Текст книги "Панджшер навсегда (сборник)"
Автор книги: Юрий Мещеряков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
По библейским следам
Рейд в Пьявушт самый обычный, очередной. Единственное, но существенное отличие в том, что батальон впервые забрасывали на перевалы вертолетами. И, соответственно установившейся традиции, высота поставленных задач опять превышала три тысячи метров над уровнем далекого Балтийского моря. В принципе, для пехоты, уже прошедшей сотни горных троп, в этих высотах и была сама жизнь, проблема же заключалась в том, что вертолеты более пяти человек десанта на борт не брали. Всего-то три тысячи метров, ну четыре, а вертолетчики бубнят про разреженный воздух, турбулентность, ограничение взлетного веса. Только ленивый не материл их за исключительные, почти тепличные условия службы. А кто-то тихо, почти по-детски, завидовал.
– Карпухин, мать твою! – орал во всю глотку Усачев, пытаясь перекричать шум и свист винтов. – Ты что творишь, как это я пятерых среди гор брошу? Их же, как куропаток, перещелкают.
– Не паникуй. Бойцы у тебя обстрелянные. – Командир ведущего экипажа и звена стоял на своем твердо, его утомляли эти наземные сантименты, в его бы шкуре побывали, может, и по-другому запели бы.
– Ты что, не понимаешь? Здесь же почти пятнадцать километров по хребтам. Если что… мы же не доберемся до них.
– Ну нельзя мне брать больше. Лететь я могу и с перегрузкой, но не в горах, черт тебя дери! Здесь сильные воздушные потоки. Долбанет о скалу – и что тогда?
– Не долбанет, ты же мастер. На какой хрен тебе ордена на грудь вешают?
– Мастер, мастер, только когда с земли по мне начнут из пулеметов работать, я ни уйти не смогу, ни маневрировать не смогу. Зажарюсь, как в консервной банке, кстати, вместе с твоими бойцами. И не убеждай!
– Что не убеждай? Это тебе не спецназ!
– Мы же сразу две пятерки сбрасываем. Закрепятся, если что. И мы поможем. Не дрейфь, командир! Не пропадем!
– Смотри, Карпухин.
Все получилось иначе. Первые две группы четвертой роты десантировались удачно, они сразу вышли на связь, вкратце обрисовав обстановку. Любая вертолетная площадка – это более-менее удобный пятак среди завалов камней, среди гребней скал и расщелин, в которых легко расположиться для засады, а если рядом перевал, то вероятность такой засады возрастает. Громоздились эти камни и здесь, удобно подступая к перевалу Пьявушт, их надо было осмотреть или даже использовать, но возглавлявший группы Козловский этого не сделал, а когда его солдаты занимали местность, повернулся к ним спиной. Он изначально совершал ошибку, которую наверняка не допустил бы его погодок Хоффман, но именно того и прозвали старым взводным. На войне не бывает по-настоящему старых взводных, они слишком быстро приобретают опыт и становятся ротными, но чаще так и не успевают его приобрести, выбывают из списков, и хорошо, если не в связи с гибелью. Этот опыт почти всегда тяжел и труден, будь по-другому, его не назвали бы опытом, и приходит он через испытания и мозоли, а кому не повезет – через кровь. Вот и Хоффман ушел.
Перевал к тому времени был прикрыт душманами, здесь встречали одну из банд, которую день назад потрепала артиллерия и другие батальоны дивизии. Козловский об этом знать не мог. Однако ему и его людям в этот день как раз везло. «Духи», а точнее, два обкуренных, уставших от долгого сидения наблюдателя, сразу стрелять не рискнули, хотя дальность позволяла, а потом, когда шурави рассыпались вокруг площадки, стало поздно. Но «духи» тоже вышли на связь, и им приказали наблюдать за этой группой, а стрелять только в случае необходимости. Для поддержки к ним направили команду боевиков, прибыть они могли через час-полтора.
Пара «вертушек» Карпухина вернулась раньше, снова описала круг перед заходом на посадку. Ведомый напарник с легким левым креном пошел вниз и завис над вертолетной площадкой, а очередная пятерка начала высыпаться из бортового люка.
На этот раз «духи» встречали десант с радостным блеском в глазах. Зависший у самой земли вертолет казался «духам» огромной зеленой коровой, а люди, загруженные снаряжением и неуклюже выпрыгивающие из него, – игрушечными целями. Они даже забыли, о чем им говорил инструктор Джалил перед выходом на дежурство, об их главной задаче, наблюдении. Но когда так близко от них завис, вибрируя широким бортом, русский вертолет, стоило ли помнить глупости этого высокомерного араба? Они также забыли, что «вертушки» ходят парой и вторая барражирует почти над их головами. Две автоматные очереди, длинные и жадные, ударили дружно, с азартом, стараясь изрешетить кабину, двигатели и зацепить как можно больше этих неповоротливых людишек, но именно из-за азарта, из-за жадности они оказались неточными. Как ни странно, людишки, которые только что казались удобными, игрушечными целями, ответили им огнем.
– «Крапленый», меня обстреляли! Второй пилот ранен.
– Напарник, уходи ущельем! Да не рви удила, а то сорвешься! – Карпухин и сам видел, как в какой-то момент зависшая «вертушка» ведомого качнулась, чуть не зацепив лопастями камни, потом подпрыгнула, словно ей в брюхо ударил плотный восходящий поток воздуха. – Уходи, прикрою!
Темные шевелящиеся фигурки на площадке внизу лежали, повернувшись своими головами в одну сторону. По всей видимости, солдаты вели огонь, значит, они живы. От одной из фигурок отделилась светящаяся строка – трассирующие пули – ну вот и целеуказание есть.
– Атакую!
«Вертушка» легла на боевой курс, всматриваясь всей своей оптикой в контуры нарастающей цели. Скала, нависающая над перевалом и прикрытая с двух сторон торчащими из земли каменными клыками, принимала ясные очертания. Карпухина подмывало поработать по ней ракетами, засыпать убойными осколками каменное ложе, но свои находились слишком близко – солдатам тоже досталось бы от осколков. Тем не менее и три курсовых пулемета с задачей справились, выбросив перед собой прицельный залп свинцовых градин и усыпав ими все, что и было целью.
– Работу выполнил, – буднично бросил в эфир Карпухин, выполняя широкий разворот над хребтом и готовясь к посадке. – «Крапленый-2», что у тебя?
– Заканчиваю проверку систем, пока все в норме. Со вторым пилотом терпимо, оказываем помощь. Жду указаний.
– Понял тебя. Я сажусь, у меня десант все еще на борту. Занимай верхний эшелон, прикрывай… – Но еще до того, как эта фраза сорвалась с губ, он увидел, внизу, близко от себя, на тропе, бегущей вдоль гребня, людей, тыкающих в небо, то есть в него, руками и автоматами. Они уже изготовились для стрельбы. – О, черт! Подо мной «духи»!
Ручка управления резко ушла влево, показалось, что машина выгнулась, как кошка, выполняя маневр, но Карпухин уже видел торжествующие лица людей в паколях и коричневых одеждах, похожих на балахоны, видел, как вздрагивают при отдаче их автоматы. Почти тут же он услышал, как по корпусу защелкали пули.
– Техник! Что у нас?
– Пожар в левом двигателе!
– Вырубаю! На одном дотянем!
За Карпухиным тянулся бледный шлейф дыма и керосина, он медленно планировал, ведомый же так и не начал набор высоты. Душманы, размахивающие автоматами, не сразу поняли, что вторая машина по-прежнему в строю, не сразу увидели ее, а потому не успели укрыться, когда ракеты сорвались с узлов подвески.
– Техник, что там еще? У нас давление в системе падает.
– Пробит маслопровод. Можем и не дотянуть до Рухи.
– Наблюдать землю, ищем площадку.
– Командир, у нас один тяжелый в салоне. Истечет кровью. – И это крайне нежелательное известие не оставляло выбора.
– Вот черт, все-таки достали. Ну попробуем дотянуть.
Усачев находился в курсе всех радиопереговоров и одно понял точно, что идти к перевалу батальону придется своими ногами. Он дал команду готовиться к движению. Для него не было секретом, что в таких условиях другую пару «вертушек» никто не даст, риск атаки с земли был слишком велик. Техника стоила дорого, это знали все, а сколько стоила жизнь солдата или офицера, вроде бы никто и не определял, а значит… Что же это могло значить? Что каждому – свое. Что каждый сам за себя ответит, сам определит себе цену. Но он-то, Усачев, – командир, он знает, что солдатик ничего определить не может, он просто заложник на этой войне. Да и на всех других войнах тоже. Офицер тоже заложник, потому что не бросит своих солдат. И если что-то и значит на самом деле в этой каше мыслей, так это то, что надо срочно идти на выручку десанту, выброшенному на перевале.
– Ну что, комбат? Опять на меня бочку катить будешь? – под шелест замедляющих свой бег лопастей устало бросил Карпухин.
– Ладно, не придирайся. Я же говорил, что ты мастер. Другой на твоем месте давно бы угробил и свои машины, и моих людей.
– Ладно, еще поработаем вместе, вот только заштопают мою боевую подругу. Короче, если что, звони, – Карпухин рассмеялся, – подскочим.
– Позвоню, обязательно. Ну давай! Нам пора. – Усачев крепко и от души пожал руку командиру вертолетного звена.
Четвертая рота, точнее, ее обезглавленные остатки, поскольку раненым оказался Аликберов, командир, сформировала дозор и во главе батальона направилась в пятнадцатикилометровое восхождение, искать своих. И сделать это предстояло как можно быстрее, пока их не опередила разведка Ахмад Шаха. Где-то в соседнем ущелье, ближе к Салангу, сгруппировались и начали отход в сторону перевала остатки банды душманов. Этот район в ближайшие дни мог стать интересным для всех.
* * *
«Ну что же, опять горы, опять восхождение…» – со вздохом подумал Ремизов, рассматривая носки своих не знающих износа армейских ботинок. Он поднял глаза на солдат, сидевших невдалеке от вертолетной площадки с вещевыми мешками за плечами и ждавших в полудреме команды на выход. Негромко напряглось сердце, чуть кольнуло и отпустило, оставив где-то в глубине эхо смутной тревоги, – значит, «вертушек» не будет.
– Товарищ лейтенант, – обратился к нему связист, – комбат дал команду вперед.
– Понял. Дозор! Все в строю? Начать движение! Первый взвод, оружие на предохранитель, выдерживаем интервал, вперед! Второй взвод…
Люди ходят медленно. Особенно медленно, когда их снаряжение весит почти два пуда, а иногда – и больше. И все же первые километры прошли легко: и тропа знакома, и подъем не слишком крутой, и здесь не могло быть мин, поскольку местность хорошо просматривалась с постов охранения. Когда Руха и расположение полка скрылись из виду за горными хребтами, движение колонны замедлилось: саперы длинными щупами проверяли каждый вершок тропы, вероятность минирования на широкой пологой тропе была очень высокой. Сапер ошибается один раз, а если не ошибается, то по его следам идти можно смело. Вся батальонная колонна шла по таким следам, которые оставляли два одетых в зеленый камуфляж смертника-гладиатора. Ремизов рефлекторно ставил ноги, куда положено, и мог спокойно вести наблюдение, если же его шаг не совпадал с отпечатками на тропе, ему начинало жечь ступни, как будто их белая кожа касалась раскаленной сковороды. После того что случилось с Хоффманом, ему иногда становилось беспричинно страшно, он рыскал глазами по тропе, там, где она выглядела рыхлой, орал на своих солдат, заставляя их выдерживать правильные интервалы в движении. И не дай Бог, кто-то сошел бы с проверенной тропы, он, наверное, заехал бы прикладом в лоб этому барану. Нелепые мысли перелистывались в голове, а сердце, снова напрягшись, не отпускало.
Начало лета прошелестело пышной листвой чинары и тутовника, потом вдруг все поблекло, жара добралась до верховьев Панджшера, а ветер в особенно удушливые дни гнал вдоль ущелья облака пыли. В это время Ремизов, Марков, другие лейтенанты узнали, что на посту убит Рыбакин. «Мы же учились вместе, в одной роте, – только и сказал Марков, – этого не может быть». Они остолбенели, потеряли и дар речи, и ощущение реальности. Этого не могло быть! Гибель первого батальона всех потрясла, но даже она со временем стала отдаленным гулом как будто чужой войны. Перед ними никто не выкладывал в ряд сорок восемь тел погибших солдат и офицеров, для того чтобы все созерцатели содрогнулись и отчетливо поняли всю хрупкость и бесценность жизни. Бесценность в том смысле, что на войне и гроша не дадут за жизнь солдата. И за их собственные жизни тоже. Но потерь среди офицеров батальона, с кем вместе служили в Термезе, пересекали границу, до сих пор не было, Рыбакин первым встал из-за общего стола, из-за их скатерти-самобранки и молча, не оглядываясь, пошел домой.
Впереди буднично прогремел взрыв. Ремизов резко выпрямился, оторвал взгляд от тропы: прямо перед ним, метрах в тридцати, там, где тропа сделала очередную петлю, на голову его солдата вместе с мелкой крошкой глины и песка оседало черно-коричневое тротиловое облако.
– Махмадов!
– М-м-м! – Солдат полулежал на боку среди высохшей колючей травы, вгрызаясь одной рукой в глину и щебень и держась другой за правую ногу. От ноги осталась только половина, ее оторванная часть лежала далеко в стороне, он безумно таращил глаза и на смеси узбекского и русского языков умолял, чтобы ему ее вернули.
– Всем стоять! – рявкнул Ремизов. – Здесь мины. Связь сюда!
Но и без его предупреждения оказавшиеся рядом солдаты замерли, словно окаменев. Они не могли оторвать глаз от картины еще одного момента истины, когда знание так глубоко, что становится понятна ничтожная грань, разделяющая жизнь и смерть.
– «Альбатрос», я – «Ворон», прием. У меня подрыв. – Первый же выход в эфир в этой операции нес с собой боль и зло. – Нужен сапер и «вертушка» – для эвакуации.
– Понял тебя, «Ворон», я все слышал, сапер пошел. Вызываю «вертушку». Разберись, доложи подробнее. Прием.
Ремизов, подойдя ближе, но не сходя с тропы, осмотрел ранение, Махмадов ничего не соображал и продолжал растерянно оглядываться и мычать.
– «Альбатрос», докладываю, обрыв ноги ниже колена, вторая цела, мошонка цела. Других раненых нет. – И, обращаясь ко всем, добавил негромко, но с чувством и с легким налетом цинизма: – Ну кто мне скажет, зачем он сошел с тропы? Кто мне это скажет? Похоже, кроме меня никто не знает правильного ответа: мину свою искал, вот зачем. И что характерно – нашел.
Напряжение и тревога, что с утра саднили душу, покалывали в сердце, вдруг ослабли. Всеми нервными окончаниями он вдруг почувствовал и предсказуемость, и фатальность колеса судьбы, но вместе с этим пришло и облегчение, как будто кто-то другой брал на себя ответственность за то, что произошло или еще произойдет. Операция только начиналась, но в его душе странно и необъяснимо росла вера в то, что с ним, с его ротой в ближайшие дни ничего не случится.
Батальон шел быстро, и ближе к вечеру колонна преодолела уровень в три тысячи метров и две трети пути до площадки выброса десанта. Остановились на привал, пришла пора что-то бросить в желудок, пока он не начал противно ныть. Но поесть толком не удалось, Ремизов зачем-то потребовался комбату.
– Вот что, Ремизов, – комбат сделал паузу, ему было неприятно ставить задачу офицеру, к которой тот не имел отношения, – в шестой роте солдат пропал, по-видимому, отстал во время короткого привала еще днем. Его надо искать. Кроме тебя идти некому. В шестой роте, сам знаешь, только Фоменко остался. Он с ротой в тыловом охранении.
– Я все понял, товарищ подполковник.
– Хорошо, что понял. Бери с собой взвод – и вперед, к полуночи должен вернуться. Остальных людей передашь Савельеву. Начальник штаба, я думаю, справится с твоим войском. – Усачев сделал попытку улыбнуться. – Давай сверимся с картой. Вот место дневной остановки.
– Да, вижу. Мы там были четыре часа назад. – Ремизов мысленно проклинал и Фому, и комбата, у него от усталости гудели ноги, а плечи только-только начали отходить от тяжести снаряжения. Он собирался буркнуть что-нибудь неуместное и раздражительное, но Усачев его деликатно опередил:
– Знаю, трудно, надо спуститься, найти этого отщепенца, а потом снова подняться, но кроме тебя мне положиться не на кого. Ты и сам видишь, что осталось от нашего батальона. – Комбат, конечно, льстил, и Ремизов это понимал, но слышать от него такие, казалось бы, обычные слова оказалось приятно.
– Сделаю. Разрешите не брать взвод, а выбрать солдат понадежнее. – Наконец-то включилась командирская воля, и ротный мысленно приступил к выполнению задачи.
– Разрешаю.
Солдатам Ремизов много не объяснял: надо – значит, надо, командир приказал. Выбрав шестерых бойцов, он через пять минут широким шагом, почти бегом отправился вниз. Все не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Если за батальоном идет «хвост», они обязательно с ним столкнутся – надо быть готовым к внезапному бою, но тогда и отставшего бойца по фамилии Коба они вряд ли найдут. Если за ними наблюдают с соседних хребтов, то при возвращении могут устроить засаду. Ну и если здесь минировали какой-то рубеж, то молитесь Богу, ребята. Молиться среди них никто не умел: все семеро исповедовали атеизм.
Шли быстро, выше основной «магистральной» тропы, связывающей разные ущелья и разные районы гор, вели наблюдение во все глаза, больше искали «духов», чем этого Кобу. Свой батальон почти сразу пропал из виду, вокруг расстилался огромный, безграничный горный океан. Во все стороны видимость не менее, чем на тридцать километров, это потрясало воображение и усиливало чувство опасности, и вместе с этим чувством душу окрылял не испытанный ранее восторг. Они шли в безвестное пространство, как в свое главное приключение, их семеро. «Каково же там этому бойцу одному, если он еще жив? – вдруг подумалось Ремизову. – Что там с его маленькой душой? Ему страшно в этой чужой стране, среди гор и среди врагов. Если решит искать дорогу сам и заблудится, вряд ли кто-то из местных возьмется его спасать. Сдадут душманам. Мы тут только, как скорая помощь, идем, бежим, для того чтобы его спасти. И мы рискуем, без этого нельзя, отличие только в том, что нас семеро, и мы никого не боимся. Крепись, солдат, хотя затрещина тебе так и так достанется – от своих. За услугу по спасению придется заплатить. Таков закон войны».
До места дневной остановки добрались в ранних сумерках. Обыскали все расщелины и возможные норы – и не нашли.
– Коба, сукин сын, ты где?
– Выходи, по морде все равно получишь. Не отвертишься.
– Выходи сразу, а то хуже будет. – спецназ после двухчасового перехода и устал, и разозлился, солдаты непостижимым образом, интуитивно понимали, что с этим козлом ничего еще не успело произойти.
Сначала из-под большого камня, который они вроде бы осмотрели раньше, появился ствол автомата, потом бело-серо-коричневая физиономия. Да, это был Коба. Кому же еще быть. На него набросились с кулаками и руганью, Ремизов не дал этой ненависти выйти из пределов, но чтобы восстановить справедливость, схватил его за ворот, сбил с ног и заорал ему в самое ухо для острастки. Потом, когда вспышка гнева ослабла, присел на ближний камешек и наконец-то вздохнул с облегчением.
– Что же ты делаешь, дурила?
– Я уснул нечаянно, а меня никто не разбудил. Я не хотел.
– Вот подвесили бы тебя за яйца, тогда бы ты и доказывал, что просто заснул, что не хотел. Сержант, оказывается, виноват! Фоменко виноват! Вся шестая рота виновата. А ты как раз тот единственный, кто не виноват? Или все-таки виноват?
– Я больше не буду…
Наверное, он действительно больше не будет… Пора возвращаться. Сумерки сгущались, скоро наступит ночь, а идти назад, то есть вверх, гораздо дольше, чем они только что прошли, еще целых четыре часа.
* * *
Хребет разделился на два, батальону, как обычно, по новому закону подлости выпал тот, который выше, и потащил их за собой опять в небеса.
– Что скажешь, начальник штаба?
– Я лично другого и не ждал, – при этом Савельев скептически хмыкнул, что не вязалось с его жестким характером. – По ходу операции: у нас выгодное положение в сравнении с соседями, но я беспокоюсь о минометчиках. Они наш якорь. Это оружие не для нас, людям крайне тяжело, а для дела только ущерб: мы лишены маневренности.
– Решения принимаются на другом уровне.
– Кто бы спорил! Только вот воевать нам, а не теоретикам из Генштаба.
– Ну, горы – это обратные скаты хребтов, высот, а миномет и предназначен для уничтожения противника на обратных скатах.
– Это всем известно. – В минуты спора Савельев сосредотачивался, поджимал губы, он никогда не начинал обсуждения темы, если не имел своей позиции, а если имел, то остановить его могли только факты. – Военное искусство требует развития, оно не было и не будет догмой, потому что каждый его тезис проверяется кровью.
– Теперь и нашей кровью, – философски произнес комбат.
– Да, нашей. Свеженькой, молодой. Алтарь интернационализма другой не кропят. Так вот. У американцев есть минометы калибром в шестьдесят миллиметров, проверены ими на практике везде, где только можно, само собой – во Вьетнаме. Но ведь удобно, приемисто. Такой ствол за спину забрасываешь, как обычный гранатомет, и действуй. Эти вещицы нам бы не помешали.
– А что скажешь о расстояниях здесь, в горах? Например, между хребтами?
– И скажу. Наш 82-миллиметровый «самовар» с его стрельбой на четыре километра – это батальонная артиллерия. В ротах своей «карманной» артиллерии нет, так что фактор расстояния решается только на уровне батальона.
– Хорошо. Минометный расчет придается роте.
– …и рота из боевого подразделения становится обозом. Бойцы, как навьюченные ишаки, тянут на себе этот вес под облака. И даже когда кончаются боеприпасы, они не могут бросить ненужный миномет. У этой роты в маневренности никогда не будет преимущества перед «духами».
– Я думаю, что наверху эти вопросы обсуждались. – Усачев никогда не спорил со своим начальником штаба, правильнее сказать, они вместе спорили с кем-то третьим, не слишком понятливым, но властным. – Вооруженцы не могли не заметить практичности малых минометов. Но вот какая проблема, наша армия масштабна, театры ее боевых действий лежат в основном на равнинах Европы и Азии, а тактика действий и такой армии, и таких театров требует мощного оружия, запущенного в серию. Минометы малого калибра – оружие другого рода, оно для спецподразделений и спецопераций.
– Короче, для нас.
– Но кто же об этом думал раньше?
– Кто-то должен был думать. Хотя бы тот, кто все затеял.
Ущелье Арзу с примыкающими отрогами и одноименной рекой лежало с обратной стороны хребта, на который вышел второй батальон. На север оно тянулось к верховьям Гиндукуша, а на юге, ниже по течению реки, соединялось с Марги, Шутуль и вплотную приближалось к Салангу. Подступы к этому высокогорному району, к главному перевалу всегда представляли особый интерес, поскольку через близлежащие ущелья, в том числе и Арзу, сюда направлялись подразделения Ахмад Шаха. Судя по сообщениям радиоэфира, обстановка складывалась благополучно. Боевые столкновения соседей, которые продолжались в течение двух предыдущих дней, обошлись им минимальными потерями, но душманов из прилегающих ущелий выдавить удалось. Возможно, там хозяйничали небольшие местные банды, обеспечивающие работу основных боевых подразделений, но, может быть, и сами подразделения, легко уходившие из-под удара.
И в обстановке, и в умах, и даже в природе царило успокоение. Батальон долгой медленной колонной шел вдоль безымянного ручья, потерявшегося среди волн густой травы. Жара спала, на такой высоте никогда не бывает по-настоящему жарко, сменился климатический пояс, но это стало отчетливо заметным, когда в нос ударил ароматный запах мяты и каких-то неведомых трав. По обеим сторонам тропы цвели фиалки, анютины глазки, но тропа уходила все выше и вскоре привела на поляну, усыпанную царскими кудрями. Батальон продолжал подниматься, и сказка продолжалась. Преодолев уровень в три с половиной тысячи метров, после чего подъем сначала стал пологим, а потом совсем прекратился, Усачев как-то сразу, без колебаний почувствовал, что оказался в райских кущах, вне времени, вне сознания. Грустная улыбка чуть касалась его лица, перед ним, перед его солдатами лежала страна сновидений и грез, сквозь которую они двигались неумолимым безостановочным строем.
– Вот это да! – воскликнул Мамаев, машинально сдвинув наушники и вращая стриженой квадратной головой. – Это же сказка! Альпийские луга!
– Брось, Альпы здесь ни при чем. – Комбату тоже хотелось крутить головой, легко, беззаботно, а еще хотелось упасть, раскинув руки, в эту густую, высокую по пояс траву, в этот русский ковер. Когда-нибудь, когда кончится война, он обязательно найдет такую же луговину, будет лежать на ее духмяной перине и смотреть, как высоко в небе плывут облака. – Это северная природа, Мамаев, почти Россия. Ну?
Над вьющейся тропой, над бесконечно уставшими людьми нависала огромная, но по-домашнему ухоженная, мшистая скала. По ее крутым бокам с тихим рокотом, с шелестом и журчанием стекал горный ручей. Он резвился, рассыпаясь на десятки струй и тысячи хрустальных брызг, а потом в затяжном падении становился то ли дождем, то ли игривым водопадом. Внизу его встречало неглубокое уютное озеро, на дне которого сквозь круги и рябь в бликах солнечного света просматривалось желтое песчаное дно. Здесь ничто даже отдаленно не напоминало о войне.
– Ивы! У озера ивы! Куда же это мы забрались? – Мамаев только что не задыхался от охватившего его детского, мальчишеского восторга. – Товарищ подполковник, может быть, привал сделаем? Мы уже полдня в пути.
– Пользуешься правом приближенного?
– Пользуюсь, – прямодушно признался начальник связи, – я же для общего блага.
– Давай так. Ты свое дело делаешь хорошо, а я – свое. – Усачев и сам неосторожно подумал о привале, но здесь, почти в раю, так легко забыться и забыть о войне, а о ней забывать нельзя, именно в таких местах закладывают фугасы и выставляют засады.
Батальон продолжал свое безостановочное движение, захватывая ноздрями дурманящие запахи высокогорной травы, цветочных лужаек, мшистой скалы, озера. Чуть дальше, за этим озером виднелось небольшое селение, но, как и все другие кишлаки в Панджшере, оно давно опустело. Здесь когда-то стояло четыре саманных дома, наверное, жили пастухи (а кому еще?), земля в высокогорной долине, по всему видно, плодородная, но с середины осени и до апреля на этом перевале лежит большой снег. Четвертого дома не было, не осталось даже развалин, на его месте зияла огромная воронка от авиабомбы как раз размером с дом. Усачев, зачарованный, не отводя глаз, смотрел на эту жестокую картину. Всего одна бомба – и прямое попадание. Летчик проверял прицел? Или здесь достали банду? Где-то внутри, в пустоте, бестелесно протекла долгая слеза сожаления и ностальгии, этот разрушенный дом – прожитая жизнь, пропавшая в воронке времени. Он усмехнулся, теперь все становилось на свои места – так и кончается рай. И Адаму пришлось спускаться на землю, а мы все только идем по его следам.
* * *
Рейд выдался удачным. А Ремизов так считал даже с учетом одной потерянной ротой ноги. Если быть честным, если отдавать себе во всем отчет, мог ли хотя бы один командир надеяться на что-то лучшее? Слова бы никто не сказал против: сглазишь – и все. Только тебя и помнили. После подрыва Махмадова ощущение легкости не проходило, что только помогало Ремизову выполнять поставленные задачи.
Рота спустилась вниз, до самой реки Арзу, ее предстояло форсировать и двигаться дальше на север. Прошли вверх по течению реки километра два, но ничего напоминающего переправу, мелководье или каменный брод, так и не нашли. По ширине и глубине с Панджшером ей, конечно, не равняться, но в своенравном характере не откажешь. Арзу неистово билась о камни, куда-то неслась сломя голову, местами кипела и бурлила и при этом гордилась своей чистотой и свежестью, как любая другая горная река. На участке движения пятой роты подходящего места для форсирования не было, но докладывать об этом комбату лейтенант не стал. Задача поставлена, цели определены, доложить о том, что ты не справился, просто невозможно. Он даже знал, каким будет ответ Усачева – Выполнять приказ! – разве что тональность могла быть либо по-отечески теплой, либо по-командирски жесткой. Вот теперь Ремизов и морщил лоб, и решал, как переправляться на левый берег, не утопив при этом ни себя, ни солдат. На небольшом привале он собрал сержантов, свой единственный совещательный круг.
– Кино про войну смотрели? Вот мы сейчас и будем, как в кино, переправляться. Вброд. Надо найти место с ровным дном, где нет такого бурного потока. Мы никого не должны потерять. Понятно? Унесет и разобьет о скалы. Ну кто что думает?
– А что тут думать, товарищ лейтенант. – Попов не сомневался ни секунды, – вброд так вброд. Как прикажете, так и сделаем.
– Тебя я мог бы и не спрашивать. Тарасенко, ты что думаешь?
– Надо искать место пошире, там глубина меньше, течение слабее. А там, где нет больших бурунов, на дне нет и больших камней.
– Правильно подметил. Гидродинамика в чистом виде. Что еще?
– Первыми пойдут кто помассивнее. У меня есть двое здоровых, их и отправим. Они перетащат с собой конец страховочного шнура.
– Ясно. Тарасенко, твой взвод переправляется первым. Без спешки, по двое. Шнур погоды не делает. Он только на случай, если кого понесет течением. Варгалионок, у тебя тоже мысль?
– Есть одна. Ниже по течению надо пару человек поставить. Будет, кому ловить.
– Логично. Остальным взводам занять рубежи обороны и наблюдать, чтобы нас с тыла не пощипали. Все. Начинаем. По местам!
Переправа оказалась тяжелой. Первого же из двух здоровяков течение подхватило и понесло, как щепку, но ему удалось задержаться на ближайших валунах, где его и выловила назначенная пара спасателей. Его заменили. Самый крепкий солдат в роте, Абдуллаев, упираясь ногами в щебень на дне реки и подставив правое плечо течению, переправился через Арзу первым, ему это далось с трудом, и все-таки конец шнура теперь оказался на другой стороне. Но как быть тем, кто ростом и весом не вышел? Надо пробовать поток самому, а затем давать указания, и Ремизов двинулся следом. Борьба со стихией вызвала внезапный прилив восторга. Движущаяся толща ледяной воды доходила до груди, но главный аргумент заключался не в глубине реки, а в ее стремительном напоре. Ремизов сразу понял, почему не устоял первый солдат: он подставил потоку грудь, тут же ставшую парусом, и опрокинулся, потеряв точку опоры. Вода воистину была неукротима. Точно так же подставив потоку плечо, почти упав на него всей своей массой, командир взвода до подбородка ушел в воду, оставив над ней только автомат. У прибрежных камней Ремизов схватил протянутую руку Абдуллаева и наконец оказался под лучами горячего июньского солнца.
– Можно. Можно пройти всем.
