Текст книги "Варвара Асенкова"

Автор книги: Юрий Алянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Асенкова в эти дни подготовки «Эсмеральды» ежедневно ездила к Александре Михайловне Колосовой-Каратыгиной – вместе проходили трудную и непривычную для молодой артистки роль.

В Александринском театре не много служило актеров, свободных от закулисной зависти, злобы, стремления что-то выиграть за счет товарища. Среди них, несомненно, следует назвать Ивана Ивановича Сосницкого и Александру Михайловну Каратыгину С нею-то и занималась Асенкова, пользуясь ее добрыми советами, опытом, знанием сцены. Как и Асенкова-мать, Александра Михайловна была ученицей Шаховского и переиграла множество ролей в трагедиях, романтических драмах и мелодрамах. Александра Михайловна, будучи старше Вари на пятнадцать лет, принадлежала к другому актерскому поколению, находилась уже на закате своей славы и вполне могла бы испытывать обычную театральную ревность к молодой и очаровательной Асенковой. Но Каратыгина не знала подобных «традиционных» эмоций и охотно помогала ей чем могла. Помощь эта оказывалась для Асенковой неоценимой, как и уроки старого друга Ивана Ивановича.

Варваре Асенковой предстояло перейти на новое амплуа. Ей, правда, и прежде приходилось изредка играть случайные роли в пьесах драматического характера (переводная драма «Отцовское проклятие», драма К. А. Бахтурина «Козьма Рощин, рязанский разбойник»). Но роль Эсмеральды явилась большим и серьезным экзаменом на новом для нее поприще.

Занавес открыл зрителям огромную площадь, на которой шумела и волновалась толпа. Неожиданно крики и говор смолкли.

– Тише, тише вы, ревуны, вот идет Эсмеральда.

– Эсмеральда? Тише, смирно, место! Эсмеральда! Эсмеральда!

– Примечай, вот идет маленькая ведьма.

Толпа расступилась, и в образовавшемся проходе появилась цыганка с барабаном и цитрой.

Она одета в пунцовый шерстяной тюник, разрезанный на левой стороне и вышитый разноцветными шнурками. Под ним – платье до колен, из золотой материи с цветным бордюром. На ногах – красные полусапожки, над ними – золотые кольца. На голых руках – тоже золотые браслеты. Волосы заплетены в четыре косы с бантами на концах. На голове – золотой обруч и в нем – большой зеленый камень. На шее – коралловые бусы и мешочек, в котором спрятан ее маленький детский башмачок; по этому башмачку должна узнать ее мать, с которой Эсмеральда давно разлучена.

Эсмеральда берет цитру и начинает петь:

Где струятся ручьи

Вдоль лугов ароматных,

Где поют соловьи

На деревьях гранатных,

Где гитары звучат

За решеткой железной -

Мы в страну серенад

Полетим, мой любезный!

Улыбнувшись слушавшим ее людям, Эсмеральда – Асенкова берет тамбурин и начинает танцевать фанданго.

Феб. Как хороша она! Божественное созданье!

Эта первая реплика Феба перекликалась с эпитетами, которыми награждала Асенкову печать. Но дело было, разумеется, не только и не столько в том, что Асенкова в роли и костюме Эсмеральды выглядела «божественно» Главное для самой артистки и для театра состояло в том, что молодая и, как до сих пор считалось, водевильная артистка переходила на роли драматические, где необходимо постижение высоких и сильных чувств, больших страстей, глубоких переживаний. И Асенкова, воплотив образ нежной, благородной и сильно чувствующей девушки, сделала в этом направлении первый, но несомненно успешный шаг. За поворотом дороги возникали новые роли, роли драматические и трагические, в которых Асенковой предстояло исторгать уже не смех, а горячие слезы потрясения и сочувствия.

В. Н. Асенкова и И. И. Сосницкий. Сцена из водевиля. И. Орлова «Гусарская стоянка, или Плата тою же монетою»

В. Н. Асенкова, Н. И. Куликов и А. Е. Мартынов. Сцена из водевиля Ф А. Кони «Деловой человек, или Дело в шляпе»

В. Н. Асенкова. Портрет Г Гампельна

В. Н. Асенкова в неизвестной роли

В. Н. Асенкова. Портрет И. И. (?) Алексеева

Сцена из первой постановки «Ревизора» Рисунок И. И. Сосницкого

Разъезд у Александринского театра. 1830-е гг

В. Н. Асенкова в роли Эсмеральды. Акварель В. И. Гау

Н. В. Самойлова

Фрагменты письма В. Н. Асенковой «брату Сашеньке»

Н. О. Дюр. Портрет работы неизвестного художника

Сцена из спектакля «Параша-Сибирячка» (драма Н. И. Полевого)

Надгробие В. Н. Асенковой в Александро-Невской лавре

М. Г Савина. 1871

Новонайденный портрет В. Н. Асенковой. Акварель В. И. Гау

В этом сезоне «Эсмеральда» заняла по количеству представлений первое место среди всех остальных пьес.

Почему в роли Эсмеральды Асенкова так поразила и тронула зрителей? Думается, ответ – в совпадении роли с человеческими, женскими чертами артистки; переплавленные талантом, они способствовали созданию законченного сценического образа.

Свидетельства современников об игре Асенковой в этой роли, как обычно, содержат более восклицаний и пересказа сюжета, нежели серьезного, конкретного анализа. Приходится самим пробиваться сквозь толщу времени, напрягая воображение, снова и снова вчитываясь в скупые свидетельства тех не позаботившихся о нас зрителей, которые имели счастье видеть Асенкову.

Вглядитесь в портрет Асенковой в роли Эсмеральды, сделанный художником Гау. Есть в этом лице что-то нежное, немного даже детское, простодушное. И во всем облике – девичья беззащитность.

Эти качества не Слишком гармонировали С образом Эсмеральды в романе Гюго, для которого потребовалось бы больше страстности и силы (и кто знает, нашла ли бы их в себе артистка) Но для пьесы, поставленной на петербургской сцене, асенковская Эсмеральда подходила идеально. Артистка создавала образ слабой и беззащитной девушки, которая должна вызвать острое сочувствие зала. И сочувствие это возникало у публики с редким единодушием.

«Литературные прибавления к „Русскому инвалиду”», снова раздраженные потоком похвал, какой обрушили на артистку газеты, выступили с холодным, недоброжелательным и, главное, бездоказательным разбором новой работы Асенковой. Следует отдать должное: редактор газеты Краевский был человеком неглупым. Он понял, что подвергнутая им же организованной критике за роли в легких комедиях и водевилях, которые, в действительности, были ее коньком, Асенкова пытается перейти на новое амплуа, попробовать свои силы в драматических ролях. И тогда Краевский написал так: «. г Асенкова, столь мило играющая роли наивных девушек в водевилях, не могла исполнить довольно трудную роль Эсмеральды. Это доказывает только, что сценический талант не может быть годен для всех амплуа и что артистам водевильным не всегда бывает возможно браться за роли в драмах серьезных.»

Это выступление дало новую пищу завистникам и злопыхателям

– Читали? – говорили закадычные подруги. – Асенкову-то как расчехвостили в газете? Я и то говорю: куда ей драматические роли играть! Пусть бы распевала свои куплеты!

– А теперь, говорят, с нею контракт продлевать не станут, – вторила другая подружка, произнося это ровно настолько громко, чтобы слышали проходящие по коридору артисты и служители театра. – Куда же она, бедная, денется?

Асенковой немедленно передавали все эти разговоры. Трагическим шепотом упоминалось даже имя самого министра, который якобы лично известил всех заинтересованных лиц о том, что контракта с Асенковой продлевать не будут

– Да что же это делается, – восклицала Александра Егоровна, – и чего же они от тебя хотят? Кому ты мешаешь?

– Неужели же я стала бы мешать кому-нибудь? С какой это стати? Мне своего дела хватает, и чужих ролей я ни у кого не отнимаю.

– Нельзя, Варенька, быть такой безответной. В театре надо уметь за себя постоять. Иначе съедят тебя, уничтожат.

Варенька плакала, и Оля утешала ее как умела. Чем она могла помочь сестре?

«Однажды приехала она ко мне встревоженная слухом, что дирекция не возобновит с ней контракта по приказанию министра двора, – писала Александра Михайловна Каратыгина. – Просила меня узнать причину тому и если можно заступиться за нее. Князь 11. М. Волконский. всегда особенно благоволил ко мне, а потому я смело отправилась к нему На вопросы мои князь отвечал, что Асенкова не делает никаких успехов и годится только на мужские водевильные роли. Я вызвалась доказать князю противное, пригласив его приехать в бенефис мой посмотреть игру Асенковой в «Эсмеральде», драме, переведенной мною с немецкого, с оригинала, присланного мне самою сочинительницей г-жою Бирг-Пфейфер, заимствовав сюжет из недавно появившегося романа. В этой пьесе Асенкова, долго проходившая со мной роль Эсмеральды, сыграла ее с неподдельным чувством. Сцена ее в темнице с Клодом Фролло доказала, что у нее есть несомненное дарование. Все предубеждения министра были побеждены, и Асенкова осталась на сцене.»

Это – драматический для Варвары Николаевны Асенковой документ.

Еще раз подтвердилось, что злонамеренные слухи и злокозненные факты состоят в неразрывном единстве. Одно порождает другое – в обоих направлениях. К тому же, возможно, мнение министра, при полном незнании подлинного положения вещей, опять основывалось на высочайшем мнении. А оно снова оказалось не в пользу Асенковой.

Лето 1837 года выдалось для Асенковой напряженным, утомительным. За два с половиной летних месяца ей пришлось выступить в пятидесяти трех спектаклях, из которых двадцать шесть возобновлялись после длительного перерыва, а девятнадцать были новыми постановками. Две премьеры в неделю, не считая возобновляемых и полузабытых постановок! Какие силы, какие нервы надо иметь для такой работы! И какое здоровье! Его у Вареньки не хватало. Она уставала до изнеможения, приезжала домой, падала на диван. А тут по городской почте приносили какое-нибудь анонимное письмо с карикатурой или пасквилем, где говорилось, что Асенкова – любовница некоей очень высокой особы и лишь за это еще держится на сцене и получает роли. Безымянные рисовальщики изощрялись, изображая ее в непристойном виде. Оля плакала и иногда не показывала сестре этих писем.

Не меньше досаждали Вареньке и многочисленные поклонники, которые, не находя у нее поддержки и поощрения, распалялись все больше и пускались во все тяжкие, чтобы приволокнуться за нею. Молодой, начинающий драматург Виктор Дьяченко переоделся сбитенщиком, проник со своим товаром за кулисы театра и там отыскал Асенкову, к неописуемому восторгу окружающих. Для других это был бесплатный спектакль. Для Асенковой – утомительная, докучливая забота. Она никак не могла взять в толк: почему должна она дарить своим вниманием людей, которые ей не нравились и не вызывали у нее ни малейшего интереса? С такой же логикой подходила она, насколько можно понять сегодня, и к царю. Но если с ее холодностью и равнодушием не желали мириться молодые офицеры и всякого рода случайные кавалеры из «общества», то тем менее желал мириться с этим государь император.

Способы уколоть ее изыскивались всевозможные. «Недотрога» «Бездарная» «Незаконнорожденная» Это последнее, наиболее серьезное по тому времени «обвинение» не слишком шокировало большинство тех подлинных любителей и ценителей театрального искусства, которые, сидя в креслах Большого или Александринского театра, забывали обо всем на свете, когда Асенкова появлялась в какой-нибудь новой роли. Но «незаконное» появление Асенковой на свет тревожило некоторых «ближайших подруг», болезненно воспринималось иными поклонниками таланта, которые соглашались признать превосходство над собой Варвары Асенковой на сценических подмостках, но никак не желали считать ее человеком, равным им в жизни, на Невском проспекте, в Летнем саду, даже в ее собственном доме, где они, случалось, охотно ели и пили. Тупые и злобные обывательские уколы ранили сердце.

Только один раз визит поклонника доставил ей подлинную спокойную радость. Это случилось, когда один из ее знакомых, некто Рокотов, привел к ней сына, подростка (будущего актера В. Рокотова). Каждый раз, когда давали «Эсмеральду», он просил отвести его в театр, и в тишине и полумраке ложи с замиранием сердца следил за любимой артисткой, которая казалось ему «чем-то неземным, божественным» – он невольно повторял слова Феба.

И вот однажды отец решил сделать сыну сюрприз и повез его к Варваре Николаевне, в ее квартиру на Невском проспекте. Мальчика провели в будуар артистки, где лежал большой ковер, а на столиках и этажерках стояло множество самых удивительных вещей.

Дверь отворилась, и вошла Асенкова – высокая, стройная, черноволосая, в белом капоте, опоясанном голубым шнуром с кистями: голубой цвет, похожий на цвет ее глаз, очень шел ей. Мальчик, испуганно вытянувшись, поклонился.

– Вот и отлично, что выдумали привести тебя ко мне, я давно ждала тебя, мой маленький поклонник!.

Она усадила мальчика На мягкий диван и принялась угощать шоколадом, бисквитами, пирожными и конфетами.

Увы, она торопилась в театр. Она всегда торопилась. У нее совсем не было свободного времени для себя.

– Чтобы ты помнил меня долго, – сказала Варвара Николаевна на прощанье, – выбери себе какую-нибудь безделушку на память.

Он выбрал серебряную фигурку гусара.

Эта фигурка, оставшаяся у актера как драгоценная реликвия, в известной степени олицетворяет саму Асенкову с ее излюбленными ролями.

Среди возобновленных спектаклей Александринский театр поставил тем летом водевиль П. Каратыгина «Знакомые незнакомцы». В первой постановке водевиля Асенкова не участвовала. Поэтому возобновление явилось для нее премьерой, еще одной премьерой в ряду многих других. Ей досталась единственная женская, но отнюдь не главная в водевиле роль молодой девушки Лизы, дочери Палубина, «отставного штурмана, станционного смотрителя» Лиза, как водится, влюблена в молодого человека, в данном случае – в канцеляриста Черемухина, и пользуется взаимностью. Однако – и это тоже как водится во всяком водевиле – на пути к счастью молодых влюбленных ожидают всевозможные препятствия и приключения.

«Здравствуйте, старые «Знакомые незнакомцы»! – писал Федор Кони. – Добро пожаловать! Как мы вам рады! Куплеты ваши так же полны ума и соли, как и в старину! Вы русские в душе и по характеру можете быть забавны, шутливы и остроумны без пошлых каламбуров, без плоских выходок, какими украшаются некоторые ваши собратья– галломаны, одетые в русскую сермягу или немецкий фрак! Вы доказываете вопреки иным московским производителям, что у нас на Руси может существовать водевиль, то есть веселая маленькая комедия с эпиграммами, так же как и во Франции, и что для этого не нужно выставлять ни дураков, ни глупых помещиков, ни отвратительно пьяных лакеев, ни дурных, неправильных французских фраз. Зато вам нигде и никогда не шикают, а принимают всегда с распростертыми объятиями и с искренним удовольствием. Мы помним, как вы нас забавляли с незабвенным Рязанцевым, Щепкиным и Живокини. Теперь вы нас снова порадовали своим появлением и вывели нам чудесного Сосницкого, веселого Дюра и милую, наивную Асенкову».

Водевили в репертуаре Асенковой начали перемежаться пьесами драматического характера. Тем удивительнее звучит первое из писем Вареньки Асенковой, с которыми вы познакомитесь на этих страницах.

Письма Асенковой иногда грешат незначительными, в основном синтаксическими ошибками. Нужно помнить, что Асенкова училась лишь в пансионе, где, видимо, больше внимания обращали на французский язык, чем на русский, и на «хорошие манеры», чем на грамматику Историк театра Н. Н. Долгов замечает, что «по части грамотности хромало в ту пору и начальство, тем менее нужна была книжная премудрость артистке. Без нее она еще лучше сохраняла наивность чувства».

Итак – письмо первое. Адресовано оно И. И. Сосницкому.

«Милостивый государь Иван Иванович!

Вероятно г Толченов уведомил Вас, что дал мне роль в своем бенефисе из трагедии Ифигения в Авлиде. Сколько я ни старалась, но никак не могла отговориться от нее. Вся моя надежда на вас. Иван Иванович, избавьте меня от этой роли, ей-богу я чувствую что не в состоянии ее сыграть да уж вам-то это всех известнее. Вы можете сказать директору, что вот мол ваше превосходительство, г Толченов навязал Асенковой роль трагическую у нас на то есть Брянская, а ведь она то есть я насмешит просто так и скажите что насмешит. Только Tout са dite lui a la secrete parcegue  *

[Закрыть]Толченов узнает и я погибла.

Остаюсь Актриса В. Асенкова 7 августа 1837 года.

Р S. Виновата, подписываясь забыла написать готовая к услугам»

Асенкова с видимым упорством отказывается от трагической роли в пьесе актера и драматурга Толченова, более того, самоотверженно заявляет, что провалит трагическую роль, не страшась скомпрометировать себя в обстановке, когда скомпрометировать ее пытаются многие, – и все для того, что бы отказаться от роли. В то же время известно, что Асенкова и до трагедии Толченова играла драматические роли и после нее будет их играть в еще большем количестве, будет стремиться к ним. В чем же здесь дело?

Остается предположить одно, очень важное обстоятельство. Асенкова, прочитав пьесу, познакомившись с ролью, разочаровалась в ней и не захотела выступать в трескучей, ходульной трагедии. Она сочла это для себя ненужным. И то мужество и твердость, с которыми она отстаивала свою позицию и свое решение, вопреки опасности нажить себе нового врага в лице Толченова, – все это дает нам представление о важной и драгоценной черте характера Варвары Асенковой, артистки и художника, обладавшей несомненной требовательностью к себе. Подобное же упорство Асенкова проявит снова, когда драматическая роль Параши-Сибирячки, пришедшаяся ей по душе, окажется под угрозой цензурного запрета.

Борьба Асенковой против одних ролей и за другие роли обнаруживает в ней думающего художника, стремившегося в меру своих возможностей (а иногда и за их пределами) добиваться своего.

Федор Кони, самый плодовитый и модный водевилист того времени, продолжал заинтересованно следить за творчеством Асенковой. Вот что он писал в конце августа.

«В г-же Асенковой есть природная непринужденная веселость, которую у нас некоторые другие артистки тщетно силятся придать игре своей. Веселость эта есть следствие молодости и непринужденности, которую дает артисту только истинное дарование и которая не может быть приобретена старанием и выисканными эффектами. Г-жа Асенкова играет по внушению чувства, а другие, напротив, ищут, как бы дать почувствовать свою игру, а для того на каждый звук делают особое ударение, и на каждое слово – особенный жест, отчего роль их растягивается, а игра становится приторною; но это по настоящему техническому термину называется не играть, а корчить роль свою.

Г-жа Асенкова в особенности овладела искусством олицетворять все тонкости своей роли, дать почувствовать сарказм резко и непринужденно, высказать чувство искренне и просто, быть естественно-наивной и придавать своей физиономии приятную и всегда приличную мимику..»

В первых числах сентября 1837 года в Петербурге произошло важное событие: столица встречала европейскую знаменитость – балерину Марию Тальони, впервые приезжавшую на гастроли в Россию.

6 сентября Тальони должна была первый раз ступить на сцену санкт-петербургского Большого театра. Город гудел. Билеты в театр продавались по особо повышенным ценам. И достать их было почти невозможно. В театр, на первое представление с участием Тальони, приехали, разумеется, царь и все его семейство.

И Мария Тальони не уронила опередившей ее славы. Такого полета, такой техники петербургские любители балета еще не видели.

Марии Тальони предстояло выступать в Петербурге сравнительно долго – более двух лет Слава ее останется немеркнущей. Имя ее длительное время будет у всех на устах, и видеть замечательную танцовщицу почтет за высочайшее удовольствие каждый, кому не чуждо чувство прекрасного.

Кондитеры Вольф и Беранже станут выпускать в продажу пирог «Тальони», на поверхности которого тонкой нитью из крема будут изображены многие па знаменитой балерины. «Стан, поза, костюм ее переданы с удивительной точностью, – напишут газеты по поводу этого произведения кондитерского искусства. – Те, которые еще не видели настоящей Тальони, получат о ней по этому сахарному изображению самое благоприятное понятие, а те, которые ее видели, будут иметь самое сладкое воспоминание». А в 1840 году в задней комнате императорской ложи Большого театра установят гипсовую статуэтку танцовщицы.

На первых же спектаклях с участием Тальони побывала и Асенкова. А вскоре она написала московскому кузену Сашеньке Толбузину письмо, в котором снова показала себя настоящим художником.

Вот это письмо.

«С чего же начать мне Вам писать, милый мой братец Сашенька, ей-богу это претрудно, ведь Вы я думаю знаете какая я мастерица сочинять. Во– первых скажу, что я и все наши домашние здоровы, с нетерпением ждем Петеньку, ведь он, как тетенька писала, уже и простился с вами.

Ну теперь новости: Самойлова меньшая ко всеобщему сожалению оставила сцену, она вышла замуж за купца Загибенина. Петенька его знает, он имеет чистых денег 300 тысяч, да дом каменный, который он подарил ей; славная партия! Теперь я почти осталась одна и все ее роли отдали мне, стало быть я теперь еще более занята, думала взять бенефис, да пьес не могу дождаться из Москвы, нечего делать, надо отложить до святой.

Играли у нас недавно чудесный водевиль Петра Андреевича Каратыгина «Чиновник по особым поручениям», который я посылаю Вам, есть что почитать да еще водевильчик Кони «Титулярные советники», также очень недурен.

Теперь о Большом театре. Там недавно играли у немцев оперу «Жидовку», прескушнейшую, зато какое великолепие, 24– лошади на сцене, чудо что такое! А в скором времени будут давать балет «Дева Дуная», назначен был в бенефис Тальони, да государь прислал сказать, чтоб его приезда подождали, и за то, что ее бенефис отложен, ей дали 15 тысяч, вот какова наша Тальони. Надо что-нибудь и об ней написать; представьте себе первые 8 раз платили за ложу 1 яр… 75 р., за бель-этаж 100 р., за 2-й яр. 50, за креслы 1-х рядов 25 р., за остальные 15 р., и все ведь было полно, всего сбору было каждый раз 16 тысяч, теперь цена обыкновенная и с трудом можно достать билет.

Ах, голубчик Сашенька, как танцует! Ну ведь Вы видели Круазет, ну ведь чудесно кажется танцует? А эта – никакого сравнения, как небо от земли; она просто летает, два кружка сделает и уже на конце сцены, а какая добрая, милая, приедет на репетицию и сама почти к каждой фигурнке (фигурантке. – Ю А.) подойдет здороваться и ужасно сердится, что не знает по-русски; однакож несколько слов уж выучила, стой, устал, хорошо и вместе. Вот вам все подробности об ней, остальное вы можете узнать по газетам. Да? Как заметно, что я театральная, только об театре и пишу, да об постороннем ничего, я нигде не бываю, к нам мало ездят, так новостей негде набирать, вот Вы нас милашечка забыли, предавно написали, а уж про Ваничку и говорить нечего, хоть бы раз написал, что он там делает? Здоров ли? Скоро ли к нам будет? Да нет уж верно мы во время пребывания его в Петербурге не умели угодить ему или уж слишком надоели со своими поцелуями да нежностями.

Ну, кажется, все написала, мочи нет устала, теперь остается проститься с Вами и пожелать Вам и всем родным Вашим быть здоровыми, у мамашеньки расцелуйте за меня ручки, Ольге Николаевне и Владимиру Ивановичу мое нижайшее почтение, Васеньку поцелуйте за меня.

Машенька, Оля, Саша Вам также кланяются и 1 000 раз целуют заочно вместе со мною.

Остаюсь любящая вас кузина Ваша В. Асенкова».

Это самое длинное из нескольких сохранившихся писем Асенковой и самое значительное по содержанию нуждается в некоторых комментариях.

Тридцатые годы, как и вообще девятнадцатый век, – время расцвета эпистолярного искусства, в наше динамическое время, увы, утратившего свое очарование, свой некогда высокий литературный уровень. Письма многих литераторов, общественных деятелей и просто образованных людей прошлого века стали материалом и источником интереснейших сведений о времени и людях, важнейшими документами эпохи.

Вареньке Асенковой негде было учиться этому искусству, не от кого, да и некогда перенимать его основы. Тем не менее ее письмо брату Сашеньке написано по определенному плану, которому автор письма старательно следует Ученическая старательность – трогательная черта ее писем вообще.

Говоря о замужестве Самойловой-меньшой, Асенкова имеет в виду Марию Самойлову, покинувшую сцену в связи с замужеством (в то время сцена и замужество считались несовместимыми) Асенкова пишет об этой представительнице семьи Самойловых с явным сочувствием, несмотря на то, что младшие сестры Марии Васильевны отнюдь не столь доброжелательны к ней самой.

Далее в письме следует важное сообщение о том, что с этого момента, то есть с начала сезона тридцать седьмого – тридцать восьмого года, Асенкова еще больше занята в репертуаре. Это сообщение важно, потому что напряжение, с каким работала молодая артистка, и до того огромное, непомерное, теперь станет критическим.

Водевиль Каратыгина «Чиновник по особым поручениям»– характерный образец водевильной драматургии того времени. Асенкова играла в нем пассажирку дилижанса, совершающую путешествие из Петербурга в Москву, таинственную молодую незнакомку под вуалью, скрывающую по некоторым причинам свое имя и положение. Ситуация сопровождается целым рядом обычных водевильных кви про кво.

Опера французского композитора Галеви «Жидовка» («Дочь кардинала»), написанная по либретто Э. Скриба и повествующая о преследовании евреев инквизицией, была поставлена на сцене Большого театра декоратором и машинистом А. Роллером в явных традициях пышных западноевропейских оперных и балетных постановок. Помпезность его декораций и эффектность сценических превращений поражали глаз. Но ценители искусства, обладавшие вкусом, начинали уже понимать, что за этой приподнятостью и торжественностью оформления не видно существа произведения, его поэтической сути. «Вся эта роскошь не оставила в душе ни одного ощущения», – писала одна из тогдашних газет И слова Асенковой о том, что опера была «прескучнейшей», говорят о том же. Наивно-детское восхищение двадцатью четырьмя лошадьми на сцене вполне понятно и сегодня, к тому же Варенька, по свидетельству одного из ее современников, страстно любила лошадей.

Можно прибавить еще одно замечание.

По глухому и неподтвержденному свидетельству одного из литераторов, Асенкова была неравнодушна к своему кузену Петеньке Толбузину, который упоминается в письме. Так ли это? Жаль, что мы, наверное, никогда не узнаем об этом.

Предложения руки и сердца сыпались на Вареньку в изобилии. Она все их отклоняла – одно за другим. И делала это без колебаний, без жеманства. Прежде всего, никто из претендентов не нравился ей в такой мере, чтобы стать его женой. В двадцать лет замужество не кажется делом, требующим срочности. А главное, может быть, состояло в том, что Асенкова не хотела бросать сцены, не могла представить себе такую возможность. «Стерпится – слюбится», – сказала она когда-то Сосницкому Теперь она любила театр больше всего на свете, жила только им, все свои силы отдавала ему.

Постоянные отказы только распаляли поклонников. Они пускались во все тяжкие, чтобы добиться своего или хотя бы лишний раз увидеть свой «предмет», поговорить с Варварой Николаевной. Они поджидали ее у подъезда дома, вскакивали на подножки кареты, усаживались рядом с кучером, не пропускали ни одного спектакля с участием Асенковой, вызывали ее громкими криками, снова провожали ее у театрального служебного подъезда, и Варенька все время чувствовала себя окруженной плотной стеной соискателей, которым только дай палец – руку откусят.

Николай Алексеевич Полевой заканчивал свой перевод шекспировского «Гамлета».

Он начал работать над переводом трагедии после рокового для него 1834 года, когда правительство закрыло издаваемый им журнал «Московский телеграф», один из лучших прогрессивных русских журналов того времени, за опубликование в нем критической рецензии на верноподданническую пьесу Н. Кукольника «Рука всевышнего отечество спасла» Теперь Полевой переводил «Гамлета» для «отдыха», как он выражался.

Перевод «Гамлета», сделанный Полевым, вошел в историю русского театра как самый значительный, самый близкий к подлиннику и самый поэтичный перевод шекспировской трагедии из тех, что существовали до той поры. А некоторые строки этого перевода вошли в пословицы: «Что ему Гекуба!» и особенно – «За человека страшно!» Белинский оценил перевод Полевого в своей статье «„Гамлет”. Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета» чрезвычайно высоко.

Настало время подумать о постановке трагедии. Полевой пригласил к себе Павла Степановича Мочалова. (Полевой жил еще в Москве, и Мочалов казался ему наилучшим исполнителем этой роли.)

– Павел Степанович, вот закончил работу над переводом «Гамлета» Хочу предложить вам его для вашего бенефиса. Это должно дать вам повод произвести новый эффект и показать свой талант во всей широте.

Мочалов изумленно и испуганно молчал.

– Ну, так что же?

– Не знаю, Николай Алексеевич. Почему же вдруг Шекспира? Шекспир не годится для нашей русской сцены. Наша публика не подготовлена к нему, не поймет меня и спектакль упадет, верно упадет!

– Павел Степанович, помилуйте, что вы говорите! Вы ведь и не прочли еще моей рукописи!

Полевой прочитал Мочалову свою рукопись вслух. Потом дал ее артисту с собой и предложил встретиться через несколько дней.

Вскоре Мочалов приехал снова и продекламировал Полевому несколько монологов Гамлета.

Получалось плохо: декламация, страстное неистовство – и больше ничего, ни мысли, пи подлинного чувства.

И Полевой начал проходить роль с Мочаловым.

Роль Офелии в Москве, на сцене Малого театра, играла постоянная партнерша Мочалова Прасковья Орлова, занимавшая по ролям своим то же положение в Москве, что Асенкова – в Петербурге. Иногда в газетах мелькали утверждения, будто артистки являются соперницами. В действительности, никакого соперничества между ними не было: петербуржцы знали Орлову больше понаслышке, как, впрочем, и москвичи – Асенкову.

Премьера «Гамлета» в Москве состоялась в конце января. В Петербурге – осенью. К этому времени Полевой переехал в Петербург и вскоре увидел свое детище в новой постановке – на сцене Александринского театра. Здесь Гамлета играл В. Каратыгин, а Офелию – Асенкова. Полевой был сразу же очарован молодой артисткой, познакомился с нею и стал изредка бывать у нее в доме.

Сидя на спектакле, Полевой с ужасом наблюдал, как знаменитый трагик петербургской сцены Каратыгин, изображая вулканическую страсть, терзал Асенкову – Офелию с такой силой, будто и впрямь решился разорвать ее в клочки. Асенкова стоически выдерживала натиск партнера, принося себя в жертву искусству, пожалуй, в прямом смысле слова.