Текст книги "Самый медленный поезд"

Автор книги: Юрий Нагибин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

...Одноглазый с глубоким укором смотрит на черненькую.

– За что так? – говорит одноглазый.

К ним подбегает девочка с охапкой щепок. Обиженное выражение вмиг оставляет лицо одноглазого парня, он снова – весь доброта и трогательная нежность.

– Вот молодец! – говорит он. – Да этим не то что печку, цельный паровоз можно накормить!

Он подбирает с земли чурки и вместе с дочерью направляется к вагону.

– Эй, боец! – окликает его черненькая кондукторша. Он оборачивается.

– Ты того... не сердись, – говорит она тихо, смущенно. – Есть в тебе такое сердце...

...Вагон. Парень сваливает свои чурки у печи, девочка – свои, корреспондент притаскивает огромный сук, кондукторша – несколько березовых полешков. Последним появляется человечек, котрый все потерял. Он долго шарит по карманам, достает кусочек коры и аккуратно присоединяет к остальному топливу.

Слышится далекий паровозный гудок. Вагон дергается.

– Граждане! – радостно кричит кондукторша. – Даю отправление!..

Утро. Товарняк стоит на довольно крупной разбомбленной станции. За станцией – погорелье поселка. В вагоне сейчас одни женщины. Они собирают обед. По сравнению с прежним пиршеством нынешняя трапеза выглядит весьма жалко: несколько луковиц, огурцов, хлеб. Тетя Паша варит кашу.

– Маловато выходит, – говорит черненькая.

– А мы добавим. – Тетя Паша берет чайник и щедро доливает в котелок воды.

– Жидковато будет.

– Как ни крутись: или маловато, или жидковато.

– Нашиковали мы в первые дни, – замечает артистка, – а теперь зубы на полку.

– Кто же знал, что мы на каждом разъезде по полсуток стоять будем! говорит тетя Паша.

– Можно было сообразить! – несколько раздраженно говорит артистка. – С нашим неважным грузом мы только путаемся под колесами воинских эшелонов.

– А я так считаю: хоть день, да мой! – задорно говорит черненькая. Разве нам плохо было?

– Хороший у вас характер, Дуся, – сразу оттаяв, улыбается артистка.

В вагон входят одноглазый парень с дочерью, корреспондент и человек, который все потерял.

– Живем, граждане, – весело говорит одноглазый, – за станцией базар!

С загоревшимися глазами артистка хватает сумочку.

– Деньги там не идут, – останавливает ее корреспондент, – только натуральный обмен.

Артистка бросает сумочку, лихорадочно шарит в своем бауле, наугад выхватывает оттуда какие-то веши и кидается к выходу.

– Дусенька, – слабым голосом просит жена бригврача, – посмотри у меня в чемодане, может, что поменяешь...

Черненькая открывает чемодан. Там оказываются одни книги в строгих солидных переплетах.

– И, милая, книг-то сколько! – удивляется тетя Паша.

– Это книги моего мужа, – отвечает жена бригврача. – По медицине.

Дуся в тамбуре снимает кофточку и прямо на комбинацию одевает пальто.

– Папа Коля, – говорит девочка, – а бабушка Вера знает, что мы приедем?

– Конечно, знает. Я ей письмо послал.

– А какая она, бабушка?

– Старенькая, седая, а сказки рассказывает!.. – Парень крутит головою.

– Я не люблю сказки, – задумчиво говорит девочка – В них все неправда. Так не бывает.

– Ну и что же! Зато интересно, страшно!..

– Нет, – девочка вздохнула, – в сказках совсем не страшно.

– Ну вот, – огорченно говорит одноглазый, – опять ты за свое!..

– Папа Коля, – без всякого перехода, но с интонацией говорит девочка, – а тебе нравится тетя Дуся?

Одноглазый смущен.

– Что значит нравится?.. Я с ней чисто по-товарищески обращаюсь.

Девочка опять вздохнула.

– А мне она очень нравится!

Одноглазый оторопело смотрит на нее, не в силах постигнуть сложные ходы детской души. Откашливается, не зная, что сказать.

– Мы с ней всю ночь разговаривали... Она сказала, что ты хороший.

– Ну да? Так и сказала? – с чрезмерной горячностью спрашивает одноглазый.

Девочка делает предостерегающие глаза – вернулась в вагон черненькая. В руке у нее стаканчик со сметаной.

Появляется артистка, в руках у нее несколько свертков

– Ну, и цены на этом базаре! – говорит она возмущенно. – Два яичка шелковая кофта, луковица – чулки, мясо – гарнитур. Грабеж средь бела дня! Огурец, паршивый огурец, – она патетически потрясает в воздухе соленым огурцом, – мои любимые клипсы!..

– Я, кажется, совершил более удачную торговую операцию, – говорит корреспондент, – шесть лепешек выменял за иголку и катушку ниток.

– Я всегда была непрактичной! – тяжело вздыхает артистка

– Им нитки да игла всего дороже, – говорит тетя Паша, – у них, поди, столько дыр и прорех – век не залатаешь!

– Базарчик такой, что плакать хочется. Еще немного, я бы даром все отдала. Только мысль о нашем голодном коллективе удержала, – говорит артистка.

Как всегда скромно и неуверенно приближается человек, который все потерял, он что-то держит за спиной.

– Разрешите мне, – обращается он к артистке, мучительно краснея, – от лица ваших почитателей вручить вам этот маленький букет первых весенних цветов.

Он вынимает из-за спины действительно очень маленькой букетик голубеньких подснежников: пять-шесть цветочков.

Кто-то насмешливо улыбается, но артистка растрогана.

– Спасибо! Это лучший букет в моей жизни. Правда, – добавляет она самокритично, – их было не так-то много...

Черненькая разглядывает принесенную снедь, что-то оставляет, что-то откладывает:

– Масло и сметана – Нине большой и Нине маленькой...

– Не надо, Дуся, – слышится голос жены бригврача, – я буду, как все...

– Отставить разговоры! – приказывает артистка – К столу, товарищи по несчастью!

Машина стоит под красным светофором. На перекрестке идут люди.

– Замечательные люди были ваши спутники...

– Обычные люди, каких мы постоянно видим вокруг себя.

Лена иронически улыбнулась.

– Да, это были самые обычные люди... Машина тронулась.

Медленно проплывает военный пейзаж.

В этот момент вагон дергается.

– Неужели едем?!.. – говорит черненькая.

– Небось, на другой запасной путь перегоняют... – говорит одноглазый.

– В тупик!.. – говорит актриса

Одноглазый парень выглядывает в окно. К вагону с двумя огромными мешками, висящими через плечо, спешит какой-то старик.

– Нет, похоже, что едем. – Говорит одноглазый. Поезд тяжело и медленно трогается.

– Эх, поеду я в Ленинград-городок!.. – в восторге выкрикивает черненькая.

Старик бежит рядом с вагоном, мешок колотит его по крестцу.

– Нет, не успеет! – сочувственно говорит одноглазый парень.

– Кто не успеет?

– Да старик вон... – парень оглядывается на корреспондента, – пошли, может, подсобим.

Парень и корреспондент выбегают в тамбур.

– Живей, папаша! – орет одноглазый, далеко высунувшись из вагона

Рослый, крепко сбитый старик в коротком, толстом азямчике, с седыми, в прожелть, усами и бородой клинушком, нагоняет подножку и бежит с ней вровень, вытянув вперед правую руку, а левой поправляет сползающие с плеча мешки.

Он было ухватился за поручень, но поезд прибавил ходу, и качнувшийся вагон толкнул старика в бок, едва не сбив с ног.

– Кидай сюда мешки! – кричит одноглазый.

Старик, видимо, не слышит. Он снова молча бежит рядом с вагоном, выпучив бледно-голубые глаза. Снова пробует ухватиться за поручень и снова выпускает его.

– Кидай мешки, слышь! – надрывается одноглазый, и корреспондент присоединяет свой голос.

Но все впустую. Старик молча бежит, и задний мешок колотит его по крестцу, будто подгоняя. А затем он вдруг решается. Он подпрыгивает, правая рука его находит поручень, но тяжесть мешков перевешивает, старика заводит назад, еще миг и он свалится под колеса. Но тут одноглазый парень ловит его за ворот, корреспондент хватает за плечо и с огромным трудом им удается втащить старика в тамбур.

Ни слова не говоря, старик проходит в вагон, раздвигает чьи-то вещи, прямо к печке скидывает свои мешки и, сняв матерчатый ватный картуз, утирает взопревшее лицо.

– Так и погибнуть недолго! – говорит тетя Паша, обводя всех сердитыми и добрыми глазами.

– Неосторожный вы, дедушка! – в тон ей упрекает старика черненькая.

– Вам бы скинуть мешки!.. – втолковывает старику одноглазый.

Старик не отвечает на все эти речи. Он уже отдышался и сейчас производит впечатление странного спокойствия, которое в данных обстоятельствах легко принять за обалдение. Пассажиры так к этому и относятся, они оставляют старика в покое, благо и тетя Паша подает на "стол" котелок с пшенной кашей.

Сдвинув ногой чьи-то пожитки, старик удобно располагается на своих мешках.

– Присаживайтесь, дедушка, – гостеприимно говорит тетя Паша, горяченького похлебать.

– Мы на чужое не заримся, – степенно отвечает старик

– Да вы не стесняйтесь, что за счеты! – уговаривает его артистка. Как говорится, "щи, но от чистого сердца".

Старик не отвечает. Он достает складной нож с фиксатором, затем извлекает из мешка шматок сала, нежного, чуть розоватого, с присыпанной солью корочкой и кусаный уломок ржаного хлеба.

– Ах, какое сало хорошее! – говорит тетя Паша, она словно хочет подсказать старику, как ему следует себя вести.

– Сало, оно сало и есть! – бормочет старик, впиваясь в розоватую мякоть беззубыми деснами.

– Всю войну такого сала не видели! – продолжает тетя Паша

– И не увидите. – Что-то вроде далекой усмешки мелькает в бледно-голубых глазах старика.

Тетя Паша мучительно краснеет – уж не принял ли старик ее за попрошайку: Артистка ласково обнимает ее за плечи

– Да ну его к черту!.. – довольно громко говорит артистка.

Старик, равнодушный ко всему окружающему, с тупым и жадным выражением жует сало...

...Свечерело. У окна, чуть в сторонке, стоят одноглазый парень и Дуся.

– Места у нас исключительные, – говорит одноглазый парень.

– А в шести километрах Борисоглебск, там любую профессию можно приобресть.

– А я вот люблю свою профессию! – с вызовом говорит Дуся. – Это так считают: мол, кондукторша – последний человек. Чепуха! Столько людей за день проходит... Эх, не умели мы до войны жизнь ценить. Меня пассажиры уважали, я сроду никому грубого слова не сказала.

– Конечно, – вздыхает парень, – в Борисоглебске трамвая не имеется... – и вдруг осененный внезапной идеей говорит – Постой, у нас же автобус курсирует "Борисоглебск – совхоз 'Якорь'"!

– У автобуса звонка нет, – улыбается черненькая. Одноголазый смотрит на нее обескураженно...

...Возле печи артистка показывает человеку, который все потерял, и тете Паше свои фотографии.

– Прямо кукла!.. – восхищается тетя Паша,

– А это после окончания училища. Тут уже было ясно, что Гилельс из меня не вышел. – Рослая, красивая девушка – опять же возле рояля. – Это неинтересно, – пропускает одну карточку артистка, – тут я с бывшим мужем...

– С бывшим! – встрепенулся человек, который все потерял.

– Да, почему это вас так взволновало?

– Я ничего... простите, – смешался тот.

В это время старик, дремавший на мешках, проснулся

и тут же вспомнил о жратве. На этот раз он не ограничивается сухомяткой. Он достает сковородку и, накрошив сала, начинает поджаривать его на печурке.

– А вот трудовой процесс, – говорит артистка.

– Это вы на голове стоите? – спрашивает человек, который все потерял.

– Нет, это Любка Океанос, – рассеянно отвечает артистка, ее ноздри раздуваются, ловя аппетитный запах шипящего на огне сала. – А я в глубине, с аккордеоном.

Она говорит немного нервно и забывает о фотографиях.

Старик, насадив на лучину колбасу, вращает ее над огнем. Дразнящий запах, шипение жира, вкусный чад делают мучительным пребывание здесь трех наголодавшихся людей.

– Давайте перейдем туда, – предлагает артистка, – здесь слишком душно.

Они переходят в ту часть вагона, гда находятся одноглазый и Дуся.

– Да старик там все протушил, – объясняет им тетя Паша. – Будь он неладен!..

– Должна сказать прямо, – решительно заявляет артистка, – если бы мне предложили хороший бифштекс с яйцом и картошкой-пай, я бы не отказалась!

– Пирог с грибами и луком – тоже неплохо, – замечает одноглазый.

– А я бы поела картофельного супчика, – говорит черненькая.

– Неужели вы отказались бы от украинского борща с кусочками сала, колбасы, сосисок, с маленькими ватрушками! Или от солянки с осетриной, красной рыбой и каперсами, или тройной ухи!

– Конечно нет! А все ж таки картофельного супчику я бы поела.

– А вы бы что съели?

– А я бы съел шашлычок, – робко заявляет человек, который все потерял.

– Карский или натуральный? – требовательно спрашивает артистка.

– Натуральный....

– Берите карский, он сочнее!

– Надо и наших ребят покормить! – восклицает Дуся.

Она проходит к печурке. Старик уже насытился и отошел на покой. Дуся роется в кошелке, достает чекушку с молоком и белые лепешки.

– Нина большая, Нина маленькая, пора ужинать! Девочка продолжает крепко спать, жена бригврача подымает голову с подушки.

– А как же вы все?..

– Да мы уже нарубались! – нарочито грубовато говорит Дуся. – Такой обед закатили, слышь, как пахнет.

...Ночь. Пассажиры спят. Старик, намотав на руку веревку, лежит. Он не спит. Бледные глаза его перебегают с одного спящего лица на другое и задерживаются на полном, с чуть приоткрытым ртом, румяном от печурки лице тети Паши. Старик кончает жевать, на четвереньках подползает к тете Паше и трясет ее за плечо.

Испуганно охнув, тетя Паша приподнимается. Зажав ей рот рукой, старик шепчет на ухо. Тетя Паша вырвалась, с возмущением глядит на него.

– Сдурел, что ли?

– Делом тебе говорю, – натужно шепчет старик.

– Постыдился бы, старый человек! Люди услышат.

– Не бойся, не такой уж старый. А люди спят.

– Эк тебя повело с сала-то!

– Слышь, иди ко мне. Все дам: и сальца, и колбаски. Я по-хорошему. Иди, сладкая!

– Знаешь, отцепись! – вдруг громко, с презрением, которое сильнее ненависти, сказала женщина. – Не то хвачу между ушей, – и она с силой отпихивает старика

– Т-с, ты, бешеная! – хрипит он и ползет на свое место...

...Утро. Идет поезд. Хотя почти все пассажиры дачного вагончика уже проснулись, здесь царит необычайная тишина. Люди утомлены многодневным путешествием, ослаблены голодом, а кроме того, в их чистую, дружескую среду проникло инородное тело. Атмосфера словно заражена тлетворным дыханием старого мешочника.

Старик меж тем не стесняется. Он предается чревоугодию: что-то жарит, что-то варит, не переставая при этом жевать сало, которое ловко отрезает от шматка большим острым ножом с фиксатором.

Особенно тяжело это действует на артистку. Она то закидывает голову, то отворачивается к окну, чтобы не слышать манящих запахов, то мечет на старика возмущенные взгляды, то вздыхает.

Понурилась и тетя Паша, видимо, ночное происшествие оставило в ней тяжелый осадок.

Хмурится одноглазый парень, его тревожит затянувшееся путешествие: как он прокормит приемную дочку?..

Поезд замедляет ход и останавливается на очередной разбомбленной станции

– Схожу на разведку, – ни к кому не обращаясь, говорит одноглазый. Может, есть базарчик.

Вслед за ним молча выходит человек, который все потерял.

Тетя Паша и артистка тоже смотрят в окно. От питательного пункта несколько пленных в сопровождении конвойного тащат огромный котел, над которым шапкой стоит пар.

– Отличная вещь – солдатский борщ! – замечает артистка.

– Какой там борщ, так, баланда! – отвечает тетя Паша.

– Зато горячая! – мечтательно говорит артистка. – С черным хлебом!..

– Я лучше умру от голода, чем буду есть из одного котла с ними.

Артистка раскрывает свой баул и дольше обычного роется в тряпках.

Возвращается человек, который все потерял.

Тетя Паша пристально смотрит на него: на верхней губе у того отчетливо отпечатались молочные усы.

– Утрись! – говорит она тихо и брезгливо. – Вот теперь ты и впрямь все потерял, даже самого себя.

Человек в жалкой растерянности закрывает рот рукавом.

Артистка ищет в своем бауле, под руку ей попадают расползшиеся шелковые чулки, рваная косынка, еще какие-то тряпки, не имеющие меновой ценности. Затем она достает нарядное эстрадное платье, длинное, шуршащее, в блестках, и тут же прячет его назад

Взгляд ее падает на аккордеон. Она нерешительно подвигает его к себе. На черном коленкоре, которым склеен футляр, нацарапаны надписи: "Западный фронт, июль-август 1942", "Ленинград, январь 1942 г., август 1942 г.", "Сталинград"... Ее руки ласково трогают жесткое, пострадавшее от времени и передряг тело старого друга. Вынимает аккордеон. Он жалобно пискнул. Актриса кладет аккордеон на место. Она решительно хватает платье с блестками и спешит на базар.

От звуков аккордеона проснулась жена бригврача. Она садится на лавке, приводит в порядок одежду, снимает с гвоздя полушубок и накидывает на плечи.

– Куда ты? – испуганно спрашивает черненькая.

– Здесь душно...

– Я с тобой!

– Нет! – властно и твердо говорит жена бригврача. – Я хочу одна. – И ее нежное, таящее лицо становится на миг таким решительным, сильным, что совсем легко представить, какой она была, когда, обезоружив гитлеровцев, отомстила за смерть мужа. И черненькая, не понимая, чем вызван поступок подруги, невольно склоняется перед силой ее решимости.

Жена бригврача пробирается по вагону, придерживаясь за лавки, стены. С

трудом спускается по ступенькам вагона и бредет в сторону базара.

Ее шатает, словно травинку под ветром, но с тем же решительным,

бледным лицом маленькая женщина продолжает свой путь.

Базарчик на задах водокачки, жалкое торжище времен войны, где человеческая нужда справляет свой печальный праздник.

Жена бригврача оглядывается и медленно подходит к лотку, на котором лежит довольно крупный кусок темно-красного мяса.

– Это солонина?

– Она самая! – отвечает продавщица, рослая, обхудавшая, но широкая в кости женщина

Жена бригврача вытаскивает из кармана шелковое дамское трико с кружавчиками и протягивает продавщице.

Та со смехом берет трусики, кажущиеся кукольными в ее больших руках, распяливает их и показывает соседкам. Она задирает подол и прикладывает трусишки к своим штанам из чертовой кожи, похожим на рыцарские латы. Смех становится общим.

Прозрачно-восковое лицо жены бригврача страдальчески кривится. Чуть откинув назад верхнюю часть туловища, она сводит лопатки и левой рукой что-то нашаривает за спиной. Вынув из-за спины руку, она погружает ее за пазуху, резкий рывок – и она протягивает продавщице шелковый лифчик.

Та машинально берет, и смех замолкает на ее губах. Только сейчас заметила она, что молодая женщина перед ней готовится стать матерью.

Она быстро заворачивает солонину в бумагу и сует жене бригврача, а сверху кладет ее вещички.

– Я не могу так.. – шепчет жена бригврача. – Возьмите.. – она пытается отдать трусики и лифчик продавщице.

– Да мы что – ироды, что ль, какие?! – гремит та. – Что у нас вовсе совести нет?! И думать на смей!..

– Спасибо... – тихо говорит жена бригврача. Совсем без сил тащится она назад к вагону...

...В вагон только что вернулись одноглазый и артистка. Одноглазый со злобой швыряет свою рубашку на лавку.

– Не берут!..

Артистка же принесла несколько сверточков, не бог весть что: буханка хлеба, огурцы, кулечек с крупой, брусок масла. Но, конечно, все рады и этой незатейливой снеди. Разбирая по обыкновению продукты, черненькая откладывает масло, бормоча

– Это Нине большой и Нине маленькой.

– Простите! – вдруг громким незнакомым голосом говорит артистка. – У нас еще не коммунизм. Я тоже люблю масло!

– Да разве я для себя... – растерянно лепечет черненькая.

Эта выходка так не соответствует широкой, щедрой натуре артистки, что всем становится не по себе. Наступает неловкое молчание.

И тут появляется жена бригврача, С нежным торжеством, белая от непомерного усилия, она протягивает спутникам кусок солонины.

– Дусенька, – говорит она, – не ты одна хитрая... Правда, тетя Паша, мне этого нельзя?..

Артистка вдруг разражается бурным плачем. Тетя Паша ласково обнимает ее за плечи, прижимает к себе.

– Ну ладно, ладно, успокойся!

– Я никогда не была матерью, – сквозь слезы говорит артистка, – мне вдруг так обидно стало, – все ей да ей... Я сволочь, тетя Паша!..

– Ты хорошая... Во всем этот дьявол сивый виноват... Знаешь, дедушка, – обращается она к старику, – не мутил бы народ, лучше бы сошел себе потихоньку. А то и до греха недалеко.

– Не пугай, – нагло говорит старик, – не таких видели.

– Вас серьезно просят, – подняла заплаканное лицо артистка

Старик медленно оглядывает ее снизу вверх и задерживается взглядом на Красной звездочке.

– Не трет сосок-то?

К нему кидается человек, который все потерял.

– Не смейте оскорблять!.. – воскликнул человек, который все потерял.

Старик иронически посмотрел на него.

– Полицай! – с ненавистью говорит черненькая. Старик буровит ее глазами.

– Нет, милая, у нас документ в порядке. На Тоболе немца не было.

– Ишь, черт лысый, с самого Тобола притащился народ грабить!

– Тебя-то, миленькая, не ограбишь, поди, до штанишек проелась.

Входит одноглазый, бросает гимнастерку:

– Не берут!

...Ночь. Трясется вагон. Поезд идет очень тихо, одолевая подъем. На своем месте зашевелилась, приподнявшись, девочка одноглазого, видимо, яркий лунный свет, льющийся в окно, согнал с нее сон. Девочка заглядывается на что-то, и глаза ее расширяются ужасом.

У печки, на мешке, сидит, раскорячившись, старик, в руке у него посверкивает нож, лунные блики скользят по лицу, по голому черепу, а челюсти равномерно чавкают, уничтожая сало. И этот залитый луной жующий призрак, видно, пробудил в девочке какие-то страшные воспоминания. Она закусывает пальцы, чтобы не закричать, и все дальше, дальше забивается в угол, ее маленькое тело трясется от страха и сдерживаемых слез. Она невольно толкает одноглазого, тот мгновенно вскакивает и видит ее искаженное ужасом лицо.

– Что с тобой?..

– Мне страшно, страшно!.. – девочка показывает пальцем на старика. Вурдалак!..

Одноглазый успокаивает ее, гладит по голове, уклады-вет и закутывает одеялом.

– Никого нет, – шепчет он, – это тебе приснилось. Девочка затихает.

Одноглазый проходит к лавке, на которой спит корреспондент, трогает его за плечо. Тот подымается.

– Надо со стариком кончать, – тихо говорит одноглазый.

– Кончать?

– Ну да! Ссадить его втихую, пока люди спят.

– Лучше бы на станции...

– Не по-фронтовому это! – зло говорит парень. – Когда еще будет станция? Не хотите, управлюсь сам. Смута от него, грязь...

Парень проходит к печке, корреспондент чуть замешкался, натягивая сапоги.

– Слушай, дед, – говорит парень старику, – ты сам сойдешь или тебе помочь?

Старик мгновенно, с легкостью, неожиданной в его крупном, старом теле, вскакивает: месяц играет на лезвии ножа в низко опущенной руке.

– Я старичок острый, -говорит он холодно, – смотри, не порежься!

– Вот что, – задумчиво говорит одноглазый, – я думал, ты просто мешочник, а ты, видать, зверь покрупнее.

– Какой есть...

И тут парень делает внезапный выпад, он бьет старика в подбородок, а когда тот невольно вскидывает руки, другим ударом вышибает у него нож.

Обхватив старика поперек тела, парень тащит его в тамбур. Старик тщетно цепляется за лавки. Парень выволакивает его на площадку, но старик вцепляется в поручни и столкнулть его нет никакой возможности.

Забрав туго набитый мешок старика, корреспондент тоже выходит в тамбур и спокойно говорит парню:

– Отпусти его...

Через голову старика он выбрасывает мешок.

Расчет верен: увидев свой мешок на земле, старик тут же бросает поручни и прыгает вниз. Он пробегает по инерции несколько шагов и брюхом падает на свое нечистое добро, словно защищая его от всего света

Корреспондент и парень возвращаются в вагон.

– Вот и умники! – слышится голос тети Паши. – Худая трава с поля вон!

И тут они обнаруживают, что никто в вагоне не спит.

– Товарищи! – взволнованно объявляет человек, который все потерял. Нам достались боевые трофеи! – И он подымает с пола второй, порядком опустошенный мешок старика – Сало, колбаса, хлеб!..

Одноглазый смотрит на свою дочь, лицо его выражает

душевное борение. Затем он переводит взгляд на черненькую,

та сухо поджала губы, на артистку – она отвернулась.

На беременную женщину – та отрицательно кивает головой.

Решительным движенем забирает он мешок, распахивает

окно и вышвыривает мешок прочь.

– Папа Коля, – говорит девочка, – ты его прогнал?

– Да маленькая, я слово такое знаю, – улыбается одноглазый.

И впрямь, словно кончилось наваждение. Все разом заговорили, а черенькая, лихо взвизгнув, завела во весь голос свой любимый "Ленинград-городок"...

И вдруг раздается страшный, долгий, внезапно оборвавшийся крик.

Все замерли. И уже не крик, а стон, томительный, полный муки,

донесся с лавки, где лежит жена бригврача.

– Мужчины, марш отсюда! – командует тетя Паша

– Иди, иди, Ниночка.

Спотыкаясь о корзинки, мужчины перебираются в другой

конец вагона. Вмиг откуда-то появляется простыня и скрывает

роженицу. Затаив дыхание, люди прислушиваются к тому,

что происходит за простыней. Но оттуда слышны лишь стоны,

тяжелое хриплое дыхание и успокаивающий голос тети Паши...

– Папа Коль, а почему ей так плохо? – спрашивает девочка

– Так ведь человек на свет производится, не кочан капусты, – серьезно говорит одноглазый. – Надо, чтобы все в аккурате было, ножки там, ручки, глазки, целая, брат, механика!

– А женщинам всегда так больно? – задумчиво спрашивает девочка.

Поразмыслив, одноглазый говорит

– Это боль счастливая, женщины ее не боятся.

...За простыней тетя Паша и Дуся пытаются облегчить страдания жены бригврача.

– Если я ребенка его не сохраню, жить не буду... – спотыкающимся голосом произносит роженица.

– Ученый человек, а чего городишь! – сердито говорит тетя Паша. – Ты и думать об этом не смей! Которые в дороге родятся – самые счастливые люди выходят. Меня мамка в телеге родила. А нешто я несчастливая?

– Вы добрая.

– Вот я и говорю. Коль добрая, значит, счастливая.

– Кричи, кричи, громче кричи!.. – уговаривает тетя Паша.

– Не стану!..

Не выдержав, черненькая выскакивает из-за простыни

и, ткнувшись головой в угол, плачет. Возле нее тут же

оказывается одноглазый.

– Ну что?

Черненькая беззвучно плачет.

Выходит тетя Паша, губы сурово поджаты. Ее окружают пассажиры.

– Плохо дело, – говорит артистка, – врач нужен.

Беззвучные рыдания черненькой усиливаются.

– Где же его взять?.. – произносит кто-то растерянно. Одноглазый поднял голову.

– Будет врач!

Черненькая смотрит на него с замирающей надеждой.

– Пошли! – говорит одноглазый парень корреспонденту и человеку, который все потерял.

Те, поняв его намерения, молча направляются к тамбуру. Парень оглядывается.

– Евдокия Петровна, – обращается он к черненькой, – в случае ...если что... – взгляд его обращен к приемной дочери.

Парень устремляется к тамбуру.

– Папа Коля! – девочка кидается следом за ним. Дуся перехватывает ее, прижимает к себе.

– Папа Коля придет... придет... слышишь, придет!.. Ты мне веришь?

– Тебе? – девочка глядит на нее глубоким, странным взглядом. – Верю.

И затихает.

В тамбуре корреспондент и человек, который все потерял, помогают одноглазому вскарабкаться на крышу. При этом от усердия человек, который все потерял, едва не попадает под колеса, но корреспондент успевает его подхватить.

Парень поднялся на крышу.

– Ждите! – кричит он товарищам и бежит по крыше в сторону далекого паровоза

Парень бежит по крыше, добегает до конца и, чуть помедлив, перескакивает на крышу другого вагона .Бежит дальше.

На площадке одного из вагонов расхаживает знакомый нам по началу картины часовой-казах. Внезапно взгляд его узких глаз становится напряженным, как у охотника Он видит тень поезда, ползущую по бледному, освещенному луной песчаному откосу, и странную фигуру, то бегущую, то прыгающую через пустоту.

– Стой! – орет казах. – Стрелять буду!

Голос его не слышен за шумом поезда, бегущая фигура приближается.

– Стой! – орет казах и стреляет вверх.

Тень пролетает через рсщелину между вагонами, исчезает, словно человек упал, но через миг возникает снова и продолжает свой путь.

Казах лезет на крышу. Выстрел привлек внимание других часовых, и когда парень совершает очередной прыжок, мимо него проносятся пули.

Парень бежит дальше. Но сзади его уже нагоняет казах, а когда парень добегает до последнего вагона, то здесь его подстерегает направленный прямо на него ствол автомата другого часового.

– Руки вверх! – кричит казах.

– А пошел ты!.. Там женщина помирает, слышишь? Врача нужно!..

На площадке служебного вагона появляется

начальник эшелона.

– Товарищ майор! – кричит одноглазый. – Я с последнего вагона Там женщина разродиться не может!..

Парень садится на край крыши.

– Дурной голова, – ласково говорит казах, – застрелить могли!

– А что делать? – ворчит одноглазый. – Поезд ведь не остановишь!..

Резко тормозит поезд.

...В вагоне застыли люди в мучительном ожидании. И вдруг в какой-то неправдоподобной ясности из тамбура появляется небольшая, худощавая фигура молодой женщины в военной форме, с медицинской сумкой на боку.

Женщина проходит вперед, отрывисто бросает:

– Воду!.. Полотенце!.. – и скрывается за простыней.

В вагон входят одноглазый, корреспондент и человек,

который все потерял. Вырвавшись от черненькой,

девочка бросается к папе Коле.

– А я вовсе не боялась, – с детской хрипотцой говорит девочка, – Мне тетя Дуся сказала, что ты придешь...

Стучат колеса. Трясется вагон. Просыня то вздувается

парусом, то бессильно опадает. И внезапно раздается

новый, не слышанный пассажирами крик,

странный, словно по ту сторону, крик новорожденного.

Простыня отдернулась, и пассажиры видят тетю

Пашу, держащую на руках ребенка...

– Девочка! – будто о каком-то чуде, говорит артистка.

...Утро. Вагон отмечен особой чистотой и прибранностью, вызванными, с одной стороны, появлением в нем новой гражданки, с другой – скорым окончанием путешествия.

У окна стоят черненькая и одноглазый парень.

– Не могу я, Николай Петрович, – с болью говорит черненькая. Привязалась я к вам, это верно, а без Ниночки уж и не знаю, как теперь буду... Да не так мне все ожидалось... Думала, придет оно, и прямо в грудь мне ударит, чтоб ни раздумья, ни выбора, как в воду с берега!

Парень понурил голову. Незаметно подходит девочка и внимательно слушает.

– А как же мы-то без вас?

– А вы себе другую девушку найдете, красивше и лучше меня.. Ну, Ниночка – маленькая, привыкнет, что я ей?.

– Борисоглебск!.. – слышится чей-то голос...

...Поезд причалил к платформе. Выходят пассажиры. Первой, гордо держа пакет с младенцем, появляется черненькая, за ней, поддерживаемая тетей Пашей, осторожно спускается молодая мать; человек, который, кажется, уже не все потерял, тащит аккордеон артистки, замыкают шествие одноглазый с дочерью и корреспондент.

Усадив свою подругу на скамейку и передав ребенка тете Паше, черненькая бежит в билетную кассу. Одноглазый парень быстро говорит дочери:

– Обожди меня тут! – и тоже устремляется в здание вокзала.

– "Пирог с хлебом", – читает девочка объявление, вывешенное над ларьком. – Дядя Сережа, чего это?