если считать за этаж полуподвальную часть гостиницы. А городок стоял на дне зеленой долины-чаши, обрамленной могучими кряжами гор, и, как прежде, сюда тянулись спортсмены и астматики, чтобы полюбоваться оранжевыми рассветами, насладиться прозрачной свежестью воздуха, суровыми видами горного озера Кениг-зее и другими достопримечательностями, подробно описанными в бедекерах для туристов.

Но даже наиболее подробный бедекер последнего издания не отмечал изменений, происходящих вокруг Берхтесгадена. Кажется, одним из первых ощутил это господин Пауль Мюллер из Панкова, владелец пуговичной мастерской на Клейнбергерштрассе, который посетил курорт полтора-два года тому назад. Сам господин Мюллер объяснял свои неприятности несовершенством бедекера и этим обстоятельством был расстроен не меньше, чем вынужденным посещением гестапо. Позже такие события стали обычным и повседневным явлением в Берхтесгадене, но тогда неприятности господина Мюллера изрядно взволновали обитателей кургауза, где остановились супруги.

Человек среднего достатка, Пауль Мюллер не мог себе позволить роскошь каждый год ездить на курорты, но в то лето дела его начали поправляться. Мюллер перешел на изготовление образцов форменных пуговиц. Пользовались они большим спросом, и владелец мастерской, доверив сыну надзор за предприятием, выбрался с женой на десяток дней в Берхтесгаден.

Предварительно он подробно изучил бедекер, выяснил все подробности, начиная с адресов гостиниц и стоимости сосисок в кафе «Альпийская роза». В справочнике господин Мюллер нашел перечень всех достопримечательностей, которые может увидеть посетитель курорта, прочитал лирическое описание красот природы и пришел к выводу, что стоимость путешествия будет вполне по карману.

Лишних вещей супруги Мюллеры решили не брать. Пусть все будет так, как у заправских туристов, – заплечные мешки, альпенштоки и ничего больше. Но по мере того как приближался день отъезда, становилось все яснее, что кроме рюкзаков придется брать, во всяком случае, еще три чемодана. Нагруженные багажом, супруги Мюллер отправились в Берхтесгаден.

Поезд прибывал в Берхтесгаден под вечер, и Мюллеры, осмотрев город, решили с утра отправиться в первое путешествие, строго следуя указаниям бедекера.

На рассвете их разбудил легкий стук в дверь – хозяйка принесла ранний кофе. Фаянсовые кружки с горячим напитком Мюллеры обнаружили на полу коридора, под дверью, рядом с начищенными башмаками, – они с вечера выставили их в коридор. Сам Мюллер облачился в кожаные тирольские трусики, натянул шерстяные гетры, а фрау Эльмира надела достаточно широкие брюки, скрадывающие формы ее малоизящной фигуры.

Вооруженные альпенштоками и темными солнечными очками, супруги покинули кургауз и вышли на улицу. Как и утверждал бедекер, их охватила прозрачная свежесть раннего утра. Солнце только что поднялось из-за гор, и рассеянный оранжевый свет мягко лился на землю. В конце улицы их встретил старик тиролец в зеленой шляпе с приподнятыми полями, разукрашенной пышным султаном и витым малиновым шнуром. Приметив еще издали бредущих супругов, тиролец скинул теплый потертый пиджак, оправил белую рубаху, кожаные подтяжки и, взяв в зубы разрисованную фарфоровую трубку с длинным коричневым чубуком, принял эффектную позу. Позировать перед туристами, видимо, было основной профессией старика. По тому, как он повернулся к свету, чтобы солнце в меру освещало его изрезанное морщинами лицо, по дальнейшему разговору можно было судить, что тиролец неплохо знает основы фотографии.

– Диафрагму ставьте на восемь, – вместо приветствия сказал он Мюллерам. – Выдержка – одна сотая. Надеюсь, господин имеет противоореольную пленку «Аква»? Снимок будет отличный: это тиролец, он в национальной одежде. – Старик говорил о себе в третьем лице.

Владелец пуговичной мастерской раскрыл «кодак», сделал несколько снимков, в том числе фото жены, беседующей со стариком, заплатил тирольцу сколько-то пфеннигов и тронулся дальше.

Миновав мост и пройдя тысячу двести метров, указанных в бедекере, Мюллеры остановились на возвышенности с приметным камнем, якобы похожим на голову ихтиозавра. Особого сходства камня с древним животным супруги-туристы не обнаружили, они поверили бедекеру на слово и принялись осматривать местность. Перед ними открылась широкая горная долина, покрытая холмами и перелесками, виднелась деревня с черепичными кровлями. Через всю долину извивалась речка, но ее не было видно – она только угадывалась в хлопьях не рассеявшегося белесого тумана. Пауль Мюллер великодушно уступил жене бинокль, а сам принялся читать вслух путеводитель. По мере того как муж читал описания раскрывшейся панорамы, фрау Эльмира медленно переводила бинокль слева направо. Получалось как в кино при демонстрации видовой картины.

– «Если ранним утром вы остановились около камня, похожего на голову ихтиозавра, – читал Мюллер, – слева перед вами откроется восхитительной красоты вершина горы Вацман высотой в 2714 метров...» Правильно, – отметил Мюллер. – Гора есть.

«Невольно, – продолжал он, – в своем горделивом духе воспарите вы к этой снежной вершине, откуда в ясную погоду видны необъятные просторы красавицы Австрии, той Австрии, которая ждет, чтобы волей фюрера прийти в лоно своей родной матери – Великогермании. Часа аншлюса ждет каждый немецкий патриот и сторонник фюрера».

Да, конечно, Австрию давно пора присоединить к нам. Все это очень правильно.

Фрау Эльмира спросила:

– Паульхен, тогда можно будет ездить в Вену?

– Само собой разумеется, – снисходительно ответил Мюллер, – хоть каждый день.

Покончив с горой Вацман, с вершины которой, как выяснилось, видна не только Австрия, но и дружественная Италия Бенито Муссолини, супруги Мюллеры переключились на озеро Кениг-зее. С того места, на котором бедекер рекомендовал остановиться туристам, озера не было видно, его закрывали скалы и часть пологой горы. Но авторы путеводителя настойчиво требовали от супругов, чтобы они обязательно посетили Кениг-зее и тем самым причислили себя к немногим и счастливым избранникам судьбы.

– Пауль, – прервала чтение фрау Эльмира, – может быть, и правда, нам следует побывать на Кениг-зее?

– Все зависит от того, сколько это будет стоить.

– Но раз мы уже столько потратили...

– Там будет видно! Не мешай мне читать.

Он продолжал читать бедекер, будто проводил инвентаризацию склада, с удовлетворением отмечая, что все написано так, как есть на самом деле. Справочник рассказывал об амфитеатре гор, окружающих котловину, о дикой природе, об отвесных скалах и необычайной глуши, где водятся кабаны и еще сохранились олени. Бедекер уверял, что только здесь, в альпийских предгорьях, сильные души сливаются с природой, что, взирая на эту первозданную, не тронутую цивилизацией картину, нельзя удержаться от слез умиления, от мыслей о необъятной вселенной, о вечном. Правда, владелец пуговичной мастерской, читая эти строки, не смог выдавить из себя ни единой слезинки, как требовалось по бедекеру, но его сентиментальная подруга опустила бинокль и приложила к глазам платок.

Супруги все еще стояли у камня, похожего на голову ихтиозавра, и собирались переходить на другое место, точно указанное в бедекере, когда фрау Эльмира спросила:

– Паульхен, а там что такое? Вон там, на самой горе. Будто ползают муравьи.

– В бедекере об этом не сказано, – ответил Мюллер. – Там ничего нет.

– Но посмотри сам! Я отлично вижу...

Фрау Эльмира передала мужу бинокль. Он отрегулировал линзы по своим глазам и посмотрел на вершину скалистой, обрывистой горы, на которую указывала жена. Прозрачный воздух придавал необычайную стереоскопичность всему, что попадало в поле зрения. Пауль Мюллер, владелец пуговичной мастерской, совершенно отчетливо увидел не муравьев, а людей, копошившихся на вершине. Они возводили какое-то здание, но строили его на самой верхушке скалы, на такой головокружительной высоте, что трудно было представить себе, как вообще могли туда забраться люди.

Продолжая осмотр, Мюллер увидел, что и посредине горы и у ее подножия тоже что-то строят. Там уже стояли какие-то дома, целый поселок, но об этом ничего не говорилось в бедекере. Владелец мастерской почувствовал, будто его обсчитали, обвесили, чего-то недодали, обманули. Своими глазами он видел неприступную гору, поросшую бурыми елями, видел людей, будто чудом попавших туда, с тачками, бетономешалками, с какими-то другими непонятными механизмами; он видел серое, почти достроенное приземистое здание, похожее то ли на средневековый замок, то ли на бомбоубежище. Значит, эти места не так уж безлюдны, значит, в этой глуши живут не только кабаны и дикие козы! Мюллер был оскорблен в своих лучших чувствах. Он доверял и подчинялся карманному справочнику, как своему наставнику, как первоклассник безраздельно повинуется своему учителю, – и вот, на тебе!

Владелец пуговичной мастерской сердито засопел и молча направился к заинтересовавшей его горе. Они шли с полчаса, и гора по мере их приближения становилась все выше, все неприступнее. Казалось, будто она, точно поршень, выдвигается из земли. Мюллер порой останавливался, смотрел в бинокль, примечал какие-то новые детали и снова упрямо продолжал идти вперед. Фрау Эльмира давно начала отставать, робко спрашивала, не пора ли возвращаться назад или хотя бы присесть позавтракать. Мюллер не отвечал или бормотал невнятное, твердо решив поправить бедекер и написать протестующее письмо в издательство о досадных и недопустимых пробелах.

Супруги прошли большую часть пути, когда он, Мюллер, достал из футляра «кодак» и стал наводить объектив на скалы. Мюллера особенно интересовало бетонное сооружение на скалистом уступе. Теперь его было отлично видно и невооруженным глазом, а вершина горы полностью вмещалась в кадр. Ему даже показалось, что люди наверху одеты в полосатые одежды. Мюллер щелкнул раз и два, и в этот самый момент появился крупного роста эсэсовец с широколобым, свирепого вида псом.

– Хальт! – металлическим голосом не громко, но внушительно сказал он. – Дайте аппарат. Что вы здесь делаете?

Охранник почти вырвал «кодак» из рук Мюллера. Пес сердито зарычал, оскалив белые зубы.

– Мы... мы туристы, – запинаясь, сказал Мюллер. – Я владелец пуговичной мастерской. А это моя жена, фрау Мюллер.

Он сделал жест, будто знакомил жену со своим приятелем. Казалось, что фрау Эльмира так это и восприняла. Она сделала подобие книксена, склонила голову и пролепетала испуганно:

– Да, я фрау Мюллер... Очень приятно...

– Идите за мной, – холодно сказал эсэсовец.

– Но мы же туристы! Мы... Я, в конце концов, протестую!

– Идите за мной! – таким же ледяным и бесстрастным тоном повторил эсэсовец. – Рекс! – скомандовал он собаке.

Пес неторопливо подошел к Мюллеру, угрожающе зарычал и понюхал обнаженные коленки хозяина пуговичной мастерской. От одного прикосновения к обнаженному телу шершавого влажного носа животного, от одного вида белых клыков у Мюллера захолонуло сердце. Больше он не возражал и безропотно позволил доставить себя в каменный домик, расположенный за пригорком.

Дальше события развивались с калейдоскопической быстротой. Супругов ввели в отдельную пустую комнату, заставили сидеть молча, чего-то ждать, потом вызвали в соседнюю комнату с голыми стенами. Только на одной из них висел большой портрет Гиммлера. Плотно сжав тонкие губы, рейхсфюрер СС подозрительно глядел на них со стены сквозь стекла пенсне. На столе гестаповского чиновника лежала проявленная, но еще сырая пленка. Разговаривая с Мюллером, он разглядывал ее на свет, поднимая высоко над головой. Чиновник был в форме штурмфюрера. Мюллер видел на воротнике его кителя две вышитые молнии – эмблему СС. Эмблема должна была символизировать цели охранных отрядов – молнией разить врагов нацистской Германии.

Пауль Мюллер в принципе не возражал против этих целей, но его всегда подирал по коже мороз, когда самому приходилось иметь дело с гестапо. Даже когда он принимал заказы на пуговицы от хозяйственного руководителя штаба СС, ему все равно становилось не по себе. Но те переживания не шли ни в какое сравнение с тем, что испытал Мюллер в предгорьях Альп, близ поселка Оберзальцберг, выраставшего у подножия скалистой горы. Мюллер переводил глаза с портрета Гиммлера на лицо гестаповца, и его все больше охватывал панический ужас в ожидании неминуемого несчастья.

Он уже видел себя в полосатой одежде, заключенного в концентрационный лагерь, видел...

Но дело повернулось иначе. Чиновник записал берлинский адрес, составил акт, заставил подписать его, снял оттиски пальцев и предупредил, что супруги должны немедленно покинуть Берхтесгаден.

Был уже вечер. В сопровождении того же гестаповца, который задержал их, Мюллеров доставили на машине в кургауз, а оттуда к уходящему ночному поезду.

Часа через два супруги сидели в купе вагона, и Мюллер, разглядывая большой палец, измазанный лиловой мастикой, сказал жене:

– Да, мы, кажется, легко выпутались из этой истории, Эльмира...

– Но в чем мы виноваты, Паульхен? А потом – кто нам теперь оплатит наши расходы?

– Не знаю... Давай об этом никому не говорить, слышишь? Нет ли там у нас чего-нибудь перекусить, Эльми?

Владелец пуговичной мастерской из Панкова действительно не знал, чем он нарушил государственный порядок Третьей империи. Но нет худа без добра – много лет спустя, когда не стало ни чиновников гестапо, ни поселка Оберзальцберга, разрушенного бомбами, ни самого фюрера, Мюллер вспомнил о происшествии и совершенно убежденно говорил всем, что и он является жертвой фашизма, человеком, пострадавшим от нацистского строя.

Происшествие с супругами Мюллер не могло пройти не замеченным обитателями кургауза. Горемычных туристов первой увидела хозяйка гостиницы. С предупредительной улыбкой, предназначаемой для клиентов, она поднялась им навстречу и только собиралась спросить, почему уважаемые господа опоздали к обеду, не заблудились ли они, упаси бог, в незнакомых горах, как позади Мюллеров хозяйка заметила рослую фигуру гестаповца, одетого в полную форму. Растерянная улыбка так и застыла на побледневшем лице одинокой вдовы. Дрожащими руками она передала гестаповцу ключ от комнаты Мюллеров и некоторое время стояла посреди холла, прислушиваясь к удаляющимся шагам – к уверенному топоту сотрудника гестапо и бессильному шарканью ног такого с виду благопристойного владельца пуговичного предприятия. Как можно ошибиться в людях!

Хозяйка почувствовала себя по меньшей мере замешанной в каком-то страшном преступлении, совершенном в стенах ее гостиницы, и поделилась мыслями с подошедшим жильцом из третьего номера. Астматического вида господин немедленно сделал вывод, что супруги Мюллеры или фальшивомонетчики, или – того еще хуже – агенты Москвы, прибывшие сюда с какими-то тайными целями. Это еще больше расстроило хозяйку. В разговор включились молодожены из Лейпцига, проводившие на курорте медовый месяц, и через минуту весь кургауз уже знал о несчастье, приключившемся с благопристойной вдовой. Всех возмущало и волновало коварство преступников, избравших кургауз бедной вдовы ареной грязных интриг. Ведь это могло отразиться на репутации гостиницы! Конечно, толком никто ничего не знал, но молодожены, пошептавшись о чем-то, тут же сказали хозяйке, что они как раз пришли, чтобы предупредить о своем отъезде. Пусть фрау хозяйка не думает, будто это связано с такой неприятной историей, но тем не менее...

Вскоре вдову позвали наверх. Мюллер расплатился с ней и, нагруженный чемоданами, спустился в холл. Его сопровождали жена и гестаповец. Хозяйка даже не пожелала проститься с клиентами. Она стояла, отвернувшись и поджав губы, пока господин Мюллер протискивался в дверь с громоздкими чемоданами.