Текст книги "Творцы империй"

Автор книги: Юрий Мухин

Четырнадцатая серия

Черчилль. Канцлер, вы упомянули также о каком-то предателе.

Гитлер. Генерал армии Павлов. Мы взяли его на крючок еще в Испании. Командовал в Красной Армии автобронетанковыми войсками, а перед войной был назначен командующим центральным, Западным военным округом – тем, по которому мы и наносили главный удар.

Вы должны помнить, премьер-министр, что за неделю до нашей атаки СССР, Москва вдруг разразилась странным миролюбивым заявлением ТАСС о том, что, дескать, отношения между СССР и Германией отличные и никакой войны не предвидится.

Черчилль. Да, что-то в этом роде было, и мы страшно удивились, так как маршал Сталин уже не мог не знать даже точную дату нападения. Даже я его об этом предупредил.

Гитлер. Так вот, как потом показали пленные, под прикрытием этого миролюбивого заявления Генштаб Красной Армии 18 июня дал приказ поднять войска по всей западной границе и привести их в боевую готовность к отражению нашего удара. И Красная Армия была готова почти везде принять наш удар. Почему и не удалось осуществить план «Барбаросса» – на севере германские армии так и не взяли Ленинград, а на юге не смогли одним ударом выйти к Донбассу.

Так вот, генерал Павлов на направлении нашего главного удара не только не привел войска в боевую готовность, нарушив приказ Генштаба РККА, но и держал их в казармах, хотя еще в конце мая обязан был вывести их в леса на лагерные сборы. Расположение казарм нам было хорошо известно, и мы в ночь на 22 июня нанесли по ним точный авиационный и артиллерийский удар. Такой пример. Павлов держал в городе Бресте, а этот город стоит прямо на границе, 2 пехотные и 1 танковую дивизии. Мы подтянули со своей стороны к городу массу артиллерии, открыли точный огонь, и через час эти дивизии перестали существовать. И в эту дыру в обороне ринулись танки Гудериана.

Черчилль. Черт возьми! Но почему же сегодня все эти тухачевские у вас объявлены невинными жертвами?

Сталин. Видимо потому, что не всех троцкистов мы тогда выявили и поставили к стенке. Недобитые добитых и прославили.

Черчилль. Скажите, маршал, вот господин канцлер упомянул заявление ТАСС накануне войны. Не могли бы вы ответить – вы что, действительно не верили, что Германия нападет на вас 22 июня 1941 г.?

Сталин. Как я мог в это не верить, если буквально все мне об этом сообщали? Включая вас и посла Германии в Москве Шуленбурга. Вы все просто из кожи лезли, чтобы сообщить мне, что именно 22-го начнется война.

Черчилль. Но почему же вы ничего не предприняли?

Сталин. Как это не предпринял? Ведь господин Гитлер только что сказал, что 18 июня Генштаб Красной Армии дал приказ привести войска в боевую готовность. А еще раньше, в середине мая, приграничные округа получили директиву разработать конкретные планы отражения удара Германии, и эти планы к началу войны были готовы. А еще раньше мы под видом сборов пополнили эти округа 800 тысячами резервистов и начали передислоцировать несколько общевойсковых армий с востока и центра СССР на запад.

Черчилль. Я не об этом, я хочу спросить, почему вы, узнав о том, что Германия нападет 22 июня, не объявили мобилизации?

Сталин. Потому что вам с господином Гитлером очень хотелось, чтобы СССР объявил мобилизацию хотя бы 21 июня 1941 г. У меня не было привычки делать то, что хотят враги СССР.

Черчилль. А если об этом немного подробнее.

Сталин. Знаете, о Габсбургах говорили, что они все помнят, но ничему не учатся. Я не Габсбург. Давайте вспомним, как началась Первая мировая война. Вы это помните?

Черчилль. Разумеется. Сербский студент Гаврило Принцип убил в Сараево наследника престола австро-венгерской империи. Австрия предъявила Сербии ультиматум. Россия начала мобилизацию. Германия потребовала от России немедленно ее прекратить. Россия отказалась, и Германия объявила ей войну. Союзница России Франция объявила войну Германии…

Сталин. Хватит. Вроде Германия объявила войну России, но разве Германию считают агрессором, разве считают, что это она напала на Россию?

Черчилль. Нет, конечно. Мобилизация в такой огромной стране, как Россия – это уже начало войны. Германия просто обязана была действовать быстро, пока вы не развернули свои огромные силы. Она не могла ждать.

Сталин. Следовательно, если бы СССР объявил мобилизацию, то в мире это бы расценили, как объявление войны Германии?

Черчилль. Безусловно.

Сталин. Но ведь я же понимал, что вы с господином Гитлером этого и ждали. Германия 10 мая 1941 г. послала в Англию второе лицо в государстве, преемника господина Гитлера, Рудольфа Гесса. И Гесс готов был заключить с Великобританией перемирие.

Но у вас, господин Черчилль, были и проблемы. Вы не могли пойти на это перемирие просто так, в середине войны. Не могли показать колониям слабость метрополии. Ведь все знали, что если Британия начинает войну, то она ее выигрывает. Поэтому колонии и боялись силой выйти из зависимости. «Мы можем проиграть все битвы, кроме последней!» – гордо заявляют британцы. А здесь последняя битва еще не выиграна, а Британия просит мира. Нет, господин Черчилль, на такое перемирие вы не могли пойти.

Но вот если бы СССР объявил мобилизацию и этим фактически объявил войну Германии, то тогда получилось бы, что это он сам, без вас, напал на Германию и что две ненавистные Англии, как вы их называли, «социалистические» страны дерутся между собой, а Британия, не имея никаких договоров с СССР и лишь год назад изгнав его, как агрессора, из Лиги Наций, вдруг ему помогает кровью своих солдат. Вот в этом единственном случае вы и подписали бы, не знаю – мир или перемирие, с Гессом.

Нет, я не мог объявить мобилизацию и позволить Англии выйти из войны, которую она сама же и развязала. Я не мог позволить вам, господин Черчилль, уклониться от военного союза с СССР. После того, как Германия напала не только на вас (напав на Польшу), но и на СССР, мы становились союзниками автоматически, хотя Вы этого категорически не хотели.

А поскольку у вас ничего с перемирием не получилось, то вы, наверняка, подписали с Германией некое соглашение о доброжелательности в виде минимализации военной помощи от Англии СССР и задержки в открытии второго фронта в Европе. Не правда ли, господин премьер-министр? Ведь не даром же Вы оттянули высадку во Францию аж на 1944 г., хотя не только я, но и США категорически требовали ускорить этот срок.

Черчилль. (несколько растерянно). Вы знаете, господа, ведь все же я патриот Англии и поэтому не хотел бы продолжать эту тему, поскольку в 1987 г. английская охрана тюрьмы Шпандау, где отбывал пожизненное заключение Гесс, задушила старика. А английское правительство основной документ, подписанный мною и Гессом, засекретило на неопределенное время. Знаете, мы, англичане, говорим: «Пусть моя Родина и не права, но это моя Родина». Я не знаю, как мне быть.

Давайте я скажу, что господин канцлер, послав ко мне в мае 1941 г. своего заместителя Гесса, не совершил ошибки. Да и потом, вы же сами, маршал, учили меня, что врагов надо бить руками своих врагов.

Кстати, мы сильно уклонились от темы, мы ведь обсуждали ошибки господина Гитлера. Может быть, вернемся к ним?

Сталин. У советской стороны нет возражений.

Пятнадцатая серия

Черчилль. Тогда, господин канцлер, может быть вы из длинного списка своих ошибок сами выберете ту, которую вы считаете наиболее страшной или тяжелой?

Гитлер. В дни моей зеленой юности ничто так не огорчало меня, как то обстоятельство, что я родился в такое время, которое стало эпохой лавочников и государственных чиновников. Мне казалось, что волны исторических событий улеглись, что будущее принадлежит так называемому «мирному соревнованию народов», т. е. самому обыкновенному взаимному коммерческому облапошиванию при полном исключении насильственных методов защиты.

Отдельные государства все больше стали походить на простые коммерческие предприятия, которые конкурируют друг с другом, перехватывают друг у друга покупателей и заказчиков и вообще всеми средствами стараются подставить друг другу ножку, крича при этом на всех перекрестках о своей честности и невинности.

В пору моей зеленой юности мне казалось, что эти нравы сохраняются надолго (ведь все об этом только и мечтали) и что постепенно весь мир превратится в один большой универсальный магазин, помещения которого вместо памятников будут украшены бюстами наиболее ловких мошенников и наиболее глупых чиновников. Купцов будут поставлять англичане, торговый персонал – немцы, а на роль владельцев обрекут себя в жертву евреи.

В эту мою молодую пору я частенько думал – почему я не родился на 100 лет раньше. Ах! Ведь мог же я родиться, ну, скажем, по крайней мере в эпоху освободительных войн, когда человек, и не «занимавшийся делом», чего-нибудь да стоил сам по себе.

Так частенько грустил я по поводу моего, как мне казалось, позднего появления на земле и видел незаслуженный удар судьбы в том, что мне так и придется прожить всю жизнь среди «тишины и порядка». Как видите, я уже смолоду не был «пацифистом», а все попытки воспитать меня в духе пацифизма были впустую.

Как молния, блеснула мне надеждой Первая мировая война. Я немедленно записался добровольцем, провоевал всю эту войну, был ранен, отравлен газами, но никогда не жалел об этом. Отдать за Германию всю свою кровь до капли – вот что было для меня высочайшим счастьем.

Черчилль.Как я вас понимаю, канцлер! Я трижды поступал, пока не поступил, в военное училище. Когда началось подавление восстания патанов в Индии, я бросился из Англии туда. В полках не было вакансий, но на мое счастье были большие потери, и вскоре я стал лейтенантом 32-го Пенджабского полка.

Правда, после этого я написал книгу, в которой осмелился покритиковать командование. Поэтому участвовать в войне в Судане мне было категорически отказано. Мы использовали все влияние рода Мальборо – мать хлопотала у королевы, я просил премьер-министра – пока меня не включили, наконец, в 21-й уланский полк. С которым, кстати, я участвовал в последней сабельной атаке британской кавалерии. Правда, я снова написал книгу, после которой на бурскую войну меня уже не взяли, несмотря ни на какие хлопоты. Пришлось ехать на нее военным корреспондентом…

Да, канцлер, невозможно быть патриотом, если ты не готов отдать за Родину свою жизнь. Что скажете на это, маршал?

Сталин.Конечно, Вы правы… Но меня несколько смущает та радость, с которой вы жаждете войну. Я ведь русский, пусть и грузинского происхождения, но русский. А мы, русские, войны ненавидим – слишком много их было в нашей истории и слишком часто они велись не как в Европе, не как рыцарские турниры, а на уничтожение.

Мои маршалы заставили меня принять звание генералиссимуса, но наверное в мире не было и простого генерала, который бы так ненавидел войну, как я. Да, я знаю, что очень часто без войны не обойтись, что есть вещи пострашнее войны. Я это знаю, знаю, но войну ненавижу!

Мы, русские, в начале войны всегда бываем плохими солдатами именно потому, что не любим войну, что все надеемся без нее обойтись.

Черчилль.Но к этому, маршал, приходишь в зрелые годы. Не были же Вы с пеленок революционером. О чем-то же мечтали в юности?

Сталин.Да, собственно, с самой юности я и мечтал о свободе для угнетенных. Хотя…

Черчилль.Что, маршал?

Сталин.Знаете, а я в юности писал стихи на грузинском языке и иногда они у меня получались. Мои стихи еще до революции были включены в грузинскую хрестоматию литературы. Моим стихотворением «Утро» начинался грузинский букварь тех лет.

Черчилль.Вот как! Маршал, может быть вы нам прочтете что-либо?

Сталин.К чему это в таком сложном разговоре? Я ведь, честно говоря, запретил их и переиздавать в советское время.

Гитлер.Мы с господином Черчиллем художники, нам просто интересно узнать, о чем вы могли писать в юности.

Черчилль.Нас бы это отвлекло от темы и мы таким бы образом отдохнули.

Сталин.Ну хорошо. Вот, к примеру, такие строки:

 
Шел он от дома к дому,
В двери чужие стучал.
Под старый дубовый пандури
Нехитрый мотив звучал.
 
 
В напеве его и в песне,
Как солнечный луч чиста,
Жила великая правда —
Божественная мечта.
 
 
Сердца, превращенные в камень,
Будил одинокий напев.
Дремавший в потемках пламень
Взметался выше дерев.
 
 
Но люди, забывшие Бога,
Хранящие в сердце тьму,
Вместо вина отраву
Налили в чашу ему.
 
 
Сказали ему: «Будь проклят!
Чашу испей до дна!..
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!»
 

Гитлер.Мой Бог! Я ведь знал, господин Сталин, что в вас есть что-то мистическое!

Черчилль. (задумчиво повторяет)Нес великую правду… Божественная мечта… Выпей отраву… Будь проклят… Правда твоя не нужна. М-да. А вы ведь, маршал, в юности очень точно предсказали свою судьбу. Действительно, сегодня ваша божественная мечта никому в России не нужна и вы обречены пить отраву гнусной клеветы.

Гитлер.В этом-то все и дело. России сегодня, как никогда, нужен Сталин. Был Сталин – был великий народ. Сменили Сталина скоты, и народ стал мелким и трусливым скотом.

Но после этого разговора мне удобно продолжить тему о том, что я сам считаю своей самой тяжелой ошибкой.

В том мире, который мы с вами покинули, я считаюсь извергом рода человеческого и не без оснований – я развязал войну, которая перенесла в этот наш мир невиданное раньше количество душ людей. Но я не жалею об этом, поскольку я, пусть и на короткий миг, но вселил в германского обывателя дух борьбы не за жратву, а за великие цели – за будущее Великой Германии. И немцы побеждали в той войне величием своего духа.

В конце концов, я помог им с полей сражений переселиться в этот мир на самый высший уровень, на уровень людей – на уровень, который религии мира считают раем. Оглянитесь господа, сколько между нами моих храбрых солдат и офицеров, сколько ваших солдат, маршал Сталин, сколько ваших моряков, летчиков и диверсантов, сэр. Посмотрите – среди нас и палестинские фанатики, и солдаты Израиля. Все те, у кого в жизни был высокий дух человека!

Но среди нас нет тех убогих людишек, которые на земле свою цель в жизни видели только в жратве и в половых сношениях. Эти души, как вы знаете, проскакивают мимо нас на уровне животных и червей – в ад, как бы ни славили этих людишек в той жизни, которую мы покинули.

Моя самая страшная ошибка в том, что я напал на СССР. Нет, дело не в том, что вследствие этого Германия потерпела поражение. Я напал не на тот народ. Я ведь полагал, что это тот же народ, что и в Российской империи. Это была жестокая ошибка.

Это был уже советский народ, это был народ Сталина, и величием духа он превзошел и нас, немцев. Я очень ценил англичан, я хотел их в союзники, а мне надо было ценить советских людей.

Вот господин Черчилль начал спор с того, что в победе главное не дух народа, а материальное обеспечение победы. Сэр, к осени 1942 г. после того, что я захватил, у СССР осталось меньше людей, меньше посевных площадей, меньше заводов, чем у одной только Германии. Но на нас работала еще и вся Европа. Мои генералы превосходили советских, мои солдаты по уровню профессионального мастерства превосходили советских солдат, мои инженеры были более грамотными, а рабочие более искусными.

И мы ничего не смогли сделать!

Потому что дух советского народа превзошел германский дух. Этот дух советских людей заставил их стиснуть зубы и в короткое время стать и искусными солдатами, и инженерами, и рабочими.

А вы, господин Черчилль, говорите, что главное – это материальная сторона. Нет и еще раз нет! Это в машине главное бензин, это животному главное жратва, а человек – это человеческий дух, это служение высокой цели.

И моя ошибка в том, что я пошел войной на страну людей с высшим человеческим духом. Мы истребили друг друга и выжили животные, отсидевшиеся в тылу. Что стало с моей Германией, что стало с СССР, что стало с вашей, сэр, Британской империей?! Сегодня в этом нашем мире, наш, человеческий уровень, почти не пополняется. Гляньте на этих мелких людишек, копошащихся там на земле в своих дрязгах – их души проскакивают рай, даже не задержавшись. На них ведь даже не жалко, на них просто противно смотреть! Здесь, в раю, им места нет, здесь место борцов за свои империи, борцов за свои народы, здесь место людей высокого духа!

Вы знаете, господа, я готов на минуту отказаться от своих привычек вегетарианца и выпить за таких людей. Господин премьер-министр, не поделитесь ли вы со мной коньяком?

Черчилль.Разумеется. Маршал, вы с нами?

Сталин.Разумеется.

Черчилль.Тогда напутствуйте нас, раньше у вас это хорошо получалось.

Сталин.Надеюсь, что не только это. (Поднимает бокал)За людей, которых признают только во время войны. Пока идет война, этих людей любят и встречают с уважением не только им подобные, но также и женщины. После войны их престиж падает, а женщины поворачиваются к ним спиной.

Я поднимаю мой бокал за солдат!

Ю.И. МУХИН