Текст книги "Таёжка"

Автор книги: Юрий Качаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– И-эх! Раз-два, взяли!

– Ставь на попа!

– Ребята, запарился! Смените!

– А-а, елки-моталки! Это тебе не в бабки играть!

– У меня бабка Пелагея выпить люби-ит! Раз приходит домой, а дед спрашивает: "Где пила?" – "Митрий, вот те крест святой, нигде! Ну, у кумы Авдотьи разъединую рюмочку выпила!" А дед-то про пилу говорил!.. Ха-ха-ха!

Через час дрова лежали под навесом, аккуратно сложенные в поленницу. Красные, распаренные ребята вытирали потные лбы, надевали пальто и, пересмеиваясь, расходились по домам.

На улице вокруг конских яблок весело прыгали отощавшие за зиму воробьи, искристо и нежно синели сугробы, а в Шуркиной избе впервые за полгода звенел смех.

ЛЕГЕНДА КАРАГАНА

В субботу после обеда приехал Федя. Он подкатил прямо к интернату. И Мишка, помиравший от безделья, со всех ног кинулся ему навстречу.

– Ну, цуцики, собирайтесь, – сказал Федя. Мишка собрал свою котомку и пошел за Таёжкой.

– Как дела молодые? – спросил Федя, садясь за руль.

– Да так. – Мишка сделал рукой неопределенный жест. – Я, можно сказать, до конца недели гуляю.

– Что так?

– Освободили. Переутомился умственно.

– А-а, – сказал Федя. – Понимаю. А за что?

– Долго рассказывать.

– А у меня, брат, рассказ короткий. Свалял дурака, ушел из шестого, а теперь локти кусаю. Думал: много ли грамоты надо, чтобы баранку крутить? А выходит – понадобится. Не через год, так через пять. Я вот в вечернюю подался. Как вы смотрите?

– Как, нормально смотрим, – сказал Мишка. Федя вздохнул:

– Трудно. Как сделаешь до Озерска три рейса, так в глазах цветные кружева плывут. Учти, Михаил...

На зимнике у берегов лед вздулся и посинел. Видно, в Саянах начали таять снега, и река просыпалась.

Недалеко от деревни Федя остановил грузовик и выскочил из кабины. Вернулся он с пучком распустившейся вербы.

– Вот, – сказал он, улыбаясь, и протянул вербу Таёжке. – Держи!

Серые, с желтым цыплячьим пушком шарики щекотали лицо, и Таёжка жмурилась от удовольствия. Верба пахла снегом, талой водой и ещё чем-то особенным, что рождается в предвесенней тишине леса.

...К вечеру они добрались до зимовья. Василий Петрович ещё не вернулся из тайги. На столе, сколоченном из горбылей, лежала записка:

"Сварите что-нибудь поесть. Продукты в погребке. Я буду часов в семь. Отец".

– Наверное, с утра ушел. Ишь как выстыло. – Мишка дохнул, изо рта у него вылетел парок. – Тащи еду, а я пока печку растоплю.

Таёжка вышла наружу. За бором садилось большое красное солнце, и бор стоял, весь облитый его сиянием. Вершины дальних гольцов проступали четко и резко, будто нарисованные. Тишина кругом стояла такая, что слышно было, как с окрестных сосен, вздыхая, сползает снег.

"Заколдованный лес, – Подумала Таёжка. – Вот-вот на тропу выйдет Снежный Король и скажет: "Загадывай желание, и я исполню его". А мне ничего не надо. Только чтобы скореё приехала мама".

По скользким ступенькам она спустилась к погребку и толкнула обледеневшую дверь.

"Не трогай... Сплю-ю", – прохрипела дверь.

– Я быстро, – сказала Таёжка виновато и, пугаясь, вошла в полутемный погребок.

В корзине, выстланной соломой, она нашла двух куропаток. Куропатки промерзли и стукались друг о друга, как деревянные.

В избушке уже топилась печь.

– Ощипывать будешь ты, ладно? – Таёжка подала Мишке куропаток. – Я боюсь.

Мишка буркнул что-то насчет бабских нервов, взял куропаток, нож и вышел. Таёжка поставила на печку ведро со снегом и посыпала сверху солью, чтобы быстреё таяло.

Через полчаса стало тепло. От ведра поднимался вкусный мясной дух. Таёжка едва поспевала сглатывать слюнки. Печка раскалилась, по бокам её забегали темно-красные искры. Отблеск огня лежал на Мишкином лице, и оно тоже было красным.

– Ты сейчас как индеёц, – сказала Таёжка. – Только волосы белые.

Мишка посмотрел на неё и фыркнул:

– А ты Золушка. Вон весь нос в саже.

На дворе заскрипели шаги, и в зимовье в клубах молочного пара вошли Василий Петрович и Семен Прокофьич Каринцев, директор леспромхоза. В избушке сразу стало тесно, запахло полушубками и табаком.

– Привет тебе, мой скит убогий! – сказал Василий Петрович, снимая патронташ и раздеваясь, – О-о, суп по-царски, с куропатками! А, Прокофьич?

Каринцев потянул воздух носом и зажмурился.

– Картошку, вермишель клали? – спросил Василий Петрович, подсаживаясь к огню.

– Все в порядке, – сказал Мишка. – Только меня из школы выгнали. До понедельника.

– Весьма похвально. А с чего ты вдруг разоткровенничался?

– Как – с чего? Вы меня на воспитание возьмете. В тайгу. Я вот и ружье прихватил.

– Нет, брат, зимняя тайга не для пацанов. Летом – другое дело. Всегда будем рады.

– До лета ещё семь раз помрешь, – пробормотал Мишка.

– Ничего. Доживешь как-нибудь.

Василий Петрович зачерпнул ложкой из ведра и объявил, что суп готов.

После ужина Семен Прокофьич, молчавший до сих пор, сказал:

– Приказ-то не отменили. Что делать станем, Петрович?

– Придется ехать в край. Временщики чертовы! Вырубить такой массив кедра это уже не головотяпство, а вредительство!

– А почему его нельзя вырубать? – спросила Таёжка.

– Ну-ка, Михаил, лесной человек, разобъясни ей, – сказал директор, поглядывая на Мишку. Мишка пожал плечами.

– Тут и дитю ясно. Кедр – самое дорогое дерево в тайге. Хвойная мука для скота – раз. – Мишка загнул палец. – Кедровое масло – два. Халву и начинку для конфет делают – три. Из древесины всякие там шкафы, которых моль боится, – это уже четыре. Камфара, спирт, канифоль... Ну и все, кажись, Василий Петрович?

Василий Петрович засмеялся:

– Видишь, Таёжка, целая лекция. Но и это не все. Кедр – золотое дно. От него не остается никаких отходов. Из опилок получают эфирные масла, даже скорлупа не пропадает.

Тут удивился даже Мишка:

– Ну уж, скорлупа?

– Точно, брат. Из неё делают такую штуку – фурфурол называется. Он идет на приготовление пластмасс. А карандаши, которыми вы пишете, а целебные бальзамы из живицы! Тут уж Михаилу придется разуваться : на руках-то пальцев не хватит. И вот такое богатство мы не бережем!

– Морду за это бить надо! – мрачно сказал Мишка.

– Бить морду – не метод, – покачал головой Василий Петрович. – Надо доказать словом и делом. И мы докажем, даже если придется дойти до Москвы.

"И дойдет, – подумал Мишка, глядя в лицо Василия Петровича. – Куда хочешь дойдет, не поступится".

– Ну, мужики, я по-стариковски, на покой, – сказал директор. – Поясницу чтой-то ломит, не завьюжило бы завтра.

– А мы вот сейчас выйдем да посмотрим. – Василий Петрович поднялся. – Кто со мной перед сном прогуляться?

Вышли все, кроме Семена Прокофьича.

Небо было чистое и походило на глубокое озеро, в котором плавали и зеленовато светились острые льдинки – звезды. Под ногами звезд было ещё больше: серебряных, чутких и певучих.

Но ярче всех горела над бором большая светлая звезда. Когда Таёжка сощуривала глаза, от звезды расходился колючий голубой веёр.

– Это Вега, – сказал Василий Петрович. – Она и вправду такая, как рассказывал Караган.

– А кто этот Караган? – спросила Таёжка.

– Караган – один старый енисейский киргиз. Красивый и мудрый человек. Я гостил у него два дня. И он рассказал мне легенду о Веге.

Когда-то в верховьях Енисея жило храброе свободолюбивое племя Таежных Охотников. Законы у племени были справедливые и беспощадные. Больше всех человеческих слабостей презиралась трусость. Воина, бежавшего с поля брани, казнил собственный брат. Ещё страшнеё была кара за воровство. Вору отрубали голову и вешали на шею отцу или матери. Так старики ходили до самой смерти, и все племя знало: вот идут люди, родившие вора...

Однажды хлынули на землю Охотников полчища монголов.

Они пришли зимой, и была их такая несметная сила, что лед на реках не выдерживал тяжести идущей орды.

Племя Охотников было малочисленно. Оно не могло выстоять против огромного войска завоевателей. С боями Охотники уходили все дальше на Север, гибли в болотах и нехоженой тайге.

И вот осталось всего несколько сотен гордых воинов. Но военачальник решил уничтожить и эту горстку.

В руки завоевателей попал молодой Охотник, разведчик Артай.

"Веди нас к своим сородичам, – сказал ему военачальник. – И мы сделаем тебя наместником этого богатого края".

И Артай повел завоевателей. Он вел их через глухие топи, через быстрые горные реки, вспоившие его своей водой, через родную тайгу, вскормившую его. Все дальше и дальше в лесную глухомань забирались они.

Однажды вечером, на ночлеге, Артай сказал военачальнику:

"Остался один переход до лагеря Охотников. Завтра мы будем там. А сейчас я хочу помолиться своему богу".

"Молись", – сказал военачальник.

И Артай ушел на вершину гольца.

Ночью на гольце вспыхнул огромный костер. Казалось, он охватил полнеба.

"Охотник зажег светильник своему богу", – решили монголы.

К полуночи костер погас, но Артай не возвращался. Тогда военачальник послал воинов на вершину. Но воины нашли там только пепелище да обугленные кости Охотника. Артай завел их в таежные дебри и убил себя, чтобы не даться в руки врагам.

В гневе военачальник приказал развеять останки Охотника. И когда завоеватели принялись ворошить пепелище, из него вдруг взлетело раскаленное сердце Охотника. На глазах изумленных воинов оно поднималось всё выше и выше, пока не превратилось в яркую голубую звезду – Сердце Артая...

– Красивая сказка, только очень грустная, – сказала Таёжка и задумалась. Я почему-то вспомнила о Данко. Ты мне читал, помнишь? И ещё о Сусанине.. Отчего это? Ведь старый Караган ничего не слыхал о них, правда?

– Правда, – не сразу отозвался Василий Петрович. – Я рассказал Карагану легенду о Данко.

– И что же он?

– Он сказал мне: "Артай и Данко похожи, как братья. Потому что они родственной, солнечной крови. А солнце для всех одно".

СКОЛЬКО ПРИЗНАКОВ РАВЕНСТВА?

Заявившись домой, Мишка прикинулся больным. В коровнике он предварительно накурился самосаду и поэтому кашлял очень натурально. Комедия разыгрывалась для отца, которого Мишка побаивался.

Отец работал в леспромхозе и вот-вот должен был нагрянуть домой из дальнего рейса.

Таёжка довела Мишку до дома, рассказала матери, какой он больной, несчастный, и уехала в Озерск.

Мишка затосковал. От нечего делать он взялся за историю, по которой его собирались спросить со дня на день. На этот счет у Мишки был особый нюх, поэтому все предметы он учил по очереди.

Материал попался интересный: поход крестоносцев и Чингисхан. Читая про битву у реки Калка, Мишка сокрушенно думал о поражении русского войска.

"Тоже мне несметное полчище... Жалких сто тысяч. Мне бы тогда три "максима", я бы этим завоевателям показал..."

Он представил себе, как лежит за пулеметом и на него с диким визгом мчится вражеская конница... Все страшнеё и ближе гудит земля под копытами косматых степных коней, все громче завывание всадников, все ослепительнеё сабельный ливень, – и вдруг в сумятицу звуков врывается захлебистый лай Мишкиного пулемета. Летят через голову наездники и кони, и через минуту вся лава в панике поворачивает назад. А вслед за нею полукольцом несется русская конница, и мечи её победно сверкают на солнце!..

...Вернувшись в школу, истории Мишка не боялся. Но чутье на этот раз его подвело. Был урок геометрии. Мишка сидел спокойный и умиротворенный, потому что вызывали его совсем недавно. И, когда Сим Саныч спросил, кто может рассказать о признаках равенства прямоугольных треугольников. Мишка вместе со всеми машинально поднял руку. Он смотрел на учителя беззаботным и честным взглядом первого ученика.

– Ну что ж, – сказал вдруг Сим Саныч, – иди, Терехин.

Мишка поспешно спрятал руку, но было уже поздно.

– Горю, как швед, – успел он шепнуть Таёжке. Она поняла и тут же принялась строчить шпаргалку. Сим Саныч занялся устным опросом. Чтобы выиграть время. Мишка решил применить испытанное средство, которое постоянно носил в бездонных карманах своих штанов: он намазал мел вазелином.

– Не пишет, – выждав, сообщил Мишка и для убедительности поскреб мелом доску.

– Можно, я сбегаю за другим? – предложила Таёжка, скатывая в руке бумагу.

Сим Саныч кивнул и продолжал опрос. Проходя к двери, Таёжка незаметно сунула Мишке спасительную шпаргалку. Когда она вернулась с мелом, Сим Саныч сказал:

– Терехин, положи шпаргалку на стол.

Мишка опешил, ведь Сим Саныч стоял к нему спиной и ничего не мог видеть.

– Пожалуйста, – обиделся Мишка. – Я и без неё сумею...

– Посмотрим, – засмеялся Сим Саныч. – Сколько признаков равенства?

– Четыре.

– Так. Перечисли.

Терять Мишке было нечего, и он ответил:

– Первый, второй, третий и четвертый.

– Угу, – сказал Сим Саныч. – Давай дневник. И Забелина тоже. А потом потолкуем.

Через минуту в дневниках Мишки и Таежки появились красивые единицы.

После уроков Сим Саныч позвал Мишку в учительскую. Вслед за ними поплелась и Таёжка. В учительской никого не было.

– Вот что, Терехин, – начал Сим Саныч. – Запомни : шутки бывают уместные и неуместные. Неуместные шутки смахивают на хулиганство.

– Ну какой же он хулиган? – вступилась за товарища Таёжка.

– Да? – спросил Сим Саныч. – А рисунок, а снегирь, а очки? Забыли?

Нет, они ничего не забыли, в том числе и случай с очками. Месяц назад был медицинский осмотр, и доктор прописал двум девчонкам носить очки. Через три дня весь 6-й "В" явился на урок ботаники в очках. Кому не удалось найти обычные, тот купил себе в аптеке противосолнечные. А Курочка-Ряба раздобыл даже пенсне с одним стеклом и примотал его за ухо куском шпагата.

Весь класс, за исключением двух человек, сидел как в тумане, и урок, конечно, был сорван.

– Анатолий Сергеич хотел тогда увольняться, – продолжал Сим Саныч. – А уволить надо было Терехина. Никто не просит тебя быть ангелом, но я тебе вот что скажу: не сбивай ребят с панталыку. Иначе...

Классный руководитель посмотрел на Мишку в упор. И Мишке стало не по себе под этим колючим, холодным взглядом.

Сим Саныч и раньше отчитывал Мишку. Но тогда все было по-другому. Тогда в глазах учителя, где-то в их глубине, таилась добрая и чуть насмешливая улыбка. Сейчас улыбки не было, и серые глаза учителя потемнели от гнева.

– Можешь идти, Терехин.

Мишка потоптался на месте, хотел что-то сказать, но махнул рукой и вышел, опустив голову. Таёжка догнала его в коридоре:

– Миш!

– Отстань!

– Но при чем тут я?

– Уйди, говорю!

Таёжка остановилась и беспомощно посмотрела Мишке вслед.

Не зная, куда себя девать. Мишка долго бродил по улицам городка. На сердце у него было погано. То и дело вспоминался неприязненный тон, каким говорил с ним классный руководитель. Если бы Сим Саныч знал, как к нему относится Мишка, то никогда не стал бы смотреть на него такими злыми глазами.

Да и что особенного случилось? Ну, не выучил геометрию, эка важность! И почему он, Мишка, сбивает ребят с панталыку? Что они, бараны? Своего ума нет? Потом Мишка вспомнил о Таёжке и пожалел, что обошелся с нею так грубо. Действительно, она-то при чем? По дороге в интернат Мишка столкнулся с Сим Санычем. Сим Саныч прошел мимо и даже не взглянул на Мишку.

ЛЕДОХОД

Ночью двенадцатого мая Озерск был разбужен оглушительным треском: проснулась река. Минуту спустя раздался мерный, неудержимо нарастающий рев, будто у реки затрубило тысячеголовое стадо сохатых. Это накатывался с верховьев вал полой воды.

Над городком забился серый волокнистый туман. Ближе к реке он густел, сбиваясь в подвижные языки; последний гнилой снежок обмяк и расползался по берегу тусклыми лужицами.

Утром весь Озерск от мала до велика высыпал к реке. Вода расшатывала непомерную толщу льдин, ставила их на дыбы и с маху швыряла друг на друга. Льдины стонали, рассыпались колючими иглами, в которых всеми цветами радуги играло блеклое солнце. Солнце ещё только входило в силу, разгоняя темно-сизые, с белым оперением тучи. Они сваливались за рекой в темные лесистые пади.

Таёжка и Мишка стояли рядом с Василием Петровичем и жадно глядели на реку, глотая стылый, насыщенный водой воздух. Таёжка видела ледоход впервые и сейчас ненасытно впитывала в себя эту бесшабашную русскую красоту. Кроша и подминая друг друга, льды пролетали мимо. Казалось, что в спешке и тесноте они дышат хрипло, как затравленные белые звери.

Река несла на своем хребте куски дороги, вкривь и вкось разбросанные от берега до берега. Где-то вверху по реке, на заторе, льды бухали далекими пушечными выстрелами. А у берега старухи умывали ребятишек и давали им с ладони глотнуть мутной вешней воды. Таёжка от отца знала про этот обычай: напои малыша во время ледохода – и до самой старости, до седых волос будет бурлить в нем молодая сила сибирского половодья.

В улюлюканье воды, в шуршание льдов вплеталась негромкая скороговорка старухи, стоявшей неподалеку с четырехлетним внуком:

– Под светлым месяцем, под ходячими облаками, сквозь леса дремучие идет-гудит вода полая, зорями перепоясывается, звездами застегивается. Окроплю тебя той живой водой, не старела, не стыла чтобы алая кровь. Будь прям, как солнца лучи, силы-смелости у реки возьми!..

– Силы-смелости у реки возьми, – шепотом повторила Таёжка.

С реки налетал ветер, обдавая лицо студеными брызгами. Было очень холодно, и Таёжка прятала в рукава озябшие, красные руки.

– Ну, хватит, пойдем, – сказал Василий Петрович. – А то ещё простудитесь, чего доброго.

Они направились к школе. Дорогой Таёжка несколько раз оглядывалась на реку, и ей все казалось, что она видела какой-то удивительный сон.

С улыбкой она вдруг вспоминала строгое и нелепое предупреждение, наклеённое на набережной Яузы: "По льду реку не переходить. За нарушение штраф 25 руб.". По тамошнему льду могла бы перейти разве кошка, да и то для этого ей пришлось бы спускаться по веревке с набережной двухметровой высоты...

Возле школы, на просохшем пустыре, шла игра в бабки.

– Ну, я зайду к директору, – сказал Василий Петрович.

Мишка кивнул, нащупывая в кармане биток – крупную бабку, налитую свинцом. Вразвалку подошел к играющим.

– Возьмете? – спросил он и, не дожидаясь ответа, поставил на кон три бабки.

Кон били с пятнадцати шагов. Таёжка стала в сторонке и наблюдала за игрой. Когда подошла Мишкина очередь, на кону осталось семь бабок.

Мишка покачал на руке биток и, не целясь, размахнулся. Тяжелый биток просвистел в воздухе и врезался в кон. Бабки подпрыгнули и разлетелись в разные стороны.

– По целой, – сказал Мишка. – Ставьте.

Игроки поставили новый кон. В случае промаха Мишка один должен был оплатить его. Шеи игроков вытянулись. Мишка не спеша подошел к черте и с минуту стоял, напружинив ноги, словно готовясь к прыжку. Снова просвистел биток. Из кона, как зубы из челюсти, полетели бабки. Устояла только одна, справа – толстая и приземистая.

– Бью, – сказал Мишка.

Игроки злорадно переглянулись – тут-то уж риск ни к чему, все равно промахнется. Но их надежды не оправдались: бабка крякнула и с размаху шлепнулась в лужу. Через минуту Мишка обчистил всех до последнего битка. Сгребая бабки, сказал:

– Мазилы! Учитесь, пока жив! Поняли?

У игроков были такие постные физиономии, что Мишка решил проявить великодушие. Кроме того, ему хотелось покрасоваться перед Таёжкой.

– Вот что, – сказал он. – Хотите вернуть свои бабки?

Игроки неуверенно закивали.

– Тогда везите меня до мельницы и обратно.

Мишку подобострастно подхватили на руки и понесли. Он возлежал, величественный, как рабовладелец, и Таёжка едва не задохнулась от смеха.

– Эй ты, падишах! – раздался вдруг голос Сим Саныча.

Носильщики от неожиданности выпустили Мишку, и он шлепнулся на землю.

– "Уронили Мишку на пол", – подходя, процитировал Сим Саныч. – Вот что, Терехин: собери-ка ребят минут за десять до звонка. Договорились?

– Договорились. А зачем?

– Поговорим о лете.

– Ясно, – сказал Мишка. Он уже знал, о чем пойдет разговор.

Перед началом урока в 6-й "В" вошли Сим Саныч и отец Таёжки. Грохоча крышками парт, класс поднялся.

– Садитесь, – сказал Сим Саныч. – Василий Петрович Забелин хочет поговорить с вами о каникулах.

– Я, собственно, с одним предложением, – начал Василий Петрович. – С начала каникул вы все пойдете на практику, так? Кто в колхоз, кто в РТС. Дело это стоящеё, по-моему. Вы уже взрослый народ. И пора подумать о том, что скоро вы станете хозяевами всего, что есть в стране. В том числе хозяевами наших лесов. А лес – это настоящеё богатство. И, чтобы по-умному распоряжаться им, его надо знать. Вот я и предлагаю вам отправиться на месяц в тайгу и помочь экспедиции таксаторов. Нынешним летом она будет работать в наших краях.

– А чего они делают, эти таксаторы? – спросил Генка Зверев.

– Дело у них нелегкое, брат. Сказать прямо, чертовски опасное дело. Таксаторы специальными столбиками разбивают лес на квадраты, потом покрывают карты значками. Значки эти говорят о запасах и составе леса.

– Что здесь опасного? – удивился кто-то.

– Опасно то, что маршрут проложен по компасу и таксатор не имеёт права ни на шаг уклониться в сторону. Трясина перед тобой – иди через трясину, скала лезь на скалу. По картам таксаторов составляют единую генеральную карту. Без неё в лесном хозяйстве как без рук. А почему, как вы думаете?

– Я знаю почему, – заерзал на месте Курочка-Ряба.

– Ну-ну?

– Потому что каждый рубил бы лес, где ему вздумается.

Василий Петрович кивнул:

– В общем, правильно. А через десять лет наша страна осталась бы голой, как...

– ...как лысина нашего ботаника, – подсказал Мишка.

Класс захохотал.

– Клоун Терехин, – сказал Сим Саныч, – ещё слово – и вам придется раскинуть свой балаган за дверью... Василий Петрович, продолжайте.

– Да я, пожалуй, уже все сказал. Остается выяснить, кто согласен помочь таксаторам. Нам нужно человек пять-шесть. – Василий Петрович помолчал, потом добавил: – Должен только предупредить, ребята, что жизнь в тайге не сахар. Мамок и нянек у вас там не будет. Да ещё ко всему прочему – мошка и комарье. Бывает, дохнуть нечем.

– Ну, комарье, – махнул рукой Мишка. – А "Митя в халате" на что?

"Митей в халате" таежники в шутку прозвали средство против гнуса диметилфталат.

– Все-таки подумайте до завтра, – сказал Василий Петрович. – Такие дела с маху не решают.

На другой день вызвались пойти в тайгу Мишка Терехин, Генка Зверев, его дружок Курочка-Ряба и братья Щегловы.

– Я бы тоже пошел, – шепнул Таёжке, Шурка Мамкин. – Знаешь, как хочется! Да только семью-то не бросишь: я ведь теперь за старшего.

– Ты не огорчайся, Шур, – тоже шепотом ответила Таёжка. – Мы договоримся, тебя кто-нибудь подменит дома, а ты к нам на недельку приедешь. Ладно?

Шурка кивнул.

БУКЕТ ЧЕРЕМУХИ

В конце мая на острове за речонкой Браженкой, как раз напротив интерната, закипел белым цветом черемушник.

Мишка не находил себе места. Он бросал книги, подходил к распахнутому окну и стоял подолгу, без единой мысли в голове.

Наконец однажды он не выдержал и выкрал у паромщика деда Игната юркую долбленую лодку. Подогнав лодку к интернату. Мишка свистнул. Таёжка, посвященная в его планы, выбежала на берег, и лодка отчалила.

На острове было ещё много талой воды; повсюду в ложбинах сверкали синие крапины мочажин; на взгорьях пробивалась ершистая трава и голубели подснежники. Кое-где торчали сухие дудки медвежьей пучки. Когда их заденешь, они звенят протяжно и глухо.

На сухом пригорке Мишка выкопал несколько луковиц саранки и, очистив, протянул Таёжке.

У луковиц был привкус старого меда – терпкий и чуть горьковатый.

– Вкусно? – спросил Мишка.

– Угу!

Мишка потоптался на месте и вдруг спросил:

– Тай, тебе это... кто-нибудь записки в Москве писал?

– Какие записки?

– Ну, про то, что нравишься, и все такое... Писали?

– Нет.

– А хочешь, я буду писать? – Мишка густо покраснел.

Таёжка посмотрела на него удивленно и засмеялась:

– Чудной ты! Зачем же записки, когда мы в одном классе? Ты лучше так скажи.

– Так неинтересно. Вон старшеклассники все пишут. Я однажды у Витьки Королева почту таскал. К Зинке Матвеёвой и обратно. Они друг другу стихами писали... Как это, сейчас вспомню...

Мишка потер ладонью лоб, потом прочел заунывным голосом:

Я знаю: век уж мой измерен;

Но, чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я...

– Здорово?

– Да, – откликнулась Таёжка. – Это стихи Пушкина. Их очень папа любит.

Мишка смутился. Ай да Витька, какого тумана напустил, черт хитрый! А Зинка, поди, думает, что это его стихи... Надо будет прочитать Пушкина от корки до корки.

Покосившись на Таежку – не смеётся ли она, – Мишка прибавил шагу.

Над полянами порхали ранние бабочки-пестрянки – ярко-бордовые, с черными пятнами на крыльях. Пролетая над лужами, они стремительно падали вниз: наверное, принимали собственное отражение за другую бабочку. С веток черемух на них равнодушно глядели дрозды.

– Слушай, – сказала Таёжка, – почему они их не трогают?

Мишка пожал плечами:

– Потому что невкусные.

– А ты их пробовал?

– Нет. Но Риба говорил, что пестрянки ядовитые.

– Миш, а почему Риба всегда такой... ну, невеселый, что ли?

– С чего бы ему веселиться? – удивился Мишка. – У него в прошлом году жена утонула. Тебя-то здесь ещё не было.

– И об этом знает весь наш класс?

Мишка не ответил. Таёжка опустила голову и тихо сказала:

– Я не знала, что ты злой. У человека такое несчастье, а мы над ним издеваемся.

Мишка снова промолчал, но было видно, что слова Таежки задели его. Уже по пути домой он вдруг сказал:

– Конечно, смеяться над ним нехорошо. Да мы и не со зла, а так, по глупости. Нам-то вроде потеха, а ему... Ну да ладно, не будет больше этого...

Вечером они отправились проведать Шурку Мамкина. Таёжка прихватила с собой несколько веток черемухи. Почуяв её запах, Шуркин отец зашевелился на кровати и открыл глаза.

– Черемуха... зацвела? – спросил он, и голос у него сорвался.

Таёжка молча протянула ему букет. Шуркин отец прижал черемуху к лицу и затих. Только грудь у него ходила медленно и тяжко.

О чем он думал в эту минуту? О своих ли ребятишках, которые при живом отце остались наполовину сиротами? Или о том времени, когда он, здоровый и сильный, без устали махал топором и из-под топора летела пахучая янтарная щепа?

Таёжка с Мишкой неслышно вышли и во дворе столкнулись с Шуркой. Шурка нес на плече большую связку ивовых прутьев.

– Вот, – сказал он, – отцу принес. Он когда-то здорово корзины плел. Может, за работой повеселеёт? А то лежит и все думает, что он лишний, в тягоств нам.

Шурка положил связку на крыльцо и улыбнулся виноватой улыбкой. Он всегда так улыбался, как будто был в чем-то виноват.

МАМА ПРИЕЗЖАЕТ

Шестого июня закончился учебный год. Все классы выстроились во дворе на торжественную линейку. После короткой речи директора был дан последний звонок. Он звенел долго и переливчато.

– Ну что, дикие команчи? – обратился к своему классу Сим Саныч. – Небось для ваших ушей это лучшая музыка? Признавайтесь!

"Команчи" нестройно загудели, выражая фальшивый протест.

– Ладно, верю, – сказал Сим Саныч. – Верю, что вы жаждете заниматься даже летом. Круглые сутки, до последнего вздоха. Особенный энтузиазм я читаю на лицах Гены Зверева и его соратника Вити Рогачева. Это и понятно. У них ведь на осень переэкзаменовка по русскому. Поэтому они решили взять в тайгу свой любимый учебник. Я правильно говорю?

– Правильно, – кислыми голосами ответили "соратники".

– Ну вот и прекрасно. А чтобы ваши слова не разошлись с делом, ваш воспитатель отправится с вами.

– Урра-а! – завопила пятерка, собиравшаяся в тайгу.

– Ну, вашего восторга я не разделяю, – сказал Сим Саныч. – Не знаю, как я вам, а уж вы-то мне надоели порядком.

– А как же Крым? – спросил Мишка.

– В Крым, Михаил Кузьмич, лучше всего ездить в августе. В так называемый бархатный сезон. Говорят, очень полезно для нервной системы. А ведь я её расшатывал с вами весь учебный год. Есть ещё вопросы? Ну, тогда по домам. Всего хорошего!

В интернате Таёжка и Мишка собрали свои вещи и пошли в Озерский райпотребсоюз, откуда ходили попутные машины до Мариновки. Во дворе грузили на "газик" какие-то ящики.

Один из грузчиков спросил Таежку:

– Ты, кажется, дочка Забелина?

– Да.

– Отец в школу пошел, тебя разыскивать.

– Слушай, Миш, – сказала Таёжка, – я добегу до школы, а ты побудь здесь.

Отца она встретила на улице. Он бросился навстречу дочери и подхватил её на руки:

– Тайка, милая! Мама приезжает!

Таёжка задохнулась:

– Когда?

– Сегодня под вечер. Телеграмма пришла ещё позавчера, а её в леспромхозе под сукно засунули. Вот остолопы, правда? Да ты успокойся, кто же от радости ревет?

Пообедав в леспромхозовской столовой, Таёжка, Василий Петрович и Мишка зашли в леспромхоз к директору. Семен Прокофьич присел рядом с Забелиным на диван и сказал:

– Ну, выкладывай, Петрович. Вижу, что-то стряслось. Ты именинник, что ль?

Василий Петрович засмеялся:

– Бери выше. Жена приезжает.

– Ух ты! Вот это молодчага. Теперь ты, можно сказать, коренной сибиряк. Всеми корнями врос.

– Корням и почва нужна, а, Прокофьич?

– Ты про жилье? – Директор пошевелил широкими седыми бровями и задумался. – Вот что. В Мариновке-то тебя легко устроить. Дадим целый дом. Только захочет ли жена в деревне жить? Работа есть, конечно, и в Озерске, но ты там нужней. Не знаю, как без тебя обойдемся...

– Разве я сказал, что хочу переёхать? – удивился Василий Петрович.

– Тогда дело другое. Бери сейчас мою легковушку и поезжай встречать Семен Прокофьич хлопнул Забелина по плечу и подмигнул. – Завидую тебе. Ну, бывай.

На станцию они приехали за десять минут до прихода поезда. Василий Петрович бегал по платформе и все время поглядывал на часы. Таёжка стояла, прислонившись к дощатому забору станции, слушала, как радостно и гулко стучит сердце.

Наконец показался поезд. Устало посапывая, прошел мимо паровоз, за ним катились вагоны, и в тамбуре одного из них стояла мама.

– Мама! – вскрикнула Таёжка, бросаясь к вагону. Мать легко спрыгнула с подножки, поставила на землю чемодан и прижала к себе Таёжку. Василий Петрович обнял жену и дочь, и все трое с минуту стояли молча. Потом они стали целоваться. Мишка отвернулся. Он не любил телячьих нежностей. Василий Петрович опомнился первым. Он подвел Мишку и сказал:

– Это Миша Терехин, товарищ Таисии. Миша, познакомься – Галина Николаевна.

– Мне Тая писала о тебе, – сказала Галина Николаевна, улыбаясь Мишке. Улыбка у неё была ласковая и белозубая.

Потом они уселись в машину: Мишка рядом с шофером, а остальные на заднем сиденье.

– Вася, господи, – смеясь, говорила Галина Николаевна, – в Москве бы я тебя не узнала. Сапоги, картуз. И эта бородища. Немедленно сбрей её. Ты же не в партизанском отряде.

"Что ли, по болотам в сандалетах ходить? – подумал Мишка. – И борода Василию Петровичу идет".

В шоферском зеркальце он видел молодое, красивое лицо Галины Николаевны, и ему вдруг стало чудно, что эта чужая женщина – мать Таежки и жена Василия Петровича.