Текст книги "Перстень Люцифера"

Автор книги: Юрий Кларов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Глава II

«Золотые розенкрейцеры» считали себя высшей ступенью масонского ордена, а своего «великого пророка» Нострадамуса– представителем рыцарского Ордена тамплиеров (храмовников).

Мишель де Нотрдам, или Нострадамус, родился в Сен-Реми в 1505 году. Был лекарем и астрологом Карла IX. Точно предсказав день и час своей смерти, умер в 1566-м. Пророчества его под названием «Столетия» впервые изданы в Лионе в 1555 году и осуждены папой Пием VI как дьявольские.

Нострадамус среди прочего предсказал:

1. Варфоломеевскую ночь и то, что Карл IX будет стрелять из аркебузы в гугенотов, а труп их вождя адмирала Колиньи будет повешен вниз головой.

2. Угасание королевского дома Валуа и восшествие на французский трон короля Генриха IV Наваррского, который сменит трех сыновей Екатерины Медичи, последовательно один за другим занимавших престол Франции.

3. Английскую революцию и казнь по приговору парламента в 1649 году английского короля Карла I.

4. Великую французскую революцию, попытку убежать из Парижа в Варрен Людовика XVI и Марии-Антуанетты («Ночью проедут через лес Реймса две пары кружным путем: королева, как белый камень, король-монах в сером в Варрене») и последующую казнь Людовика XVI, ставшего конституционным королем («Избранный Капет вызовет бурю, огонь, кровь и нож»).

Предсказания Нострадамуса о Наполеоне I, мировой войне и конце мира... Конец света, по его мнению, должен произойти в год, когда страстная пятница придется на день святого Георгия, светлое воскресенье – на день святого Марка, а праздник тела Христова – на день святого Иоанна.

Эта запись в блокноте Ковильяна была сделана по-русски. Тегнер заранее побеспокоился о переводчике. Последующие три листа блокнота были заполнены рисунками дамских ножек, голых девиц с длинными до пят волосами и весьма фривольных сцен. Чувствовалось, что Ковильян длительное время был лишен женского общества. Что же касается девиц, то они, по мнению Юрберга, отличались излишней тучностью. Впрочем, о вкусах, как известно, не спорят.

Аккуратные столбцы цифр – Ковильян педантично, изо дня в день подсчитывал свои расходы, не забывая переводить истраченные франки, доллары и фунты стерлингов в немецкие марки и шведские кроны. В этом он разбирался совсем неплохо.

Снова голые девицы, но уже более стройные и длинноногие; чертики с крысиными хвостами; мужские длинноносые профили; правила дрессировки свиней и пуделей, предназначенных для розыска трюфелей; препараты для лечения триппера; названия американских средств от пота и опять колонки цифр...

Затем две страницы, посвященные французским винам: «Ящик шато-лафита 1908 г., два ящика шато-ля-тура 1910 г., сотня бутылок икема (король белых вин) 1906 г., пять ящиков шабертена 1908 г., пять ящиков клоде-вужо 1912 г., столько же мюсиньи 1905 г. и десять ящиков шевалье-монтраше 1912 г. Арнольд Шульц гарантирует восемьсот процентов прибыли... Жулик!.. Иметь в виду, что в бургундских винах букет сильно уступает вкусу, который отличается необыкновенной мягкостью и гармоничностью».

Похоже было, что неутомимый Ковильян не брезговал прирабатывать и на спекуляциях с французскими винами. Коллеги Юрберга из германского генерального штаба не слишком тщательно подбирали агентов. Немцы всегда экономили на разведке, предпочитая, чтобы агенты хотя бы частично содержали сами себя. Подобная экономия нередко оборачивалась для них большим ущербом. Юрберг считал, что к агенту следует относиться как к шикарной любовнице, которая никогда не должна испытывать недостатка ни в чем.

Подсчеты расходов в блокноте сменились записью, которая вновь привлекла внимание Юрберга:

«Порождение сатаны – Орден розенкрейцеров.

Считается, что его императором в конце шестнадцатого и начале семнадцатого века был не кто иной, как известный философ и государственный, муж Френсис Бэкон, лорд-канцлер Англии, барон Веруламский и виконт Сент-Албан, автор книг «История жизни и смерти», «Введение в историю симпатии и антипатии вещей», «Введение в историю тяжести и легкости» и др.

Многие исследователи тайного Ордена розенкрейцеров, в том числе и хранитель Картинной галереи портретов знаменитых масонов в Стокгольме Сивар Йёргенсон, считают, что розенкрейцерами мистифицирована история мировой литературы. По их мнению, перу Бэкона и его сподвижников по ордену принадлежат пьесы, которые ошибочно приписываются ныне Шекспиру и Кристоферу Марло. Бэконом же созданы «Опыты» Монтеня и «Дон Кихот» Сервантеса.

Бэкон считал, что, найдя форму, образующую свойства золота, и прилагая ее к серебру, можно превратить его в чистое золото. И некоторые его биографы полагают, что он научился создавать золото и поэтому Орден розенкрейцеров никогда не нуждался в деньгах.

Жизнь и смерть Бэкона окружены тайной. Утверждают, будто он был сыном английской королевы Елизаветы и графа Лейстера, что в своей известной книге «Новая Атлантида» он воплотил идеалы розенкрейцеров и воспроизвел их символы (солнце, луна, звезды, куб и угломер), что смерть его в 1626 году была очередной мистификацией, а в действительности он благополучно прожил, руководя орденом, еще сорок один год, скрываясь от любопытных глаз в тайном убежище розенкрейцеров...

В то, что Френсис Бэкон дожил до 106 лет, верят многие. Но самое забавное заключается в том, что эта легенда обосновывается двумя достоверными обстоятельствами:

1). Существует гравюра, на которой Бэкон изображен дряхлым столетним старцем, каким он отнюдь не был в 1626 году, который считается годом его смерти. Эта гравюра помещена в биографии Бэкона, изданной в 1645 году Б. Мозером.

2). При вскрытии могилы Френсиса Бэкона в церкви святого Павла в Сен-Олбене останков императора Ордена розенкрейцеров не обнаружили. В могиле лежала свинцовая кукла...

Бэкон говорил: «Поручаю свое имя и память о себе милосердному суду людей, чужим народам и будущим векам». И еще говорил, что калека, который идет верной дорогой, может обогнать рысака, если тот бежит не той дорогой. Более того, чем быстрее бежит рысак, раз сбившийся с пути, тем дальше оставит его за собой калека...

На святой Руси по этому поводу говорят значительно проще: тише едешь – дальше будешь. А дураков на наш век хватит – и кляч, и иноходцев, сохрани и приумножь их, господи!»

Юрберг усмехнулся: он умел ценить юмор. Хотя следовало признать, что у Ковильяна был все-таки юмор мошенника, а не порядочного человека. Впрочем, быть порядочным человеком для агента секретной службы вовсе не обязательно. В этом Юрберг убедился довольно давно.

Помимо блокнота, в портфеле находились счета, каталоги частных коллекций живописи и скульптуры, любовная записка от некой Аннет, пачка порнографических фотографий – высшего качества, отметил Юрберг,– и несколько визитных карточек. Среди них – Юрберг не поверил своим глазам – визитная карточка Алистера Краули, того самого Краули, который стал с некоторых пор приятелем хранителя Картинной галереи портретов знаменитых масонов Сивара Йёргенсона.

Визитная карточка Краули, на двух языках – английском и немецком, была загнута с правой стороны по всей своей ширине. В ее левом нижнем углу карандашом были написаны две буквы латинского алфавита: «р» и «с». На общепринятом языке визитных карточек это значило, что Краули, не нанося визита некоему господину (видимо, Ковильяну, поскольку карточка оказалась все-таки у него), лично завез ему свою визитную карточку и за что-то благодарит его. Таким образом, очень было похоже на то, что Ковильян знал Краули еще по Афинам, Москве или Берлину, где оказал ему какую-то услугу (р. с.). А если так, то совсем не исключено, что именно через него он и вышел на Сивара Йёргенсона.

Ковильян – Краули – Йёргенсон. Своеобразный триумвират, ничего не скажешь. Юрберг вспомнил давний рассказ о полицейском, который, обнаружив на своем участке труп убитого, аккуратно перенес его на соседнюю улицу, за которую уже отвечал не он, а его коллега. Если бы Юрберг мог перенести эту троицу из Стокгольма в Гаагу или Христианию, он бы вздохнул полной грудью. Но, видно, тут уж ничего не поделаешь: полицейская служба значительно легче, хотя, конечно, в каждой службе свои трудности...

Итак, три совсем разных человека. Но у всех троих имелось нечто общее:

Сивар Йёргенсон был не только хранителем Картинной галереи. Он занимался историей тайных обществ, а возможно, не только историей. Алистер Краули, насколько Юрберг помнил, помимо сотрудничества с различными секретными службами, имел какое-то отношение к весьма таинственному и весьма мистическому Ордену золотой зари, который в свое время выделился из Ордена розенкрейцеров.

И наконец, этот прохвост Ковильян с его записями в блокноте о «великом пророке» Нострадамусе, розенкрейцерах и их «императоре» Френсисе Бэконе, писавшем вместо Шекспира пьесы, вместо Сервантеса – «Дон Кихота», а вместо Монтеня – его «Опыты» и умершем через сорок лет после своей смерти.

Вот что связывает эту троицу: интерес к тайным союзам. Не исключено, что именно это и привело Ковильяна в Стокгольм. Совсем не исключено. Но чем все-таки вызван внезапный интерес циника Ковильяна ко всей этой мистической чертовщине? Неужто немцы, явно проигравшие войну, возлагают какую-то надежду на масонов? Рассчитывают на то, что масонские ложи, если удастся привлечь их на свою сторону, помогут убрать с ключевых политических постов таких злейших врагов Германии, как Клемансо, Ллойд Джордж или Вильсон? Чушь. В Берлине достаточно много умных людей, которые прекрасно понимают, что масонство – это детская игра для взрослых. Но с другой стороны, ведь немцы всегда переоценивали значение масонов и в международной и во внутренней политике. Им всюду мерещились масонские заговоры против Германии.

Вильгельм II, кажется, искренне был убежден в том, что мировая война – это результат козней всемирного масонства, которое через русских масонов – Витте, Сазонова, Извольского и других – поссорило его с русским кузеном Николаем II.

А Людендорф? Насколько было известно Юрбергу, он недавно в узком кругу вполне серьезно высказал мысль о том, что масоны с помощью изобретенного ими лозунга «Свобода, равенство и братство» хотят поработить немецкий народ, истребив в нем зов крови и национальные чувства. И тот же Людендорф, чтобы оправдать военные неудачи немцев, заявил, что масоны похитили и передали Англии секреты германского генерального штаба.

Во все это, конечно, могут поверить только полные идиоты, или... просто идиоты, предчувствующие приближение неизбежной катастрофы.

Неужто дела немцев настолько плохи? Утопающий хватается за соломинку, а проигравший войну – за масонов?

А может, он, Юрберг, все-таки ошибается и Ковильян прибыл в Стокгольм совсем по иному поводу?

Уравнение со многими неизвестными решению явно не поддавалось...

Юрберг встал из-за стола, разминая затекшие ноги, подошел к зашторенному окну, вновь вернулся к столу, на котором Тегнер быстрыми и точными движениями укладывал обратно в портфель вынутые из него документы.

– Вам приводилось видеть Ковильяна?– спросил Юрберг.

– Да, господин капитан.

– В его прошлый приезд?

– И тогда и сейчас.

– Какое же впечатление он на вас произвел?

– Никакого, господин капитан.

– Но как он выглядит?

– Затрудняюсь ответить что-либо определенное. Ничем не примечательная внешность. Человек из толпы. Разве что глаза... Такие... с азиатчинкой. Ну и уши, пожалуй...

– Уши? – заинтересовался Юрберг.

– Да, уши.

– Что же в них особенного?

– Мясистые и красные. Такое впечатление, что их только что надрали.

Юрберг засмеялся.

– Красные, говорите? Может, он стыдится своей профессии?

– Сомневаюсь. Я вообще сомневаюсь, что он может чего-либо стыдиться.

– Сто крон против одного эре?

Тегнер улыбнулся.

– В этом пари я бы не проиграл.

– Вполне возможно,– согласился Юрберг и спросил: – А где сейчас находится ваш поднадзорный?

– Он заказал столик на двоих в зимнем саду ресторана «Воn appetit».

– Ковильян там вместе с Йёргенсоном?

– Почти уверен в этом. Похоже, Ковильян заинтересован Йёргенсоном.

– Похоже, – буркнул Юрберг. – Кстати, вы когда-нибудь ужинали в «Bon appetit»?

– Нет, господин капитан.

– Я тоже.

Этот французский ресторанчик в Остермальме шведы почти не посещали – то ли из патриотических соображений, как шутил Юрберг, то ли из присущего скандинавам консерватизма, а может быть, и потому, что считали: французская кухня хороша лишь во Франции, а в Стокгольме она теряет всю свою прелесть. Зато «Bon appetit» пользовался неизменным вниманием иностранцев, которые, за исключением разве только что французов, всегда отдавали ему предпочтение перед всегда холодным и чопорным «Гранд-отелем» с его блестящим респектабельным баром, оркестром, вышколенной прислугой, неимоверно высокими ценами и плохими винами.

«Воп appetit» отличался кажущейся непритязательностью и наивным кокетством очаровательной гризетки, которая прекрасно знает все свои многочисленные и бесспорные достоинства, но отнюдь не собирается их специально демонстрировать – понимающий и так заметит. Он был небросок, но уютен и весьма интимен. И еще – кормили здесь великолепно.

Каждому, кто сюда приезжал, казалось, что он не просто посетитель, а желанный гость, которого долго и с нетерпением ожидали. Мало того. Все служащие ресторана умели и любили улыбаться, и каждый посетитель, вне зависимости от размера кошелька и стоимости заказа, всегда мог рассчитывать на разнообразный ассортимент полновесных улыбок, что немало способствовало хорошему пищеварению.

У каждого постоянного посетителя ресторана был, разумеется, свой излюбленный столик. Иногда этот столик находился в белом зале, иногда – в голубом. Но большинство гостей предпочитали зимний сад, который, по существу, состоял из отдельных кабинетов, отгороженных один от другого не стенами, а кадками с растениями. В таком зеленом кабинете можно было приятно провести время с любовницей, обсудить последние события на фронтах мировой войны или курс акций на бирже, обговорить условия коммерческой сделки.

Ковильян с Йёргенсоном сидели за столиком под аркой, образованной вьющимися растениями, и на светлом фоне английского газового камина были хорошо видны агенту, который вел за ними наблюдение. Но слышать, о чем они между собой говорят, агент не мог – между ним и собеседниками было слишком большое расстояние, а Ковильян и Йёргенсон совсем не стремились сделать свою беседу достоянием посторонних. Все происходило, как в синематографе, жестикуляция, мимика и... полное отсутствие звука. Увы, владельцы ресторана, располагая в зимнем саду столы, совсем не думали об удобствах спецслужб.

Филер, высокий костлявый старик с почтенной внешностью отставного полковника, доживающего свой долгий век на пенсии, прикурил от восковой спички папиросу и тоскливо посмотрел в сторону порученных его опеке фигурантов. Те продолжали о чем-то говорить. Их весело и стремительно обслуживав круглолицый гарсон.

В «Воn appetit», как и в других первосортных стокгольмских ресторанах, большинство официантов, официанток и барменов – хотели того их хозяева или нет – постоянно и неизменно оказывали различные деликатные услуги криминальной полиции, отделу надзора над иностранцами или ведомству капитана Юрберга. Такова была давняя и добрая традиция. Но гарсон, обслуживающий фигурантов, в это большинство, как тотчас же определил филер, явно не входил. Нет, не входил.

Гарсоны с такими простодушными круглыми лицами пожизненных младенцев прикованы к своей унылой добропорядочности, как каторжник к тачке. Они довольствуются скромным жалованьем, еще более скромными чаевыми, а к концу жизни в лучшем случае приобретают кафе на шесть-восемь столиков, небольшой ухоженный домик, кучу внуков и внучек, геморрой и варикозное расширение вен.

Для таких вот круглолицых навсегда останутся тайной те возможности, которые они упустили в своей жизни. А возможностей у гарсона, если он не такой беспросветный дурак, как этот, много. Правда, прежде чем ими воспользоваться, нужно кое-чему поучиться, и в первую очередь – умению слушать. Ведь разговоры иных посетителей ресторана – товар. Его у тебя приобретут компаньоны этих посетителей, их конкуренты, кредиторы, наследники, жены, любовницы. Каждый разговор чего-либо да стоит. Один – пять крон, другой – двадцать пять, третий – пятьсот, а то и тысячу. Тут, понятно, и покупатель не последнюю роль играет: у иного пальцы дрожат, чтоб невзначай вместо одной кроны не дать тебе две, а настоящий покупатель за добротный товар ничего не пожалеет.

Все это старый филер знал не понаслышке, а по собственному опыту, так как работал в молодости официантом и весьма преуспел в науке слушать и продавать услышанное. Если бы не один неожиданный скандал, он бы теперь был достаточно состоятельным человеком. Но разве все можно предусмотреть?

Между тем за соседним столиком о чем-то оживленно говорили, похоже, даже спорили. О чем? Он мог расслышать только отдельные слова: «спекуляция», «князь Юсупов», «взаимоприемлемо», «Толстой», «террор», «перстень Люцифера», «противостояние»...

А на круглом лице гарсона не промелькнуло ничего, что могло бы свидетельствовать хоть о малейшем интересе к темам, которые так волновали его сегодняшних клиентов. Нет, он не был просто идиотом. Он был законченным идиотом. Безнадежным. Такие к концу жизни не приобретают даже самого мизерного кафе, а довольствуются одним лишь геморроем и кучей сопливых внуков. И эти внуки понимают, что от дедушки можно ждать всего, кроме наследства.

Гарсон с круглым лицом принес кофе, ликер, сыр, сигареты и тут же исчез, словно растворился в воздухе.

– Господин Краули, конечно, большой филантроп,– громко и раздраженно сказал соотечественник филера и покосился на украшавший каминную доску голубой флажок с желтым крестом, словно призывая национальный флаг Швеции засвидетельствовать сказанное.– Но он почему-то признает филантропию только за чужой счет.

Собеседник что-то успокаивающе ответил ему вполголоса.

– Нет! – затряс головой тот, кто говорил о филантропии за чужой счет какого-то Краули.– Это меня не убеждает!

Да, когда обмениваются мыслями о каких-либо пустяках, так не горячатся, тем более в ресторане. Эта беседа, судя по всему, стоила никак не меньше тысячи крон. Целое состояние! Но попробуйте что-либо разобрать, если соседний стол стоит так далеко от вашего, а вам уже не двадцать и даже не тридцать лет, а все шестьдесят пять. Увы, в таком возрасте редко кто может похвастаться острым слухом!

В проходе вновь мелькнула стройная фигура простодушного официанта. Его лицо лучилось доброжелательностью. Он, конечно, не догадывался, что проходит сейчас не мимо седого, ограниченного в средствах господина, решившего скоротать длинный осенний вечер в ресторане, а мимо своего счастья. И ведь не скажешь ему об этом, не намекнешь!

Старый филер настолько расстроился, что у него стало колоть в левом боку, там, где полагалось находиться сердцу. О господи!

В тот вечер он выкурил на две папиросы больше обычного, и докурил их не до половины, а почти что до мундштука. В дополнение ко всему он проявил непростительную для опытного агента неловкость, упустив фигурантов. Они ускользнули перед самым его носом на подъехавшем к ресторану такси. Агент, правда, успел запомнить номер авто, но все равно это было грубейшей ошибкой, за которую расплачивались увольнением.

Долго ворочался в своей постели, прежде чем уснуть, агент из ведомства капитана Юрберга. Но если бы он мог узнать о событиях, которые произошли ночью в Стокгольме, он бы вообще не уснул.

Во-первых, в ту ночь таинственно исчезли оба фигуранта, порученные заботам старого филера.

А во-вторых...

Как позднее выяснил помощник капитана Юрберга лейтенант Тегнер, круглолицый официант, который обслуживал в «Воn appetit» Ковильяна и Йёргенсона, отнюдь не был тем безнадежным идиотом, каким он представлялся воображению филера. По мнению метрдотеля, это был весьма смышленый малый, которому не занимать ни ловкости, ни сообразительности. Не страдал Визельгрен – так звали гарсона – и плохим слухом. Во всяком случае, суть происшедшего в ресторане разговора между Ковильяном и Йёргенсоном была довольно точно передана им его русскому квартиранту – Ивану Водовозову, которому Визельгрен вот уже четыре месяца сдавал комнату с пансионом.

Но все эти весьма немаловажные сведения, как уже указывалось, лейтенант Тегнер получил позднее.

А под утро, к тому времени, когда старый филер уже спал, похрапывая и опираясь ногами в остывшую грелку, Тегнеру сообщили, что его беспокойный подопечный рассчитался в гостинице и, похоже, готов немедленно покинуть пределы Швеции.

Подобная поспешность всегда настораживает. И тем не менее новость была приятной: Ковильян и так засиделся в Стокгольме.

Но где же его напарник?

Это Тегнер узнал спустя десять часов после отплытия Ковильяна в Гамбург, когда в Нормальме из озера Меларен был извлечен баграми труп некоего господина 45—50 лет. Утопленником оказался Сивар Йёргенсон, хранитель Картинной галереи портретов знаменитых масонов, тот самый Йёргенсон, который уже давно мозолил глаза шведской контрразведке и имел излишне обширные и слишком разносторонние связи.

Человеку с такими связями, по мнению Тегнера, было просто противопоказано гулять ночью в одиночестве по набережной столь обширного и глубокого озера. Правда, похоже, что Йёргенсон прогуливался не один, а в обществе другого господина – с чешским именем, португальской фамилией и датским паспортом. Но это предстояло еще доказать. Жаль, конечно, что из озера извлекли лишь один труп. Но тут уж ничего не поделаешь: напарник Йёргенсона не утонул и не мог утонуть. Ибо, как твердо был убежден Тегнер, тот, кому суждено быть повешенным, никогда не утонет.