Текст книги "Тринадцатый апостол"

Автор книги: Юрий Манов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 4
МАЛАЯ ЗАЧИСТКА

Пила так и умер, улыбаясь. Может быть, это и справедливо, что на тот свет он отправился со своей совершенно идиотской косой улыбкой, от которой прямо-таки бесилось полковое начальство на построениях. С улыбкой его и схоронили, после того как в жестком бою пуля-дура пробила истертый камуфляж, пропахший потом «тельник», широкую грудь, украшенную наколкой «Русский легион» на фоне парашютного купола, и горячее сердце сержанта Пилющенко.

Он умер мгновенно, и наверное, даже не почувствовал боли. По крайней мере рядовой Бардин клялся, что палец мертвого Пилы еще с полминуты давил на гашетку пулемета, не давая «духам» высунуться ни на секунду. И вроде бы мертвый Пила даже кого-то убил…

А вот его лучшему другу Самохе – старшему прапорщику Самохину – не повезло. Он, раненный в живот осколком, умирал долго и мучительно. Санинструктор кое-как затолкал самохинские кишки обратно в рану и вколол ему тройную дозу морфина, но и это не помогло. Самоха орал и стонал еще часа полтора после того, как «духи» отступили. И им, наверное, тоже было не по себе от жутких воплей. По крайней мере на штурм этой ночью они не пошли. Поэтому ребят хоронили относительно спокойно, здесь же, во дворе школы.

– Прощайте, товарищи! – начал траурную речь старлей Лоридзе над тремя свежими холмиками. – Дрались вы честно, погибли, как герои! Сегодня мы не можем поставить вам памятник, даже на салют патронов у нас маловато. Но клянусь, все мы клянемся: добьем эту нечисть, поставим вам памятник. Монумент поставим! Школу эту вашим именем назовем. Спите спокойно…

И уже глубокой ночью, когда взвод, вернее то, что осталось от взвода разведчиков ОМОНа, заснул впервые за три дня, Семенов с Бардиным в свете полной луны потихоньку срыли холмики и завалили могилы щебнем и песком. «Духи» в последнее время все чаще глумились над трупами «федералов», не брезгуя разрывать свежие могилы.

Закончив работу, Бардин вдруг уселся на одну из парт, которыми омоновцы перегородили ворота школьного двора, и заплакал. Он рыдал, размазывая слезы по грязным щекам, рыдал взахлеб, не стесняясь Семенова.

– Пойдем, Семен, – сказал Семенов. – Выспаться надо, завтра нам воевать еще…

– Спасибо, – всхлипнул Бардин. – Спасибо, товарищ старший лейтенант, что имя мое помните.

– А как же, мы ж с тобой почти тезки, – попытался пошутить Семенов.

– Да, тезки… Мамке моей отпишите, мол, служил, воевал достойно. Ей это надо, она в деревне всем письмо покажет, ей тогда сельсовет поможет. Дрова, картошка, комбикорм… Что плакал – не пишите…

– Да ладно тебе, сам напишешь…

– Нет, командир, не напишу. Убьют меня, завтра убьют. Я знаю. Вы жить будете долго, а меня убьют.

Больше Бардин ничего не сказал. Встал, утерся рукавом и пошел в школу спать.

И на самом деле рядовой Семен Васильевич Бардин следующим утром геройски погиб. Правда, ничего героического в его гибели не было: он тащил на чердак патроны к пулемету, когда «духи» ввалили по крыше из базуки.

Бардина придавило лестничным перекрытием, и последнее, что Семенов помнит, – его широко открытые голубые глаза. Нереально голубые…

Семенов проснулся от писка будильника. Отечественное изобретение – конверсионная техника: пищит тихо, но ужасно противно. До блевотины противно, как комар над ухом. Хрен проспишь! Да еще сон этот… Семенов вообще-то мало видел снов, но если ему что-то и снилось в последнее время, так именно эти голубые глаза Бардина. И еще Гурам. Да, наверное, именно из-за Гурама Семенов так кричал во сне. Гурама он не забудет никогда…

* * *

Можно сказать, что им – разведвзводу ОМОНа – еще повезло. Вместе с отрядом местной милиции по наводке они проводили зачистку в крохотном горном селе. Таких сел Семенов в жизни еще не видел, деревушка – как на картинке: на фоне величественных гор в тумане, домики беленькие, маленькие, речушка прозрачная журчит.

«Духами» там и не пахло, местные охотно сдали с десяток ржавых винтовок 43-го года выпуска, долго благодарили за коробку подаренных охотничьих патронов, староста – забавный такой старичок в шароварах – показал место, где торчала стабилизатором в небо здоровенная авиабомба, неизвестно откуда сюда свалившаяся. На винтовки составили акт и подорвали их вместе с бомбой.

По идее, на базу можно было выехать еще днем, но Лоридзе, мать его, расчувствовался, село свое, горы свои вспомнил. Вечерком БТРом выволокли из речушки застрявший неделю назад «Беларусь», выпили с местными молодого вина под барашка, песен попели.

Возвращались в хорошем настроении. С ментами тамошними, прощаясь, чуть ли не обнимались – классные парни! Спустились в долину и уже предвкушали хороший отдых на базе, когда услышали выстрелы. На окраине поселка с чудным названием «Винсовхоз №3» стреляли.

Очередями стреляли… Там, во дворе небольшого дома, гуляли свадьбу. Человек сорок лихих джигитов пуляли в ночное небо, как в копеечку, из «калашей» и «М-16». За жениха и невесту.

Да, это на диване лежа легко рассуждать о чьем-то воинском долге, о том, что вы налоги на армию, милицию платите. Вас бы тогда на наше место, вас бы на броню. И в глаза бы старлею нашему вам тогда бы заглянуть. Ведь не было приказа по «Винсовхозу №3». Зачистку мы сделали? Сделали! Значит, можно идти на базу. Тихо, спокойно идти. Но Лоридзе поступил, как и должен был поступить старлей ОМОНа на боевом задании.

Двор потихоньку окружили. На переговоры послали Эдиева. У него дед из черкесов, так что язык и горские обычаи он знал хорошо.

– Эдик, братан, – наставлял Лоридзе, – ты – гость, тебя не тронут. Объясни, мы не хотим портить им праздник. Пусть гуляют сколько хотят, но пусть сдадут автоматическое оружие. Понимаешь? Только автоматическое, ну и базуки, конечно. Потихоньку сдадут, мы акт составим и сразу же уедем. Пусть ружья себе оставят и палят сколько вздумается…

Семенов хорошо помнит, как Эдиев вошел во двор, поклонился старикам, с их разрешения поздравил молодых, выпил вина. Как его усадили за стол напротив стариков, как он начал говорить…

Кто именно ударил Эдиева в спину, Семенов не заметил, лишь увидел, как тот медленно заваливается лицом в стол и какой-то лихой джигит, потрясая саблей, пытается отделить голову сержанта от тела. Семенов точно помнит, что команды «Огонь» не было, но через секунду весь двор дома осветился вспышками: оттуда палили напропалую, во все стороны.

Конечно, это была ошибка. Если бы джигиты пошли на прорыв, шанс у них оставался, а так фактически они оказались в ловушке. Несмотря на темноту, каждая цель была как на ладони. Особенно постарался Пилющенко: озверело улыбаясь, он с крыши соседнего сарая поливал с «гаврилы» (так Пила окрестил свой пулеметище) «хорошо простреливаемую площадь», и уже через пять минут двор, где гуляла свадьба, стал похож на филиал морга.

Когда стих последний выстрел, все услышали, как Лоридзе, зажмурив глаза, сжав кулаки, дико орет: «Отставить, отставить, отставить!» И так много раз, и так до бесконечности. Его так и загрузили в машину орущего.

Двор «зачистили», оружие собрали, раненых перевязали. Эдиева пришлось грузить в машину по частям: голову его еле-еле нашли. Почему-то ее обнаружили под полой пиджака у продырявленного пулеметной очередью жениха…

Они отступали, огрызаясь очередями во все стороны. Казалось, что в каждом доме этого поселка сидело по десятку «духов». (Наверное, так оно и было на самом деле). Поначалу Лоридзе приказал окопаться у моста, но когда «духи» подбили оба БТРа и вышли им в тыл, пришлось бегом отступать к школе. Вот здесь им действительно повезло. Оказалось, что школу кто-то уже давно готовил под огневую точку, так что для обороны она была просто идеальным вариантом.

Омоновцы отбили семь штурмов и держались трое суток, пока «духи» не подогнали танки. Один из них умудрился поджечь сержант Бондаренко, а вот второй расстрелял школу с остатком взвода практически в упор. После чего «духи» пошли врукопашную. Резня была страшная, но Семенов этого уже не помнил, его контузило взрывом, и в плен он попал, будучи без сознания.

Глава 5
В ЯМЕ

Семенов так и не понял, почему и за что Гурам выбрал именно его. Может, за офицерские погоны? Да, скорее всего.

Их, четверых выживших омоновцев, бросили в яму, где уже «куковали» трое местных ментов. Вид у них был просто ужасный, лупили их ежедневно, по нескольку раз, еды не давали вовсе. Милиционеры всю дорогу отмалчивались, лишь однажды один из них снял с руки часы и протянул Семенову: «Возьми, командир, нам все равно хана». И он выразительно провел рукой по шее.

На следующее утро к ним добавился еще один «сосед» – староста соседнего села. Весь день он просидел в углу ямы, а ночью подполз к Семенову и зашептал: «Я тебя помню, командир, ваш отряд у нас зимой еще стоял. Ты – справедливый, хороший, ты – воин настоящий, не то что эти шакалы. Меня завтра отпустят – братья выкуп собрали. Что хочешь вашим передать?»

Семенов постарался вспомнить старика, но не смог. Сколько их было – сел, деревень, аулов и поселков – за этот год «локального конфликта».

– Что передать? А где они, наши? Что вообще в округе творится, откуда «духов» здесь столько? Мы вроде в мирной зоне были?

– Да, были в мирной зоне, теперь здесь опять война, командир. К «воинам Аллаха» много помощи пришло, наемников много, пуштуны из Афганистана пришли, ваххабиты недобитые. У ваших потерь много, «духи» вашим в тыл ударили.

– Я-то и смотрю, шапки у них какие-то странные. Значит, с Афгана?

– Да, с Афгана, ваххабиты. Злые все, жалости не знают. Говорят о милости Аллаха, а сами с живых людей кожу снимают. Меня сжечь живьем хотели, но люди из села не дали, братья не дали – обещали выкуп собрать. Вам хуже – вас мучить будут. А если местным отдадут – убьют сразу. Вы обычаи нарушили, на свадьбе гостей убили.

– Мы защищались, они первые нашего убили, голову ему отрезали.

– Э-э-э-э-э, кто вас слушать будет? Зачем пошли на свадьбу, зачем людям праздник испортили? Так что вашим передать?

– Так и передай, сидим в яме, все четверо раненых. Бежать отсюда можно? Вот и скажешь – сбежать нельзя.

Старик пожал плечами и отполз в угол. Утром его на самом деле увезли, а днем приехал Гурам.

Семенов даже если бы и захотел, никогда не смог бы забыть этого дня. Гурам, здоровенный бородатый мужик в камуфляже, заглянул к ним в яму. Почему-то он сразу посмотрел именно на Семенова и даже как будто подмигнул. Потом, насвистывая, расстегнул ширинку и стал обстоятельно мочиться на местных милиционеров. Справив малую нужду, гортанно что-то прокричал. Решетку над ямой подняли и омоновцев выволокли наверх. Дулом автомата их подтолкнули в сторону дома, который, видимо, был штабом. На «беседу» заводили по очереди, Квачев и Полянских вышли сами. Бондаренко, всего в крови, выволокли за ноги и бросили в пыль. Семенова позвали последним.

В комнате сидели двое «духов» в зеленых чалмах – «гвардия Пророка». За столом Гурам, опять же насвистывая, возился с видеокамерой. Установив ее на штатив и нажав «пуск», он широко улыбнулся и предложил на чистом русском:

– Ну, давай, командир, садись и рассказывай о своих подвигах. Давай-давай, не стесняйся. Телезвезду из тебя делать будем, весь мир тебя увидит. Курить хочешь? На, держи сигарету и рассказывай. Особо не части, но и не затягивай, нам еще «натуру» снимать.

Семенов присел на табуретку, глубоко затянулся. Неторопливо представился и начал рассказывать. Про зачистку, про свадьбу, про оружие, про Эдиева.

– Э-э-э-э-э, командир, постой, постой. Зачем врешь, да? Какой такой Эдиев-Мудиев, какая голова, какие автоматы? Не было автоматов, с ружей стреляли, да?!! Традиция у народа нашего такая, на свадьбах стрелять. А автоматов не было… Все, кто жив на свадьбе остался, в один голос говорят – вы первые стрелять начали. Давай-ка снова запишем, только всю правду.

Семенов пожал плечами и повторил все, как было.

– Стоп, стоп, командир. Так дело не пойдет. – Гурам выключил камеру, задумчиво почесал нос, подошел к Семенову. – Будь добр, встань на минутку, табуретка понадобилась.

Он бил его долго, но как-то без злобы, словно выполнял утомительную, но необходимую работу. Чувствовалось, что с табуреткой он обращаться умеет мастерски, видно, не впервой.

Семенов очнулся уже на улице, когда на него выплеснули ведро воды. Перед ним на корточках сидел Гурам.

– Что, командир, пришел в себя? Зря ты упрямишься. Вон смотри, боец твой всю правду рассказал. Мы правду любим, мы ему врача привезли.

На пороге дома сидел ефрейтор Квачев, молоденький фельдшер в грязноватом белом халате старательно забинтовывал ему ногу.

– Так как, правду будем говорить или опять тебе свидание с табуреткой устроить?

Семенов сплюнул зубное крошево, утер кровь, с трудом приподнявшись, сел.

– Я все сказал, добавить мне нечего. А этот… боец – Бог ему судья.

– Да, трудный случай, но будем работать, – изрек Гурам. – Ладно, командир, собирайся, поедем на «натурные съемки».

Их всех четверых погрузили на раздолбанную телегу, и унылая кляча потянула ее по дороге.

Вой и плач слышался уже задолго до того, как они подъехали к дому, где проходила свадьба. Гурам подкатил на джипе, и с машины тут же соскочило полдюжины вооруженных боевиков. Они быстро окружили телегу.

– Почетный караул, для вашей же безопасности! – улыбнулся Гурам. – Видите, как мы о вас беспокоимся. Ну, давайте быстрее, а то для кино мало света будет.

Они продирались, как сквозь строй; женщины, и молодые и старухи, с диким воем тянулись к ним скрюченными пальцами, пытались рвать за волосы, ударить палками…

Около самого дома, стены которого были буквально изрешечены пулями и осколками, на столе стояли портреты в траурных рамках. «Больше двадцати, – прикинул Семенов. – Славно мы поработали».

Он уже смирился с тем, что их сейчас убьют, что надежды на спасение никакой. Но страха он не чувствовал. Не было страха. Сожаление, что так рано придется умереть, было. Маму было жалко, сестренку.

– Слышь, старшой, – толкнул его сзади Квачев. – Гляди – американцы! Может, еще выкарабкаемся?

На самом деле – в глубине двора стоял минивэн с буквами «ВВС» на борту. Сексапильная дама в джинсовом комбинезончике позировала перед бородатым верзилой с камерой и бойко тараторила в микрофон на английском.

– Давай, выкарабкивайся, – хохотнул подошедший Гурам. – Ну, воины, зарабатывайте себе жизнь.

Квачеву и Полянских развязали руки. Они старались изо всех сил, подробно рассказали перед камерой, как злые командиры заставляли расстреливать мирную свадьбу, жестикулировали.

Настала очередь Бондаренко. Он мотнул головой, как от удара, и от души прошелся трехэтажным матом прямо в камеру. Гурам ухмыльнулся и, приобняв его за плечи, повел к стене, что-то шепча на ухо.

– Прощай, командир, – только успел крикнуть Бондаренко. – Не поминай лихом, жаль, что…

Гурам не дал ему договорить. Одним движением он выхватил кинжал и перерезал сержанту горло, еле-еле успел отпрыгнуть, чтобы кровь не брызнула ему на куртку.

– Эй, мистер, ноу тиви, это не для съемок! – замахал Гурам рукой оператору, метнувшемуся было к нему с камерой. И, уже подойдя к Семенову, добавил: – Это, лейтенант, для души. Ну, командир, теперь твоя очередь. Что решил? Будешь рассказывать?

– Гнида ты! – сплюнул Семенов.

– Зря ты так, – с обидой в голосе сказал Гурам, пряча кинжал в ножны. – Легкая смерть, достойная настоящего мужчины. Сейчас сам убедишься…

Семенов не любил слабых людей. Но сейчас он не обвинял Квача и Полянских, пытающихся спасти свои жизни, а просто жалел их. Через минуту ему пришлось их пожалеть по-настоящему. Оператор кончил снимать и, забравшись на крышу машины, установил камеру на штатив. Махнул рукой, крикнул: «Реди!» Как по команде боевики, окружавшие Квача и Полянских и сдерживающие толпу голосящих женщин, сделали шаг назад. Толпа ломанулась… Милиционеров буквально растерзали, разорвали на куски, оператор на крыше машины удовлетворенно крякнул.

– Не дергайся, лейтенант, – со смешком сказал Гурам. – Что поделать, народный гнев. Страшная смерть, конечно, но… не люблю слабых людей…

– А меня как убивать будешь?

– Что-нибудь придумаем. Но ты мне пока нужен…

Глава 6
БДЕНИЯ

Будильник завизжал контуженным комаром. Мерзко завизжал. Отечественные часы с будильником – это вам не японские недомерки! Наши – здоровенная такая блямба на запястье, мощные и надежные. Ударь молотком – хоть бы хны, танком переедь, все равно будут пищать и визжать, пока не проснешься. Оборонная техника, хоть что-то мы с космоса поимели!

Семенов был рад проснуться. Спать и видеть такие сны, извините, не заказывали!

Стрелки часов показывали 23.30 по местному времени – до ночной планерки оставалось полчаса. Ну что ж, есть время помыть морду и обозреть контингент.

Семенов любил гулять по Поездку. Для новеньких такая же прогулка была чем-то вроде ходьбы по канату над пропастью с ненадежной страховкой – не дай боже оступиться! Слишком буйный контингент Поездка не давал расслабляться: если молоденький лейтенант – выпускник школы правоведения, только что втиснувшийся в офицерский китель, гордо входил в плацкартный вагон Поездка, набитый жуликами, мошенниками, карточными шулерами, карманниками, бомжами и прочим человеческим отребьем, то к следующему тамбуру он мог добраться в совершенно плачевном виде. И летеха даже не сообразит, куда из его карманов делись документы, «лопатник», фотографии любимой девушки, когда с него умудрились срезать погоны, шевроны и прочую властную атрибутику.

Он будет метаться, грозить, орать и требовать обратно свой офицерский кортик (огнестрельного оружия апостолы новичкам не выдавали). В ответ в лицо ему будут ржать мерзкие, похабные рожи.

Но стоит появиться кому-нибудь из апостолов… Сразу же в вагоне наступает тишина, сразу же откуда-то, словно из вакуума, падает в вагонный проход пропавший кортик. Потому что с апостолами не шутили, апостолы – они шутки со стороны контингента вообще плохо понимали. Любую каверзу в свой адрес они воспринимали как смертельную обиду. И тут же карали. Поэтому с апостолами старались не шутить. Апостолы не искали смерти, но и не боялись ее. Может быть, именно за это апостолов так боялись и так ненавидели.

Семенов был лучшим из апостолов. Он проходил по вагонам Поездка даже ночью без охраны, насвистывая, засунув руки в карманы камуфляжа, только иногда останавливаясь у какого-нибудь зарешеченного купе. При его приближении бывалые барыги прятали под матрас карты и прикидывались спящими, отпетые урки прекращали свои толковища и укрывались с головой казенными одеялами, горячие кавказские парни, заслышав его характерную походку, чинно укладывались на свои места здоровенными клювами к потолку.

У Семенова не было надобности в охране. Каждое его слово в Поездке приравнивалось к закону: он мог ненароком объявить зазевавшимся картежникам по трое суток карцера. Стопроцентно – поутру они поплетутся в предпоследний вагон для отбытия наказания. Так же спокойно он объявлял зачуханному салаге, усердно драящему сортир, «премиал» за добросовестность. На следующий день отмытый добела и пышущий дешевым одеколоном юнец робко переступал тамбур «девичьего» вагона и в течение трех суток познавал, что такое настоящая девичья тоска по искренней любви.

Даже по «столыпинским» вагонам, набитым подстатейными ублюдками самых разных мастей, Семенов ходил без охраны. Он не боялся их. Он их презирал. И они чувствовали это презрение, а потому ненавидели и боялись его еще больше, чем просто мента – «кума». Ненавидели, но боялись даже пискнуть.

У Семенова был свой «церемониал» для этого контингента. «Церемониал» стал традицией с первого семеновского Поездка. Тогда в него, еще не долечившегося контуженного мента в новеньких капитанских погонах, из-за решетки «столыпинского» швырнули шматком «ячки», ячневой каши – продукта очень полезного для беременных женщин, но совершенно неприемлемого для мужских желудков. Швырнули очень метко – заляпав не только физиономию, но и новенький уставной мундир.

Трое здоровенных мордоворотов-сержантов ломанулись было с дубинками в камеру, дабы наказать наглеца, но Семенов остановил их. Он молча снял китель, очень осторожно, стараясь не зацепить золотых погон, очистил его, аккуратно сложил и передал охраннику. Дождавшись, пока гогот контингента стихнет, Семенов вполголоса спросил: «А кто тут „верха держит? Поговорить бы“.

В вагоне «верха держал» Шавкат – очень похожий на борца и бывшего народного депутата Карелина здоровенный зататуированный мужик с оттопыренными, как у летучей мыши, ушами. Он в емких, но содержательных выражениях объяснил Семенову, что отказывается наказать «кашебросальцев» по той самой причине, что «подобных ментов видел на причинном месте».

– Тогда ответишь ты, – спокойно проговорил Семенов и приказал вертухаям выпустить горячего парня из клетки.

Семенов убил его очень быстро. Даже как-то против воли гуманно. Дождался неумелого широкого замаха, рывком ушел вниз и встретил боковым ударом ребра ладони в шею, потом догнал прямым в кадык. Не дав опомниться – опять резко в адамово яблоко и, уже упавшего на четвереньки – носком сапога в сердце. Все! Весь вагон, замерев, мог слышать последний хрип Шавката.

– Еще желающие есть? – тяжело дыша, спросил Семенов. – Нет? Тогда вся камера, – он указал на решетку, из-за которой вылетел питательный продукт, – завтра в карцер! На трое суток! «Метатель» – на десять!

Только ближе к ночи, уже у себя в купе, составив и подписав рапорт о происшедшем, он осознал, что впервые убил не на войне. Война научила его убивать врагов всеми возможными способами, но сейчас он убил человека, в руках которого не было оружия. И что особо противно, убил с удовольствием.

Семенов полночи сидел на нижней полке своего купе, курил одну сигаретину за другой, уставившись в одну точку. Он так просидел бы, наверное, и до утра, если бы не забрякал внутренний селектор. Звонил начальник поезда, майор Семчин. Он вздохнул в трубку и устало сказал: «Сергей Михайлович, хватит тебе мучиться, заходи ко мне, водки выпьем».

Они заперлись вдвоем в баре вагона-ресторана и жрали водку до следующего вечера. Ночью завалились в «девичий» вагон, там гульбу продолжили и, обкурившись вдобавок реквизированной анашой, вылезли на крышу и пуляли в звездное небо трассерами из табельных «мини-калашей».

Семенов только потом узнал, что весь первый день на Поездке его снимали на скрытую камеру. А еще Семчин вроде как по пьяни раскрыл ему служебную тайну: оказывается, собственноручно убив «урода из спецконтингента», Семенов тем самым прошел «апостольское крещение». Только «окрещенных на крови» апостолов допускали к решению судеб пассажиров Поездка.

– Только зря ты, Сергей Михайлович, так собой рискуешь, – посоветовал ему Семчин во время опохмелки. – Зачем тебе это отребье голыми руками давить? Собой рисковать? Тебе табельное оружие для чего выдано? Стреляй их, уродов, по законам Чрезвычайного Положения. Нам же, апостолам, работы меньше будет. Вчерашнее выступление премьера видел? Жаль. Хорошо мужик сказал: «В России бандит может быть либо на каторге, либо на кладбище, либо на херу» (новый премьер вообще любил крепкое словцо. Редакторам на телевидении приходилось попотеть, в его выступлениях постоянно приходилось заменять образные выражения сигналом «пи-пи»).

– Пойми, ЧП – это ЧП в действии! ЧП все спишет…

Семенов пожелание старшего товарища учел. А что такое ЧП в действии, увидел уже в следующей командировке.

Тогда в Поездке по этапу шел бандитский авторитет из Махачкалы. В Нижнем Новгороде, где «горная бригада» достаточно порезвилась, гуманный российский суд влепил ему с подельниками по 25 лет каторги, но честно «искупить вину добросовестным трудом на благо России» Эльмендин по-всякому не собирался. Не успел Поездок отойти от Нижегородского вокзала, как оба «столыпинских» вагона взбунтовались и разоружили неопытную еще охрану. На ближайшем полустанке остановили Поездок и захватили заложников – десяток дачников, ожидавших электрички. После чего потребовали водки, наркоты, валюты и оружия. А также выразили пожелание, чтобы им обеспечили беспрепятственный проезд до… Монголии.

Остальные вагоны Поездка с трудом удалось блокировать и утихомирить, а бунтовщиков окружили. Когда переговоры не помогли, решено было штурмовать силами Нижегородского СОБРа…

Предотвратить кровопролитие помогла военная хитрость. Пока зэки жрали востребованную водку, апостол Бородин, сам бывший химик, покопался на складе, достал три кислородных баллона, потом смешал какие-то порошки из разных банок и колбочек, доставленных из Нижнего вертолетом, и запустил эту смесь в воздухосистему «Столыпиных».

Семенов первый раз видел «химическую атаку» в действии. Из клубов дыма, мгновенно окутавшего бунтующие вагоны, начали выпрыгивать люди. Они падали под откос, катались по земле, широко заглатывая воздух, как рыбы на берегу, и тут же засыпали.

Тепленьких зэков разложили на ближайшем к железной дороге овсяном поле. Каждого проснувшегося, не дав толком очухаться, вели на допрос. Тут же в поле запыхавшийся Семчин руководил странными плотницкими работами. Бойцы из охраны и десяток добровольцев из контингента в бешеном темпе сооружали из досок что-то наподобие козел для пилки дров. У лесопосадки трое бомжей рыли яму. Семенова, тоже наглотавшегося снотворного дыма, отстегали крапивой (лучшее средство в этом случае), натерли какой-то вонючей мазью, вызывавшей сильный зуд, и послали руководить построением.

С собровцами он, почесываясь то и дело, выгонял «пассажиров» из остальных вагонов и выстраивал в каре перед Поездком. Ближе к вечеру началась экзекуция. Майор Семчин торжественно зачитал обвинительный акт, собровцы и охрана Поездка взялись за палки. Бунтовщики выстроились в очередь и, спустив штаны, торопились улечься на козлах. Тут же поле огласилось воплями наказываемых и уханьем экзекуторов. В очереди то и дело вспыхивали драки за право первенства: дело в том, что если партия экзекуируемых получала по пятьдесят палок, то каждая следующая – на пять палок больше. Согласитесь, своя жопа – она как-то ближе к телу.

Даже собровцы, привыкшие к большим физическим нагрузкам, уставали быстро, а потому часто менялись. Надо сказать, что процедура им понравилась, и секли бунтарей они с усердием и некоторой долей фантазии, стараясь, чтобы рубцы на белых жопах образовывали какой-нибудь причудливый рисунок. Тут же делались фото на память…

Получившие свою порцию палок бунтовщики, пошатываясь и постанывая, занимали свое место в строю. Ради такого дела им даже не приказывали сесть на корточки.

Наконец очередь кончилась. Но около козел оставались стоять человек десять, которые и не собирались оголять свои зады. Впереди стоял, ухмыляясь, Эльмендин.

Судя по поведению командира, Семенов понял, что к этому были готовы. Семчин переглянулся с начальником СОБРа, тот еле заметно кивнул. Тогда майор нацепил на нос очки и достал из кармана вторую бумажку. Гул в каре прекратился, как по команде.

– Я вижу, некоторые не поняли гуманности нашего правосудия, а потому, – как-то нехорошо улыбаясь, сказал Семчин, – а потому именем Российской Федерации…

Он еще не закончил зачитывать приговор, когда собровцы начали вязать «отказникам» руки.

–…по законам Чрезвычайного Положения – к исключительной мере наказания…

Человек пять из «отказников» тут же ломанулись к козлам. Один из них даже как-то умудрился освободить руки и спустить с себя штаны. И трое дюжих собровцев не могли оторвать его рук от деревянных досок экзекуционного станка.

– Не надо, братки, не надо «исключилки»! – истошно вопил зэк. – Я сам бывший мент! Секите, бейте меня, хоть всю жопу фашистским крестом порвите, ну не надо «исключилки». Я жить, жить хочу-у-у-у-у!…

Собровский подполковник вопросительно взглянул на Семчина. Тот глянул личное дело, пожал плечами и брезгливо отвернулся:

– Да он обгадился, киньте его в карцер.

Еще один урка ловко выбрался из ямы и, как в американском футболе, петляя, бросился к козлам. Добежав, он проворно снял штаны и завыл.

Семчин быстро пролистал услужливо подсунутую ему папку с личным делом «футболиста» и отрицательно мотнул головой. Бедолагу оторвали от козел и так, с голой жопой, поволокли к яме и скинули к остальным приговоренным.

– Ну что ж, господа присяжные заседатели, ваш вердикт? – громко и торжественно спросил Семчин.

Каждый из апостолов, в том числе две женщины, громко и внятно говорил: «Виновны» и, передернув затвор табельного «мини-калаша», подходил к яме.

– Ну что, капитан, не встречал этого сукина сына на Кавказе, когда с «духами» воевал? – спросил Семчин, указав Семенову на Эльмендина. – Жаль, славный был командир, боевой, замначальника милиции целого района! В рейды ходил, с бандитами боролся, а по ночам федералов резал. Не то что на два фронта – на трех хозяев сразу работал. В Воронеже целый пионерлагерь под тюрьму для украденных людей оборудовал. Смотри, как держится, орел!

Эльмендин и на самом деле держался молодцом. В то время как большинство приговоренных пытались выбраться из ямы, чуть ли не зубами вцепляясь в землю, он стоял с гордо поднятой головой и с ненавистью смотрел на апостолов.

И только побледнел за секунду до того, как Семенов всадил в его красивое лицо обойму своего «мини-калаша».

Яму с казненными зарыли. Над ней врыли столб с емкой надписью на дощечке: «Нежелательные элементы. Казнены по законам Чрезвычайного Положения и списком имен».