Текст книги " Не плачьте о нас... "

Автор книги: Юрий Качаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

В пещере у Маркова

Анна Ивановна и Эдик шли по притихшему Пятигорску к Подкумку. На окраинной улочке их остановил патруль – двое немецких солдат, одетых в обычную общевойсковую форму. Но на рукавах у них были нашиты коричневые ленты с буквами «FP», а на груди на металлических цепочках висели бляхи в виде полумесяца с личными номерами. «FP» означало «Feldpolizei» – полевая полиция.

– Ausweis [6]6
  Удостоверение!


[Закрыть]! – протянул руку один из жандармов. Анна Ивановна подала ему свой паспорт. Солдат внимательно посмотрел на фотографию, потом ткнул пальцем в Эдика. – Und dieser Kerl [7]7
  А этот парень?


[Закрыть]?

– Er ist mein Sohn. – Анна Ивановна подыскивала в памяти немецкие слова. – Wir gehen zu meiner Schwester. Sie wohnt im Dorf. Sie ist krank [8]8
  Это мой сын. Мы идем к моей сестре. Она живет в деревне. Она больна.


[Закрыть].

Жандарм молча заглянул к ней в сумку, но, кроме полотенца и каких-то таблеток, ничего не увидел.

Патруль ушел.

– Ф-фу, как я напугалась. Боялась, тебя обыскивать станут.

– Не докумекали. А то бы крышка.

За голенищами сапог у него были спрятаны бинты, хирургические щипцы и скальпель.

Полчаса спустя они уже пробирались по старой мозолистой тропке сквозь заросли желтой акации и орешника.

 
На границе тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят, —
 

запел вдруг Эдик.

– Ты что, с ума сошел? – дернула его за рукав Анна Ивановна.

– Это сигнал. Вы меня у входа подождите…

 
У высоких берегов Амура
Часовые Родины стоят!
 

Узкая расщелина, ведущая в пещеру, была почти незаметна. Эдик бесшумно проскользнул в нее а оторопел: Марков был не один. Рядом с ним на плащ-палатке сидел какой-то человек. При тусклом свете коптилки Эдик не смог его рассмотреть.

– Не бойся, – сказал Марков, – это свой. Вы ведь знакомы?

– Немного. – Только сейчас Эдик узнал Спартака, лучшего спортсмена с мотороремонтного завода.

В прошлом году Спартак приходил к ним в школу на вечер дружбы. – Ты как сюда попал?

– Так же, как и ты.

– Тебе пароль Нина Елистратовна сказала?

Эдик был немного обижен. Тайка, которую они с Витькой не доверили даже самым близким друзьям, стала известна постороннему человеку. А может, не постороннему: не станет же Нина Елистратовна посылать к лейтенанту кого попало. Помолчав, Эдик сказал:

– Я привел врача.

Марков не удивился: видимо, его уже предупредил Спартак.

– Вот и славно. Только здесь темновато. Помогите-ка мне лучше выбраться наружу.

При дневном свете кожа на лице лейтенанта казалась голубой. Щеки ввалились и заросли густой русой щетиной.

– А я почему-то представлял вас старой дамой и в очках, – сказал Марков, здороваясь с Анной Ивановной. – Ей-богу.

Маркова уложили на плащ-палатку. Эдик достал сверток с инструментами, и Анна Ивановна стала протирать их спиртом.

– Вы пока погуляйте, – сказала она ребятам.

Они спустились вниз по тропинке и сели на поваленное дерево. Стояла такая тишина, что слышно было, как падают первые осенние листья.

– Будто и войны нет, – задумчиво сказал Спартак.

Сверху донесся негромкий голос Анны Ивановны:

– Рана запущенная, но ничего… Так, выходного отверстия нет. Это хуже. Придется потерпеть. Анастезию я вам сделать не могу – нечем.

– Я потерплю. Видно, на излете угодила.

– Потерпите, голубчик. Вот так… Ага, вот она где, в мякоти засела. Сейчас, сейчас мы ее. Нате, держите на память.

– Спасибо, доктор.

– Не за что, лейтенант. А я к вам еще наведаюсь.

Когда ребята вернулись к пещере, Марков уже сидел с забинтованной ногой и болезненно улыбался.

– Мне надо идти, – сказала Анна Ивановна Эдику. – Ты не провожай.

– Я Нине Елистратовне обещал доставить вас туда и обратно. До свиданья, товарищ лейтенант.

– Спасибо, Эдик. Уж не знаю, как вас и благодарить. Из-за меня ведь рискуете.

– Ничего, перезимуем, – отмахнулся Эдик. – Пока.

– Погоди. – Спартак полез за пазуху и достал толстый пакет. – Это листовки. Обращение крайкома партии.

– Откуда?!

– Наши с самолета сбросили. Бери. Расклейте в людных местах, только осторожно. И без лихачества. А то прошлый раз знаете, что они учудили? – Спартак повернулся к Маркову. – На дверях немецкой казармы свои самоделки расклеили. Спрашивается, зачем?

Марков, нахмурившись, покачал головой.

– Ребячество, – сказал он. – Эдик, передай Нине Елистратовне, чтобы она строжайше запретила подобные выходки. Это не смелость, а глупость. Понял?

– Понял, – буркнул Эдик, радуясь, что в пещере полутемно и не видно, как краска заливает ему лицо. Листовку на дверь казармы приклеил он.

Когда Анна Ивановна с Эдиком ушли, Марков сказал:

– Ну что ж, продолжим разговор. Кто эта Полина?

– Жена парторга колхоза имени Тельмана, Лисоволова ее фамилия. Папа до войны был хорошо знаком с ее мужем. Да и мама говорит, что Полина Федоровна наш человек.

– Значит, партизаны к ней заглядывают?

– Бывает. Они хотят наладить связь с городским подпольем.

– Каким образом?

– Пришлют в Пятигорск своих людей. Полина Федоровна предлагает временно поселить их у своих родственников, Корабельниковых. Митя Корабельников дружит с нашими ребятами.

– Ты поговори с ним, Спартак. Остальных ребят не посвящай. Если связники придут, пусть знает о них один Митя. А дальше поглядим. Возможно, с ними придется встретиться Нине Елистратовне или твоей матери. Кланяйся им обеим. – Марков протянул Спартаку руку: – Ну а теперь ступай.

ИЗ БЕСЕДЫ П. И. ДЕНЬГУБОВА С УЧАСТНИКОМ ПОДПОЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ДМИТРИЕМ ПЕТРОВИЧЕМ КОРАБЕЛЬНИКОВЫМ

«В 1942 году мне было 14 лет. Мать умерла, отец ушел на фронт, и жил я с бабушкой. Друзьями моими были: Дурнев Виктор (мы звали его „Шагораш“), Виктор Колотилин, Вася Лисичкин (Лиса), Бондаревский Юра, Попов Эдик – учились в 17-й школе, где сейчас Дом пионеров. Да, и еще парень по кличке Артист. Все они были ребята боевые, как говорится, сорвиголовы. Особо дружил я с Бондаревским, Дурневым и Лисичкиным.

После ухода наших войск в доме моей двоюродной сестры Полины, проживавшей тогда на хуторе имени Тельмана в восемнадцати километрах от Пятигорска, появился знакомый участковый уполномоченный. Он когда-то работал вместе с дядей Ваней, мужем Полины, а теперь был в партизанах.

В середине августа я приехал к ней на велосипеде за продуктами. Полина познакомила меня с двумя мужчинами. Фамилий их она не знала, одного звали Федором, а другого Анатолием. „Их надо переправить в город, – сказала Полина, – забери их с собой, пусть они некоторое время поживут у бабушки“.

Пошли мы с ними глухой дорогой, через мясокомбинат, мимо соленых озер. Я сказал бабушке, что этих двух товарищей просила приютить тетя Поля, последнюю она очень уважала».

В городе

– Эх, ложка узка – берет два куска, развести б пошире, чтоб брала четыре, – пошутил Анатолий, вылезая из-за стола. – Спасибо, Агафья Никитична. Давненько я так не едал. Вот если б еще закурить, то и помирать не страшно.

– А чего помирать, – откликнулась старуха. – Сейчас пошарю.

Она сходила в горницу и принесла пачку «Беломора».

– Вот, от Митиного отца еще остались. Кури, сынок, хоть мужиком в доме запахнет, а то дух-то стал вовсе нежилой. И все эта война проклятущая. Ты сам-то откуда?

В разговоре она обращалась к одному Анатолию, а перед Федором, видимо, робела: он был не по годам серьезен и неразговорчив.

– Да мы, бабуся, здешние, из Ставрополья.

– Я не про то, – сказала старуха. – Идешь-то откуда?

– Из окружения.

– На окруженца ты не больно похож. Ишь, одежка-то на тебе будто из магазина. Ну да дело не мое.

– Правильно, бабуся: меньше знаешь, крепче спишь.

– Я вам в горнице постелила, – сказала Агафья Никитична.

– Это нам в самый раз, подушку под ушко – и прощай заботы.

Митя спал как убитый. Разбудил его Анатолий. Лицо у него было свежее и румяное, в белокурых волосах блестели капельки воды.

– Па-адъем, – сказал он и, приставив к губам ладони, «сыграл» побудку.

– Дядя Федя где? – спросил Митя.

– Федор наш – ранняя пташка, его уже и след простыл.

– Куда он пошел? Он же не знает города.

– Авось не заблудится, – уклончиво ответил Анатолий.

Наскоро перекусив, Митя и Анатолий тоже отправились в город. Шли не торопясь. Анатолий с безразличным видом поглядывал по сторонам и чуть щурился, когда ему на глаза попадались вывески немецких учреждений. Мимо дома 19 по Университетской они прошли несколько раз. В доме разместилась городская полиция.

– Слушай, – вдруг сказал Анатолий, – у тебя есть друзья?

– Конечно.

– А такие? – Анатолий показал большой палец. – Я имею в виду – настоящие.

– Есть и такие. – Митя сразу подумал о Бондаревском и Дурневе, но, помня наказ Спартака не называть никаких имен, промолчал.

– Мне не нужно знать, кто они, – словно угадав Митины мысли, продолжал Анатолий, – но ты им только передай, что они могут здорово помочь…

– А чем?

– Да как тебе сказать. Видишь, сколько везде легковушек? И все без охраны. Немцы пока еще ведут себя беспечно: в машинах оружие и, главное, документы, а на бортах грузовиков и бронетранспортеров эмблемы всякие и номера. Что, скажем, означает белый круг, перечеркнутый желтым крестом? Или скрещенные шпаги? Или бурый медведь, или слон? Для нас с тобой темный лес, а для людей, знающих наименования воинских частей и подразделений, это, брат, сведения о передвижениях вражеских войск, и сведения очень важные, я бы сказал, стратегического порядка. Понял?

– Чего ж тут не понять, – отозвался Митя.

– Только ты учти: действовать в одиночку нельзя. В крайнем случае, вдвоем, с подстраховкой, и лучше выбирать раннее утро или сумерки. Теперь темнеть начинает еще до комендантского часа. Ну а если… – Анатолий смущенно покашлял, – если кто, не дай бог, попадется, то стоять должен на одном: дескать, хотел украсть что-нибудь из еды, голод-то не тетка, пирожка не подаст. И в слезы: больше, дяденька, не буду, нужда заставила.

С Ниной Елистратовной Спартак встретился в условленном рдесте – в кинотеатре «Глория». Шел германский фильм «Ева». Сюжет его был слащав до тошноты. Молодой фабрикант как рабочий трудится на собственном предприятии и влюбляется в красивую девушку из бедной семьи. Любовь, естественно, кончается счастливым браком.

Спартак и Нина Елистратовна смотрели на экран, но слушали только друг друга.

– Я принес чистые бланки документов. Держите, – прошептал Спартак.

– Ты молодец. У меня камень с души свалился: теперь начнем переправлять людей к Маркову…

– Пришли связные из отряда, живут у Мити Корабельникова.

– Боюсь провокации…

– По маминым сведениям, исключено. Но на всякий случай она сначала встретится с ними сама.

– Ладно. Теперь вот что: листовки, которые ты передал, сегодня же пустим в дело. И второе: начала работать биржа. Завтра идем туда и поступаем на мотороремонтный. Не спорь. Так надо. Там мы найдем нужных людей. На бирже ко мне не подходи. На заводе тоже: мы с тобой незнакомы.

– Ясно. А что с приемником?

– Приемник уже у Артиста.

Они договорились о новой встрече и разошлись.

«Почему они на свободе?»

Эти листовки горожане находили в почтовых ящиках, в дверных ручках. Они белели на заборах и афишных тумбах, их передавали из рук в руки.

Начальнику «русского» гестапо Колесникову листовку чуть свет принес Рахим Махмудов. Жили они в соседних домах.

Спросонья Колесников не понял, чего от него хочет Рахим.

– Ну что вы суете мне под нос эту бумагу? Ну листовка, дальше что?

– Александр Акимович, это не самодеятельность, это типографская работа.

– Где вы ее достали?

– В вашем парадном, на двери висела.

Колесников пробежал глазами листовку и нахмурился.

– Так, – сказал он. – Подарочек. Вот что, немедленно свяжитесь с городской полицией. Пусть все наличные силы перебросят в город. И в первую очередь туда, где много народу. Всех подозрительных и болтунов брать. Полицейским переодеться в гражданское. Ступайте. Я буду в гестапо!

– Слушаюсь! – Рахим неуклюже повернулся и вышел.

Колесников стал одеваться.

«Действительно, подарочек, – раздраженно думал он. – Этот орангутанг еще, чего доброго, наябедничает Винцу, что нашел листовку на моих дверях».

Колесников терпеть не мог своего помощника и про себя звал его орангутангом, что весьма соответствовало истине. У Рахима руки были неимоверной длины и походка обезьянья. Но не только внешность вызывала в Колесникове неприязнь к этому человеку. Начальник «русского» гестапо боялся своего подручного. Рахим отлично владел немецким, и часто Колесников оказывался в дурацком полоясении, когда Рахим и Винц в его присутствии начинали говорить по-немецки. Про что говорят – черт их знает, может, о нем?!

На улице Колесников столкнулся с женой Рахима. На ней было желтое платье, усыпанное мелкими коричневыми свастиками.

– Гутен таг, господин начальник, – пропела она, пристраиваясь к шагу Колесникова. – Что же это творится в городе? Эти типы совсем обнаглели.

– Вы про что?

– Да про листовки.

«Вот скотина, уже протрепался, – подумал Колесников о Рахиме. – А она теперь всему свету раззвонит». Махмудова работала машинисткой в городской полиции. Там через каких-то десять минут в адрес Колесникова посыплются ехидные шуточки.

– Извините, мне направо, – сказал он и свернул в ближайший переулок, чтобы отделаться от нее.

Сделав ненужный крюк, он вышел к зданию гестапо.

Несмотря на ранний час, в кабинете Винца уже сидели Фишер и Бибуш.

– А, это вы! – сухо сказал Винц, не подавая Колесникову руки. – С чем пожаловали?

Колесников молча положил перед гауптштурм-фюрером листовку. Винц прочитал ее и покачал головой.

– Рас-чудесно, – медленно произнес он, поднимая на Колесникова взгляд льдисто-голубых глаз. – У меня для вас тоже есть сюрприз. Полюбуйтесь. – Колесников взял в руки тетрадную страничку. – Что это, по-вашему?

– Листовка.

– А я думал, праздничное поздравление, – съязвил Винц. – Вы знаете, кто их распространяет? И где эти люди? Почему они на свободе?

– Скорей всего листовки сбрасывают с самолетов, – неуверенно сказал Колесников.

– А расклеивают их тоже самолеты? – Винц порылся в столе и достал еще какой-то листок. – Смотрите. Этот плакат с фигой тоже работа красных летчиков? Листовку писали дети. Понимаете, это детский почерк. Немедленно найти этих змеенышей. В конце концов, кто у нас в городе начальник оперативного отдела? Вы или не вы?

– Я полагал, что для расследования подобных дел существует политическая полиция ка Университетской, девятнадцать, – возразил Колесников. – Моя задача – выявление подозрительных людей.

– Узко мыслите, – заметил Винц. – Вы должны работать рука об руку с политической полицией. Задача у нас общая: установить незыблемый новый порядок. Отныне и присно и во веки веков! Вам дана власть, так пользуйтесь этой властью!

– Я уже отдал приказ произвести аресты.

– Весьма разумно и своевременно. Должен только предупредить: дело нужно поставить ка широкую ногу. Даже если из ста задержанных виновным окажется только один, вас это не должно, волновать. Зато у меня не будет безработных. – Винц кивнул в сторону Фишера и следователя Бибуша.

Колесников замялся:

– Да… но… если нам потом придется выпускать невиновных, по городу поползут нежелательные слухи.

– А кто вам сказал, что мы их выпустим? Чем меньше живых свидетелей, тем лучше. Вы думаете, Германия от этого останется внакладе? Отнюдь.

– Хлопотно, знаете, – поежился Колесников.

– Особых хлопот не будет. Через два-три дня в город придут специальные машины. Я просил об этом лично господина штурмбаннфюрера Негеле.

– Что это за машины?

– Увидите. Наши солдаты прозвали их «Bäckereien» – «пекарни». – Винц поднялся, давая понять, что разговор окончен.

Новые встречи

В квартире Володи Рыжкова на Октябрьской сидели за столом четверо: Качерьянц, Спартак Никитин, Мурат Темирбеков и сам хозяин. Окна были глухо зашторены. На столе горела стеариновая свеча, слабо освещая радиоприемник, листы бумаги и карандаши, приготовленные для записи сводки.

Ждали половины двенадцатого. С первых дней войны в это время Москва передавала сводку Совинформбюро.

Качерьянц взглянул на часы и подключил к приемнику питание. Робко заалела нить накаливания в лампочке. Лицо у Юрия стало напряженным, как у слепого. В приемнике сначала послышалось попискивание, затем какое-то бульканье, перешедшее в пронзительный свист. И наконец раздались знакомые слова:

– Говорит Москва. От Советского Информбюро…

– Записывайте, – сказал Качерьянц. – «В течение 13 августа… В районе северо-восточнее Котельникова продолжались упорные бои. Огневыми налетами нашей артиллерии на одном из участков уничтожено до 100 немецких танков, 35 бронемашин, 350 автомашин и до 600 солдат и офицеров противника… На северо-западном фронте наши части в течение двух дней боевых действий уничтожили более 3000 солдат и офицеров противника… В районе Краснодара наши войска вели напряженные оборонительные бои…»

Сводка была тревожной. Враг все еще продолжал наступать на многих участках фронта, но по всему чувствовалось, что его великолепно отлаженная военная машина начинает давать перебои.

Ребята по слухам знали, какой ценой достается гитлеровцам каждая пядь советской земли. Неведомыми путями в Пятигорск просачивались рассказы о жестоких беспрерывных боях на кавказских перевалах, куда немецкое командование направило отборные горноегерские дивизии. Перед ними стояла одна задача – прорваться к нефтяным промыслам.

Гитлер бросал в бой все новые и новые части, прошедшие специальную подготовку в Гарце и Австрийских Альпах. И каждый раз безуспешно. Тысячи гитлеровских солдат остались навсегда на ледяных кручах Кавказа.

На второй день оккупации в доме Никитиных поселились немцы, и Екатерина Александровна с сыном перебрались на Университетскую, в тесную комнатушку с одним-единственным окном, глядевшим во двор. Здесь, по крайней мере, можно было не видеть всякий час постояльцев, не стирать их белье и не мыть полы.

Сегодня Никитина ждала гостью. Спартак предупредил, что к ним после смены зайдет Нина Елистратовна. К ее приходу Никитина вскипятила на керосинке чай, достала алычовое варенье, еще из довоенных запасов. Кроме варенья и каменной крепости сухарей, в доме ничего не было.

Бондаревская пришла около шести. Раньше женщины не были знакомы, хотя и знали друг друга в лицо.

– Вы так нам помогли, – сказала за чаем Нина Елистратовна. – Просто не знаю, как вас и благодарить. Пятерых мы уже переправили, Документы оказались в полном порядке.

– Меня не за что благодарить. Это вам спасибо. И за сына, и за других ребят. За то, что поддерживаете в них веру в победу. Ведь у них у всех отцы на фронте! И сыновья воюют тоже. Страшно за них, сердце все время будто в тисках. Проснусь другой раз ночью и думаю, думаю. Дети ведь, ничегошеньки еще не видели. – Никитина прикрыла глаза рукой. Пальцы ее вздрагивали.

– Не надо, – тихо попросила Нина Елистратовна. – Они бы тогда перестали нас уважать. Я счастлива, что у нас такие сыновья.

Прощаясь, они условились о новой встрече.

Проводив Нину Елистратовну до порога, Никитина сказала:

– На днях я встречусь с Федором. Если это тот человек, которого я знаю по рассказам мужа, то все будет в порядке.

– А стоит ли рисковать?

– Стоит. Пам позарез нужна связь с партизанами. Я приму все меры предосторожности, в капкан не полезу.

– Ну, желаю удачи.

Планшет желтой кожи

Вернувшись домой, Нина Елистратовна узнала, что Юрий вместе с Муратом и Левой Акимовым отправились в город. Сын оставил на столе записку, она кончалась словами: «С охоты придем поздно. Не волнуйся».

Легко сказать, не волнуйся, когда скоро восемь, а с восьми комендантский час.

Но она нервничала напрасно. Сын вернулся вовремя – перемазанный с головы до пят, измученный, но с сияющими глазами. Первым делом он выставил в соседнюю комнату брата, закрыл за ним дверь и вдобавок прислонил к ней стул.

– Ну, мама, можешь нас поздравить. – Юра полез под куртку и вытащил офицерский желтой кожи планшет, туго набитый бумагами. – Часа три караулили. Они подъехали к кабаре у Цветника и пошли обедать. Двое офицеров в черной форме, погоны серебряные. Шофер остался в машине. Машина открытая – «мерседес-бенц». А мы видим, что они пошли пустые – ни планшета, ни портфеля. Ну, думаем, теперь только не зевать. Лишь бы шофер хоть на минутку отлучился. А он, паразит, достал какую-то книжку, уткнулся в нее – и ни с места. В Цветнике народу никого, самый подходящий момент. И машина стоит впритык к тротуару – из кабаре ее не видно. Короче, немцу нашему, видно, приспичило, и только он в двери кабаре – я к машине. Схватил планшет с заднего сиденья – и деру! Вот шуму-то у них будет! – Юра весело рассмеялся.

– Иди умойся и садись ужинать. Вы молодцы, ребята!

Нина Елистратовна развернула планшет и стала доставать из него бумаги, написанные на машинке, с грифами и печатями, чистые бланки, увенчанные германским орлом, карту с пометками. На некоторых документах стояло: «Streng geheim» («Совершенно секретно»).

Эти бумаги жгли руки, хотелось немедленно проникнуть в их смысл, скрытый за колючим готическим шрифтом. Но Нина Елистратовна разбирала немецкий с пятого на десятое и сейчас ругала себя последними словами, что и в школе и в пединституте относилась к нему равнодушно – лишь бы «спихнуть зачеты».

Юра, вернувшись из кухни, жадно набросился на борщ, в котором плавали одинокие кружки конской колбасы.

Даже если бы у Нины Елистратовны и были деньги, то на них все равно ничего не купишь. Цены на базаре фантастические: килограмм хлеба стоит 250 рублей, масла – б тысяч, сала – 7 тысяч, стакан соли – 200 рублей. А рабочие на мотороремонтном получают всего пятьсот да по карточкам килограмм хлеба в неделю. (Его выпекали из эрзац-муки.)

Таков был «новый порядок», установленный фашистами. В поддержание его комендатура вывесила приказ: «Все трудоспособные жители Пятигорска в возрасте от 16 до 55 лет обязаны трудиться. В случаях самовольного выезда из города, а также неявки по повесткам биржи труда в течение 7 дней виновные привлекаются к ответственности как за саботаж, а имущество их конфискуется».