Текст книги "Спас Ярое Око"

Автор книги: Юрий Коротков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Сгиньте, исчадия! – Еремей зажмурился, слабо сопротивляясь. – Господи, Иисусе Христе, помилуй мя…

Бегун вышел из будки, мимоходом развернул обеих за плечи и проводил пинком в зад.

– До ночи не появится, – озабоченно сказал он. – Поехали, у меня свои дела еще есть…

У школьных ворот дорогу им преградил дюжий охранник:

– Ваши пропуска?

– Мне сына повидать.

– Свяжитесь с начальником охраны, – предложил тот, протягивая рацию.

Бегун отошел и свернул в соседний двор. Воровато огляделся и перемахнул через забор. Еремей следовал за ним.

В просторном спортзале старшеклассницы играли в теннис. Еремей глянул на плещущие над загорелыми ногами юбки и торопливо отвернулся.

В школьных коридорах было безлюдно. Бегун приоткрыл одну дверь – оттуда слышалась английская речь, другую – там бурлили в колбах какие-то реактивы, третью – Еремей заглянул ему через плечо, столкнулся взглядом с пустыми глазницами скелета и кинулся прочь, плюясь через левое плечо.

– Тихо, – цыкнул на него Бегун.

В следующем классе малыши застыли перед компьютерами, полукругом перед учительским столом. Павел сидел с краю. Бегун пригнулся, чтобы не заметил учитель, скатал бумажный шарик и бросил в сына. Тот обернулся, нахмурившись, – и радостно распахнул глаза. Бегун прижал палец к губам.

Павел глянул на учителя, повернул монитор, чтобы видно было отцу, и крупно написал: «Я знал, что ты придешь!!!» Бегун поманил его к себе.

– Виктор Николаевич, можно в туалет? – спросил Павлик.

– Пять минут до конца урока, Дэвидсон, – ответил учитель.

«Жди меня на крыльце», – написал Павлик.

После звонка он вылетел на крыльцо и повис на шее Бегуна:

– Я тебя так ждал, так ждал! Какая у тебя борода смешная! Где ты был так долго?

– А ты уже Дэвидсон? – усмехнулся Бегун.

– Они забрали меня сразу, как ты уехал. А потом мама сказала, что ты умер, что так и должно было случиться рано или поздно, и они поменяли мне фамилию, а завтра мы улетаем навсегда. Ты не отдашь меня, правда? Теперь я снова буду Беглов?

– Слушай, Павел, – сказал Бегун, отстранив его. Мимо носилась взад и вперед шумная ребятня, налетая на них. – Я тоже завтра уезжаю, очень далеко. И тоже насовсем. Ты уже взрослый человек, и ты сам должен решить…

– Я с тобой! – замотал головой Павел.

– Там, куда я еду, совсем не так интересно, как в Америке.

– Я с тобой!

– Подожди. Я еду в маленькую деревню, и, может быть, мы никогда уже не вернемся в Москву.

– Куда угодно, только с тобой!

Бегун снова обнял его.

– А вон и мама, – сказал Павлик, глядя ему через плечо. – Пойдем скажем ей!

У ворот стоял вишневый «мерседес», Лариса шла по дорожке к крыльцу, еще не видя их. Бегун схватил Павлика за руку и кинулся обратно в школьную дверь, по лабиринту коридоров к черному ходу. Еремей бежал за ними.

– А почему через забор? – удивился Павлик.

– Так ближе, – Бегун подсадил его, перелез следом. Едва он спрыгнул на землю, на него навалился охранник, умело выкрутил руку за спину, прижимая к земле.

– Уйди, гад! Это мой папа! – Павел молотил его по спине маленькими кулаками.

Охранник, держа Бегуна одной рукой, поднес к губам рацию.

– Помоги! – крикнул Бегун застывшему в растерянности Еремею. Тот оглянулся – рядом стояли грабли на длинной ручке с двурогой развилкой у гребенки. Еремей наступил ногой на гребенку и оторвал ее, одним взмахом поймал охранника развилкой за горло и завалил навзничь, глубоко вогнав рога в землю. Тот захрипел, разевая рот, выкатив глаза, судорожно пытаясь освободиться.

– Здорово! – крикнул Павел. – Он, гад, всем улыбается, а когда никто не видит, девчонок хватает за что нельзя!

Бегун прыгнул в машину, предусмотрительно оставленную поодаль от ворот.

– Знакомься, Павел! – сказал он, заводя мотор. – Это Еремей. Он сначала покажется тебе странным, но он классный парень!..

– Разве мы не поедем домой? – удивленно спросил Павлик, оглядываясь.

Бегун кружил по переулкам в центре.

– Домой нам нельзя. Я думаю, твоя мать подняла на ноги всю милицию, – ответил он.

– Я хочу есть, – виновато сказал Павлик. – И пить…

Бегун остановился у шикарного супермаркета.

– Эх, гулять так гулять! – махнул он. – Бери, что хочешь!

Пока они с Павлом набивали всякой всячиной тележку, Еремей неприкаянно бродил между полок, разглядывая яркие этикетки. И вдруг встал, пригнувшись, нос к носу с громадным игрушечным медведем, ожидая, что тот сейчас заревет и поднимется в рост.

– Как настоящий, правда? – сказал Павлик. – Я всю жизнь про такого мечтал. Жалко, дорогой… – он панибратски хлопнул медведя по башке, тот разинул пасть и грозно рыкнул.

Бегун распечатал пачку долларов и заплатил, взяв сдачу рублями. Нагруженные покупками, они вернулись в машину и принялись распаковывать целлофановые обертки с сочащейся мясным соком ветчиной, сыром и ломтиками хлеба, коробки с шоколадом и печеньем. Еремей глотал голодные слюнки, но ни к чему не притрагивался.

– Здорово! А Джеймс, хоть и богатый, за каждый доллар трясется, – сказал Павлик с набитым ртом. – Считает, кто сколько съел… На, – протянул он Еремею «кока-колу». – Я вообще-то «севен ап» больше люблю, но «кока» тоже ничего.

Еремей повертел в руках банку.

– Вот здесь, – Павлик дернул за кольцо, раздался хлопок, поднялось и растаяло облачко, и в банке забурлили пузыри.

Еремей испуганно выронил банку из рук.

– Что это?

– Кровь невинно убиенных младенцев, – ответил Бегун, отхлебывая из своей. – Знал бы – картошки в мундире тебе купил…

Рано стемнело, над городом вспыхнула разноцветная реклама, ярко осветились витрины. Мимо промчалась милицейская машина, завывая сиреной и полыхая мигалкой. Еремей смотрел на тысячи окон, горящих в беззвездном небе, на слепящие фары и уползающие вдаль колонны красных стоп-сигналов. Он устал от напряжения, от дымного смрада и рева моторов, от мелькания лиц и огней, ему легче было отмахать пятеро суток по тайге от Рысьего в Белоозеро, чем прожить день в Москве.

С вокзала Бегун позвонил Грише в Переславль и отдал билеты Павлику.

– Павел, ты остаешься за старшего, – сказал он. – Еремей не знает многих простых вещей. Вы доедете до станции Переславль-Залесский, там вас встретит мой хороший товарищ. Его зовут Гриша, он маленький и с бородой и похож на доброго гнома. Если вдруг вы с ним разминетесь, тебе надо добраться до музея. Вот деньги – возьмешь такси. Со всеми разговаривать будешь ты, Еремей будет глухонемым. Как будто игра такая, понимаешь? Я приеду завтра.

– Еремей, – обратился он к охотнику. – Я думаю, ты сыт Москвой по горло. Это мой город, здесь ты мне не нужен. Ты ведь не взял бы меня на берлогу? А тут страшнее, чем хозяин, тут бешеные волки. Ты мне не сможешь помочь и будешь только мешать. С тобой мой сын. Я отвечаю за Спаса, ты отвечаешь за Павла.

Еремей сдался…

Бегун посадил их в поезд. Павлик с радостным нетерпением ждал путешествия. Еремей последний раз глянул сквозь закопченное окно на огни огромного города.

– Я видел град Сатаны, – сказал он.

У Рубля была гробовая тишина. Лева на цыпочках подкрался к двери и долго приглядывался в глазок.

– Не видал? – спросил он, открывая.

– Кого?

– Гонцов. Белозерцев…

– А-а… – не сразу понял Бегун, – Нет. Не добрались еще, наверное.

– А я ждать не буду, – сказал Рубль. – Я отваливаю… Вот, держи, что просил, – он протянул тяжелый сверток. – Вещь не новая, но надежная, как грабли. Патроны свежие… – он закинул на плечо загодя собранную сумку. – А я на дачу к девушке Тамаре… Хрен они меня там найдут!

– Э, погоди… Я у тебя до ночи пересидеть хотел!

– Сиди хоть до Второго Пришествия. Потом захлопнешь, – Рубль исчез. Тут же снова приоткрыл дверь – И свет погасить не забудь! Чтобы счетчик зря не крутил!..

Оставшись один, Бегун распахнул плотно задернутые шторы, глянул сверху на ночную Москву, россыпь огней в черной космической пустоте. Далеко внизу гудел бессонный проспект.

В комнате был срач, пустые бутылки, пепел на полу. Бегун обнаружил в холодильнике недопитое «мартини», нерешительно качнул в руке и поставил обратно. Сел в кресло, взял сигарету из забытой на столе пачки, понюхал, блаженно прикрыв глаза, вспоминая запах табака, и прикурил. Голова с отвычки закружилась, он закашлялся и погасил едва начатую сигарету.

Распеленал сверток и вытащил длинностволый парабеллум. Отдельно лежал глушитель и коробка с патронами. Он вынул пустую обойму, оттянул и бросил затвор – тот неожиданно громко лязгнул в тишине. Бегун врубил телевизор для фона и еще несколько раз щелкнул затвором, потом навернул глушитель и рассеянно глянул в телевизор, покачивая пистолет в руке, привыкая к его тяжести.

На экране демонстранты под красными флагами с безумными, искаженными злобой лицами штурмовали цепь ОМОНа, норовя угодить острым древком между щитом и каской. Те отбивались дубинами. Штурмующая толпа расступилась, и горящий грузовик врезался в цепь, сломал ее. Демонстранты хлынули на прорыв. Ударили водометы, сбивая с ног людей, и уже омоновцы кинулись в атаку, ожесточенно молотя по головам всех без разбору. Двое милиционеров волокли скомканное, как жгут тряпья, тело товарища, во рту у того булькала кровь, выливаясь на щеки. Старик с орденами во всю грудь держался за пробитую голову. ОМОН и демонстранты разошлись, обнажив мокрый асфальт, усеянный камнями, потерянными знаменами и щитами…

То ли грузины, то ли абхазы, пригибаясь за развалинами домов, били длинными очередями из автоматов… Мать, закинув голову, выла в пустое серое небо над убитой девочкой…

Остроносые самолеты то ли в Карабахе, то ли в Сербии утюжили бомбами горное село…

Расколотый танкер уходил под тяжелые волны, исторгая из бездонных трюмов нефть. Растерянные птицы ковыляли по маслянистой гальке, волоча слипшиеся от нефти крылья…

Ревела обезумевшая толпа болельщиков, футболист, забивший гол, исполнял ритуальный танец живота перед трибунами… Кикбоксеры с тупыми расплющенными лицами мордовали друг друга руками и ногами… Приземистые машины кувыркались по асфальту, теряя колеса…

Бегун нащупал пульт и нажал другую кнопку. Рэперы в кепках-идиотках, в кедах на три номера больше – жизнерадостное розовое мясо – скакали по сцене под энергичную бессмысленную скороговорку: «Не думай ни о чем, смотри на меня! Делай как я!»…

…Важно правильно надеть презерватив – надо зажать резервуар для спермы, чтобы в нем не осталось воздуха… – обаятельный джентльмен в очках и галстуке натягивал резинку на пластиковый муляж…

…Я выиграю во-о-от такой миллион! Я стану вот такой миллионершей!.. – прыщавая девочка, поглядывая мимо камеры на режиссера, улыбалась в объектив будто приклеенной к лицу улыбкой…

…Депутат с плебейским некрасивым лицом кричал что-то с трибуны парламента…

…Разнесенная взрывом бомбы машина, накрытые оранжевой пленкой трупы, обугленные стены… Всегда «кока-кола»!.. Пользуйтесь тампонами «Тампакс»!.. Я выбираю стиль жизни от «Холдинг-центра»!.. Ни в коем случае не следует пользоваться презервативом повторно!.. «Сникерс» – и вы в порядке!.. Горы масляно лоснящихся мускулов, в которых с трудом уже угадывался человек… И снова кровь…

Бегун наугад нажимал кнопки, глядя на обезумевший мир. Потом отключил звук, поднял пистолет и стал тщательно целиться в немых людей на экране, во всех по очереди, плавно переводя темный силуэт прицела, стараясь, чтобы волосок мушки не дрожал в округлой прорези…

Когда он снова глянул в окно, была уже ночь – тяжелая, давящая, зарево огней над проспектом отражалось в низкой пелене то ли облаков, то ли вязкого дыма. Он подвинул к себе телефон и набрал номер. Автоответчик вкрадчивым голосом попросил назваться и всенепременнейше оставить информацию, за которую хозяин заранее благодарен… и т. д.

Когда дежурная любезность автоответчика иссякла, он сказал:

– Дима, это Беглов. Возьми трубку.

– Бегун! Какими судьбами? – тотчас послышался пьяненький голос Царевича. – А Рубль рассказывал – ты в монахи постригся, грехи замаливаешь! – он захохотал. – Ну, стервятники, какую доску оторвали! Я глазам не поверил – думал, сплю и сладкий сон вижу. А говорили – обнищала Россия! Так что мы теперь в полном расчете. Опять рад тебя слышать…

– Это ты про Спаса, что ли? – равнодушно перебил Бегун. Он ловил в прицел ярко накрашенные губы ведущей – та кривлялась, дергалась из стороны в сторону, Бегун терпеливо водил ствол за ней, поймал, наконец, и нажал на спусковой крючок. – Ты что, Рубля не знаешь? Схватил, что под руку попало, и бежать… А вот что я привез!.. У тебя как с сердцем? А то сдохнешь, если увидишь…

– Почем? – Дима явно заволновался, даже протрезвел.

– Посмотри сначала, – усмехнулся Бегун. – Ты такого сюжета еще не видел.

– Сейчас можешь приехать? Машину прислать?

– Сам доберусь. Только чтобы чужих не было, понял? Никакой твоей шушеры, – Бегун неторопливо заправлял патроны в обойму.

– Понял. Жду.

– Валидол готовь, – Бегун бросил трубку и загнал обойму в рукоять.

Дима открыл свои сейфовые запоры на толстой стальной двери. Бегун, не заметив протянутой руки, вошел, заглянул на кухню и в гостиную.

– Никого? – спросил он.

– Да ты что! Бабу из постели выкинул, – засмеялся Дима. – Ну, показывай!

– Не торопись. Увидишь… – Бегун задвинул штору на окне, выдернул шнур телефона из розетки.

– Да ладно тебе цену набивать, едрена вошь! – не выдержал Царевич. – И так верю, что доска чумовая. Доставай! Только не сразу – краешек сперва засвети и по чуть-чуть вынимай… – он возбужденно потер руки.

Бегун поставил на стол сумку, – Дима впился в нее глазами, – открыл и вытащил пистолет.

– Вот это правильно! – одобрил Дима. – Такие вещи без пушки лучше из дома не выносить… – он снова уставился на сумку.

Бегун вынул из нее деньги и сложил аккуратной стопкой.

– Это моя доля, – пояснил он. – Остальное заберешь у Рубля. А Спаса ты мне сейчас вернешь.

Дима недоуменно смотрел на пачку долларов, потом глянул в пустую сумку и, заиграв желваками, поднял глаза на Бегуна.

– Это ты из Сибири такие шутки привез? – зло спросил он. – За такие шутки знаешь что бывает, Бегун?! – он шагнул к телефону.

Бегун вскинул пистолет. Раздался глухой хлопок, телефон вылетел из-под Диминой руки и раскололся о стену. Автоответчик начал вещать треснувшим голосом, все медленнее растягивая слова, пока не подавился пленкой.

Дима наконец понял, что все это серьезно. Он замер, завороженно глядя на черную дыру ствола, в глубине которого притаилась пуля.

– Э-э… эй, Бегун… осторожно… палец убери… – он отступал вбок маленькими шажками, стараясь уйти из-под ствола. Бегун вел пистолет за ним, держа палец на спусковом крючке.

– Или ты отдашь мне Спаса, или я найду его сам, – сказал он. – А ты будешь лежать здесь, вонять за своими замками. Ну?

– Погоди… У меня его нет. Хочешь – обыщи…

– Где он?

– У одного человека…

– О’кей, – кивнул Бегун. – Значит, едем к человеку.

– Нет… Нет, ты что! – Дима замотал головой, замахал руками, даже улыбнулся растерянно. – Нет! Ты не понимаешь, ты не знаешь, что это за человек… Руби мой хрен на пятаки, делай со мной что хочешь, но к нему я не поеду!

Бегун вдруг увидел, что теперь Дима действительно боится – отчаянно, до дрожи в коленях, до помрачения рассудка, – боится не пистолета, направленного ему в лоб, а этого неизвестного страшного человека, и действительно скорее умрет здесь, но не двинется с места.

Бегун сел в крутящееся кресло посреди комнаты, закинул ногу на ногу. Оглядел богатую Димину коллекцию, прицелился, щуря глаз, в вазочку на полке.

– Ай! – Дима кинулся с протянутыми руками, будто пытаясь поймать на лету, слепить осколки. – Это же Мейсен, идиот! Семнадцатый век! Я две штуки гринов отдал…

– Здесь было семь патронов, – покачивая пистолет в ладони, – сказал Бегун. – Осталось пять. Последний – твой, – он развернулся в другую сторону, целясь в золотую шкатулку с эмалью и камнями. – Фаберже?.. Так мы идем к твоему человеку?

– Ты не понимаешь! Если ты заберешь у него Спаса – ты труп! И я тоже… Ай!.. От него не побегаешь! Он тебя из-под земли достанет! В Сибири, в Америке – везде! Ты трех дней не проживешь. Себя не жалко – пацана своего пожалей!.. Ай!..

– Ты зря меня пугаешь, Дима, – сказал Бегун. – Ты все равно не поймешь, но я все-таки попытаюсь объяснить. Я нашел там то, чего никогда не имел в жизни, а ты и подавно… Свобода! Это удивительное ощущение, Дима – свобода! – развел он руками. – Ты мне не нужен, и я тебя не боюсь, – он повертелся в кресле, выбирая мишень подороже. – Ни тебя, ни всех вас. Свобода!.. – он выстрелил сквозь стекло в золоченый сервиз. Дверки серванта распахнулись, и груда фарфоровых черепков со звоном повалилась на пол. – Мы уже идем или еще нет?

– Нет.

Дима скис, он уже не дергался на каждый выстрел, стоял, закрывая спиной высокий столик.

– Отойди, – велел Бегун.

– Только не это… – жалко замотал Дима головой.

Бегун вскинул пистолет. Дима отскочил, и Бегун выстрелил в старинную китайскую вазу.

– Последний, – сказал он. Он перехватил плотнее рукоять и начал медленно поднимать ствол…

Дима был уже не в силах выговорить что-либо дрожащими губами, он только вяло поднял ладони, кивнул и поплелся к двери, ступая по разноцветным осколкам.

В гулком подъезде сталинской высотки он нажал кнопку домофона. Бегун держал пистолет у его затылка.

– Кто? – недовольно откликнулся через минуту сонный голос.

– Это я, Дима. Извините, что поздно. Срочный разговор…

– Приходи завтра с утра.

– До завтра не терпит. Надо поговорить, – промямлил Дима.

– Ты один?

Бегун сильнее надавил стволом ему в затылок.

– Один…

Щелкнул замок, и дверь открылась.

– Я тебя предупредил, Бегун, – бесцветно сказал Дима, когда лифт остановился. Он был белый, как смерть. – Ты не жилец.

– Пока что ты под вопросом, – Бегун развернул его и пошел сзади, пригнувшись за его спиной. Дима переступал на прямых ногах, как робот.

Видимо, за ним наблюдали из дверного глазка, потому что не успел Дима поднять руку к звонку, как дверь открылась. Бегун изо всех сил толкнул его в объятия хозяину, ворвался следом в квартиру и захлопнул дверь. И остолбенел на секунду с поднятым наизготовку пистолетом…

– Здравствуйте, Иван Афанасьевич, – сказал он наконец.

– Здорово, Беглов, коли не шутишь, – ответил Пинчер, потирая ушибленную руку. Он был в короткой, по колено, пижаме и шлепанцах на босу ногу, спутанные седые волосы торчали над ушами. – За это придется ответить, Дима, – перевел он взгляд на понурого Царевича.

– А что я могу сделать… – вяло кивнул тот на пистолет в руках Бегуна.

– Значит, надо было умереть, – просто ответил Пинчер.

– Потом разберетесь, – оборвал Бегун. – Где Спас?

– Кто там, Ваня? – послышался женский голос из комнаты.

– Это ко мне гости. Спи! – ответил Пинчер. – Не шуми, – вполголоса сказал он. – Жена месяц после инфаркта… Пойдем, – он повернулся и двинулся по коридору, шаркая шлепанцами.

Все происходило мирно, по-домашнему, Пинчер будто не замечал направленной на него пушки и пальца на спусковом крючке, и вроде бы действительно принимал поздних гостей, не слишком радушно, но в рамках приличия.

– Удивляешь ты меня, Беглов, – вздохнул он на ходу. – Сорок лет нормальным человеком был и как с цепи сорвался: то контрабанда, теперь разбой… Статья сто сорок шестая, до пятнадцати с конфискацией…

– Иди-иди!

– Вот и старшим стал «тыкать», – сокрушенно покачал головой Пинчер.

К удивлению Бегуна, квартира была обставлена очень небогато, не в пример Диминым хоромам: дубовая мебель пережила, наверное, не одно поколение хозяев и давно требовала реставрации, старый телевизор, никакого антиквара на стенах, только под увеличенными мутноватыми фотографиями Пинчеровых предков висели наградные шашки, выцветшая буденовка, маузер с именной пластиной на деревянной кобуре, ордена.

Пинчер включил свет в кабинете и указал на секретер:

– Здесь твой Спас… У меня там пистолет лежит, так что лучше возьми сам. А то увидишь пушку, будешь нервничать, пришьешь бедного старика, а это уже сто вторая, высшая мера…

Бегун, не выпуская Пинчера и Диму из виду, подошел к секретеру. За дверцей с краю лежал «Макаров» в подмышечной кабуре и наручники. Он сунул пистолет в карман, бросил наручники в сумку. Вытащил икону, сдернул с телевизора салфетку и бережно завернул. Он не ожидал, что все завершится так быстро и буднично. Оставалось выбраться из Москвы, но так, чтобы Пинчер и Дима не подняли раньше времени тревогу.

– Одевайся, – кивнул он Пинчеру. – Ксиву свою не забудь…

Проходя мимо комнаты жены, Пинчер прижал палец к губам: «тс-с…», старательно укутал горло шарфом, надел куртку и осторожно, чтобы не щелкнул замок, прикрыл дверь.

По городу они ехали молча – Дима за рулем, Пинчер рядом с ним, Бегун сзади сжимал в потной ладони рукоять парабеллума.

На кольцевой наперерез им шагнул из темноты гаишник со светящимся жезлом и автоматом. Дима задергался, не зная, что делать, глянул в зеркало на Бегуна.

– Остановись, – приказал Пинчер.

Громоздкие фигуры в тяжелых бронежилетах окружили машину.

– Одно слово – и ты труп, – предупредил Бегун.

– Только не нервничай, – не оборачиваясь, сказал Пинчер. – И руку из кармана вынь…

Он протянул в окно удостоверение. Гаишник осветил фонарем красную книжицу, потом лицо, провел лучом по остальным пассажирам, молча козырнул, и тяжелые фигуры снова исчезли в темноте.

Когда отъехали от города, Бегун велел:

– Стой… Выходите оба.

Он чуть углубился в лес, приглядывая подходящее дерево. Нашел осинку в обхват пальцев и бросил наручники Пинчеру.

– Вот это с удовольствием, – весело сказал тот. Привычным движением заломил Диме руки за спину вокруг ствола и замкнул стальной браслет.

– Что мне, сдохнуть здесь? – жалобно заорал Дима.

– На, – Бегун бросил ему под ноги перочинный нож. – Поработай хоть раз в жизни…

Когда шум мотора затих, Дима покричал на все стороны, прислушиваясь, не ответит ли кто. Ответило только эхо.

Он ногой подвинул к себе нож, неловко присел вдоль ствола на корточки, вслепую открыл за спиной лезвие и начал строгать сырое вязкое дерево, боязливо поглядывая в темную глубину ночного леса…

– Можно? – кивнул Пинчер на пачку сигарет, лежащую перед ним на «торпеде». Не дождавшись ответа, вытащил одну и с удовольствием закурил. – Жена запрещает, так что с собой не ношу…

Бегун молча гнал машину сквозь ночь. Пистолет лежал у него под левой рукой.

– А теперь, когда ты успокоился, – продолжал Пинчер, – я хочу объяснить тебе, парень, во что ты влип… Плохо твое дело, Беглов. Ты, наверное, думаешь: наказал жадного Диму, пугнул нехорошего Пинчука – и Спас твой? Дело-то не во мне. Я что – винтик в машине. Ты не представляешь, под какую машину ты лег. Под паровоз… у которого в коммуне остановка… Я ведь спрашивал, помнишь ли ты Указ от февраля восемнадцатого – о конфискации церковных ценностей? Ты думаешь, на эти деньги закупали хлеб для Поволжья? – усмехнулся Пинчер. – Нет, эти миллионы шли туда, – кивнул он наверх. – И все восемьдесят лет они торговали родной историей. И будут торговать, кто бы там ни был в Кремле… Я ведь сто раз мог тебя посадить. Но если б мы вас пересажали – некому было бы по деревням ходить. А то, что мы у вас отнимали, что таможня перехватывала, – все туда же шло, за кордон. Только по другим каналам… Это монополия, Беглов. А знаешь, что бывает с теми, кто на монополию покушается? Слышал, наверное: парнишка-следователь раскрутил дело – о ценностях, которые из Германии в сорок пятом вывезли? На два миллиарда долларов… В Калуге под поезд нечаянно упал. А ведь я его предупреждал: не лезь под паровоз. Не послушался, трое сирот остались… Я ведь так спокойно тебе доску отдал, потому что она через день-два ко мне вернется. Ты с этого мгновения действительно – бегун. А за тобой сто охотников…

– Ты-то что с этого поимел, за безупречную службу? – насмешливо спросил Бегун.

– А я художник. Как и ты, – засмеялся Пинчер. – В каждом деле есть свои художники… Слушай, Беглов. Если мы до утра успеем обратно, я обещаю, что ты останешься жив.

– Нет, Пинчер, – покачал головой Бегун. – Вот здесь авария у вашего паровоза. Этот Спас – мой!

– А ты, оказывается, не художник, – сказал Пинчер. – Ты просто дурак!.. Что ты с ним делать будешь?

– А я его сам на Запад вывезу. Не все же вас кормить!

– Так это ты на Запад гонишь, по Ярославке-то! Солидный крюк… Через Переславль, наверное?

Бегун резко ударил по тормозам, так что машину занесло на сырой предутренней дороге. Глянул на улыбающегося Пинчера.

– Выходи, – он обошел машину и открыл багажник. – Залезай. Купе люкс, для почетных пассажиров.

– До чего ж трудно с дураками возиться, – с досадой сказал Пинчер. Кряхтя, он залез в тесный багажник «единички». Бегун с силой захлопнул крышку.

На полпути к Переславлю он свернул с трассы на лесную тропу, распоротую кое-где вышедшими из земли корнями. Газанул, так что задние колеса высоко запрыгали по корням, и с мстительным удовольствием прислушался к гулкому грохоту в багажнике.

Когда через пару километров тропа заглохла в густом кустарнике, он остановился, вытащил из багажника помятого Пинчера.

– Иди!

Пинчер двинулся в глубь леса. Бегун, постепенно отставая, пошел следом.

Гулкий утренний лес был по колено залит туманом – казалось, что безлистые деревья повисли в воздухе. Окликали друг друга первые птицы.

– Кстати, – крикнул Бегун. – Я узнал про твоего деда. Сдох, как собака, утонул в болоте. Ни креста, ни могилы!

– Жаль… – сказал Пинчер. Он смотрел под ноги, чтобы не споткнуться. – Значит, судьба такая.

– У вас, пинчеров, у всех судьба такая, – сказал Бегун.

Пинчер обернулся. Бегун, держа пистолет двумя руками, целился в него.

– Иди, я сказал!!

Пинчер с улыбкой покачал головой.

– Нас учили встречать смерть лицом к лицу, с высоко поднятой головой, – насмешливо сказал он.

Над прицельной планкой Бегун видел его спокойное, уставшее от бессонной ночи лицо. Если бы Пинчер двинулся с места, хотя бы шевельнул губами, Бегун надавил бы на спуск, но тот стоял как изваяние в сером утреннем свете. Тяжелый парабеллум все шире плавал в руках, три часа кряду сжимавших руль.

Бегун опустил пистолет, повернулся и пошел к машине.

– Ошибку делаешь, Беглов, – отечески сказал Пинчер. – Не служил ты в ЧК. Железный закон: в спину не стреляют только трупы… Я тебя догоню – не ошибусь. Не обижайся…

Бегун отвинтил ненужный уже глушитель, бросил в сторону и сунул пистолет за пояс. Развернулся, ломая кусты, и поехал к трассе.

Переславль встретил провинциальным покоем и благочинностью. Никто никуда не спешил, не летел очертя голову: неторопливо ехали машины по узким улицам с пыльной обочиной; неторопливо перебирал копытами битюг, влача на телеге сонного возницу и новенькие запчасти для трактора; неторопливо дефилировали под ручку две мордастые молодухи, синхронно поворачивая головы вслед всему проходящему и проезжающему, лузгали семечки, издалека стреляя их в рот и поплевывая, и шелуха застревала в дорогом ангорском пуху на пышной груди; так же неторопливо, вразвалочку и, кажется, чинно раскланиваясь, шли навстречу молодухам такие же толстобедрые утки; катились мелкие волны по Плещееву озеру, сияли со всех сторон свежей позолотой и ультрамарином недавно отреставрированные купола монастырей – Троицко-Данилова, Горецкого, Никитского – и неторопливо цедил в небо свои ядовитые испарения химкомбинат.

Музей размещался в городской усадьбе, выстроенной в стиле «и мы не пальцем деланы», то есть провинциального классицизма – с нагромождением пузатых колонн, карнизов и портиков. Гриша жил здесь же, в дворовой пристройке, то ли бывшей конюшне, то ли псарне – но тоже с парой полуколонн вокруг покосившейся двери. Бегун въехал на безлюдный двор и, не глуша движок, выскочил из машины. Тотчас в спину ему раздался окрик:

– Стоять! Руки на капот!

Бегун вздрогнул и замер было на мгновение, опустив ладони на горячий капот. И досадливо сказал, оборачиваясь:

– Я тебе сто, раз говорил: никогда не целься в человека. Даже понарошку!

– Ага! Испугался! – радостно засмеялся Павлик. – Гляди, па! – он поднял лук вверх и спустил тугую тетиву. Стрела взмыла, высоко в небо. – Это Еремей сделал. С ним так интересно! Он столько знает – больше всех: как птицы поют, как каждая травка называется…

– Где он? – перебил Бегун.

– В музее. Он Грише помогает.

– Собирайся. Мы уезжаем. – Бегун вошел в открытую заднюю дверь музея.

Был понедельник – выходной день, дежурная бабулька в синем халате вытирала пыль с железной головы тевтонского рыцаря. Свет над экспонатами был выключен, в длинном коридоре светился только интерьер старорусской крестьянской избы: под низкой прокопченной матицей качала резную люльку тряпичная крестьянка в паневе и коруне, хозяин в шитой косоворотке и лаптях починял невод, а между ними сидел Еремей и латал берестяной туес. Увидав Бегуна, он отложил работу и шагнул к нему из древности через веревочную загородку, издали напряженно глядя в глаза, пытаясь понять – да или нет?

Бегун распеленал доску.

Лицо Еремея разгладилось и будто осветилось исходящим от иконы сиянием. Он истово перекрестился, бережно взял Спаса и замер, шепча благодарственную молитву.

– Рано радуешься, – сказал Бегун. – Лучше помолись, чтоб живыми остаться. – Он спрятал икону обратно в сумку и протянул Еремею «Макаров». – Разберешься, с какой стороны стреляет?

Еремей брезгливо повертел в руках пистолет и вернул.

– А что тебе надо? – раздраженно спросил Бегун. – Пращу? Или это, бронебойное? – кивнул он на двухметровую пищаль.

Еремей снова покачал головой и указал на другую диораму, где охотник в меховом треухе целился в горностая из допотопной берданки.

– Это, – сказал он. Видно было, что он давно и сладострастно присматривался к винтовке.

– Извини, – развел руками Бегун. – Музейный экспонат. Поехали, времени в обрез…

Но навстречу уже спешил за Павликом Переславский.

– Не пущу! – издалека раскинул он руки. – Я о таком помощнике всю жизнь мечтал. Мы с ним в две недели старую Россию реставрируем!

– Слушай… – начал было Бегун.

– И слушать не хочу! – категорически замотал Гриша бородой. – Восемь лет не был – и на тебе! Хоть пару дней. Пацан пусть свежим воздухом продышится…

– Да подожди…

– Ну хоть часок! Часом раньше, часом позже. Музей посмотри, чаю попьем, как люди… – скисая, попросил Гриша.

– Слушай! – Бегун сильно встряхнул его за плечо, отвел в сторону. – Если появятся люди из Конторы – должны появиться, рано или поздно – скажешь: был, уехал, собирался в Прибалтику – то ли в Литву, то ли в Латвию. Понял?

– Опять? – только и спросил Переславский.

– Извини, что тебя впутал. Еще скажешь… А в общем, больше ничего, – сказал Бегун, глядя на тормозящую у парадных дверей «Волгу»-«норушку». – Быстро работают, сволочи! – он кинулся к черному ходу, увлекая за собой Павлика и Еремея.