Текст книги "СССР - потерянный рай"

Автор книги: Юрий Мухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Но вернемся к математике в институте. Ее нам читала Масаковская, как я сейчас понимаю, читала плохо – сухо, равнодушно, неинтересно. Может, я не прав, и все зависело от моего разгильдяйства, но мне на ее лекциях было очень скучно – я не улавливал сути того, о чем она говорила, а механически записывать ее слова в конспект было очень неинтересно. Спасали практические занятия, т. е. необходимость решать задачки, и думаю, что именно благодаря им я два семестра все же сдавал Масаковской математику на четверки. В третьем семестре все было как в предыдущих, и вот как-то решаю я домашнее задание и что-то плохо у меня получается. Я уже забыл суть, по-моему, надо было взять интеграл, а для этого выполнить алгебраические преобразования до вида табличного интеграла. А я хотя и пытался заучить табличные интегралы, но хорошо их не помнил и, как я потом понял, просто не замечал, когда в ходе алгебраических преобразований получал нужный результат. А при интегрировании получается и некая постоянная «С», сути я ее не понял и только запомнил из объяснений Масаковской, что эта «С» может быть любым числом. «А что, – думаю, – если я вместо «С» поставлю нужное для алгебраического преобразования конкретное число?» Поставил, то ли 1/2, то ли 2, не помню, преобразовал выражение уже вместе с этим числом, взял интеграл, посмотрел в ответы – сходится. Решаю таким образом второй пример, третий – ответы сходятся. На мою беду, или на мое счастье, мое домашнее задание никто в институте не проверил, и я пребывал в наивной уверенности, что решил эти задачки правильно.

Мне уже 59-й, и я могу на Библии поклясться, что чем дальше идет жизнь, тем в общественном плане она становится глупее и глупее. И уже в мое время это оглупление (а вызвано оно обюрокрачиванием общества) нарастало заметно. Я начал учиться в институте, когда преподаватели были, на мой взгляд, еще достаточно свободны, и они могли использовать эту свободу, чтобы хоть чему-то научить студента. Ректором у нас был старенький Исаенко, и при нем дело с этим обстояло так.

Если, по мнению преподавателя, студент знал явно меньше, чем на «удовлетворительно», то преподаватель возвращал ему чистую зачетку и предлагал прийти в другой раз. Никаких допусков к переэкзаменовке не требовалось. Попытки сдать экзамен можно было делать до бесконечности, у нас были упрямцы, которые сдавали какой-нибудь экзамен по году, и ходили они его сдавать раз 18-20. При таком подходе к делу преподаватель добивался, чтобы студент действительно выучил его дисциплину, а студента стимулировало отсутствие стипендии в период, пока у него есть задолженность.

А потом мудрецы решили «усилить дисциплину» и где-то в конце моей учебы ввели, что для пересдачи экзамена с двойки нужно было взять в деканате официальный допуск, причем количество допусков ограничивалось пределом, за которым студента отчисляли из института. И в какое положение попали преподаватели? Если они пару раз не поставят студенту оценку, то того выгонят из института, а кого тогда учить, за что деньги получать, если студентов не будет? Кроме того, получается так, что это преподаватель виноват, так как в ходе семестра не сумел студента научить. Другие ему поставили тройки – значит, сумели, а ты ставил двойку – не сумел. Раньше это было чем-то вроде личного дела между студентом и преподавателем, а теперь оно приобрело официальные и очень неприятные формы, скорее, даже для преподавателя, нежели для студента. И стали преподаватели не выгонять бездельников с экзамена, заставляя их хоть что-нибудь выучить, а ставить им тройки. Кто от этого «укрепления дисциплины» выиграл?

Экзамены

Но я, слава богу, учился еще до этого маразма, и были тогда в ДМетИ оригиналы-преподаватели, которые гоняли нашего брата-студента как Сидоровых коз. Нам из этих оригиналов досталось двое, но, правда, очень оригинальных – заведующий кафедрой сопротивления материалов профессор Павленко и доцент кафедры теплотехники Аверин. Но о них позже. А с математикой нашей группе повезло с Масаковской, поскольку на этой кафедре был, по-моему, доцент Кисель. Этого студенты тоже боялись как огня.

И вот наступила сессия после третьего семестра, готовлюсь я к экзамену по математике, чувствую себя в ней не ахти как, но не особо боюсь, поскольку Масаковская и экзамены принимала как-то равнодушно, – авось, думаю, опять как-нибудь отхвачу у нее четверку. Бодренько прихожу на экзамен и еще издалека вижу, что у аудитории как-то много народу толпится. Выясняю, что Масаковская заболела, и что экзамен у нас будет принимать Кисель, и что толпа студентов не из нашей группы – это жертвы Киселя, которых он уже успел выгнать с экзамена и которые теперь пришли на очередную попытку. Ну, думаю, влип! Теперь, думаю, и тройку придется обмывать, как орден.

Захожу, взял билет, сел. Кисель принимал экзамен вдвоем с ассистентом, их столы были сдвинуты. Ну, думаю, есть шанс – надо попасть к ассистенту. Начинаю готовиться и слушаю, как принимает экзамен Кисель, а делал он это не как все. Все сначала слушают ответ студента на теоретические вопросы в билете, а потом смотрят, как он решил примеры, а Кисель, наоборот, – начинает с примеров и, если там ошибка, то выгоняет беднягу, не слушая ответов по билету. По сути он прав – если не умеешь применить математику на практике, то кому нужны твои теоретические знания? Прав-то он, может, и прав, но бедному студенту от этого не легче.

Что-то я по вопросам в билете вспомнил и написал, начинаю решать задачки, и первая из них такая, какие я решал доморощенным способом. Ну я ее так и решил. Решил как-то и остальные и затаился. Смотрю – удобный момент: ассистент взял зачетку, чтобы вписать оценку, а Кисель только выгнал студента, и к нему сел очередной. Я мигом подскакиваю к ассистенту, а тот вписывает оценку в зачетку так медленно, как малограмотный. Кисель же в это время трах-бах почиркал задачки и отпустил жертву, а я, как дурак, уже стою и изображаю готовность сдать экзамен. Ну он, само собой, и показал мне властным жестом, что нужно садиться к нему. Берет у меня листок с решенными примерами и сразу же:

–Это что за двойку ты здесь намалевал?

–Это я вместо «С».

–Что?! Да ты понимаешь, что такое «С»? Как ты вообще с такими знаниями посмел явиться на экзамен?

Но я уже был не салага-первокурсник, меня так просто с экзамена не выкинешь.

–А я именно таким способом решал эти задачи и раньше, и решение у меня всегда сходилось с ответом.

–Чепуха! – и двигает ко мне мою зачетку.

И вот тут случилось то, в чем я, как полагаю, силен. Поскольку я все же из-за решения задач понимал эту часть математики, то вспомнил тот табличный интеграл, который мне был нужен, – в мозгу моментально всплыло, как правильно этот пример нужно решить. Я беру у Киселя свой листок, разворачиваю к себе и начинаю под своим неправильным решением решать правильно. И что поразительно – я не только получил тот же ответ, но случилось и то, чего я не ожидал, – мое дурацкое решение оказалось короче правильного! И я говорю Киселю:

–Вот видите: мой способ гораздо эффективнее вашего!

Было очевидно, что я ошарашил Киселя, он сбавил тон, начал искать у меня ошибки в алгебраических преобразованиях, но их не было, начал объяснять мне смысл этой постоянной «С», говорить про то, что совершенно дико и неправильно заменять её произвольным числом, поскольку это число определяется при решении конкретных, практических задач. Мы поменялись ролями, теперь не он мне, а я ему задал вопрос, на который у Киселя не было ответа. Теперь мне впору было выгонять его с экзамена, поскольку, как ни крути, но не может быть совершенно неправильным способ, который даёт правильный результат! Кисель не стал больше ни о чём меня спрашивать, он взял мою зачётку и вписал «отл.».

По сей день я не знаю, разобрался ли Кисель в том, что произошло, – в том, почему при всей глупости моего решения ответ получался правильным, а решение – короче? Мне-то это было уже «по барабану». Получить у Киселя «5» – это было ого-го!

Не знаю, то ли инстинктивно, то ли в силу какого-то природного любопытства, но я в институте стремился понять те лекции, которые нам читали. Из-за близорукости я сидел обычно на передней парте и никогда не стеснялся перебить преподавателя и попросить его объяснить то, что мне было непонятно. Должен сказать, что помню только одного, который был этим недоволен, но он был молод и, думаю, что и сам по-настоящему не понимал, что читает. Остальные же преподаватели относились к этому очень спокойно и даже благожелательно.

(Спустя много лет я сам читал лекции бригадирам и понял, как тяжело это делать молчащей аудитории. Ведь не имеешь обратной связи и не понимаешь, в чем дело, – то ли ты так хорошо читаешь, что всем все понятно (чего быть не может), то ли ты читаешь так плохо, что тебя вообще никто не понимает и все тихо дремлют?)

Помню случай с профессором Павленко, мне он помнится крупным, седым стариком, который вечно ходил, как апостол Петр, со связкой ключей. На экзаменах тоже зверствовал, одному студенту нашей группы за наглость зачетку выбросил в форточку, и тому пришлось искать ее в сугробах, правда, кафедра сопромата была на первом этаже, и далеко зачетка не улетела. Сижу у него на лекции, он на доске выводит какую-то формулу и объясняет, откуда что берется. Вроде все понятно, я записываю, и вдруг после третьего или четвертого преобразования у него неизвестно откуда появляется коэффициент «7». Он продолжает преобразования и снова пишет этот коэффициент. Я бросил писать и спрашиваю:

– А откуда это у вас взялась семерка? – Павленко разворачивается, бросает мел на стол и, обращаясь к аудитории, гремит: – Балбесы! Вы что это переписываете с доски, не понимая что! Слава богу, что нашелся хоть один, который следит за мыслью и пытается меня понять!

Хорошо, что я успел его спросить, а то бы он и меня в балбесы записал. Я получил по сопромату пятерку, хотя уже не помню, сдавал ли я его Павленко или его ассистенту.

А с Авериным было совершенно по-другому. Ветеран войны, инвалид, читал он лекции хорошо, пытаясь донести до нас свой непростой предмет – теплотехнику. Вопросы ему можно было задавать в любое время лекции – отвечал он охотно. И вот однажды он выводит на доске какую-то формулу, я записываю череду символов и вдруг перестаю понимать смысл сделанного им преобразования. Я был уверен, что тот интеграл берется не так, но вместо того, чтобы спросить, почему он взял его по-другому, бросил записывать дальнейший вывод и записал только конечную формулу. Перед экзаменом Аверин сообщает нам, чтобы мы не трудились писать шпаргалки, поскольку он на экзамене разрешает пользоваться всем, чем угодно, – конспектами, учебниками и т. д. Кроме того, он объявил, что в качестве дополнительного вопроса он задаст один из двух: расчет тяги дымовой трубы или расчет производительности методической печи, при этом он написал на доске необходимые уравнения. Мы уже знали, что сдать Аверину экзамен очень непросто, и в его послаблениях видели какой-то подвох, но не понимали, в чем он.

Готовлюсь к экзамену и отмечаю, что у меня в конспекте оборвана запись вывода одной из формул, пытаюсь вывести сам – не могу. Ну, думаю, это всего лишь один из 70-80 вопросов, содержащихся в билетах. Какова вероятность, что он выпадет? У меня была привычка тянуть с подготовкой к любому экзамену до последнего вечера, с него я начинал и заканчивал в 4-5 часов ночи, с теплотехникой тоже так получилось. Прихожу на экзамен с распухшей головой, Аверин приглашает первых. А я имел примету – никогда не идти на экзамен ни первым, ни последним. Заходят 6-7 человек первых, берут билеты, и Аверин уходит с кафедры, пообещав вернуться через полчаса. Действительно, в его отсутствие можно было переписывать с чего угодно, разложить билеты так, чтобы взять нужный, ребята выходили в коридор советоваться, короче, как будто знали всё, что надо. Минут через 40 вернулся Аверин, начал принимать экзамен и бах– бах-бах – все первые вышли с двойками. Ну, ничего себе! Что же ему надо? Народ жалуется, что Аверин всех валит дополнительными вопросами, но как, если он обещал задать один?

Захожу, беру билет, и надо же какая подлянка – попадает именно тот, где у меня не дописан вывод! Сел, смотрю – все книги и конспекты под партами держат, а я свой вынул и начал открыто листать, но что толку – этот вывод за ночь сам по себе не появился. Аверин заметил мое чуть ли не демонстративное листание конспекта и спрашивает:

–Что, чего-то в конспекте нет?

–Да нет, Сергей Иванович, – отвечаю я, – в Греции все есть.

Смотрю, как он принимает экзамен, и понимаю, в чем дело. Садится к нему студент, Аверин берет у него написанные ответы, равнодушно просматривает и откладывает в сторону, не спрашивая. После этого задает свой дополнительный вопрос, и тут начинается то, о чем Аверин, правда, тоже предупреждал перед экзаменом. Он начинает спрашивать смысл всех величин, входящих в уравнение дополнительного вопроса, требует написать уравнения того, как они получаются, а потом физический смысл и входящих в эти уравнения величин. В результате нужно написать штук 20 формул и по сути продемонстрировать знание принципиальных основ всего начитанного им курса теплотехники.

Ладно, но раз он не дает отвечать на вопросы в билетах, то какой смысл их писать? Я как-то быстро смекнул, что если я не буду их переписывать в экзаменационный листок, то Аверин вынужден будет слушать мой устный ответ, и тем самым я часть экзамена буду отвечать то, что только что освежил в памяти по конспекту. Сажусь я к нему.

–А где ответы? – спрашивает Аверин. – Ты же говорил, что они у тебя есть.

–Да что их писать, Сергей Иванович, там и устно говорить-то не о чем.

–Ну, тогда говори.

И я бодро рапортую ему первый вопрос и по ходу ответа пишу на листке выводы необходимых формул, объясняю их. Так же бодро приступаю ко второму, дохожу до злосчастного уравнения и делаю попытку перехитрить Аверина. Бодро пишу исходную формулу, а дальше говорю, что путем длинных преобразований из этой формулы получается «вот эта» – и пишу ее. Ага, так тебе Аверин и купился! Он мне так ласково предлагает эти «длинные преобразования» написать. Деваться некуда: я бодро пишу несколько начальных дробей вывода, поясняя, что и откуда берется, дохожу до места, после которого бросил писать и говорю:

– А вот здесь, Сергей Иванович, вы непонятно почему взяли интеграл вот таким образом. – Я написал последнюю дробь, которая была у меня в конспекте. – Однако он-то ведь берется по-другому! – Ия написал свое предположение, как это должно быть.

Аверин развернул к себе мой листок бумаги и, объясняя мне, почему я не прав, сам дописал вывод нужной формулы до конца. Вряд ли я его по-настоящему обманул, но, во всяком случае, я ему отвечал уже минут 10 ив целом отвечал хорошо. Наступило время дополнительного вопроса, и Аверин решил завалить меня дымовой трубой. А я, слушая его лекцию о ней, чтобы легче было понять, пытался происходящие в ней процессы представить образно, и образ у меня получился вот какой.

– С дымовой трубой все просто, – начал я. – Чтобы рассчитать ее производительность, нужно представить себе рычажные весы, на одной чашке которых стоит столб горячего легкого воздуха, равный по высоте дымовой трубе, а на другой чашке стоит такой же по высоте столб холодного тяжелого воздуха. Разница в весе между ними – это тяга дымовой трубы, теперь нужно подсчитать потери тяги на сопротивлениях в боровах, на поворотах, в самой трубе.

Мысль эта очень простая, и мне казалось, что она каждому должна была прийти в голову, но Аверин меня прервал.

–Молодец! И хотя на настоящую пятерку ты не ответил, но я тебе ее поставлю.

– Ну, Сергей Иванович, а я-то думал, что в последний раз повезло идиоту – сесть без билета на тонущий пароход, – брякнул я глупость от неожиданности. Аверин усмехнулся.

Потом вышел Алик Барановский и сказал, что Аверин поставил и ему пятерку с добавлением, что Алик отвечал даже «лучше, чем Мухин». Игорь Тудер тоже получил пять баллов, и еще пара человек сдала на тройки, а остальных Аверин заставил прийти еще раз. И, между прочим, это ведь и ему самому была дополнительная неоплачиваемая работа, но он ее делал. Да, были люди...

Спрашивай!

Думаю, что где-то после пятого семестра пришла мне в голову мысль – а почему бы не стать отличником? Дело в том, что после сессии оказалось, что у меня четыре пятерки и всего одна четверка по физхимии. Деньги, правда, не велики: стипендия поднималась с 35 до 42 рублей, а кровь на донорском пункте можно было сдавать раз в два месяца, и стоила порция 13 рублей, т. е. добыть такие деньги не представляло никакого труда. Но зато я сделал бы приятное отцу, поскольку я уже знал, что в конце учебного года институт рассылает родителям отличников благодарственные письма. Я пошел в деканат, взял допуск на пересдачу физхимии (его приходилось брать, поскольку четверка уже стояла в зачетке и в ведомости), сходил к преподавателю, и тот, немного поспрашивав меня, исправил четверку на пятерку. А дальше, как говорится, дело техники, поскольку сущая правда в том, что первый курс студент работает на зачетку, а потом зачетка работает на него – у преподавателей не поднимается рука поставить четверку отличнику. И к концу учебы насобиралось у меня этих пятерок 82 %, а для получения «красного» диплома требовалось 75 % и отсутствие троек. Я, как уже писал, пересдал единственную тройку, защитил дипломный проект на «отлично» и получил красный диплом (он вообще-то у меня темно-вишневый).

Так вот, с позиции бывшего отличника, то есть не какого попало, а заслуженного студента, хочу дать хороший совет тем, кто учится или собирается где-либо учиться. Для этого взгляните на процесс обучения моими глазами – со стороны.

Ни в одном учебном заведении и ни один преподаватель не дает студентам что-либо такое, чего еще нет в опубликованном виде. Поэтому ходить на лекции, чтобы запомнить, что говорит преподаватель, нет никакого смысла, лучше сходить в пивбар, а потом выбрать свободное время, прочесть и запомнить то, что написано в учебнике. (Про пивбар я даже и не очень шучу, поскольку, начиная со второго курса, мы первого сентября именно в нем начинали занятия, а так как пивбар в парке им. Шевченко был оборудован автоматами по продаже пива, то он имел у нас кодовое название «кафедра автоматики».)

Множество прекрасных инженеров в СССР были заочники, они не слушали лекции, учились сами, тем не менее были прекрасными инженерами в точном смысле этого слова.

Ну, умник, скажут мне, да на всех фирмах и во всех организациях только так и делается: на все должности у нас ставятся лучшие специалисты, окончившие лучшие учебные заведения!

Да, это так, но вот в этом-то все и дело. Об этих «чистокровных специалистах», окончивших всякие там гарварды и кембриджи, выдающийся американский инженер-практик Генри Форд писал: «Я никогда не беру на службы чистокровного специалиста. Если бы я хотел убить своих конкурентов нечестными средствами, я бы предоставил им полчища специалистов. Получив массу хороших советов, мои конкуренты не могли бы приступить к работе». Форд, возможно, был «последним из могикан», пытавшимся сохранить в Америке ту старую, надежную систему подготовки специалистов, которую еще к концу XIX в. ученые называли «англосаксонской» и противопоставляли ее «латинской» – той, которую мы имеем в настоящее время и которую толпа считает единственно верной.

В своей написанной к началу XX в. книге «Психология масс» французский психолог Ле Бон, используя труды психолога Тэна, пытался предотвратить трагедию в обучении и воспитании молодежи, довольно подробно поясняя, в чем эта трагедия заключается. Дефективность уже принятой тогда во Франции нынешней системы обучения Ле Бон пояснял так:

«Главная опасность этой воспитательной системы, вполне справедливо именуемой латинской системой, заключается в том, что она опирается на то основное психологическое заблуждение, будто заучиванием наизусть учебников развивается ум. Исходя из такого убеждения, заставляют учить как можно больше, и от начальной школы до получения ученой степени молодой человек только и делает, что заучивает книги, причем ни его способность к рассуждению, ни его инициатива нисколько не упражняются. Все учение заключается для него в том, чтобы отвечать наизусть и слушаться. «Учить уроки, – пишет один из бывших министров народного просвещения Жюль Симон, – знать наизусть грамматику или конспект, хорошенько повторять и подражать – вот забавная воспитательная система, где всякое усилие – лишь акт веры в непогрешимость учителя и ведет лишь к тому, чтобы нас умалить и сделать беспомощными».

Но если не учиться в университете или институте, то где тогда учиться? – спросите вы. Опираясь на труды Тэна, Ле Бон указывал причину маразма латинского обучения и альтернативу ему.

«Идеи образуются только в своей естественной и нормальной среде. Развитию зародыша этих идей способствуют бесчисленные впечатления, которые юноша получает ежедневно в мастерской, на руднике, в суде, в классе, на верфи, в госпитале, при виде инструментов, материалов и операций, в присутствии клиентов, рабочих, труда, работы, хорошо или дурно сделанной, убыточной или прибыльной. Все эти мелкие частные восприятия глаз, уха, рук и даже обоняния, непроизвольно удержанные в памяти и тайно переработанные, организуются в уме человека, чтобы рано или поздно внушить ему ту или иную новую комбинацию, упрощение, экономию, улучшение или изобретение. Молодой француз лишен всех этих драгоценных восприятий, соприкосновения с элементами, легко усвояемыми и необходимыми, и притом лишен в самом плодотворном возрасте. В течение семи или восьми лет он заперт в школе, вдали от непосредственного и личного опыта, который мог бы дать ему точное и глубокое понятие о вещах, людях и различных способах обращаться с ними.

Приобретенные ими познания, слишком многочисленные и слишком тяжеловесные, непрерывно исчезают из их ума, а новых они не приобретают. Умственная сила их поколебалась, плодоносные соки ее иссякли; перед нами человек уже «готовый» и часто совершенно конченый.

Знаменитый психолог указывает нам затем разницу, существующую между нашей системой и системой англосаксов. У этих последних нет такого множества специальных школ, как у нас; у них обучают не книги, а сами предметы. Инженер обучается там прямо в мастерской, а не в школе, и это дает возможность каждому приобрести познания, отвечающие его умственным способностям, остаться простым рабочим или сделаться мастером, если он не в состоянии идти дальше, или же стать инженером, если это дозволяют его способности. Такой метод, без сомнения, гораздо более демократичен и гораздо более полезен обществу, чем такой, который ставит всю карьеру 18 или 20-летнего человека в зависимость от испытания, продолжающегося всего лишь несколько часов.

В госпитале, на рудниках, на фабрике, у архитектора, у адвоката ученик, поступающий в очень молодых годах, проходит весь курс учения и практики почти так же, как у нас проходит его клерк в конторе или живописец в мастерской. Перед тем, до поступления в учение он мог пройти уже какой-нибудь краткий общий курс, который служит основой, на которую наслаиваются новые знания. Кроме того, у него под рукой часто имеются технические курсы, которые он может посещать в свободные часы, чтобы приводить в порядок вынесенные им из своего ежедневного опыта наблюдения. При таком режиме практические способности ученика увеличиваются и развиваются сами собой, как раз в такой степени, какая отвечает его природным дарованиям, и в направлении, нужном для его будущей деятельности, для того специального дела, к которому он хочет приспособить себя» .

Повторю, что эти точные мысли об образовании так и не были восприняты толпой, толпа уверена, что умным становятся только после защиты диплома, в упор не видя, что после защиты диплома чаще всего и получается дурак, но с большими амбициями.

Генри Форд не был толпой, и Форд эту проблему видел, а посему на его заводы можно было поступить только на конвейер, какое бы образование ты ни имел. Но при этом тебя изучали: если ты смышлен, быстро осваиваешь любую операцию, трудолюбив и авторитетен в кругу остальных рабочих, то из тебя делали десятника, мастера, а затем учили на менеджера. А если тебе нравится техника, если ты стремишься ее усовершенствовать, то тебя снимали с конвейера и направляли в инструментальное производство, и ты здесь же у Форда становился инженером. В результате Форд комплектовал штат своих заводов не начетчиками, знающими умные слова, но не знающими, что за этими словами кроется, а людьми, прекрасно понимающими дело как с технической, так и с организационной стороны. В результате компания Форда устойчиво работала даже в период депрессии и даже при злобном противодействии еврейской банковско-голливудской мафии.

Ради полноты исследования следует упомянуть, что фордовский способ подготовки кадров можно назвать «прусским», если исходить из того, как немецкая армия готовила офицеров вплоть до конца Второй мировой войны. Ведь у немцев не было никаких офицерских училищ в нашем понимании. Хочешь стать офицером – получи полное среднее образование в гимназии и вступай в армию рядовым. Если армейские офицеры убедятся, что ты хороший воин, то тебя они же начнут готовить в лейтенанты. А пока ты будешь служить солдатом, продвигаться в званиях младших офицеров до тех пор, пока армейские офицеры не убедятся, что тебе можно доверить быть заместителем командира роты – лейтенантом. А потом тебя будут учить (вернее, ты сам будешь учиться) на гауптмана и т. д. Вспомним результат: началась война с немцами, и как-то сразу же выяснилось, что наше кадровое офицерство и генералы, получившие блестящее военное образование в офицерских училищах и славных академиях, с «необразованными» немцами справиться не могут.

Но вернемся к учебе в вузе.

Посещать лекции имеет смысл только с одной целью – не просто механически запомнить, а понять то, что читает преподаватель. Вот для этого он и нужен, поскольку самому доходить до того, что написано в учебнике, бывает очень трудно. Всегда используйте преподавателя по назначению: он не магнитофон, а тот, кто обязан вам растолковать непонятное. Тут препятствием служит толпа остальных студентов – они сидят молча, и складывается впечатление, что все они преподавателя прекрасно понимают, и только вы дурак, и только вам непонятно. Плюньте на это, черт с ним, пусть о вас так думают, потом выяснится, кто из вас дурак, а раз вам преподаватели что-то взялись объяснять, то добейтесь того, чтобы вам было это понятно.

(Тут есть момент. Может сложиться так, что как преподаватель ни силится вам объяснить, а вам все равно как о стенку горох – для того, чтобы его понять, не хватает у вас понимания предшествовавших школьных базовых знаний. Не знаю, что тут посоветовать – на всякий случай сходите и набейте морду своему директору школы за то, что он деньги за ваше обучение получил, а выпустил вас из школы идиотом. Он будет кричать, что вы сами не хотели учиться, а вы молотите его и приговаривайте: «Не надо было мне аттестат зрелости выдавать!»)

Чего вы добьетесь пониманием того, что прослушали на лекции, что потребуете у преподавателя объяснить вам непонятное?

Самое малое, но тоже не пустячок, – вы станете ближе преподавателю, поскольку он, как правило, ценит и уважает предмет, который преподает. Он считает его важным и интересным, и если он увидит, что и вы им интересуетесь, то можете рассчитывать, по меньшей мере, на плюс к своей реальной оценке или на минус к той, которую вы не заслужили.

Потом вам будет на лекции или занятиях не менее интересно, чем при просмотре дурацкого телесериала, поскольку в сериале даются глупые и убогие по содержанию фантазии автора, а знания техники или реальной жизни, как правило, точны и гораздо более увлекательны, нежели интеллектуальные потуги сценариста и режиссера. Но это, еще раз повторю, если понимать преподавателя, а не просто механически запоминать, что он говорит.

Какой бы работой вы ни занимались после окончания вуза, делать вы ее будете лучше, поскольку для осмысливания работы будете иметь гораздо большую базу. Умники будут утверждать, что общеобразовательные предметы никому не нужны, а я же скажу, что это иллюзия тех, кто эти предметы учил, но не понял, в связи с чем он их в дальнейшем забыл напрочь. Никогда нельзя сказать, какие знания тебе потребуются в будущем. Не хочу в данном случае далеко уходить от студенческой темы, поэтому подробности расскажу позже, но у меня был случай, когда я сделал очень полезную для завода сугубо инженерную работу, а смог ее сделать только потому, что вспомнил знания из области организации передвижения войск, случайно полученные на военной кафедре.

При этом не имеет значения, если вы понятые знания забудете, я их порою забывал, чуть ли не сразу же после того, как захлопывал зачетную книжку. Понятые вами знания тоже хранятся в глубокой памяти, но если вы их поняли, то их принципы как бы заносятся в быстро просматриваемый каталог. И когда вам придет нужда в каких-то знаниях, то вы быстро просмотрите в уме этот каталог и поймете, какие именно знания вам нужны. А дальше не составит труда заглянуть в библиотеку или Интернет и восстановить подробности – формулировки законов, числа и прочее. А вот если вы что-то зазубрили механически и даже получили пятерку на экзамене за то, что в ответ на ключевое слово оттарабанили зазубренное, то можете с этими знаниями проститься – применить их в жизни вам уже не удастся. Они как были, так и останутся для вас бессмысленным набором слов.

Зачем тебе это

И, наконец, вам будет несравненно интереснее жить, поскольку неинтересно лишь то, чего вы не понимаете. И чем больше вы не понимаете, тем меньше остается того, что может быть интересным для вас. А в мире бесконечное число того, что может представить собой предмет увлечения. Такого увлечения, которое может сделать вашу жизнь насыщенной, а посему счастливой, но надо для начала хоть немного понимать, о чем идет речь. (Потом, когда вы увлечетесь, вы будете специалистом в своем увлечении.)

Если ситуацию примитивизировать, то человеческую жизнь можно представить как некий Диснейленд, в котором тысячи зданий с увлекательнейшими аттракционами. Жизни не хватит, чтобы по-настоящему получить удовольствия от посещения хотя бы нескольких из них. Но толпа не понимает смысла этих зданий, не понимает, зачем они, и толпится у двух площадок, на одной из которых увешанная цацками полуобезьяна под барабанный грохот что-то орет в микрофон, а на другой ее подруга показывает публике голый зад. А на экране телевизора сменяют друг друга дегенераты (называющие сами себя «интеллектуалами»), объясняющие толпе, что толпа сделала правильный выбор – что секс и зрелища – это и есть единственные источники счастья человека.