Текст книги "Страна «гирин герен»"

Автор книги: Юрий Долетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Город рос не по дням, а по часам. К середине XII века он уже был настолько известен, что арабский географ и путешественник Идриси, живший в то время, отметил его на своей знаменитой карте, сделанной в виде серебряного плоскошария, где был изображен «весь мир» – от Индии до Исландии, от Нубии до Финляндии. В XV веке при царе Мухаммаду Рамфе для защиты от врагов Кано опоясала двадцатикилометровая стена с тринадцатью воротами, зорко охранявшимися днем и ночью. Иноземец мог войти в город, лишь уплатив главному стражнику сто ракушек каури, заменявших тогда деньги.

Со временем Кано стало тесно в каменном мешке, и он выбрался за ограду в саванну.

Между старым и новым городом, который вырос за последние десятилетия и который насчитывает уже около миллиона жителей, – около километра. Но их разделяют еще и века.

Я спустился со стены и пошел к тому месту, что сделало неприметное поселение знаменитым Кано, способствовало его росту и расцвету, – рынку Курми.

Ступив в старый город, я шагнул, словно перенесенный фантастической «машиной времени», в прошлое.

Большая площадь неподалеку от Кофар мата, а ее предстояло пересечь прежде всего, была в круглых карофи – красильных ямах, наполненных темной жидкостью. Вырытые хаотично, где попало, они стояли поперек пути, никак не давали идти прямо. Около ям сидели полуобнаженные хаусанцы. Это были знаменитые красильщики, наследники тех ремесленников, которые снискали в свое время Кано репутацию «царя индиго». Одни красильщики, не торопясь, опускали в ямы куски сухой белой ткани, сотканной вручную из хлопкового волокна, и бамбуковыми палками размешивали раствор. Другие такими же плавными движениями, не напрягая рук, вытаскивали из своих ям окрашенную материю. Рядом лежали плетенные из прутьев колпаки-корзины; на ночь ими накрывают красильные ямы, чтобы туда не попадали мусор и песок, а днем на них сушат ткани.

^{«Красильный цех» в Кано}

На краю «красильного цеха» удалось познакомиться с одним из ремесленников, худым старцем в легком без рукавов халате, забрызганном синей краской.

– Глубокая? – спросил я, кивнув на карофи. Фарба Букар привстал, вытянул над головой руку.

– Метра три! Такой дед ее выкопал, такой мне от отца Досталась. Тут все они по наследию…

Сооружение карофи требует определенного мастерства и сноровки. Ее стараются сделать круглой, достаточно глубокой. Стены, чтобы раствор не просачивался в грунт, обмазывают мешаниной из золы, коровьего навоза, листьев и конского волоса. Ткань обычно выдерживается в карофи дней семь. После крашения ремесленники ведрами вычерпывают раствор, осматривают яму, заделывают трещины, если они появились.

В Нигерии немало текстильных фабрик, и все же столь мощных конкурентов красильщики не опасаются. Ткань их бедна по расцветке и рисунку – обычно она черная или синяя. Но имеет свойства, какие не могут придать материи современные текстильные производства, использующие химические красители. До полного обветшания она не выгорает на солнце, не линяет при стирке и от тропических ливней. Ткань в Кано охотно покупают боророджи, обитатели пустыни – туареги, люди со скромным достатком.

Краску ремесленники извлекают из известных только им индигоносных растений и строго хранят секреты ее приготовления, передаваемые от поколения к поколению.

– Мы еще за себя постоим! – сказал Фарба Букар, приступая к работе…

Вблизи старый Кано не был таким тихим и сонным, каким казался со стены. На пути встречались группами и в одиночку его жители, закутанные с головы до пят в длинные одежды. По улочкам медленно двигались одноосные повозки с поклажей, и погонщики зычно покрикивали на осликов и верблюдов. Босоногие мальчишки играли в футбол, не обращая никакого внимания на прохожих и не думая о том, что могут угодить под колеса повозок или под копыта верблюдов. Кое-где в соро урчали кондиционеры, гремели радиоприемники, магнитофоны. Новое соседствовало тут со старым.

^{Старый Кано}

Некоторые улочки были настолько узки, что приходилось прижиматься к стене, когда навстречу попадались три идущих рядом горожанина. Эти улочки-туннели и вывели меня к рынку. Он расположился почти в центре старого Кано и отхватил у него, если верить путеводителю, более пятидесяти гектаров. На хауса курми означает «чащоба», «заросли». Неизвестный человек, первым назвавший так рынок, тонко подметил его сходство по размеру и плотности с лесными дебрями.

Как и на опушке, где редки еще деревья и где едва пробивается молодая поросль, здесь вначале можно свободно, не боясь затеряться, лавировать меж одиночных лавок, соломенных циновок, на которых разложены початки маиса, кучки орехов кола, арахиса, жгучего красного перца, разная снедь. От «опушки», будто просеки, в разные стороны протянулись, образуя сплошные ряды, лавки с сувенирами – масками из красного и черного дерева, калебасами, луками и стрелами, дротиками, гарпунами, чучелами зверюшек и птиц, кожаными амулетами, пятнистыми шкурами питонов, леопардов, диких кошек.

^{В «салоне красоты»}

За сувенирными рядами, привлекательными более всего для иностранных туристов, потянулись улочки портных. Накручивая ручки швейных машинок, выставленных у входа в мастерские, эти мастера индпошива, которым люди, как сказал поэт, «обязаны половиной всех красот», могут в считанные минуты облачить человека, стоит ему пожелать, в новую одежду. Расшить цветными шелковыми нитками его халат, рубашку или тюрбан, а то и просто наложить латку на поношенный костюм.

Позади портновских рядов было уже не так вольготно. Тут приходилось ступать с оглядкой на каждом шагу. Рыночные проходы сузились, «магазины» из ржавого железа бок о бок соседствовали со строениями из стеблей сорго, маиса, навесами, крытыми тростником или пальмовыми листьями. Проходы пересекались, заводили в тупик, образовав гигантский лабиринт, где не мудрено и заблудиться. И всюду были сделанные на скорую руку примитивные лавчонки. В этих лавках, не имеющих никаких удобств, их владельцы принимают покупателей, здесь и живут – проводят дни, недели, всю жизнь…

Бедный интерьер таких «магазинов» никак не вязался с обилием и разнообразием товаров, выставленных в них. В лавках, попадавшихся на пути, распевали на разные голоса транзисторы и магнитофоны последних моделей, неслышно перескакивали цифры на электронных часах, радугой отливали вазы и фужеры, поблескивали никелем велосипеды, швейные машинки. Что ни «магазин» – новые товары. Как портьеры, свешивались ткани неимоверной расцветки, плотной стопкой лежали одеяла, просились в руки эмалированные кастрюли и миски. В некоторых лавках были лишь изделия местных ремесленников – седла, попоны, уздечки, кожаные сумки, циновки, огромные блюла и подносы, покрытые затейливым орнаментом. У рядов с жареной и сушеной рыбой, орехами кола, помидорами, перцем, бананами и ананасами устоялся вызывающий слюну сладковато-терпкий запах.

Это был огромнейший под открытым небом универсальный магазин, и здесь можно купить любую вещь – от швейной иголки до телевизора или мотоцикла.

За последние годы в новом Кано появился свой рынок с добротными магазинами, где и просторней, и лучше сервис. Но по-прежнему, как и ранее, бурлит Курми, притягивает к себе людей. Одновременно тут, утверждает путеводитель, собирается до пятидесяти тысяч покупателей. Этому нельзя не верить.

Рынки и базары приводят людей в восторг, в возбуждение. Поддавшись общему настроению, посетители Курми суетились, торговались до хрипоты, перехватывали друг у друга вещицу, не стоящую и гроша. В некоторых кварталах людская толчея подхватывала и несла меня, как быстрый речной поток, бросала из стороны в сторону. Эстрадная музыка, грохот тамтамов, зазывные возгласы торговцев, шумный говор покупателей, в котором, наверное, слились все языки Европы, Африки и Азии, рождали неимоверный рыночный шум.

Пока я не подходил к лавкам и не присматривался к товарам, на меня не обращали внимания. Стоило задержаться у одного из «магазинов», как я оказался в окружении рыночных постояльцев. Мне стали навязывать разные безделушки, «патентованное средство от любых болезней» – истолченную в порошок кожу крокодила, а бородач – настойчиво предлагать составленный за умеренную плату гороскоп… В другой раз я, наверное, застрял бы тут надолго и обошел все рыночные закоулки. Но сейчас мне нужно было другое.

После недолгих расспросов и поисков я выбрался к западной окраине Курми. Рыночный гомон сюда едва доходил, казался размеренным, монотонным. На автомобильной стоянке притихли грузовики, автофургоны, легковые автомашины. Рядом с этим колесным транспортом на вытоптанной, без единой травинки площадке расположились погонщики со своими поджарыми дромадерами – одногорбыми верблюдами. Около них лежали набитые товаром кожаные мешки. Погонщики – молодые и седовласые хаусанцы в синих и белых халатах – не торопились нести свою поклажу на рынок, кого-то поджидали. Люди они оказались приветливые, словоохотливые.

Как у ремесленников – мастеров по выделке кож и тканей – профессия у них наследственная. Сидя по-турецки на земле, они с сожалением говорили о том, что надобность в погонщиках и верблюжьем транспорте отпадает и что им уже не оказывают того почета и уважения, какими пользовались их деды…

Хотя Кано и не было написано на роду стать торговым центром, он им все же стал. Кузнецы, оружейники, ткачи, красильщики тканей, портные, осевшие в самом городе и его ближайших окрестностях, образовали мощный клан ремесленников, отточивших за многие поколения свое мастерство до совершенства. Артистически сработанные ими вещи превосходили изделия ремесленников других нигерийских городов, а Курми, куда их свозили на распродажу, превратился в притягательный центр и для обычных покупателей, и для оптовых торговцев. Словом, стал осью, вокруг которой закручивалась деловая жизнь Кано и прилегающих селений.

Со временем на рынке появился избыток товаров, и местные предприимчивые купцы начали торить дороги в другие края и земли. От пилигримов и арабских путешественников до хаусанцев доходили вести о богатых городах Средиземноморья. Тогда не знали морского пути в обход западного побережья Африки. Единственная дорога в средиземноморские города лежала прежде через Сахару. Первый караван из Кано пробился туда через пески в начале XIII века. Некоторое время торговля с арабскими государствами велась ни шатко ни валко. Но уже в конце XV столетия правивший в то время король Мухаммаду Рамфа, осознав важность для хаусанцев общения с другими народами, наладил регулярные торговые контакты со средиземноморскими городами.

Испытанным, проверенным транспортным средством считались тогда верблюды. Только дромадерам, неприхотливым, выносливым животным по силам были изнурительные переходы через раскаленную пустыню.

Мои собеседники набрали палочек, камешков, построили на земле карту.

– Вот это Кано, – указал на кругляш один из погонщиков. – Севернее – Агадес, влево от него и выше – Инсалах. От этого города прямой путь в марокканские оазисы Дра и Тафилалет. От Агадеса, если пойти вправо, тропа ведет в Чат, далее – в Мурзук, потом в Триполи.

Погонщики не бравировали. Караванные тропы через Сахару, судя по их рассказам, им так же хорошо знакомы, как москвичам – Арбат, а ленинградцам – Невский проспект.

Когда-то Сахару сравнивали с океаном, «берегами» которого были страны Магриба на севере и Сахеля на юге, а торговые города – «портами». В VIII-XVI веках по своему значению и протяженности транссахарский торговый путь конкурировал с «шелковым трактом» через Европу и Азию, а несколько позже и с трансатлантической торговой артерией, соединившей Европу и Америку.

Долго, очень долго – шесть-семь месяцев – шли караваны по Сахаре. Нестерпимый зной, постоянная жажда, пыльные ураганы, отсутствие каких-либо ориентиров делали каждое путешествие неимоверно тяжелым и опасным. Караван вел, как правило, самый опытный из погонщиков. От него во многом зависело, дойдут ли купцы со своим товаром до цели или погибнут в пути. Он должен был находить тропу по солнцу и звездам, определять характер песчаных дюн, где каждый неосторожный шаг мог привести к гибели человека или навьюченных верблюдов: зыбучие пески засасывают, как топкое болото.

С трудом добирались хаусанские купцы до Тафилалета или Дра, где их перехватывали местные перекупщики. Обессиленные, изнуренные долгим «плаванием» хаусанцы особо не торговались, хотя и знали, что свой товар, прежде всего изделия из сафьяна, они могли бы продать с большей выгодой в Фесе или Маракеше. Перекупщикам это было на руку. Из Тафилалета и Дра они везли нигерийский сафьян к морю – в портовые города, оттуда он расходился по всему свету, но уже под другим названием – «марокэн»…

– Сейчас дошли бы до Марокко? – спросил я.

– Сходили бы, чего тут особенного! – твердо ответил пожилой хаусанец. – Да не стоит. Конкурентов у нас много…

К погонщикам подъехал крытый грузовик. Они разом прервали разговор, засуетились, развязывая мешки.

Из кабины выбрался холеный хаусанец, расправил добротный серый костюм. Закурил, щелкнув золотой зажигалкой. Это был местный бизнесмен.

Погонщики стали наперебой предлагать привезенные ими от маджеми изделия из «марокканской кожи». Купля-продажа закончилась быстро. Пока два проворных помощника бизнесмена укладывали товар в грузовик, я разговорился с ним.

У Алекана Шира дело поставлено на широкую ногу. Во многих крупных городах Западной Африки у него есть компаньоны, которым он поставляет из Кано «мэрокоу» на рейсовых самолетах. Накладно? Нисколько! Товар из «мэрокоу» в рекламе не нуждается, его с руками рвут, платят большие деньги…

Вернувшись в Лагос, я встретился с Реми Илори.

– Ты вроде собирался спорить, – сказал он, прищурившись.

Я молча показал Реми Илори сувенир – кусок «мэрокоу», тот, что дал мне в Сокото маджеми Умару Суле.

Сверкающее сердце «Гирин герен»

С наступлением темноты вдоль Марины – набережной улицы Лагоса зажигаются прямоугольные фонари, на серых глыбах небоскребов вспыхивают разноцветные огни неоновой рекламы. Ритм жизни города в это время меняется. Люди уже не спешат по-дневному, а прогуливаются, рассматривая ярко освещенные витрины магазинов, или любуются гаванью, откуда налетает свежий бриз.

Было время, когда Марина, как и вся нигерийская столица, не знала электричества и с заходом солнца погружалась в темноту, становилась безлюдной. Однажды по Лагосу растеклась новость: в трехэтажном белокаменном доме на Марине, где жил английский генерал-губернатор, вспыхнет невиданный свет. Нигерийцы, до этого обходившие стороной резиденцию колониального правителя, не выдержали, снедаемые любопытством, поддались искушению. Перед домом и в ближайших переулках кокосу негде было упасть.

В назначенный сумеречный час в здании неподалеку от резиденции, словно тамтам, застучал движок. И диво! Тьма раздвинулась: в доме и над зеленым, подстриженным под бобрик газоном зажглись стеклянные пузыри – электрические лампочки.

По случаю столь важного события правитель произнес спич. Смысл выспренней речи сводился к тому, что 1896 год, когда в Нигерии появилось электричество, навсегда войдет в ее историю: новый свет принесет нигерийцам «благоденствие и процветание».

Затем лагосцам разрешили осмотреть электростанцию. В кирпичном здании пыхтела немыслимого вида машина Она уперлась массивными, как у слона, чугунными ногами в кафельный пол, скрывающий фундамент, и была оплетена желтыми латунными трубками. Пояснения давал белобрысый англичанин-механик. Электрический ток образуется вот в этом бочонке – генераторе. Его крутит работающий на мазуте двигатель внутреннего сгорания мощностью в сто лошадиных сил.

Показ был недолгим. Генерал-губернатор, желая отметить «историческое событие», устраивал прием, и чернь попросили удалиться.

У колониальных властей имелось предостаточно времени, чтобы подкрепить свое обещание о «благоденствии и процветании» нигерийцев делами. Но этого не последовало. Электростанция подавала ток лишь в резиденцию английского правителя и в дома колониальных чиновников, а трудовая Нигерия еще немало лет прозябала при свечах и коптилках на пальмовом масле.

Об этой электростанции, которую можно увидеть теперь только на фотографиях (со временем она была списана по старости), я вспомнил на плотине Каинджи ГЭС, остановившей вольный бег Нигера в среднем течении. На торце гуляет ветер, парусит одежду. По одну сторону бетонный откос круто, как горное ущелье, уходит вниз к отделанному светлой керамикой зданию электростанции. По другую – метрах в двухстах от него, у левого края плотины, если стать лицом по течению реки, – из-под четырех ворот-створов с ревом вырываются потоки воды. Название «Каинджи» электростанция получила от скалистого острова. Северная его часть ушла под воду, на южной врос машинный зал. В гиды мне определили Суле Когуна, подвижного худощавого инженера-электрика средних лет. Он выпускник одного из национальных университетов. Работает тут вместе с другими 120 нигерийскими инженерами и техниками, прошедшими курсы электриков, уже несколько лет. Суле Когуна стоит на «замерах»: под его присмотром пульты с десятками различных приборов, помогающих следить за работой гидроузла. Мой гид рассказывал о Каинджи, и я мысленно сопоставлял два сооружения – то, что было когда-то на Марине, и это, действующее на реке Нигер. Лагосская электростанция явно уступала Каинджи ГЭС. Не только потому, что она была карликовой, а эта – гигант по сравнению с ней. Разница по существу в другом – предназначении…

На площадку перед машинным залом вышел кто-то из операторов, стал призывно махать. Суле Когуна оставил меня на время одного.

По другую сторону на плотину лениво накатывался укрощенный Нигер. Вдали, за черными точками – лодками рыбаков, синяя гладь неуловимо для глаза переходила в небесную лазурь: водохранилище разлилось километров на двадцать в ширину и более ста – в длину.

Я перебирал факты, вычитанные в разное время из книг. На Нигере каждое место напоминает о каком-либо событии…

^{До берега еще далеко (на озере Чад)}

В полусотне километров от электростанции воды искусственного моря навсегда поглотили небольшой город Буса. Легенда толкует, что несколько столетий назад к правому берегу Нигера после долгих скитаний вышел пилигрим Уору. Там он произнес слово мабуса, что на диалекте его племени означало: «Я устал и нуждаюсь в отдыхе». Уору построил жилище, а со временем там возник городок, названный для краткости Буса.

О Бусе, наверное, никто бы не упоминал. Но городку суждено было обрести историческую известность: он стал местом, где сошлись пути-дороги людей, стремившихся разгадать тайну Нигера.

Это сейчас известно, что река, называемая у истока Джолибой, берет начало на склонах Леоно-Либерийской возвышенности. Оттуда она течет на северо-восток, от Тимбукту делает поворот на восток и затем скатывается в юго-восточном направлении. На географической карте Африки Нигер очертаниями напоминает гору. Сравнение с горой не случайно. Проследить весь его путь было так же сложно и трудно, как покорить какой-либо заоблачный пик.

Одна из великих рек Африки оставалась «белым пятном» на ее картах вплоть до начала XIX века. Ранее от негоциантов и некоторых европейских путешественников доходили сведения, что южнее Сахары есть большая река. В конце XV века от португальских купцов стало известно об устье какой-то реки, которое они обследовали. Позднее разыскали исток. Но никто не мог предположить, что два отстоящих на многие тысячи километров друг от друга места – начало и конец Нигера, ни, тем более, – соединить их в единую водную систему.

Отдельные смельчаки пробовали достичь таинственной реки от западного побережья Африки, а также из Египта. Попытки ни к чему не привели, а некоторые из них, как тогда говорили, «пали жертвами климата».

Дождь, по народным приметам, – к удаче. В такой день, 20 июля 1785 года с купеческого судна «Индевэр», в устье реки Гамбия высадился на берег высокий человек – 24-летний шотландский врач Мунго Парк. Он уже наведывался на Суматру, где получил представление о пребывании в тропиках. На сей раз Мунго Парк вынашивал честолюбивый замысел: хотел разгадать тайну Нигера. Пять месяцев он безвылазно жил на одной из английских факторий, изучая язык племени мандинго. Затем с африканцем, который согласился быть проводником, направился от устья Гамбии в глубь континента в северо-восточном направлении.

После тяжелых скитаний шотландец вышел у города Сегу к плесу мощной реки. Дословно я его запись в дневнике не помню, но она выглядит примерно так: «К моей безграничной радости я увидел наконец главную цель своего дерзания – долго искомый Нигер, который, будучи таким же широким, как Темза у Вестминстера, спокойно нес воды на восток». Мунго Парк определил лишь направление Нигера у Сегу. Добраться до устья он не осмелился: валила с ног лихорадка, отнимая последние силы, от одежды остались одни лохмотья…

Второе путешествие Мунго Парка на Нигер через десять лет совсем не походило на первое. Экспедиция имела все необходимое: английские власти, осознав важность исследования реки и глубинных районов континента для экономических интересов своей страны, взяли на себя ее финансирование. Мунго Парка к тому же охраняли 35 солдат-европейцев. С большими трудностями отряд достиг Бамако. Там путешественники построили небольшую шхуну «Джолиба» и на ней двинулись по течению Нигера.

Плавание сопровождал аккомпанемент тамтамов. Не прошла шхуна и нескольких миль, как забухали эти сигнальные барабаны. Казалось, стучат не они, а бьются, пульсируют на берегу в унисон сердца всех африканцев. От селения к селению тамтамы сообщали тревожную весть: по реке Плывет «бешеный белый».

Мунго Парк не стремился заводить дружбу с жителями приречья. Не думал он и обменивать какие-либо свои товары на местные продукты питания, а забирал их силой. При малейшем недовольстве африканцев солдаты начинали стрелять в них из ружей, демонстрируя силу европейского «цивилизованного человека».

Жестокими поступками Мунго Парк предопределил свою судьбу. Чем ниже по течению сплавлялось судно, тем сильней от стычек с африканцами, которые стали мстить за смерть соплеменников, редел его экипаж. От Бамако, преодолев более двух тысяч километров, «Джолиба» вышла к Бусе. Мунго Парк подробно описал этот участок реки и наказал одному из матросов шхуны несколькими днями раньше доставить дневники и письма в Лондон. Река, отличавшаяся необузданным нравом у Бусы, где было немало порогов, кипела, подводные скалы рвали потоки воды, закручивали в буруны.

«Джолибу» заметили, на берегу всполошились люди. Кричали, что впереди опасность – пороги, что через них не пройти, единственный путь – обход по суше. К тому времени на судне осталось шесть человек – Мунго Парк и пять солдат. Путешественники, не питавшие добрых чувств к африканцам, видимо, ждали такого же враждебного отношения к себе с их стороны и приняли крики и жесты встревоженных людей за угрозы. Бравируя, они направили «Джолибу» к порогам. Судно ударилось о подводную скалу, повалилось на бок, стало разламываться на куски. В кипящих бурунах мелькнула чья-то голова, взметнулась рука. Больше кого-либо из малочисленной экспедиции не видели… Году в 1815 на берегах Нигера опять застучали тамтамы, сообщая о новом чужестранце. Для него это была всего лишь россыпь непонятных отрывистых звуков. Между тем барабаны «говорили», что за человек пришел на нигерийскую землю, какое впечатление он произвел и как его встречать. Что ж, впечатление складывалось явно в пользу чужестранца.

Его путь в Нигерию начался в средиземноморском городе Тараблисе (Триполи). Чужестранец почти напрямую пересек «сахру» – великую африканскую пустыню Сахара, достиг Кацины (город на севере Нигерии). Уже то, что он преодолел огромное пространство через раскаленные пески, не могло не вызвать у местных жителей восхищения его смелостью и мужеством. Путешественник пробыл в стране месяца три. За это время, передвигаясь где пешком, где на верблюде, он посетил многие северные провинции, входившие тогда в султанат Сокото, заглянул даже на крупнейший левый приток Нигера – Бенуэ. И везде его принимали как друга. Он не чуждался входить в дом бедняка, был общителен, приветлив.

Этим чужестранцем, известным под именем Варги, был торговый человек из Кизляра – города, входившего в те времена в состав Астраханской губернии. Варги не стремился добыть лавры первооткрывателя и отправился в Африку на свой страх и риск. Купец средней руки, он, естественно, хотел узнать обычаи народов, ремесла, посмотреть их изделия. Без этого грешно думать о взаимном наваре в торговле.

Нигерия – не единственная страна на пути его пятилетнего странствования по Африке. Где-то севернее Бусы Варги переправился через Нигер и вышел на землю нынешней Республики Буркина Фасо. Потом добирался по Мали до города Тимбукту – одного из известнейших тогда в Африке торговых центров. Из Тимбукту Варги направился прямо на юг и попал наконец в государство Ашанти (сейчас Республика Гана). Там, в городе Кейп Кост, его опросил английский консульский чиновник. Варги и его неразлучный проводник-хаусанец за время долгих скитаний научились словесно понимать друг друга. Это в какой-то мере помогло при опросе, поскольку в Кейп Косте нашелся человек, знавший хауса и английский. Рассказ Варги в качестве сенсации преподнесла своим читателям местная «Королевская газета Золотого Берега», потом его перепечатали другие издания в Европе.

Варги оказался весьма наблюдательным. Его сообщения о тех местах, где он побывал, подтвердили позднее Барт, Кайе и другие исследователи Африки. На достоверность рассказа кизлярского купца ссылался Гордон Лэнг, соотечественник Мунго Парка, тоже хотевший разгадать тайну Нигера и погибший затем неподалеку от Тимбукту. Прежде чем отправиться в путешествие, он изучил все доступные ему документы и, конечно, запись опроса Варги. В своих письмах из Африки шотландец, в частности, отмечал, что Варги довольно точно определил направление стока Нигера. Интерес к «таинственной реке» не ослабевал. В 1825 году от Бадагри (город на западном побережье Нигерии) в Бусу пришел еще один шотландский любитель приключений, Хью Клаппертон. Он узнал там о гибели Мунго Парка и хотел дальше проследить путь Нигера, но вскоре умер от дизентерии. Его молодой слуга Ричард Лендер, испытав немало лишений, вернулся в Бадагри, а оттуда на попутном судне – в Англию. Через пять лет с младшим братом Джоном он тем же маршрутом Клаппертона достиг Бусы, затем, уговорив нескольких местных жителей, добрался с ними на большой лодке до устья реки.

После того как были развеяны последние сомнения географов о Нигере, туда зачастили другие путешественники. Одним из них был Уильям Бейки. Ему дали пароход «Дэй-спринг», специально построенный в Англии для плавания по Нигеру и имевший на форштевне резное изображение голубя с оливковой ветвью в клюве (чем не ханжество!). При осадке примерно 1,7 метра и водоизмещении 77 тонн судно могло преодолевать мелководные участки реки.

На этом пароходике-недомерке Уильям Бейки отправился в экспедицию от устья вверх по Нигеру. У Джеббы (город километрах в ста от Каинджи ГЭС ниже по течению) «Дэй-спринг» стал огибать крутобокий остров. Неожиданно скорость упала. Пароходик напрягся, астматически запыхтел, прополз с десяток метров и… ни с места, будто уперся в невидимую стену. Потом его потащило к острову. Там выступы подводной скалы вспороли днище, и пароходик пошел ко дну. О неудачном вояже суденышка напоминают его обломки, извлеченные позднее из реки и выставленные напоказ около железнодорожной платформы в Джеббе. Путешественников спасли рыбаки, которые поведали, что остров посреди реки является обителью Кетсы – богини Нигера. Кетса терпеть не может пурпурный цвет – в одежду таких тонов был одет Уильям Бейки – и поэтому сурово наказала ослушника. Путешественник не поверил рыбакам. Он уговорил приятеля, Джона Гловера, и на другом однотипном пароходике «Санбим» было решено проскочить мимо опасного острова. Бейки и Гловер намеренно вырядились в кумачовые костюмы. И что ж? «Санбим» затонул там, где и «Дэйспринг».

Догадка о причинах гибели пароходиков осенила лишенных предрассудков Бейки и Гловера позднее: суденышкам было не по зубам течение реки, сжатой у Джеббы берегами и островом.

Немалые жертвы были принесены Нигеру за разгадку тайны. Но еще больше пострадали от этого открытия нигерийский и другие африканские народы. Река оставалась единственным в то время путем, ведущим в глубинные районы континента. Полные отваги британские путешественники, умиравшие от тропических миазмов, не подозревали, что прокладывают дорогу в Африку колонизаторам – для насилия, наживы, опустошения земли и попрания элементарной человечности.

В дневниках и письмах исследователи «таинственной реки» писали о необузданной роскошной природе, щедрой земле, приносящей почти без всякого труда несколько урожаев в год, о хлопке, черном дереве, пальмовом масле, слоновой кости, о выходах к поверхности земли месторождений медной и оловянной руды… Эти вести очевидцев, которым нельзя было не верить, воспламеняли воображение, разжигали страсти у государственных правителей, фабрикантов, коммерсантов и просто любителей легкой наживы.

Нигерия всерьез овладела умами англичан. Как тут не вспомнить миссис Джеллиби из романа Ч. Диккенса «Холодный дом»? «Теперь все мое время занято африканским проектом… Мы надеемся, что уже через год от полутораста до двухсот здоровых семейств будут у нас заняты выращиванием кофе и обучением туземцев в Бариобула-Гха на левом берегу Нигера», – восклицала перед гостями сия особа с необычайно сильным характером, всецело посвятившая себя общественной деятельности.

Совсем иные планы были у не вымышленных людей.

Процветавшая ранее торговля рабами, за счет которой Англия, потеснив на вторые роли конкурентов, жила и обогащалась, пошла на убыль. В европейских странах расправлял плечи и набирался сил «деловой парнишка» – капитализм. Промышленная революция привела к росту фабрик, заводов, рудников, шахт. Это, в свою очередь, вызвало резкое увеличение выпуска потребительских товаров, которые рынок европейских стран не мог поглотить. Нужны были новые места сбыта производимых в неимоверных количествах этих товаров. В то же время фабрики и заводы просили все больше и больше сырья, которого не хватало ни в Англии, ни в других европейских странах. Рабочих – недавних крестьян, оторванных от земли, – надо было кормить. Колонизация нигерийских и прочих африканских территорий устраивала «делового парнишку» Англии во всех отношениях. Там можно было бы открыть рынки для продажи промышленных товаров, получать в уплату за них сырье и сельхозпродукты.