Текст книги "Ради братий своих… (Иван Федоров)"

Автор книги: Юрий Овсянников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Последнее изобретение

осланец разыскал Ивана Федорова в Кракове. Мастер стоял у литейной формы в огромном кожаном фартуке, когда перед ним возник молодой спесивый шляхтич с письмом от князя Острожского.

Ясновельможный пан извещал «печатника книг русских и греческих Ивана Федорова из Москвы», что срок его службы по договору еще не истек. А посему повелевает князь Острожский ему, Федорову, готовиться к отъезду в Рим к кардиналу Птоломео Галли, у которого надлежит мастеру отлить новые шрифты для печатания книг на русском языке. Паче чаянья восхочет мастер отказаться исполнить повеление князя, то стребует князь с Федорова всю неустойку, обусловленную в договоре…

Резко качнулась земля под ногами Федорова, и он грузно осел на стоявший рядом чурбак. Это был конец. Конец всем планам и мечтам… Посланец удалился, бросив на ходу, что ждет мастера вечером на постоялом дворе у рынка.

Для раздумий оставалось мало времени. Да и что тут раздумывать, когда все как в страшной сказке: налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – сам пропадешь. Отказаться от поездки – значило судиться с князем, проиграть дело и выплатить за отказ от работы сотни злотых, которых нет. Поехать в Рим – значит предать собственное дело, предать единоверных братий своих, толкнуть их в лапы к иезуитам и католикам на рабство духовное.

Кто-то окликнул его:

– Что пригорюнился, мастер? Железо ржа поедает, а печаль сердце сокрушает. Не горюй! От всякой печали бог избавит…

Бог да бог, а и сам не будь плох. Не печалиться ему сейчас время, а снова из беды выкручиваться. Найдет он выход, а пока… пока ответ даст князю, что исполнит его поручение и поедет в Рим.

Есть сегодня у него только одна цель: достать как можно скорее денег, чтобы откупиться от князя. Да только где? В долг уже никто больше не дает. Заработать печатанием книг? Но у него нет сейчас печатни. И где бы он ни укрылся – на Украине или в Польше, длинные руки князя его повсюду достанут. Значит… надо ехать.

Стой! А что, если там, на Западе, он сможет продать свое умение лить пушки и тем освободится от кабального договора с князем Острожским? Во имя будущей работы можно и отступить.

Ему вспомнилось, как однажды, еще в Москве, он пришел на Пушечный двор. Глядя, как отковывают стволы пищалей, он подумал тогда, что можно сделать пушку со множеством стволов. Даже стоствольную. Подумал и выбросил мысль из головы, как никчемную. А вот сейчас вспомнил. Такую пушку можно продать. И получить взамен наконец независимость и новую хорошую печатню.

Итак, решено. Он едет сначала в Вену к императору Рудольфу II, у которого, как говорят, сейчас добрые отношения с царем Иваном Васильевичем.

Снабженный деньгами и письмом от князя Острожского к римскому кардиналу, литейщик, пушечный мастер, печатник книг русских Иван Федоров выехал из Кракова на Прагу, а уже оттуда в столичный город Вену.

За полстолетия до приезда Ивана Федорова путешественник из Венеции так записывал свои впечатления от Вены: «Этот город очень красив и велик, укреплен кругом старинными стенами и имеет большой замок… со внешними и внутренними рвами, с прекрасными помещениями… В городе есть большая и красивая церковь… У этой церкви есть также прекрасная, высокая, с острым шпилем башня, на которую можно подняться по винтовой лестнице из 317 ступеней… Есть там и еще много красивых церквей, и говорят, что их так много, как дней в году, если считать вместе открытые для всех и капеллы в домах знати… В этом городе улицы очень хороши, украшены богатыми домами и дворцами, и повсюду на них разного рода лавки с товарами».

В этот город и прибыл на закате летнего дня Иван Федоров с тайной мыслью предложить императору Рудольфу свое секретное изобретение.

Он держал его в такой великой тайне, что потомки узнали о нем только 380 лет спустя благодаря случайной находке польского историка В. Губицкого, который обнаружил в некогда секретных архивах письмо русского печатника.

Деньги, полученные на дорогу в Рим, он истратил в Вене на создание небольшой модели стоствольной пушки. И вот настал день, когда Федорова в императорской карете доставили во дворец Бург. Здесь на площади, где обычно маршировала швейцарская гвардия и сменялись караулы, уже толпились придворные офицеры, расторопные слуги. Сюда из покоев дворца должен был спуститься сам император с принцами. Предстоял осмотр модели нового орудия.

…Рассматривали придирчиво, стараясь уяснить любую деталь, любую мелочь. Многозначительно качали головами и настойчиво задавали множество самых разных вопросов. Федоров отвечал сдержанно и не очень охотно. Он вдруг почувствовал себя беззащитным среди бесчисленных чужих мундиров, шпаг, ливрей.

После долгого осмотра император объявил:

– Пусть москвитянин изготовит с помощью венских мастеров одно такое настоящее орудие. И когда он, император, увидит его в действии, только тогда примет окончательное решение.

Такой исход таил в себе опасность. Ведь никто не давал ему гарантий, что после того, как изготовит он орудие и секрет станет известен, его, Федорова, могут выгнать, как ненужную собаку, а могут и просто убить…

Он покинул дворец, обещав дать ответ в ближайшие дни. Но про себя уже твердо решил уехать поскорей из Вены. Куда? Может, в Дрезден, к курфюрсту саксонскому?

На следующий день, 23 июля 1583 года, Федоров отправил секретное письмо курфюрсту Августу:

«Светлейший, всемогущественнейший и августейший князь!

Молва гласит, что Ваше светлейшее Величество великодушен в своей благосклонности не только к тем, кто создал основы военного искусства, но также и к тем, кто хорошо владеет этим искусством.

…Я прибыл из далекого края в Вену, чтобы предоставить способ практического использования изобретения, которого до сих пор никто из людей не видел, но некоторые вводили меня в заблуждение одними только посулами и одной только надеждой на выгоду, никакой платы не обещая, хотя и старались подсмотреть и раскрыть мое изобретение. Я решил, что лучше вернуться домой, нежели столь важное для каждого государства изобретение выявить всем, без всякой для этого личной пользы.

Коль скоро я узнал, однако, что Ваше светлейшее Величество благоволит к таким людям (к которым я принадлежу), я решил в этом письме мое изобретение изложить…

Образец осматривали Его императорское Величество, а также эрцгерцоги, и они очень хвалили его. Когда же они хотели разузнать секрет обращения с ней и сущность ее действия, я был готов открыть им секрет моего изобретения, поставив им определенные условия, на которые они не согласились… Сто моих бомбард могут причинить неприятелю столько же вреда, сколько четыреста используемых до сих пор…

Вашего светлейшего Величества покорный слуга Иван Федоров Москвитин. Типограф греческий и славянский».

…И снова лежит дорога через Прагу, где находится один из старейших европейских университетов – Каролинум. Он должен побывать в знаменитой библиотеке Каролинума. Но останавливаться надолго нельзя. Ведь по мыслям и планам князя Острожского он сейчас уже должен подъезжать к Риму.

Властители, как правило, мало чем отличаются друг от друга. Личные интересы у них превыше всего. Видимо, не составлял исключения и курфюрст саксонский Август.

Вот уже третью неделю проживал печатник в Дрездене, ожидая высочайшего решения. Чтобы московский мастер не скучал, его навещали придворные и офицеры Августа. Они угощали Федорова вином и подробно расспрашивали про Москву, про то, как надо изготовить пушку да как стрелять. Умом печатник понимал, что начинает повторяться венская история, но в глубине души еще надеялся: вдруг купит курфюрст его изобретение.

Пришел к нему в гости и известный в Германии востоковед Элиас Хуттер. Ученый интересовался историей восточных славян. Пораженный широтой интересов и любознательностью Хуттера, печатник рассказывал обстоятельно и увлеченно. То были единственные светлые часы среди безрадостных дней ожидания.

Но вот наконец посланец Августа объявил, что курфюрст желает сначала увидеть пушку в действии, а уже потом, в зависимости от результатов, выскажет свое решение. Венская история повторилась. Круг замкнулся. Предстояло тяжелое возвращение во Львов, где ждали князь, кредиторы, нищета и позор…

Прощаясь с Хуттером, Федоров подарил ему на память о встрече Острожскую Библию и «Азбуку», напечатанную в 1578 году. (Через 380 лет экземпляр этой «Азбуки» обнаружили в университетской библиотеке города Гота).

Дорогой в памяти всплывали Печатный двор на Никольской, всегда шумный торг на Красной площади, сверкавшие на солнце купола соборов и суровые, неприступные для врагов стены и башни Московского Кремля. Как теперь все это было далеко и недостижимо. Но он, Иван Федоров, родился в этом городе и потому должен, обязан на склоне дней своих сделать для Москвы еще что-то очень нужное…

И Федоров принял твердое решение: при первой же возможности, с первой же оказией переслать тайно в Москву чертежи своего изобретения, своей стоствольной пушки. Его труд, его мысли должны принадлежать только Москве…

Черные вороны

сень 1583 года была капризной. Жара сменилась резким похолоданием. В первых числах октября ночью даже выпал снег, но к обеду растаял. А через неделю опять наступило тепло.

Федорову недужилось. Поутру он еще бодро отправлялся в будущую печатню у рынка, купленную энергичным Сашкой. Уговаривал плотников, перекладывал бумагу, шлифовал литеры. А вечерами с трудом добирался до дому. Несмолкаемо гудело в ушах и будто железным обручем жестоко сдавливало голову. Местный лекарь утверждал, что болит у него «головной мускул». Федоров пил травяные отвары – ничего не помогало.

В конце октября в одну из ночей он проснулся от страшной боли в затылке. Федоров закричал. Но в доме по-прежнему царила ночная тишина. Федоров снова закричал и вдруг понял, что крика его не слышно, что, пытаясь закричать, он только тихо мычит. Тогда он попытался встать и тут же рухнул на пол. Проснулись домашние. Он услышал шаги, голос сына, плач проснувшегося внука и потерял сознание.

Целый месяц ходил лекарь, поил настоями, ставил пиявки. Речь понемногу возвращалась. Но правая рука и ноги были как чужие. Он пробовал шевелить ими, но, увы, они не слушались. Сын успокаивал:

– Потерпи, отец. Все образуется. Отдохнешь, и опять вернешься в свою печатню…

3 декабря неожиданно стало хуже. Федоров лежал на кровати, глядя в потолок, и никого не узнавал. Лекарь клал ему на голову куски льда, а к ногам нагретый, завернутый в тряпицу кирпич.

К вечеру без стука в дом ввалился Даниил Пушкарь в сопровождении посыльного городского суда. Молча он выложил на стол бумагу, скрепленную красной восковой печатью с гербом Львова. Суд обязывал печатника Ивана Федорова Москвитина вернуть Даниилу Пушкарю взятые в долг сто пятьдесят злотых. В случае, если печатник долг вернуть не сможет, то Пушкарь имеет право забрать имущество Ивана Федорова на эту сумму.

Выслушав решение суда, Иван Иванович молча вышел. Через некоторое время в комнату вошла Татьяна Антипоровна, в шубе, в теплом платке.

– Идемте…

– Куда? А деньги?..

– Идемте, кровопийцы, в печатню. Описывайте, грабьте…

Вернулась Татьяна Антипоровна поздно. Дети уже спали. Муж, обхватив голову руками, сидел в ногах больного отца. Она тихонько прикрыла дверь. Ранним утром, когда она снова заглянула в комнату умирающего, Иван сидел в той же позе. И ей показалось, что время остановилось…

Наутро к дому Ивана Друкаревича, как его теперь звали во Львове, подъехали всадники.

– От ясновельможного пана, князя Острожского… Понеже тот Федоров своего договора с ясновельможным паном не исполнил, а деньги, данные ему на поездку в Рим, ясновельможному пану не вернул, то коронный суд повелел наложить арест на все типографское имущество и книги упомянутого Федорова…

– Берите! Все берите! Креста на вас нету. Помереть спокойно старику не дадите. Как вороны кружите!.. Вороны черные вы и есть!..

Крик невестки вернул в сознание больного. Он тяжело застонал. Услышав стон, Иван бросился к отцу. Тот как-то странно махал левой рукой. Точно старался отогнать кого-то.

В следующую ночь, с 5 на 6 декабря 1583 года, московский первопечатник Иван Федоров скончался.

Хоронили мастера на кладбище Онуфриевского монастыря, где помещалась его первая львовская типография. В последний путь провожали родные, Сашка, Гринь да несколько соседей. Шел снег. Крупные хлопья, медленно кружась, ложились на гроб, на голову и плечи провожающих и укрывали белой пеленой дорогу.

Неделю спустя Иван Иванович и Гринь Иванович уложили на могилу двухметровую каменную плиту. Гринь самолично вырезал на ней типографский знак печатника, а под ним: «Друкарь книг пред тым невиданных». Кругом плиты: «Иоан Федорович друкарь Московитин, который своим тщанием друкование занедбалое (пренебрегаемое. – Авт.) обновил. Преставился в Львове року афпг (1583. – Авт.) декембр S (шестого. – Авт.)».

Еще через месяц Иван Иванович продал свою переплетную мастерскую, чтобы расплатиться с долгами отца. Память о первом русском печатнике должна была остаться чистой.

^{Портрет Ивана Федорова работы неизвестного художника.}

Умирает человек, но дело его, если оно настоящее и нужное, продолжает жить. Типографию Ивана Федорова выкупили у ростовщиков украинские патриоты Львова. В 1591 году они напечатали в ней «Грамматику еллино-славянского языка». Завещание Максима Грека и мечта первопечатника были исполнены.

Вот и собраны, видимо, известные факты и сведения о жизни и деянии Ивана Федорова, первопечатника русских книг. И пусть картина не завершена. Еще предстоит исследователям заполнить существующие пустоты, но мы уже знаем, хотя бы приблизительно, горькую повесть страданий и радостей, надежд и разочарований этого удивительного человека.

Ему предлагали стать помещиком. Он отказался. Мог служить у сказочно богатого князя и сам стать богатым. Он пренебрег этим. Ему предлагали перейти на службу к иезуитам и жить в почете и славе. Даже мысль подобную Федоров отверг с возмущением. Он предпочел лишения, скитания, унижения во имя служения избранному делу:

«…Должен я рассеивать духовные семена во Вселенной, и всем раздавать эту духовную пищу».

ПАМЯТНИК
(Вместо заключения)

рошли столетия. Стоит на зеленом взгорке в центре Москвы памятник русскому первопечатнику Ивану Федорову. Потомки лучше современников умеют воздавать должное значимости человека и его деяний. Хотя история создания этого памятника сама удивительно напоминает многотрудную жизнь Федорова… Мысль о необходимости памятника первопечатнику родилась в 60-х годах прошлого столетия, когда Россия отмечала 300 лет со дня рождения первой датированной печатной книги. Но, увы, правительство отказалось дать деньги на его сооружение. И тогда в 1870 году начался сбор средств среди народа.

Давали добровольно, кто сколько мог – гривенник, рубль, пятерку, сотню… Тридцать с лишним лет собирали люди необходимую сумму, чтобы воздвигнуть памятник, достойный такого человека. Собрали около тридцати тысяч рублей.

Наконец в 1901 году Московское археологическое общество объявило конкурс на проект памятника. Историку В. О. Ключевскому, профессору архитектуры М. А. Чижову, художнику В. М. Васнецову и другим общественным деятелям предстояло решить, чей же проект окажется лучшим. Из 27 представленных выбрали наиболее удачный – С. М. Волнухина, а строительство мраморного пьедестала поручили В. И. Орлову.

Открытие было назначено на десять утра 27 сентября 1909 года. Заранее были разосланы именные пригласительные билеты с оговоркой: «без права передачи» и «приглашенные присутствуют на открытии памятника без права произнесения речей». В памяти правительства свежи были события 1905 года, и посему бесконтрольное слово печатное и слово произнесенное вызывали опасения и страх. Все должно было быть заранее согласовано и прорепетировано.

С утра шел нудный осенний дождь. Полицейские, столпившиеся на всех углах Театральной площади, ежились от пронизывающей сырости. Но на площади и близлежащих улицах собрались тысячи людей. От сотен раскрытых черных зонтов площадь представлялась сверху огромным траурным покрывалом. Единственная дозволенная речь архиерея еще больше усилила это грустное впечатление. Сдернули покрывало с памятника. Зазвучал оркестр, заглушая шум толпы, и двинулись к памятнику официальные гости, неся на вытянутых руках большие «официальные» венки. Часа через полтора торжество было закончено.

^{Памятник Ивану Федорову в Москве работы скульптора С. Волнухина.}

И тогда к памятнику потянулся простой люд. Шли работники всех московских типографий. Под неусыпным взглядом полицейских они клали к подножию цветы, зеленые веточки, оранжевые листья кленов. Затем, низко кланяясь зачинателю их благородного дела, уходили, пряча улыбку, – у подножья памятника лежал венок с надписью «Первому мученику русской печати».

Четыре столетия истории русского книгопечатания – это история непрерывной борьбы за право книги служить своему народу. Десятки авторов и издателей подвергались гонениям и наказаниям. Пылали костры из книг. Жандармы рвали на клочки неугодные брошюры. Не случайно А. И. Герцен писал в «Колоколе»: «Мы посмотрим, кому удастся – книге ли пробиться в Россию или правительству не пропустить ее. Да здравствует свобода книгопечатания!»

Россия, начавшая печатание книг с опозданием на целое столетие по сравнению с Европой, стала самой читающей страной на свете. Первый типограф России, отпечатавший за двадцать лет своей деятельности всего несколько тысяч экземпляров, даже не представлял, что через четыре столетия в стране ежегодно будут печатать почти полтора миллиарда экземпляров книг на 148 языках народов мира. Печатная книга стала достоянием каждого.

…Стоит в центре Москвы памятник великому человеку. Днем – солнце, а вечером – электрические фонари освещают бронзовую надпись на пьедестале: «Ради братий моих и ближних моих».