Текст книги "ЕСЛИ БЫ НЕ ГЕНЕРАЛЫ! (Проблемы военного сословия)"
Автор книги: Юрий Мухин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Почувствовали разницу в описании операций той войны? О Крыме Василевский чуть ли не диссертацию написал. Оказывается, Ставка, если верить Василевскому, раньше не изучала причины провала операций по отводу 2-й ударной армии и по ликвидации Демянской группировки немцев, то тут опомнилась, всё изучила и нашла виноватого – представителя Ставки Л.З. Мехлиса.
Мехлис, оказывается, не сделал то, Мехлис не сделал сё, короче – один Мехлис виноват, потому что не слушал мудрых указаний московского полководца Василевского по отводу войск за Турецкий вал.
Давайте об этом. Немцы начали громить Крымский фронт 8 мая 1942 года, приказ Ставки, исполненный и.о. начальника Генштаба Василевским, был послан Крымфронту 9 мая, а немцы захватили Турецкий вал 10 мая. Так кто начал «отвод с опозданием на двое суток» – Мехлис или Василевский? В своей директиве, анализирующей разгром Крымфронта, Ставка, как вы прочли выше, совершенно правильно учит: «…издание приказа является только началом работы и что главная задача командования состоит в обеспечении выполнения приказа, в доведении приказа до войск, в организации помощи войскам…». Согласно этим нудным указаниям, чтобы выполнить приказ Ставки по отводу войск за Турецкий вал, Мехлису и Козлову нужно было выехать в войска, но Василевский в пункт 7 этого приказа вписал: «Решительно возражаем против выезда Козлова и Мехлиса в группу Львова» – туда, откуда Крымфронт должен был нанести контрудар по немцам. Однако, как видите, «анализируя» причины поражения Крымфронта, Ставка глубокомысленно назвала метод руководства Мехлиса «бюрократическим и бумажным». А из Москвы, за две тысячи километров указывать командующему фронтом в разгар сражения, где тому находиться, – это не бюрократия?
Бросающаяся в глаза ненависть
В любом случае, уже по объёму цитаты, в которой Василевский делает всё, чтобы обгадить Мехлиса, видно, что маршал Василевский Мехлиса, мягко скажем, очень не любил. И именно поэтому Василевский так мало написал о крупнейшем после Московской битвы сражении 1941 года – о Тихвинских оборонительной и наступательной операциях. Ведь представителем Ставки в этом успешном для РККА сражении был Мехлис, и, что интересно, он организовал победу над немцами как раз в лесисто-болотистой местности. Но об этом позже.
Сведения о Льве Захаровиче Мехлисе мне, к сожалению, придётся брать из книги Юрия Рубцова «Alter ego Сталина». К сожалению потому, что автор о себе радостно пишет: «Лет десять назад, в конце 80-х, оценки героя книги были бы, безусловно, не столь жёсткими. Не потому, конечно, что автор отличается повышенным конформизмом. Просто все мы за эти минувшие годы необычайно выросли, раздвинули собственные горизонты. Невозможно не ощутить на себе благотворное влияние заметного роста политической культуры общества, приобщения к демократическим ценностям – свободе выражения мысли, отсутствию идеологического прессинга, разномыслию – в противовес бытовавшему у нас единогласию, единодушию и единомыслию».
Опыт мне подсказывает, что читать умствования лица, «приобщённого к демократическим ценностям», глупо, но «за эти минувшие годы» перед лицами, которые «необычайно выросли, раздвинули собственные горизонты», раскрылись двери архивов, и Ю. Рубцов цитирует очень много документов о Л.З. Мехлисе, в связи с чем эти документы стали доступны осмыслению и без его помощи.
Так вот, как явствует из различных фактов, собранных Рубцовым, Мехлиса явно ненавидели большинство из тех, кто входит в стандартный набор «прославленных полководцев» РККА. Точно так же, как и Василевский, Мехлиса не любил маршал Жуков (хотя я не встречал, подчеркну это, никаких упоминаний о том, что Мехлис имел хоть малейшие конфликты с ними обоими). В противном случае нельзя объяснить, почему Жуков в своих мемуарах включил Мехлиса в эпизод, в котором маршал доблестно врёт читателям о причинах своего снятия с должности начальника Генштаба РККА.
Такое же, к примеру, отношение к Мехлису маршала Конева. «Вот что, например, рассказал в 1965 году Маршал Советского Союза Конев писателю Константину Симонову. При назначении на Степной фронт Сталин вдруг заинтересовался, как Иван Степанович оценивает тогдашнего начальника штаба фронта генерала М.В. Захарова. Конев положительно отозвался о Захарове, его поддержал и присутствовавший при разговоре маршал Жуков. «Тогда Сталин расхохотался, – продолжал рассказ И.С. Конев, – и говорит:
– Ну вот, видите, какие мнения – высоко оцениваете его, хороший начальник штаба, а Мехлис поставил вопрос о его снятии, о том, что он ему не доверяет.
Так… я узнал, – заметил маршал, – ещё об одном очередном художестве Мехлиса».
В связи с этим интересно, знал ли Сталин о художестве самого Конева, ведь Конев вынужден был бить морду своему начальнику штаба, будущему маршалу М.В. Захарову. О нравах штаба Конева вспоминает генерал-полковник Г.Ф. Байдуков, командовавший авиадивизией в составе Калининского фронта: «…вызвали на Военный совет фронта. Прибыли. Из избы выходит Матвей Захаров, начальник штаба, будущий маршал Советского Союза, вытирает кровь из носа: «Ударил, сволочь!». Так что Мехлис, может быть, и не сильно ошибался, не веря в этого полководца с битой мордой, но в данном случае характерно не это, а, казалось бы, немотивированная неприязнь Конева к Мехлису.
А вот Рубцов приводит воспоминания главного снабженца советских солдат, Начальника Тыла Красной Армии, генерала А.В. Хрулева. «Хрулев приводит пример, когда на одном из совещаний с участием командующих и членов ВС фронтов Сталин задал вопрос, есть ли у кого претензии к материальному обеспечению? Промолчали все. «Только Мехлис сказал, – вспоминает мемуарист, – что тыл очень плохо работает, не обеспечивает войска полностью продуктами…». Гневный Сталин тут же вызвал на совещание Хрулева, предложил объясниться. Начальник тыла осмелился поинтересоваться, кто жалуется и на что? «А как вы сами думаете?», – последовал встречный вопрос.
Хрулев пишет далее: «Отвечаю: «Скорее всего, это Мехлис». Как только я произнёс эти слова, в кабинете раздался взрыв хохота». Он ещё более усилился, когда по требованию Верховного Главнокомандующего Мехлис изложил суть претензий: «Вы всё время нам не отпускаете лавровый лист, уксус, перец, горчицу». Тут и Сталину стала ясна вздорность претензий Льва Захаровича».
Что-то я в данном случае не верю в эту байку Хрулева ни на копейку. Даже при подготовке Берлинской операции Сталин не вызывал к себе Рокоссовского, Жукова и Конева одновременно и, тем более, с членами Военных советов – ведь это же означало бы, что Сталин обезглавил бы сразу три фронта. Так что это «одно из совещаний» – выдумка Хрулева.
Надо понять, что Мехлис очень портил жизнь Хрулеву такими телеграммами: «…проверив положение в 4-й армии, Мехлис телеграфирует 4 января начальнику тыла Красной Армии генералу Хрулеву: «Положение с продфуражом нетерпимое. На 2-е января по данным управления тыла в частях и на складах армии мяса – 0, овощей – 0, консервов – 0, сухарей – 0… Кое-где хлеба выдают по 200 грамм… Что здесь – безрукость или сознательная вражеская работа?». И уж лучше бы Хрулев в качестве примера привёл именно это требование Мехлиса, поскольку примером с уксусом и перцем он выставил себя некомпетентным идиотом.
Дело в том, что основной пищей солдата являются мучные продукты, как наиболее калорийные, и мясо. Но это пресные продукты, и без кислоты и специй они очень быстро начинают плохо усваиваться организмом, они приедаются. В мирной жизни необходимое количество кислот мы получаем из овощей, особенно квашенных, Запад – с сухим вином. Но за войсками не потащишь бочки с квашеной капустой и солёными огурцами, во время войны такие деликатесы ели только наши прославленные полководцы. А как быть с солдатской потребностью в пищевой кислоте, с тем, чтобы хлеб и каша ему не приедались?
Начиная с Петра I, очень долгое время царь обязан был поставлять солдатам только хлеб и крупу, грубо – около килограмма хлеба в пересчёте на муку и 100 грамм крупы в сутки. На остальное давались деньги, и солдаты артелью закупали овощи, мясо и прочее. В мирное время они сами сажали огороды. Но уже с 1846 года к обязательной выдаче солдатам подлежали: 22 грамма соли, 1 грамм перца и 62 грамма уксуса в сутки. А во флоте, в плавании, уксуса давалось полбутылки в сутки на матроса.
В пятом издании «Справочной книжки для офицеров», отпечатанной в 1913 году, в разделе «Продовольствие в военное время» чёрным по белому вписано: «2) Сверх всего этого командирами корпусов и равными по власти может быть для сохранения здоровья людей отпущено (в расчёте на сутки и в пересчёте на граммы): уксуса – 62 грамма; лимонной кислоты – 1 грамм».
Вот и смотрите: политический комиссар Мехлис это знает, а тот полководец, кто за снабжение солдат Красной Армии едой получал деньги и ордена, – и после войны «не в курсе дела».
Интересно и другое. Мехлис до мая 1942 года был на фронтах представителем Ставки Верховного главнокомандования, но ведь и полководцы Василевский с Жуковым тоже были в этих же должностях. Что же это они не испытывают по отношению к Мехлису хотя бы профессиональной солидарности?
Представители Ставки
Давайте немного о представителях Ставки. Дело в том, что все они после войны возглавили Советскую Армию, а бывшие командующие фронтами были у них в подчинении. Посему командующему фронтом нужно было иметь определённое мужество, чтобы в своих мемуарах рассказать то, что он к этим представителям испытывал во время войны. Я такое мужество встретил только у маршала Рокоссовского, да и то, эту часть его воспоминаний цензура вырезала. А он писал.
«Зачем же Ставка опять начала применять то же, но под другим названием – представитель Ставки по координированию действий двух фронтов? Такой представитель, находясь при командующем одним из фронтов, чаще всего, вмешиваясь в действия комфронтом, подменял его. Вместе с тем за положение дел он не нес никакой ответственности, полностью возлагавшейся на командующего фронтом, который часто получал разноречивые распоряжения по одному и тому же вопросу: из Ставки – одно, а от ее представителя – другое. Последний же, находясь в качестве координатора при одном из фронтов, проявлял, естественно, большую заинтересованность в том, чтобы как можно больше сил и средств стянуть туда, где находился сам. Это чаще всего делалось в ущерб другим фронтам, на долю которых выпадало проведение не менее сложных операций. Помимо этого, уже одно присутствие представителя Ставки, тем более заместителя Верховного Главнокомандующего, при командующем фронтом ограничивало инициативу, связывала комфронтом, как говорится, по рукам и ногам. Вместе с тем появлялся повод думать о некотором недоверии к командующему фронтом со стороны Ставки ВГК.
…Подводя некоторые итоги оборонительного сражения на Курской дуге войск Центрального фронта, мне хочется отметить характерные моменты, о которых я и раньше упоминал, поскольку считаю их принципиальными и они меня всегда беспокоили. Первый из них – роль представителей Ставки. У нас был Г.К. Жуков. Прибыл он к нам вечером накануне битвы, ознакомился с обстановкой. Когда зашел вопрос об открытии артиллерийской контрподготовки, он поступил правильно, поручив решение этого вопроса командующему фронтом.
Утром 5 июля, в разгар развернувшегося уже сражения, он доложил Сталину о том, что командующий фронтом управляет войсками твердо и уверенно, и попросил разрешения убыть в другое место. Получив разрешение, тут же от нас уехал.
Был здесь представитель Ставки или не было бы его – от этого ничего не изменилось, а, возможно, даже ухудшилось. К примеру, я уверен, что если бы он находился в Москве, то направляемую к нам 27-ю армию генерала С.Т. Трофименко не стали бы передавать Воронежскому фронту, значительно осложнив тем самым наше положение.
К этому времени у меня сложилось твердое убеждение, что ему, как заместителю Верховного Главнокомандующего, полезнее было бы находиться в Ставке ВГК». Короче, сидел бы ты лучше в Москве, полководец Жуков!
Что-то мне подсказывает, что такое же отношение к представителям Ставки было у всех командующих фронтами, – лучше бы они все сидели в Москве! И подсказывает вот почему. Почти все эти представители написали мемуары, и ни один из них не вспомнил случая, чтобы какой-то командующий фронтом просил Сталина задержать этого представителя Ставки у него на фронте. Хотя бы на час. Если бы такое было, то эти представители вспомнили бы об этом обязательно. Как мне кажется, как только представитель Ставки, сытно поев и выпив на посошок, садился в машину, командующий фронтом вместе со штабом радостно крестились.
Так вот, Мехлис в конце Тихвинской наступательной операции оказался представителем Ставки и на только что образованном Волховском фронте, которым командовал тогда генерал Мерецков. Характеризуя Мехлиса, уже маршал Мерецков, казалось бы, и хочет сказать о нём правду, но в то же время вынужден его обгадить: «Это был человек честный, смелый, но склонный к подозрительности и очень грубый… Он воспринимал всё весьма упрощённо и прямолинейно и того же требовал от других. Способностью быстро переориентироваться в часто меняющейся военной обстановке он не обладал и наличие этой способности у других рассматривал как недопустимое по его понятиям «применение к обстоятельствам».
Что значит это мерецковское «очень грубый»? Грубее остальных полководцев Красной Армии?
Вот, скажем, начальник генштаба сухопутных войск Германии Ф. Гальдер в своём дневнике за 1941–1942 годы ни разу не вспомнил о советском полководце Жукове, – это в понимании немцев был такой полководец, фамилию которого не было смысла запоминать. А вот о генерале Белове и его кавалерийском корпусе Гальдер вспоминает аж семь раз: здорово 1-й Гвардейский кавкорпус попортил немцам крови. И вот как описывает в своих воспоминаниях полковник А.К. Кононенко визит заместителя командующего Западным фронтом Жукова, генерала Г.Ф. Захарова в штаб 1-го Гвардейского кавкорпуса:
«Злоба туманила его и так не весьма ясный рассудок. Захаров говорил, то повышая тон, то снижая его до шёпота с каким– то змеиным присвистом, злоба кипела и клокотала в нём…
«Меня прислали сюда, – сказал Захаров, – чтобы я заставил выполнить задачу любыми средствами, и я заставлю вас её выполнить, хотя бы мне пришлось для этого перестрелять половину вашего корпуса. Речь может идти лишь о том, как выполнить задачу, а не о том, что необходимо для её выполнения»…
Он по очереди вызывал к телефону командиров полков и дивизий, атаковавших шоссе, и, оскорбляя их самыми отборными ругательствами, кричал: «Не прорвёшься сегодня через шоссе – расстреляю!»
Он приказал судить и немедленно расстрелять пять командиров, бойцы которых не смогли прорваться через шоссе… Этот человек, который по ошибке стал военачальником, природой предназначался на роль палача или пациента нервно-психиатрической клиники…».
19 сентября 1941 года член Военного совета 13-й армии Ганенко написал Сталину письмо с жалобой на командующего Брянским фронтом прославленного полководца Ерёменко:
«…Ерёменко, не спросив ни о чём, начал упрекать Военный совет в трусости и предательстве Родины.
На мои замечания, что бросать такие тяжёлые обвинения не следует, Ерёменко бросился на меня с кулаками и несколько раз ударил по лицу, угрожая расстрелом. Я заявил – расстрелять он может, но унижать достоинство коммуниста и депутата Верховного Совета не имеет права. Тогда Ерёменко вынул «маузер», но вмешательство Ефремова помешало ему произвести выстрел. После этого он стал угрожать расстрелом Ефремову. На протяжении всей этой безобразной сцены Ерёменко истерически выкрикивал ругательства. Несколько остыв, Ерёменко стал хвастать, что он, якобы с одобрения Сталина, избил несколько командиров корпусов, а одному разбил голову…».
А вот письмо представителя Ставки маршала артиллерии Воронова Сталину, который во время войны имел кодовые псевдонимы, в данном случае – Иванов.
«Москва. Тов. Иванову.
Вынужден Вам доложить следующее. За два года войны единственный командующий фронтом – это генерал армии т. Конев никогда не бывает доволен работой своих командующих артиллерией фронта, всегда с ними груб и нетактичен, всегда их третирует в присутствии подчиненных, всегда стремится использовать «на побегушках», не хочет видеть в командующем артиллерии фронта своего заместителя и ближайшего помощника, до сих пор не хочет понять, что командующий артиллерией фронта – крупная величина во фронте и от его работы зависит очень многое. Обычно тов. Конев не хочет заслушать своего артиллериста, сам все решает, сам всех дергает и делает вид, что он все знает.
За эти же два года, как правило, командующие артиллерией фронта, работающие в подчинении тов. Конева, просили у меня перевода на любую должность, лишь бы избавиться от совместной службы с тов. Коневым. Так было с генерал-майором артиллерии т. Матвеевым, генерал-лейтенантом артиллерии т. Ничковым, генерал-полковником артиллерии тов. Камера, и вот вчера получил ходатайство от командующего артиллерией Степного фронта генерал-лейтенанта артиллерии тов. Фомина. До работы с тов. Коневым тов. Фомин считался знающим и умеющим воевать командиром, очень опытным, твердым, волевым и умеющим организовать бой командиром. Вот, что он пишет мне в своем письме: «Бранит меня, еще более мой аппарат и артиллеристов вообще. Вынужден доложить, что в такой атмосфере я работать не могу и по-честному докладываю, что зря занимаю здесь место. Такого я еще не видал. Не успел я дописать письмо, как случилось из ряда вон выходящее: план артнаступления на один из дней августа в 53 армии, где я был сам, найден т. Коневым… преступным. Генерал Лебедев (командующий артиллерией 53 армии) был выгнан, я при всех был матерно выруган, назван обманщиком и еще бог знает кем и сейчас жду приезда прокурора, который и меня, и Лебедева должен «упечь» под суд. Слушать меня Конев не захотел, заявил, что не верит мне. Сцена была унизительная и оскорбительная до самых человеческих, командирских и артиллерийских глубин (ведь план был, конечно, грамотен). Все это произошло потому, что пехота замедлила с выполнением задачи дня. Через 2 часа после происшедшего оказалось, что пехота задачу выполнила, благополучно заняв указанные ей пункты и села. Подобного издевательства и хамства я еще не видел вообще. Сейчас я совершенно выбит и просто не знаю, что же мне делать. Ясно только одно, что здесь я не могу оставаться. Исключительно тяжело сознавать, что все это произошло в период успешного прохождения Харьковской операции. Прошу просьбу удовлетворить, если до получения Вашего решения я не буду съеден этим взбалмошным, совершенно распоясавшимся человеком».
Тов. Иванов. Я Вас прошу дать указания тов. Коневу о немедленной перестройке вообще своих отношений с подчиненными и генералами и особенно с генералами-артиллеристами. Ведь должен же тов. Конев, в конце концов, понять, что Харьковскую операцию он успешно решил не штыком и винтовкой, а артиллерией, минометами, танками и авиацией, что собранные под руководством Конева артиллерийские генералы не меньше т. Конева преданы Родине и жаждут победы, и что артиллерия работала в Степном фронте и работает хорошо не только благодаря крупным артиллерийским позхнаниям самого тов. Конева. Пора же положить конец незаслуженным издевательствам над генералами со стороны т. Конева. Очень прошу для подтверждения моего вам доклада хотя бы по телефону опросить тов. Камера о его совместной работе с т. Коневым, он вам должен сказать всю правду. Дальше терпеть нельзя, так как такие взаимоотношения тов. Конева с подчиненными прямо вред делу.
Прошу Вашего разрешения отозвать тов. Фомина, но я затрудняюсь данное время доложить Вам новую кандидатуру, который бы мог работать с тов. Коневым». 3.9.43 г. Воронов»
Так что – Мехлис был таким же грубым, как и эти коллеги Мерецкова, к которым у Мерецкова нет претензий? Да нет, что-то не похоже, поскольку на самом деле Мехлис учил подчинённых ему политработников, что командир: «…должен быть справедливым отцом бойца. Не допускать незаконных репрессий, рукоприкладства, самосудов и сплошного мата». «Подчинять людей, не унижая их», – требовал он.
Но в оценке Мехлиса Мерецковым главное не это, главное то, что Мерецков в своих мемуарах «забыл» вспомнить, что когда тихвинская наступательная операция закончилась, и Сталин решил забрать с Волховского фронта представителя Ставки Мехлиса (чтобы направить его на Крымский фронт), то Мерецков 5 января 1942 года обратился к Сталину с просьбой оставить Мехлиса на Волховском фронте, и Сталин уважил просьбу и продлил Мехлису командировку до 13 января. Это единственный известный мне случай, когда командующий фронтом хотел, чтобы представитель Ставки был у него на фронте! И если говорить в принципе – «по-крупному», то тут есть одно объяснение: Мехлис за всю войну был единственным настоящим представителем Ставки Верховного главнокомандования, а все остальные «представители» были всего лишь генерал-адъютантами Сталина, а чтобы дотянуться до «представителя Ставки», им не хватало ни культуры, ни храбрости, ни смелости, ни честности, ни любви к своей Родине.
Теперь давайте немного об этих подробностях.
