Текст книги "Страна «гирин герен»"

Автор книги: Юрий Долетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

По берегам Нигера с непостижимой быстротой стали вырастать торговые станции. Английские предприниматели разворачивались без опасения. Они хорошо помнили слова одного из своих компаньонов, Макгрегора Лэрда, которые обошли лондонские газеты. «Прием, оказанный нам, ничем не стесняемая свобода действий, – утверждал он, вернувшись из экспедиции по Нигеру, – достаточно хорошо говорят о миролюбивом и дружелюбном характере местных жителей».

Цепь английских торговых факторий протянулась от устья Нигера до слияния его с притоком Бенуэ. Европейские товары ткани, соль, порох, ружья, табак, бусы, джин – отпускались в кредит. Взамен торговцы хотели получить и получали пальмовое масло, орехи, хлопок, слоновую кость, леопардовые шкуры, да мало ли что… Хотя и говорят, что иногда правая рука не знает, что делает левая, в данном случае руки торговцев работали согласованно. Одной они отпускали товар, а другой подсчитывали барыши. За баррель (около 89 килограммов) того же пальмового масла купцы отпускали нигерийцам залежалых товаров на 18 фунтов стерлингов. А в Англии перепродавали его уже чуть ли не втридорога.

Пользуясь тем, что местные жители не имели понятия о расчетных операциях, британские коммерсанты втягивали их в долговую кабалу, сбивали цены на приобретаемые у них товары и завышали на свои. Погоня за наживой привела к тому, что купцы обзавелись вооруженными отрядами, которые рыскали по деревням и отбирали у нигерийцев пальмовое масло, шкуры, слоновую кость независимо от того, брали они в кредит заморские товары или нет.

От торговой экспансии Англия перешла к установлению колониального господства, закабалению нигерийцев на их собственной земле. В то время в дельте, как и на всей территории нынешней Нигерии, были раздробленные города-государства, объединявшие разные племена. Против этих городов-государств и был направлен удар. Под предлогом пресечения работорговли у дельты Нигера появилась Африканская эскадра. Не изваяние голубя с оливковой ветвью в клюве, а жерла пушек военных кораблей грозно смотрели на берег.

Для развертывания наступления нужен был опорный пункт. Им стал захваченный англичанами Лагос. Затем разрушительному огню Африканской эскадры подверглись жители Бонни – ключевого торгового центра в Восточной Дельте. Под дулами орудий англичане склонили правителя Бонни Уильяма Пёпля подписать неравноправный договор. Но король Пёпль не сдался. По его распоряжению сорок три военных каноэ блокировали торговые фактории англичан, находившиеся на территории Бонни. В ответ британский консул Джон Бикрофт ворвался с солдатами во дворец правителя. Уильям Пёпль был схвачен и затем сослан на один из английских островов.

Англичане полагали, что пушками они легко расчистят себе дорогу, но забыли о другом. Действие рождает противодействие. Чем сильнее были удары колониальных войск и флота, тем упорнее сражались нигерийские племена. Место павших воинов занимали другие, борьба против колонизаторов разгоралась с новой силой.

Другой твердыней на пути англичан стало государство Опобо, созданное вождем Джа-Джа на северо-востоке от Бонни. Это был энергичный, решительный правитель. За несколько лет он укрепил и расширил Опобо, взял под защиту многие соседние племена. Джа-Джа закрыл все границы государства для британских торговцев и властей. Его действия явно противоречили планам англичан по колонизации нигерийских территорий. Корабли Африканской эскадры обложили город Опобо. Захватчики пошли на хитрость: заманили Джа-Джа на канонерку якобы для «переговоров», обещав ему безопасность. Как только король ступил на палубу, корабль снялся с якоря. Джа-Джа был отправлен в Золотой Берег, а оттуда сослан в Вест-Индию, где и умер. На Опобо обрушились снаряды Африканской эскадры, карательные отряды довершили разгром государства.

^{Бронзовая отливка из местечка Тага}

Сломив сопротивление Опобо, англичане вслед за тем превратили в груду развалин опорный город в Западной Дельте – Брохеми и расширили захват территорий. Наступление в глубь страны велось в трех направлениях: западном из Варри и Сапеле на Бенин, центральном – из Бонни и Опобо на города народа игбо, восточном – из Калабара к бассейнам рек Кросс и Ква. При малейшем сопротивлении колониальные войска обстреливали и сжигали города, окрестные селения. Они залили кровью Бенин, разграбили его уникальные изделия из бронзы. Используя Нигер и его притоки для продвижения, англичане проникли в северные эмираты, один за другим захватили главные города Кадуну, Кано, Сокото. «Белая саранча», как нигерийцы называли захватчиков, расползлась по всей стране.

^{Маска одного из царей (бронза Бенина)}

Колониальная администрация ввела повсеместно систему косвенного управления. При таком порядке непосредственная власть возлагалась на местных эмиров и вождей. Но и они были не вольны в своих действиях. В провинциях и округах засели английские чиновники в качестве надсмотрщиков.

Потребовались годы упорной борьбы, чтобы выдворить колонизаторов из страны и заставить «реку рек» служить народу…

Из машинного зала вышел Суле Когуна и стал подниматься на плотину.

Суле Когуна живет в Бусе. Я не оговорился. В десяти километрах к западу от электростанции на пологих холмах разместился город – Новая Буса. К нему отсюда ведет асфальтовое шоссе. Город, где я побывал до приезда на Каинджи ГЭС, сверкает рифлеными крышами из белой жести. Около светло-серых блочных домов мирно беседуют в тени деревьев почтенные старцы, по улицам носятся (вот уж кому жара нипочем) босоногие мальчишки.

Архитекторы удачно соединили современные материалы – металл, бетон, пластик – со старыми формами мусульманских строений. Каждый дом с двориком обнесен высокими стенами, через отдушины под потолком в комнаты нагоняет прохладу. Из металла, бетона и пластика построены и «достопримечательности» Новой Бусы – мечеть, минарет, дворец, где царствует местный эмир. Подошел Суле Когуна.

– Трудно, наверное, поверить, что тут когда-то ничего из всего этого не было? – выразительным хозяйским жестом он описал перед собой широкое полукружье, охватыва машинный зал, плотину, другие сооружения.

– Конечно.

– Мы и сами сомневались: сможем ли поднять такую махину. Но, как говорится, лиха беда – начало, – и Суле Когуна продолжил прерванный рассказ…

Первый колышек на месте будущей ГЭС вбили в феврале 1964 года. Страна, лишь недавно ставшая независимой, приступила к строительству, какого не знала ранее. Из-за нехватки средств для осуществления грандиозного проекта нигерийцам пришлось обратиться к иностранным займам и кредитам. Словно угадав в строителях соперников, нещадно палило солнце. Мощные паводки в дождливый сезон не раз угрожали затопить котлован, где поднимался машинный зал. С силами природы как бы объединились силы социальные – в июле 1967 года в стране началась гражданская война.

Несмотря на тяжелое экономическое положение, разбушевавшуюся стихию, внутренний кризис, работы на Каинджи не прекращались ни днем, ни ночью. 15-тысячная армия нигерийских строителей возвела машинный зал, бетонную плотину, двухкамерный шлюз для проводки судов, отсыпала 14-километровую земляную дамбу. Из зоны будущего водохранилища в новые дома переселились жители более ста деревень, городов Буса и Елва. И наступил наконец день пуска – 22 декабря 1968 года. На притихшую стройку опустились сумерки. Не сотни, как это было в свое время на Марине, тысячи людей собрались на берегах Нигера, чтобы стать очевидцами волнующего, важнейшего для страны события.

Поворот рукоятки на пульте, вода укрощенной реки ударила в лопасти турбины. Машина начала стремительно набирать обороты. На приборе вздрогнула стрелка, показывая напряжение. Поворот-другой рукоятки, и над машинным залом, плотиной, шлюзами засверкали гирлянды электрических лампочек.

У Нигера появилось сверкающее сердце – Каинджи ГЭС. Ток по проводам пошел в Лагос, Ибадан, Кадуну, многие селения – для всей страны.

Мы спустились в светлый машинный зал, пошли вдоль прикрытых сферическими кожухами, монотонно гудящих электрогенераторов.

– Вот эти, – Суле Когуна указал на четыре крайние машины, – мощностью по восемьдесят тысяч киловатт каждая, работают со времени пуска станции. Потом подключили еще восемь агрегатов. Они уже посильнее первых На двадцать тысяч киловатт. И Каинджи достигла проектной мощности.

…Прежде чем покинуть гидроузел, я снова поднялся на бетонный торец. После машинного зала, пропахшего маслом и краской, дышалось легко и свободно. Невелика плотина Каинджи ГЭС, но отсюда хорошо видно, какую высоту набирает независимая Нигерия.

С приходом колонизаторов страна была ориентирована на первичную обработку сельскохозяйственной продукции и минерального сырья для экспорта. Английские колониальные власти делали все возможное, чтобы свести на нет местную промышленность. В результате пришли в упадок Кано, Сокото и другие старинные центры, известные ранее своими изделиями – тканями, кожей. Они не выдержали конкуренции товаров европейского машинного производства. В наследие молодому государству досталось хилое, иначе не назовешь, хозяйство, не имевшее практически крупных промышленных предприятий.

Теперь в Нигерии насчитывается свыше двух тысяч фабрик, заводов, рудников, нефтепромыслов. С каждым годом их становится все больше и больше. Усилия народа направляются при этом на создание предприятий общенационального значения.

Многие из фабрик, рудников, заводов питает электрическим током Каинджи ГЭС. А недавно у нее появились и помощники – крупные тепловые электростанции в Экет, Афаме, Варри и Сапеле.

В Нигерии нет таких супергигантов энергетики, как наши Братская, Красноярская, Саяно-Шушенская ГЭС… Но не следует забывать: мы начинали с электростанций на Волхове и Днепре, независимая Нигерия – с Каинджи. Ныне нигерийские специалисты намечают создание мощных гидроузлов на Нигере – у Джеббы и на его притоках, вынашивают идею строительства в одной из северных провинций, где мало водных источников, атомной электростанции. Все они со временем образуют единую энергетическую систему, ядром которой будет Каинджи ГЭС.

Символом Нигерии становятся яркие электрические огни в городах, деревнях, на предприятиях, стройках, зажженные Каинджи ГЭС. Ее строили в ту пору, когда страна делала первые робкие шаги по пути независимости. Теперь Нигерия окрепла, и Каинджи ее первый промышленный гигант породила у народа уверенность, что ему по плечу другие большие свершения.

Маяк в джунглях

Странный предмет у дороги я заприметил еще издали. Он притягивал к себе взгляд, как магнит притягивает железо. Будто вырос на обочине невиданный синий колокольчик и склонился к земле.

Машина шла на хорошей скорости, и не успел я оглянуться, как был около «цветка». Остановился. Удивлению моему не было предела. Колокольчик оказался девчушкой лет этак десяти-двенадцати. Она вытянула в стороны свои смуглые ручонки и кружилась на месте, от чего ее синее платьице разлеталось, словно сарафан. При всем этом девчонка удерживала на голове коричневый школьный ранец.

Всякое приходилось видеть на нигерийских дорогах: разбитые вдребезги легковушки и грузовики, завалившиеся на асфальт деревья, обезьян… Но вот девочку, одну-одинешеньку поодаль от жилых мест (минут десять назад я проехал чистый, опрятный городок Икене, и за ним по обе Стороны дороги тянулся хмурый лес) – такого еще не было.

«Танцовщица» тем не менее вела себя беззаботно и не проявляла никакой тревоги. И все же ее одиночество не могло не вызвать смутное беспокойство.

– Сударыня, вы случайно не заблудились? Может, куда подбросить? – спросил я участливо.

– Та… pa… pa… pa… та… та… – где-то в лесу, во всяком случае мне так показалось, раздались удары барабана.

Девочка не ответила, однако перестала кружиться.

– Скоро ты? Чего там копаешься? – сморщила она свой носик, повернувшись к лесу.

– Я мигом! – раздался в ответ слабый писк. Из придорожных кустов выбрался мальчуган. В левой руке у него был такой же ранец, что и у девочки, а в правой он держал темного жука, нервно водившего длинными усами.

– Во! Посмотри, что я поймал!

– Спасибо! Мы уж сами… – девочка повела худеньким плечиком, наконец-то ответив на мой вопрос.

– И все же, как вы сюда попали?

– А-а… просто. Живем здесь неподалеку в деревне, сейчас в илеве (школу) идем. Напрямик, по тропке через лес, нам сподручнее.

– Та… pa… pa… pa… та… та… – напомнил о себе барабан.

– Слышите? На урок нас приглашают.

Сельских школ в Нигерии немало. Как и везде, малышей на урок там созывают звонком. В здешней илеве, судя по всему, используют традиционное народное средство коммуникации – африканский барабан. Уже от одного этого повеяло заманчивой экзотикой.

– Как мне проехать в вашу илеве? – я и не подумывал сразу же после этой встречи сходить с ранее намеченного маршрута: ждали журналистские дела в другом месте. Заехать в илеве я твердо решил на обратном пути, потому и спросил о дороге заранее.

…Школу я представлял себе не иначе, как в виде приличных размеров здания в два-три этажа, пусть даже в один, но обязательно солидной. Увы! Вскоре в этом пришлось разувериться.

Справа и слева от дороги, за банановыми деревьями и кустарником были невысокие, с незастекленными окнами продолговатые строения, аккуратные домики с побеленными стенами. Если бы не щит с надписью «Школа „Мейфлауэр“» на обочине, который служил указателем и от которого я ранее свернул сюда с шоссе, могло показаться, что дорога завела меня в какую-то опустевшую ненадолго деревню. Чуть дальше проглядывал окруженный высокими деревьями двухэтажный дом. Около него я и остановил машину. Услышав шум мотора, из дома вышел хозяин. В нем не было ничего особенного: невысок ростом, худощав, с чисто выбритым лицом, в легком сером костюме. Глаза смотрели ласково и доверчиво.

Мне бы вашего директора!

– Он перед вами…

Мы познакомились. Конечно, имя и фамилию этого человека – Тай Соларин – я встречал в нигерийских газетах. Он размышлял о судьбах страны, молодого поколения, подчас довольно резко высказывал свое мнение о работе местных гражданских служб, обличал внешних и внутренних врагов независимой Африки… Мне думалось, что «Тай Соларин» – псевдоним какого-нибудь бойкого на перо столичного публициста.

Увидеть же Тая Соларина воочию поодаль от Лагоса, да еще в качестве директора школы – этого я, признаться, никак не ожидал. Как бы то ни было, между нами с первых минут установились теплые отношения и откровенность, что позволило говорить о чем угодно, как старым друзьям, которые давно не виделись и встретились после долгой разлуки.

Тай Соларин стал расспрашивать о новостях столичной жизни, посетовал на задержку свежих газет. Затем посмотрел на свои наручные часы и заспешил в дом, бросив на ходу, что скоро будет. Вернулся с небольшим тамтамом. Придерживая его левой рукой у пояса, начал ударять по тугой мембране барабана короткой деревянной палочкой.

– Pa… pa… pa… та… та… – понеслись знакомые звуки. «Деревня», выглядевшая до этого безлюдной и тихой, зазвенела детскими голосами. Около продолговатых строений, которые, как оказалось, были классными помещениями, забегали выскочившие на перемену мальчишки и девчонки.

Минут через пять тамтам властно позвал ребят на урок.

– Здорово у вас получается! – я кивнул на необычный «школьный звонок». – Впечатление такое, будто все время барабанщиком были.

– Да нет…

Не знал я тогда, что мои слова невольно разволновали Тая Соларина (он признался в этом в конце нашей встречи), заставили пройти по всему жизненному пути.

Тай Соларин рос в многодетной семье, каких немало в Нигерии, и его родителям приходилось нелегко добывать насущный хлеб. Но они не жаловались на свою судьбу. Была лишь у них заветная мечта: определить детей в школу, вывести их в люди, поскольку самим не довелось получить образование. Всех отправить в школу было не по карману. Выбор пал на Тая, как самого смышленого из братьев и сестер. Подметили родители и еще одну черту: он был заводилой во всех мальчишеских проказах, целый день мог пестовать сверстников – соседских малышей, которые не чаяли в нем души. «Быть тебе учителем!» – сказал отец Таю. Соларин-младший последовал этому совету. В 1941 году он уже заканчивал педагогическое училише. Приближался день выпуска, после чего Тай стал бы обладателем учительского свидетельства и получил бы право преподавать в младших классах начальной школы.

Но в школу суждено ему было войти не скоро. Полыхала вторая мировая война, которая самым непосредственным образом сказалась и на Нигерии. Войска метрополии на разных фронтах несли потери. Чтобы каким-то образом их восполнить, Лондон объявил набор жителей своих колониальных территорий в английскую армию.

Тай Соларин, один из немногих грамотных нигерийцев-призывников (учебу его бесцеремонно прервали), был направлен в летную школу. После ускоренной подготовки он стал вторым пилотом на «Ланкастере» – четырехмоторном английском бомбардировщике. Экипаж оказался в самой гуще сражений в Европе. Вылет следовал за вылетом. Однажды во время бомбежки гитлеровских объектов в самолет попал зенитный снаряд. «Ланкастер» подбросило, словно мячик. Соларин ударился головой о штурвал, потерял сознание. Очнулся от свиста и грохота, бросил беглый взгляд на командира. Тот бессильно обвис на штурвале. Соларин позвал борт-механика, вдвоем стащили командира с сиденья.

Было не до раздумий. Один из правых моторов дымил, прыгали на приборах стрелки. «Ланкастер», надрывно завывая и заваливаясь на крыло, стремительно, как подраненная птица, несся к земле.

Соларин потянул штурвал на себя, выровнял машину. И все же «Ланкастер» вел себя не так, как хотелось пилоту:

рыскал из стороны в сторону, клевал носом, терял скорость. С трудом удерживая самолет, Соларин решил садиться за линией фронта при первой возможности, Плюхнулись на лесной поляне. Вслед за пилотом из кабины выбрались уцелевшие борт-механик и радист, стали хлопать по плечу своего спасителя, сумевшего посадить на грунт тяжелую подбитую машину.

Соларин шагнул к опушке, устало присел, опершись спиной о дерево, стянул с головы взмокший шлем. Вокруг вновь защебетали притихшие, напуганные гулом моторов птицы, с безоблачного неба ярко светило июньское солнце, рядом с деревом, в траве, пилот разглядел незнакомый цветок. На тонком стебельке между двумя сердцевидными листочками улыбалась гроздь белых крохотных колокольчиков. Нижние малютки-звездочки уже распустились, а самые верхние еще спали.

Подошел радист. – Не ранен, случаем?

– Посмотри на эту прелесть! – Соларин протянул руку к цветку.

– Мейфлауэр[2]2
  Майник – долголетнее лесное растение, похожее на ландыш.


[Закрыть] это, – пояснил радист. – Удивительное растение. Не поверишь: вся полянка от одного корневища-ползуна. К тому же страсть, как живуч! Ни одна трава, даже мох, не может вытеснить его с облюбованного места. Да, вот что. Радировали с базы: подмогу нам выслали.

Через неделю «Ланкастер» поднялся в воздух.

Сколько еще было у Соларина таких опасных для жизни полетов… Когда война окончилась, Соларину предложили неплохую работу: механиком на одном из английских заводов. Но у бывшего пилота были другие планы. Он решил, чего бы ему ни стоило, поступить в университет. В министерстве колоний Соларину цинично сказали, что университетский диплом для него не обязателен. Категоричный отказ не остановил Тая. Единственный пальмовый плод в костре не затеряется. Пусть он и будет этим самым единственным члодом. Соларин не отступался, и ему в конце концов как участнику войны разрешили учиться в Манчестерском университете. Позже он перевелся в Лондонский университет.

Годы учебы пролетели быстрее, чем предполагал бывший летчик. Он просиживал за учебниками, в редкие свободные часы бывал в музеях, театрах. В 1951 году, после окончания университета, друзья предлагали Таю задержаться в Лондоне на месяц-другой, отдохнуть от напряженной учебы, вкусить прелести столичной жизни. «Среди дворцов и удовольствий нет все же родины милей», – напевал Соларин в таких случаях слова из оперы Клари «Миланская девушка». Получив диплом, он через несколько дней выехал в Нигерию.

^{Две подружки – «А я чего знаю!»}

…После туманного, промозглого Лондона в Лагосе в первое время казалось душно. В остальном Соларин не чувствовал различия. Если бы не пышная тропическая зелень, смуглая кожа соотечественников, могло показаться, что он и не уезжал с Британских островов. Все здесь, особенно в центре города, было на английский манер: богатые магазины, отели, банки, конторы страховых компаний, реклама Даже автомобилям, как на английских дорогах, предписывалось соблюдать левостороннее движение. Лагос казался огромной витриной – витриной западного образа жизни, тенью Великобритании.

Эта «тень» встречалась Соларину на каждом шагу, неотступно следовала за ним. Под видом альтруизма, под предлогом приобщения к современной цивилизации нигерийцам повсюду, где это было возможно, внушали: все, что не английское, – плохое, что лучше английского нет ничего на свете. Хочешь иметь вещь – покупай английскую, потому что с ней ничто не сравнимо. Одеваться лучше всего «а ля Бритиш». Говорить тоже надо по-английски, и чем лучше человек знает английский, тем быстрее он добьется признания в обществе. Нигерийкам и не следовало помышлять об агого, ауйойо, ипако эледе и других традиционных элегантных прическах (прически, состоящие из многих рядов косичек с проборами между ними. – Ю. Д.). Местные женщины должны походить на англичанок: распрямлять свои кудряшки или носить парики из прямых волос. К тому же заставляли стыдиться своей кожи – сочно-черной, считающейся у африканцев символом здоровья и жизнеспособности. Ну а цвет кожи изменить просто: на вездесущей рекламе, предлагающей какой-то крем, трижды появлялось лицо нигерийской женщины, каждый раз все светлее и светлее.

Прозрение наступило быстро, будто кто сдернул с его глаз радужную пелену. Жизнь на родине раскрывала перед ним все новые свои стороны. Он узнавал не только фасад Нигерии, но и ее изнанку.

Стоило хотя бы отойти чуть в сторону от роскошного центра Лагоса, и взору открывалась совсем иная картина: скопище невзрачных сооружений из обрезков досок, фанеры, ржавого железа, мало похожих на жилье. Рядом мастерские ремесленников, лавочки с неброским дешевым товаром, ребятишки с коростой на голове, очереди у колонок за питьевой водой…

Соларин все больше убеждался воочию, что сущность деяний иноземных хозяев в стране не в альтруизме и приобщении ее жителей к современной цивилизации, а в интересах наживы и жестоком угнетении.

В годы недавней войны Нигерия была одним из главных поставщиков Великобритании. Каучук, олово, колумбит, вольфрам, пальмовое масло, хлопок, земляной орех и многое другое вывозилось в Англию. Миновали тяжелые времена, и у нигерийцев появилась надежда: теперь они, дескать, смогут использовать свои товары для собственных нужд. Не тут-то было. Поток сырья и продовольствия в Англию нисколько не ослабел. Соотечественникам Соларина доставались лишь крохи с господского стола. Видимо, не без намека появилась в Африке притча о том, как лев «благородно» делился с кроликом обедом, полученным ими в дар от доброго духа джунглей. «Поделим обед по-братски! предложил лев кролику. – Ты откусишь кусок, я – кусок, снова – ты, за тобой – я. И так до конца».

Пожалуй, одним из самых порочных последствий английского господства была изоляция нигерийских народов друг от друга. Заморские правители разделили страну на три области. Причем, Северная область, где правили консервативные по натуре эмиры, противившиеся каким-либо малейшим преобразованиям, в несколько раз превосходила по территории две другие области, вместе взятые. Местные жители не смели и помышлять о переезде в другую провинцию, поскольку их посчитали бы там «чужаками». Каждая из областей была отделена от других перегородками, как ствол бамбука.

Нигерийцам насильственно навязывали чуждую культуру, лишили права писать, создавать литературу на родных языках, соблюдать свои обычаи и традиции. Верна, видимо, пословица: «Возьми человека за обе руки, и куда Денется его сила». Заморские правители крепко держали страну за обе руки.

Эту хватку Тай Соларин вскоре испытал на себе.

Он шел в школу, куда его определили, с радужными надеждами. Наконец-то сбылась мечта. Он учитель! Надежды обернулись глубоким разочарованием. Уже одно расписание уроков повергло его в уныние: «История Великобритании», «Литература Великобритании», «География Великобритании»… Детям следовало внушать мысль, что у Нигерии нет своего прошлого, своей культуры. История страны началась якобы с того времени, когда шотландский исследователь Мунго Парк добрался до порогов Каинджи на Нигере, а до этого все было погружено во мрак. Школьники знакомились с историей Европы, Англии, изучали войны Алой и Белой Розы, династий Тюдоров и Стюартов и не имели никакого представления о «культуре Нок», древних Ифе и Бенине.

Раньше, когда Соларин сам был школяром и его заставляли зубрить предметы, касающиеся истории и жизни метрополии, он по своей детской наивности принимал все за чистую монету. Теперь было иначе. Он понимал, что в Нигерии и не помышляют об истинном просвещении масс. Не приобщение нигерийцев к современным знаниям, а их духовное закабаление под видом «морального воспитания» _ вот что стало важнейшим принципом колониальной политики. Учебные программы школ всех ступеней включали преимущественно гуманитарные предметы. Система образования была приспособлена для нужд метрополии, а не для потребностей Нигерии. На просвещение выделялись ничтожные средства для подготовки из местного населения лишь «белых воротничков» – клерков и прочих мелких служащих, необходимых колониальным властям. Заморские правители предопределили судьбу не только отдельного нигерийца, но и судьбу всей страны.

Вольный, дерзкий в своих суждениях Тай Соларин пробовал на уроках рассказывать детям о Нигерии, ее истории, богатом культурном наследии. Но его тут же приструнивали. Он все чаще ощущал на себе прилипчивый взгляд и видел чужое любопытствующее не в меру ухо.

Университетский диплом, как волшебная палочка-выручалочка, позволял жить безбедно. Можно было бы застегнуть душу на все пуговицы, ничего не замечать, ничем не волноваться, не испытывать никаких тревог и забот.

Поступок рождается не только разумом, но и сердцем. Сейчас Тай Соларин не может сказать, когда ему впервые пришла мысль создать «свою» школу, наверное, после очередной нахлобучки за рассказ о Нигерии. Она давала бы ученикам современные знания, приобщала к культуре, а главное – развивала бы у детей тягу к самостоятельному труду, готовила к жизни, к продолжению своего образования. Это был стихийный порыв, но он со временем обрел высокую социальную значимость.

Соларин понимал, что колониальные власти не позволят ему и заикнуться о такой школе. Надо все создавать самому, а для разбега нужны были деньги. Вскоре новый педагог прослыл в школе, где он работал и где учились будущие «белые воротнички», скрягой. И мало кто из учителей догадывался, что их коллега трясется над каждым шиллингом, ограничивает себя во всем не ради скопидомства. В свободные от уроков дни он выезжал в окрестности Лагоса, искал место для «своей» школы. Так продолжалось четыре года. А потом Соларина не стало в Лагосе. Людской телеграф работает в деревне, как и в городе, безотказно. В окрестностях Икене прошел слух: в джунглях объявился чудик… Робкий стук в дверь (к этому времени мы перебрались в полукруглую гостиную) прервал нашу беседу.

– Не иначе очередной проситель. Заходите! Дверь не заперта! – Соларин привстал со своего потертого шезлонга.

На пороге, подталкивая перед собой мальчишку, появился озабоченный средних лет человек. Ни слова не говоря, оба поклонились, затем пали к ногам директора.

– Это что еще придумали! – его голос зазвенел от возмущения.

Мужчина и мальчишка поднялись с пола.

– Что у вас? – Соларин заходил по комнате.

– Да вот… сына привел, хотел бы к вам в школу.

– Сами-то откуда?

– Из Аго мы.

– Далековато.

– Ваша школа, хоть и в джунглях, а свет от нее, как от маяка, далеко виден, оживился мужчина.

Тоже мне… А что, разве своей школы в Аго нет?

Есть, но мой сын ни в какую не хочет там учиться. У вас, как говорят, учение с практикой связано. Пока будет в «Мейфлауэр», глядишь, профессию какую-то получит. После школы работать сможет. Все семье подмога.

Так-то оно так, вздохнул Соларин. – Мест вот только в «Мейфлауэр» нет.

Вот уж не поверю! У вас почти тыща учеников. Одним меньше, одним больше, – упрашивал человек.

– Ладно, так и быть, – директор поднял руки, сдаюсь, мол. Отец и сын ушли.

– Вот бы раньше так, – Соларин снова уселся в шезлонг, – когда селяне сомневались: отдавать своих детей в «Мейфлауэр» или нет…

Нелегко было начинать на новом месте. С трудом верилось, что на этом участке земли в джунглях, купленном на собственные деньги, можно построить школу. Но ведь за тем и перебрался. С темна до темна Тай Соларин, как заправский лесоруб, валил деревья, корчевал пни. Помогала Шейла – жена, друг и единомышленник во всех начинаниях и делах. Тоненькая, она после переезда в джунгли стала еще тоньше. Спали здесь же, в лесу, на подвешенном между двумя деревьями гамаке. Первое время гудели с непривычки руки и ноги.

^{«В лесу раздавался топор дровосека»}

Однажды на участок ввалилась толпа крутоплечих селян. Они поковыряли палками землю, потом подступили с расспросами: что собирается выращивать хозяин на своей плантации, не даст ли на развод семян.

– Семян пока нет, но скоро будут, – улыбнулся Соларин.

– А с урожая?

– Урожай долго придется ждать: лет восемь-десять.

Что же это за растение такое? Не иначе – заморское.

– Нет, местное.

– Школа здесь будет – «Мейфлауэр», – вступила в разговор Шейла, укоризненно взглянув на мужа, решившего разыграть крестьян.

– Больно уж мудреное название, – буркнул кто-то.

– Цветок есть такой… Соларин поведал селянам о майнике, увиденном им впервые во время войны на лесной поляне.

Ты хочешь сказать, что и школа твоя будет, как и мейфлауэр, живучей и крепкой?

– Хотелось бы!

– Неужели здесь дети будут учиться? Если это сделаешь, мы тебе памятник отгрохаем.

– Зачем он мне. Вы бы лучше помогли!

– Это можно! – заулыбались крестьяне.

Через несколько месяцев в джунглях выросла школа (Соларин нанял на стороне плотников). Пусть пока маленькая – на три класса, где были установлены новенькие, пахнущие свежей краской парты (тоже пришлось раскошелиться). Радоваться бы, глядя на все это. Но чем меньше дней оставалось до первого урока, тем неспокойнее чувствовал себя учитель. Казалось, все взвесил, предусмотрел, а как детей в школу созывать – не подумал. Ходить по ижинам – это сколько ж надо времени. Выручил Укома Олу – один из первых помощников в асчистке участка под школу: принес небольшой тамтам – ронзительный каннанго. – Это то, что тебе нужно! – сказал Укома Олу. – Ударишь в каннанго, все услышат и тут же соберутся. А стучать на барабане я тебя быстро научу.