Текст книги "Осколок"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Мы с Алисой еще не раз выходили курить, болтали, возбужденно спорили о каких-то странных вещах, об оккультизме, о гаданиях, о всякой фигне. Потом, когда третья стадия взошла на пик, я просто пересел к ней на освободившееся место и там прописался. Мы танцевали под мелодии Стинга и грустную песню местной ресторанной певицы. Там было что-то типа: «Птицы в небо улетают, Манят за собой, манят за собой, манят за собой…» Ну очень душевно пела эта девушка. Так пела, так пела, что я не удержался и тихонько поцеловал Алису в танце. Она не ответила.

А потом мы снова пошли на палубу. Я забыл сказать, что она кольцевая, вокруг всего ресторана. Алиса, смеясь, увлекла меня от группки курильщиков за угол. Там, глядя мне в глаза, своими колдовскими глазами, она схватила меня за голову, резко притянула к себе и буквально впилась в мои губы страстным и безумным по своей силе поцелуем.

Ее тело так прижалось к моему, а язык так бесстыже бродил во мне, а губы ее столь нежно и сладко пили мой ускользающий разум и жизненные соки, что мозги мои, и так уже, впрочем, совершенно пьяные, окончательно слетели с направляющих. В них что-то звякнуло ( Дз-бом!) и, когда я услышал горячий женский шепот: «Пойдем ко мне?», участь моя была решена, и никто в целом мире не смог бы остановить мое дальнейшее грехопадение.

Я не мог представить, что меня ждет. Но даже если бы мог – все равно, ни за что не отказался бы от райского яблочка, так услужливо предложенного мне дьяволом.

Это было не в моих силах – это было придумано кем-то гораздо сильнее человека.

Глава 9. Ведьма

Все вышло так, как бывает, когда судьба услужливо играет с тобой в поддавки – легко и непринужденно.

Мы договорились встретиться через полчаса на верхней набережной, и я ушел – попрощавшись с уже пьяным в зюзю юбиляром и его супругой.

Ушел так, чтобы мой уход все заметили. Обычно, я ухожу не прощаясь, а сегодня, хоть перед моим нетрезвым сознанием и маячили яркие губы Алисы, и все внутренности трепыхались от желания, я нашел в себе силы соблюсти необходимые правила конспирации.

Мне не было в диковинку грешить с чужими женами, и правила данного секса я знал на зубок. Если хочешь, чтобы все было спокойно – соблюдай таинство. И чтоб ни одна живая душа, и чтоб ни в жись…!

Странное существо – чужая жена. Почему она так желанна? Почему мужики пялятся на замужних баб и мысленно мечтают задрать им юбки? Ведь рядом или дома своя и, ведь, не хуже. И на нее тоже кто-то пялится, и с вожделением думает: «Ведь и ебет же кто-то?». А ты идешь с женой по городу, разглядываешь чужих баб и совершенно о ней не думаешь, о ее привлекательности, сексуальности и запахе желанной женщины, который она источает точно так же, как эти красотки вокруг.

Может дело в том, что хочется украсть у кого-то его собственность? И с радостью насадить ему рога на башку? Да нет, вроде. Я и не знал никогда мужей моих подруг. Да и знать не хотел. Уважать их или нет до или после греха – да мне это и в голову не приходило. Каких либо чувств радости от этого не испытываешь. Андреналин, разве что бодрит. Всегда начеку, ибо ставки здесь могут быть очень серьезными – вплоть до собственной жизни.

Единственно, чего никогда не делал и вероятно не сделаю – не спал, и не буду спать с женами друзей или приятелей. Никогда. Вот это уже извращение. Умножение лжи. И так в этих романах-адъюльтерах одна ложь, а с женой друга – ложь вдвойне и пережить это очень нелегко. Как к нему относиться тогда, как пить водку и базарить о бабах, как помогать или просить о помощи? Как без друга жить? Без бабы жить можно – без друга нет. Так что, увольте, это не ко мне.

Вот говорил же, ощущение того, что судьба буквально подкладывает мне эту Алису – не покидало меня. Так оно и вышло.

Моя ненаглядная даже жила неподалеку от ресторана. Пять минут по верхней набережной и еще три – в тихую центральную улочку – и мы уже у нее.

А домик-то был еще тот!

Особнячок красного кирпича, построенный прямо в исторической части города, по соседству с нашими знаменитыми церквями, за каменно-железной оградой. Очень красивый, с высокой острой крышей, он стоял чуть в глубине этого старинного квартала и историю города совершенно не портил. Хотя и был новеньким и крепким, как орешек.

Алиса нажала на кнопочки ворот, и орешек этот лопнул. Она пальчиком сделала хитрое: «Тс-сс!» и я шагнул. Потом еще и еще. И пути назад мне уже не было.

Я не очень хорошо рассмотрел этот дом изнутри. Свет хозяйка почти не зажигала. Но уверен, что в доме том все было также здорово, как снаружи. Пахло богатством и чужим счастьем.

Стало немного страшно. Совсем чуть-чуть, но хватило, для того, что начать думать: «Боже! Что я делаю? Это добром, ну никак кончиться не может».

Чтобы мысли мои не пошли по пути отрезвления и я позорно не сбежал, Алиса буквально затащила меня в спальню, где впотьмах мы упали во что-то широченное, мягкое и очень приятное ощупь.

А там… Что было там? Да все! Это плохо поддается описанию, но все же, я кое что запомнил.

Моя врачиха-психиатричка сама была не очень-то здоровой и явно страдала нимфоманией.

Я имел ее так, как не имел до этого никого. Со всех сторон и во все дырки. Сверху, снизу, с обоих боков, сзади-сверху, сзади – сзади, на руках, в шестьдесят девять… Я загибал ее стройное и гимнастически податливое тело под такими углами, что иногда мне казалось – так не бывает, так просто не может быть!

Мы измочалили всю королевскую постель, свалились на пол, потом переместились на кресло, с него на журнальный столик, а со столика на женское трюмо. Там в зеркале, в отсветах коридорной люстры, ее ровная, мраморная спина и умопомрачительная задница отражались сполохами каких-то нереальных двадцать пятых кадров крутейшего немецкого порнофильма.

И я снова ее хотел и, слушая сладкие хрипы и какое-то кошачье мяуканье, снова и снова входил в нее. Я насаживал это зовущее меня голое тело молодой проститутки на себя. Еще раз и еще и еще бесконечное количество раз… А с трюмо на толстый ковер сыпались звякая друг о друга ее косметические принадлежности.

И было плевать на все! Только туда, в нее, еще и еще в нее, чтобы она заткнулась, наконец! Чтобы перестала звать меня по имени, чтобы перестала биться в истерике восемнадцатого оргазма и чтобы отпустила меня! Но она звала, она билась, она хотела еще, и я понял, что этому не будет конца, это никогда не кончится. Потому что я сам снова хотел ее, я снова и снова рвал ее плоть своим простым мужским орудием, протыкая ее до каких-то неведомых и загадочных бабьих мест, что доставляли ей какое-то космическое наслаждение.

Мне даже стало завидно такому удовлетворению. О, женщина, как же все-таки ты много получаешь от нас! И за что тебе это, самка?

Мы бились насмерть. Да, даже если бы сейчас начал рушиться этот дом, мы бы продолжали эту безумную пляску до конца. Но конца все не наступало, и я имел ее опять и опять.

Или это она имела меня? Есть такая шоферская песенка: «Это не ты имеешь машину – это машина имеет тебя». А ведь верно. Меня поимели. Богатая озабоченная баба затащила меня в свою золотую нору и отъимела по полной форме. Она – уверенная, сильная, она поняла, что я не откажусь, что во мне еще живо это блядское романтическое, этот авантюризм, этот похуизм и раздолбайство. И что граница, отделяющая их от расчетливости и порядочности, очень тонка и многократно мною нарушаема. Она просчитала меня, выделив из всей этой роскошной толпы Толстозадовых и Суходрищевых. И не ошиблась.

Сильна, сука, ох сильна!

Алиска, Алиска, да что ты со мной делаешь-то, а?

И снова на постели, где мы оказались неведомыми мне путями, Алиса скакала на мне так, как скачут техасские ковбои на необъезженном мустанге, желая выпить его строптивость до дна, загнать насмерть, усмирить, сделать послушным и ручным.

Или она просто такая блядь? Или может быть даже колдунья?

Я глядел на то, как ее роскошные гладкие волосы подпрыгивали в такт, по-девичьи ровненьким и аккуратненьким, грудям. А она заламывала руки вверх и закатывала сумасшедшие, косые глаза к потолку, и кричала, что-то нечленораздельное и даже матерное. И скакала, скакала на мне, словно ведьма Наташа на хряке из знаменитой булгаковской фантасмагории.

Я потерял счет ее и своим оргазмам. Да и кончал ли я? Это было нечто из другой области – взрывалось в голове ( бах!) и ты подлетал как будь-то метра на два над землей, а потом ( бух!) вниз, а там снова этот косящий взгляд и беленькая грудь, в которую впиваешься зубами словно в сочный источающий силу плод и все опять начинается сначала.

Потом я подлетел еще выше и застыл в воздухе. И посмотрел вниз через левое плечо.

Я лежал на шелке измочаленных темно-красных простыней – голый, с отрытыми невидящими глазами, с раскинутыми в стороны руками и, похоже, был уже мертв. Алиса лежала между моих раздвинутых ног и пила исторгнутые мною соки, плотоядно причмокивая, и сжимая мое подрагивающее естество в кулаке.

Она пила мою жизнь. Я понял – она ведьма, и я – ее пища. И надо что-то делать…

Но ничего сделать не смог и провалился в бездонную яму глубокого сна.

Глава 10. Бессонница

Она будила меня долго. Тормошила, целовала, уговаривала и даже, смеясь, раскрывала мне веки тонкими пальчиками. Но я все равно ничего не видел. Я был почти мертв и не желал просыпаться.

Когда я, наконец, разлепил глаза, мне показалось невозможным даже поверить в то, что мне надо вставать и куда-то идти. Времени было шесть часов утра, и проспал я, а, вернее, пробыл в забытьи, часа полтора не больше. После такой ночи спать мне надо было бы до вечера.

Но Алиса уже весело мурлыкала на кухне – варила кофе. Вот баба, а! И я побрел в ванную и долго обливался холодной водой, приводя себя хоть в какое-нибудь чувство. Постепенно появилось осязание, восстановилось зрение и обострилось обоняние. Этого было достаточно, для того, чтобы встать на ноги и, прошлепав на кухню в одних брюках без носок, выпить обжигающий напиток из рук странной женщины, что сейчас глядела на меня лучащимися глазами и была еще красивее, чем вчера.

Обычно утренняя женщина не очень впечатляет нашего брата. Иногда даже приходят мысли – а чего это я так вчера хвостом вертел – баба и баба – синие круги от недосыпа, бледные ресницы, морщинки, дряблая местами кожа…

А эта… Эта была, как с иголочки! Словно и не было изнурительного ночного боя, словно не рвались гранаты внутри наших животов и ослепительные вспышки света не пугали ночное небо в наших черепах. Словно и не было этого изнурительного пробега на сто пятьдесят километров, словно ничего не было.

– Хорошо выглядишь, Сережа, – Алиса провела ладонью по моей щеке, и (странно!) во мне опять шевельнулось желание. У меня – того, кто еще десять минут назад, думал, что если он пошевелится – точно помрет. Все-таки как сильна эта женщина. И я опять подумал – не ведьма ли она на самом деле.

– Алиса, не надо, – я шутливо погрозил ей пальцем, грустно улыбнулся и положил ее ладонь на стол. Она тихонько ткнулась в меня лбом и пошла к плите. Я встал из-за стола и протопал в спальню одеваться.

Когда я стоял в коридоре, она молча поцеловала меня и сунула в нагрудный карман пиджака карточку с телефоном. Я полез за своей, но она остановила мою руку и прижала ее к своей груди. Грудь под тонким халатиком была мягкой и податливой. И мне стоило большого труда повернуться и уйти. У Алисы при этом были очень несчастные глаза, и я подумал, что, может быть, когда за мной закроется дверь – она упадет на постель и громко заплачет.

И я ушел.

Утро нагло ворвалось в меня прохладным воздухом. Глотнув его полной грудью, я вытащил сигареты и закурил – впервые после ресторана. Странно, когда я был с Алисой, я совершенно об этом не думал. А теперь, нежный дымок входил в меня, медленно расплывался по телу, и нега тонкими иголочками заколола мне кожу изнутри и тяжелая голова моя чуть закружилась.

Вдыхая наркотический дымок первой сигареты, я слегка забалдел. Не глядя на сумрачные утренние тучи, не торопясь, продефилировал мимо припаркованных на ночь машин и двинулся в направлении остановки маршруток.

Почему-то мне показалось, что, если я поеду на общественном транспорте, будет безопаснее для сохранения тайны нашего с Алисой греха. Сев на еще пустую сорок шестую маршрутку, я поехал домой, в свою нору, – отсыпаться после ночи с настоящей ведьмой.

От этой ночи в сердце оставался какой-то неудобный осадок – пустота плавала во мне мыльным пузырем. Вверх – вниз, вверх – вниз. Слегка подташнивало, и я никак не мог разобраться в себе – хорошо ли мне было или плохо. И зачем, собственно, мне это вообще было нужно?

С точки зрения открытия нового – вроде да – такого безумного секса я еще не испытывал. Но в то же время – а зачем мне этот новый опыт? Мне давно уже поздно учиться, накапливать знания и впитывать в себя любопытные вещи своего века. Мне пора отдавать свой опыт другим – быть мудрым и рассудительным, спокойным и все понимающим. Зачем же мне это все? Для каких-таких целей я был сегодня изнасилован?

Дома было, как всегда, хорошо и спокойно, и я вырубился еще до того, как стащил с себя модные брюки своего нового костюма. И продрых безо всяких снов до шести часов вечера.

Когда я проснулся – то понял, что зря дал себе возможность спать днем – еще одна бессонная ночь мне обеспечена.

Бессонница. Кто-нибудь знает, что это такое? Кто-нибудь пытался с ней бороться, считать баранов, пить таблетки, играть в компьютерные игрушки, пялится в ночные эротические каналы (тьфу, блядь, опять одно и то же) и думать, думать, думать.?..

Если пытались – тогда понимаете как это бесполезно, как она не дает вам расслабиться, как она зовет вашу совесть, как мучает этим, заставляя жрать самого себя.

Она ввинчивает стальными шурупами в наши черепа чувство вины – принося своеобразное похмелье за прожитое неправедно время, за глупости наши, за пьянство, за жадность и за предательство…

Ночами, когда уснуть совершенно невозможно, совесть спрашивает с нас за все те мерзости, что мы творили в последнее время и требует от нас покаяния. Совесть – это бог. И каяться надо перед ним.

Не предатель ли я? Да, несомненно, предатель. Моя жена, на которую я обиделся, и которую же потом обидел – тоже предатель. Два предателя вместе – чудная картина. А вообще, чего я так на нее взъелся? Можно подумать я ей не изменял и вел праведный образ жизни отличного семьянина.

Ну что изменял? – Ну, изменял… Сколько раз, мил человек? – Да что я считал что ли?

И что же ты хочешь от других? Предаешь ты – будь готов, что кто-то предаст и тебя. И в этом нет никакого противоречия. Равновесность мира соблюдается. И справедливость рано или поздно торжествует.

Ты хоть сейчас, после своего грехопадения, понимаешь, как иногда трудно от него отказаться, как иногда невозможно это сделать, потому что все против твоей совести, против твоих принципов, морали, этики. И ты слаб, совершенно слаб и бессилен. И тебя ведет, как барана на веревке, кто-то невидимо сильный, и ты его раб, и сопротивление бесполезно.

Может быть, твоя жена попала в такую же западню? Ведь она просто женщина, которая хочет ласки, нежности, сексуального удовлетворения. Она не может бороться, если желания сильнее ее. Она оправдывает себя, тем, что это несерьезно, это только раз, это для разрядки, и никто и никогда не узнает об этом. И мир ее будет цел и невредим. И твое открытие ее греха не было ею запланировано.

Может статься, что оно вообще не было никем запланировано. Просто ты опередил установленное тебе время. И вырвался из-под контроля невидимых ангелов или демонов. Опередил, сделал, что-то по своему, – вот и плати излишней осведомленностью за своенравность и неподчинение правилам.

Надо вернуться к жене. Как она там? Простить и забыть…

Не нужно мне никакой свободы, не нужно мне возможности бегать по случайным бабам, не нужно искусственного веселья и пошлых пьянок – ничего не нужно, потому что во всем этом нет никакого смысла. Есть только похмелье и бессонные ночи раскаянья.

Я хочу домой. К своей жене, к ее теплому плечу, мягкому дивану и телевизору по вечерам. К ее молчанию или неназойливым приставаниям. К ее восторгам и огорчениям – искренним и эмоциональным, как восторги и огорчения ребенка. И там, дома, с ней – я мудр и силен, как старый лев. Я высок, как Эйфелева башня. Я – кормилец и поилец и от меня зависят все. Я – отдаватель И это надо, человеку, надо! Ибо нельзя жить, не отдавая себя другим. Всем себя не отдашь, а вот близким – пожалуйста. И ведь не за благодарность отдаем мы себя. А просто так… Потому что мы – мужчины, потому что сильнее, умнее, надежнее…И так – правильно и естественно.

Вот сейчас, я уверен, у жены дома что-нибудь сломалось. То ли розетка трещит, то ли ручка на мойке отвалилась, то ли раковина засорилась, то ли бачок унитаза течет… Все, пипец! Нет мужчины в доме, и порядок вещей нарушен, и женщина бессильно тычется туда-сюда, латая все новые дыры, и ничего-то у нее не получается. Она свободна, а надо ли ей это?

Свобода – для чего она? Для того, чтобы идти к своей цели, что-то строить или накапливать? А ведь у нормального человека нет, и не может быть конкретной цели в жизни. Власть, деньги, шмотки, путешествия, спорт, секс – это цели, что ли? Нет, есть, конечно, фанаты – типа большевиков. Мучаются, жарятся на костре, ненависти к другим – не таким как они. Потом, добиваются своих целей и мучают других.

Я не понимаю, зачем людям власть? Быть выше других?

А зачем? Потому что мал росточком, что ли? Наполеоны, блин, мелкожопые. Преодолевают комплексы неполноценности, заливая целые страны кровью, душа свободу и затаптывая правду в дерьмо. Почему, кстати, мелкожопых во власти много? Я тут слышал какую-то херню по телику про инопланетян, так вот там загробным женским голосом было возвещено: «Инопланетяне могут принимать любой облик. Одно не могут – быть выше ростом. И поскольку они маленькие – их всегда можно отличить».

Точно! Как попер такой малыш в гору – значит инопланетянин.

Похоже, за Россию гуманоиды взялись всерьез. Два румяных «гиганта» подряд – это уже атака.

А что? Ресурсы-то в мире заканчиваются. А Россия – большая кладовка ценностей. Дикая и неизученная, пустынная и невообразимо огромная. Вот пришельцы и рулят тут. Придумывают всякую хрень – приближают к европейскому мышлению, ставят рамки, препоны на каждом шагу. То нельзя, это невозможно, туда не ходи, сюда только с мамой. В самолеты – до гола разденься, с сигаретой – в каморку, голую титьку на экране – ни боже ж мой, видеокамеры слежения – в каждый дом, прессу и СМИ – удавить и окультурить, и книги только о хорошем и добром ( лучше о спасителях родины – Единой России и ВВП). И не дай вам бог! Террорист, расист, атеист!!! Караул!!! Спасайте наши жирные жопы!

Европейцы (и американцы) опухли от выдуманных ими понятий демократии, захлебнулись ею и запутались в тенетах толерантности. Они не понимают, что этим самым унижают сами себя – белых мужчин и женщин с нормальной сексуальной ориентацией, истинных цивилизаторов этого мира. А если унижать самих себя, унижать тебя будут все! Вот и горят машины в Париже, и мэрами великих городов становятся педерасты, вот и учат юных девочек в школах искусству мастурбации злобные лесбиянки из легионов, визжащих от несогласия с законами мира, феминисток.

И вот уже квоты в кино – обязательно один из главных героев черный или лесбиянка, и вообще в актерах ( белых, черных, красных и желтых) должна быть искусственная пропорция и если белых поменьше – это хорошо – черные на нас не обидятся.

А не все ли равно – обидятся черные или нет? Людей надо жалеть или уважать не за цвет кожи, а за ум, силу, красоту, умелые руки… Черные это руки или белые, не все ли равно? И пропорция эта тогда будет естественной. И ничего страшного в этом не будет.

Инопланетяне, суки… Порядочные, бля! Галстук сюда, салфетку туда… Внедрение в головы людей какой-то ненормальной программы. Стыда за то, что мы умнее и сильнее. Дурдом.

Чего меня на политику-то проперло? Никогда не голосовал даже, а вот чего-то прет…

Давай лучше о бабах.

Ну, так вернешься домой или нет?

Да, конечно, вернусь. То же мне, «высокоморальная» личность. Монашествующий, блядь, рыцарь с бледным одухотворенным лицом страдальца…

А Алиса? Расскажешь жене, покаешься? Нет, конечно. Алиса пусть остается где-то. Где я еще не решил. Но где-то она будет.

Ой, дур-рак! Она же убьет тебя! Зачем тебе это?

Не нужна она мне – это точно. Кроме неприятностей – ничего от нее не дождешься. И отделаться от нее будет не так уж и просто. Но…

Понимаю, что она не для того меня снимала, чтобы отдать кому-то. Мне показалось, что она вообще не способна отдавать что-либо кому-либо. Она может только брать. Она – вампир и ей нужны жертвы. Я ее жертва, ей понравилась моя кровь, и она меня так просто не отдаст.

Почему тогда Алиса должна остаться?

Мне трудно это объяснить, но, где-то внутри, глубоко – я хочу, чтоб она мною питалась, я желаю отдавать ей свою кровь и жизненные соки… Ее и моя волны – совпадают. Ей нужен я, а мне нужна она. Каждой жертве нужен палач, иначе она не жертва. И тот, кто добровольно становится жертвой – ждет прихода своего палача, потому что они не могут друг без друга. Страдания и причинение страданий неразрывны. Я хочу пострадать – она хочет меня мучить. Все идеально. Садо и мазо.

И для этого совершенно не нужны ни кожаные трусы, ни ошейник. Ведь достаточно мне было посмотреть в ее насмешливые глаза – и я пропал.

И я знаю, что пройдет какое-то время, и я снова захочу ее откровенного взгляда, я снова возжелаю пропасть в этом омуте страсти, и ничто меня не остановит. И она уверена в этом и доказательство тому – ее карточка с телефоном и открытое нежелание брать мою. Она знает, что так и случится, и уверенность ее, меня сейчас коробит. Потому что неправильно это все, потому что все не так и нет в этом спасения. Она не спасательный круг – она привязанный за ногу тяжелый корабельный колосник.

А спасение мне необходимо, ибо я все чаще и чаще стал ловить себя на мысли, что мне совершенно незачем жить. Мне расхотелось, понимаете. Перестало хотеться продолжать двигаться – ни вперед, ни назад. Ибо нигде я не находил выхода – ни в будущем, ни тем более в прошлом. Нигде.

Ночь заканчивалась мучительно. Гора окурков в пепельнице, седьмая чашка чая, смятая потная постель и ни капли сна. И тяжесть в душе. Она висела кирпичом за грудиной, не давая дышать и проворачивая меня на постели по своей оси. Я находился словно бы на вертеле и жарился на адовом огне, не находя себе покоя. Совесть злой собакой кусала меня за бока, и языки чертового пламени лизали мне голые пятки.