Текст книги "Неизвестный Берия. За что его оклеветали?"

Автор книги: Юрий Мухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 5
Штурм

Снятие с должностей

Ранней весной 1947 года Берия был в командировке в Сибири и вопрос о снятии Хрущева с должностей застал его там. Хрущев был избран первым секретарем ЦК ВКП(б) Украины еще в 1938 году и с тех пор бессменно избирался на эту должность, а с 1944 года он был еще и председателем правительства Украины, то есть, имел на Украине высшую и государственную, и партийную власть. И вот теперь его снимали.

В 1946 году страшнейшая засуха обрушилась на Европу, сильно пострадали все страны (СССР пришлось тогда помогать зерном дружественным Чехословакии, Венгрии и Румынии), очень сильно это бедствие ударило и по Украине. Хрущев же, стремясь выполнить как можно больше уже невыполнимый план по продаже колхозами зерна государству, заставил колхозы продать почти все зерно, кроме посевных запасов. В результате уже весной 1947 года в сельских районах Украины начался голод. Сведения о голоде повлекли сначала выезд на Украину комиссии ЦК, а затем и рекомендации секретариата ЦК ВКП(б) освободить Хрущева от занимаемых должностей.

Берия понимал гнев Сталина – Хрущев опять «во благо всего человечества» не думал о тех людях, которые ему были вверены. Но в Красноярском крайкоме он прочел справку комиссии ЦК, подготовленную под руководством секретаря ЦК Кузнецова, и эта справка сильно ему не понравилась своим явно обвинительным уклоном: все огромные заслуги Хрущева затушевывались, а все недостатки выпячивались. Хрущев заслуживал наказания, но он заслуживал и справедливости.

Когда член Политбюро, секретарь ЦК и одновременно первый секретарь Ленинградского обкома и горкома A.A. Жданов переехал в Москву и фактически возглавил партию, дав возможность Сталину больше сосредотачиваться на государственных делах, вслед за ним в Москву на руководящие должности перебралось довольно много «ленинградцев», которые держались вместе и особнячком. Особенно заметно это стало после того, как в начале 1946 года в Москву секретарем ЦК перебрался, бывший при Жданове в Ленинграде вторым секретарем, А.А.Кузнецов, который в ЦК курировал кадры партии и силовые министерства страны, определяя кадровый состав этих министерств. Не малую силу у «ленинградцев» составлял и Вознесенский, тоже выходец из Ленинграда, возглавлявший Госплан СССР. Берия все время ощущал на себе какую-то враждебность этой группировки, кроме этого, ему казалось, что Кузнецов, контролируя, как секретарь ЦК, кадры партии, добивается от них не преданности делу коммунизма, а преданности этой «ленинградской группировке». За счет этого группировка набирала реальную силу без гарантии, что эта сила используется во благо государства. Все это Берии не нравилось, но у него не было фактов как-то выступить против такого местничества.

Поэтому, когда ему, как члену Политбюро, позвонил в Сибирь Маленков, чтобы узнать его мнение по вопросу снятия Хрущева с должностей на Украине, то Берия не проявил «партийной принципиальности», а как-то автоматически встал на защиту друга, заявив, что он «против». Маленков удивился, поскольку все остальные члены Политбюро проголосовали «за». По вопросу выведения оставшегося без должностей Хрущева из членов Политбюро Берия еще более решительно проголосовал «против». Но тут его удивил Маленков, сообщивший, что «против» проголосовали и все остальные члены Политбюро, включая Вознесенского. Берия из Иркутска позвонил в Киев, стараясь как-то морально поддержать друга, но Хрущев, сдававший Кагановичу дела, был явно подавлен, ведь до сих пор его никогда не снимали с должностей.

В конце весны Берия опять был в командировке по атомным делам на Урале. Вернувшись в начале лета Москву и доложив состояние дел Сталину, он узнал, что Хрущев живет теперь в своей московской квартире, посему, отложив дела, Лаврентий заехал домой за гостинцами и поехал к Никите.

Берия вошел в квартиру друга, обнялся и поцеловался с Никитой и с женой Хрущева Ниной Сергеевной. Вручил ей корзинку:

– Сегодня приехал из Свердловска, а тут мне переслали из Тбилиси немного фруктов. Постой, Ниночка, постой! – вынул из корзинки бутылку коньяка и подмигнул Хрущеву – Как думаешь, Никита, не выпить ли нам к чаю прекрасного грузинского напитка? Взял бы вина, но ты же, хохол, его не переносишь.

Хрущев засмеялся, обнял Берию и повел в комнату:

– А Микоян твердит, что их армянский самогон лучше вашего…

– Ты же его знаешь, он же хвастун! – запротестовал Лаврентий.

Нина Сергеевна быстро накрыла стол с закусками и поставила поднос с чайными приборами, а сама вышла, чтобы не мешать мужчинам переговорить. Никита с ходу начал наливать себе водку в вынутый из подстаканника чайный стакан и быстро пьянел, а Берия понемногу пил коньяк из рюмки.

– Белая все же лучше коньяка, хотя сегодня и она почему-то плохо берет, – сказал Хрущев, предлагая Берии. – Давай и тебе в стакан!

– Спасибо, Никита, но я хотел сегодня еще немного поработать.

– А я вот безработный, мне можно… – с глубокой тоской протянул Хрущев.

– Да перестань ты, Никита, себе душу травить! Ведь из Политбюро тебя не вывели, значит, с должности сняли временно, не переживай, все утрясется.

Хрущев пьяно ударил себя в грудь и заплетающимся языком спросил:

– Лаврентий, ты мне друг, а я простой мужик, ты знаешь, что я сдохну, но тебя не предам, но сейчас ты на это не смотри, ты мне скажи и не смотри, что я друг, скажи честно – меня правильно сняли? Неужто Каганович лучше меня?

– Ну, Никита, ну, прошу – не трави же ты себе душу! Ну, ты же сам слушал Кузнецова, ну он же такие факты привел, что какое еще решение могло быть. Но ты об этом забудь…

Однако Никита не дал Лаврентию закончить мысль:

– Во! Во!! Ты правильно сказал, Лаврентий! Это все эта сука Кузнецов, это все эти курвы ленинградцы. Он же, падлюка, все извратил!! У меня в прошлом году засуха была – старики такой не помнят! Реки пересохли!! А Кузнецов об этом, хоть словом, вспомнил?! Вроде я специально голод организовал. Неужели у меня дела хуже, чем в других республиках? А? А что он про них сказал? – передразнивая. – «Некоторые недостатки». А у Хрущева на Украине, говорит, «полный развал». Падлюка!! – бьет кулаком по столу. – Это у меня-то развал?! – Хрущев пылал негодованием. – А Вознесенский?! «План – это закон». А то я без тебя, олуха из академии, этого не знаю! А Жданов их покрывает! – и, несколько упокоившись, продолжил. – Я товарища Сталина не виню – его рукой ленинградцы водят. Но, Лаврик, попомни мои слова – Кузнецов и Вознесенский – это падлюки. Ленинградцы – это падлюки! Они и самого Жданова дурят, я чувствую!

Хрущев, конечно, кривил душой, на самом деле он в этот момент глубоко ненавидел и Сталина, но, само собой, несравненно большую и искреннюю злобу он испытывал к Кузнецову и Вознесенскому.

Берия просидел у Хрущева около двух часов, пытаясь успокоить друга, но потом все же засобирался. Никита провел его до входной двери.

– Спасибо, Лаврик, ты настоящий друг, – искренне признавался он. – А остальные… – Хрущев обреченно махнул рукой. – То, как приеду, Микоян у меня чуть не жил, а как в марте сняли – все, сейчас уже пять дней в Москве, а он даже не звонит!

После ухода Берии, Хрущев долго, опираясь на дверь, стоял в прихожей в пьяной задумчивости, но из комнаты вышла Нина Сергеевна с неожиданным сообщением.

– Никита, тебе Кузнецов звонит.

Хрущев, мгновенно протрезвев, пошел в комнату и заговорил в трубку очень приветливо. Нина Сергеевна, не закрыв плотно дверь, смогла услышать.

– А, Алексей Александрович! Добрый вэчир… А какие у меня, у безработного, дела. Протоколы Политбюро просмотрел – и свободен… На рыбалку, говоришь? Завтра вечером?.. Почему же рыбкой не побаловаться, конечно, поеду, с довоенных времен на рыбалке не был.

Хрущев положил трубку, взгляд его стал злым, он не сдержался и вслух задал естественный в данном случае вопрос.

– И что же это вам, падлюки, от меня надо? Да еще и без лишних ушей?

Утром следующего дня этот же вопрос задал себе и министр государственной безопасности СССР B.C. Абакумов, прочитав расшифровку этого, подслушанного МГБ телефонного разговора.

Виктор Сергеевич Абакумов не был большим интеллектуалом, но дело контрразведки знал очень хорошо и, возглавляя во время войны фронтовую контрразведку «Смерш» (Смерть шпионам!), добивался больших успехов в обеспечении секретности проведения Красной Армией стратегических операций. Так, в июле 1944 года «Смерш» обеспечил такую скрытность сосредоточения войск для Белорусской наступательной операции Красной Армии, что немецкий Генштаб только на четвертый день поверил, что советские войска наносят главный удар именно в этом месте, и уже ничего не сумел предпринять для отражения этого удара.

Абакумов был сильным и самолюбивым мужчиной, но недалеким, в связи с чем понятие карьеры связывал только с материальными благами, которые дает высокая должность. Из-за этой своей недалекости генерал-полковник Абакумов почти год после войны и упразднения «Смерша» оставался не у дел.

Но Абакумов был также секс-спортсменом, коллекционировавшим победы у московских интеллигенток, и ранней весной 1946 года он столкнулся у интеллигентных дам со своим коллегой – первым заместителем министра государственной безопасности СССР генерал-лейтенантом Огольцовым. А тем уже был недоволен тогдашний министр госбезопасности B.C. Меркулов, и Огольцову грозило, как и Абакумову, остаться не у дел. У Огольцова созрел план найти себе начальника получше, в связи с чем он и посоветовал Абакумову сходить к только что переведенному в Москву секретарю ЦК А.А.Кузнецову и убедить того в своей личной преданности, подтвердив ее по возможности очень ценным подарком. Абакумов так и сделал, убедив Кузнецова в своей безусловной верности.

Кузнецов немедленно организовал комиссию ЦК по проверки работы Меркулова. В то время достаточное количество высокопоставленных лиц в СССР погрязло в воровстве и, особенно, в воровстве военных трофеев. Но Меркулов был честен. И тогда Кузнецов его обвинил якобы в умышленном прекращение борьбы с троцкизмом во время войны и добился отстранения от должности с заменой Абакумовым. Меркулов год отмывался от грязи, но на прежнюю должность его не вернули, назначив управляющим советским имуществом за рубежом. А Абакумов остался министром государственной безопасности с практически вассальной зависимостью от Кузнецова.

С одной стороны, Абакумова это не сильно тяготило, поскольку Кузнецов был алчным и покрывал алчность Абакумова. Этим надо было пользоваться, и, оставив имевшуюся у него 5-комнатную квартиру брошенной жене, Абакумов приказал оборудовать себе новое гнездышко получше в 300 м ². МГБ на это потратило 800 тыс. руб. и выселило из отводимых под квартиру Абакумова помещений 16 семей числом 48 человек. И при молодой жене Абакумов не бросил свои жеребячьи забавы в московских салонах, таким образом, все у него было хорошо.

Но, с другой стороны, Абакумов был мужчиной самолюбивым и с сильным характером, ему претила роль «шестерки» при Кузнецове и Вознесенском – непереносима была их заносчивость и чуть ли не явное презрение к нему этих академиков. Поэтому, узнав из подслушанного телефонного разговора о тайной встрече Кузнецова с Хрущевым, Абакумов решил на всякий случай выяснить, о чем будет договариваться его хозяин с опальным Никитой Сергеевичем.

Заговор в расчете на национальный идиотизм русских

Как только стемнело, шофера споро начали облавливать бреднем берег тихой речушки, выгоняя рыбу из небольших, заросших камышом заливчиков. Кузнецов и Вознесенский оставались на берегу, брезгливо наблюдая, как Хрущев, раздевшись до трусов полез вместе со всеми в воду тянуть бредень, чтобы испытать азарт и удовольствия от передаваемых в руку толчков попавшей в сеть рыбы покрупнее. Через два часа рыбалку закончили, поймав больше четырех ведер. Первую пойманную рыбу охрана быстро почистила и, соорудив костер, начала варить уху и оборудовать место для застолья, повесив над ним три керосиновых фонаря «летучая мышь». Организовав комфорт начальству, охрана разлила первую порцию ухи в глубокие керамические миски и вынув из речки охлаждающиеся бутылки с водкой, деликатно отошла метров на 50 вверх, к оставленным автомашинам, у которых шофера тоже начали варить уху.

В это время на другом берегу реки двое вспотевших оперативных работника отдела «Б» Министерства государственной безопасности устанавливали подслушивающее оборудование. Под старой сосной был размещен громоздкий электронный аппарат, возле которого на коленях устроился опер-стенографист в наушниках. Подсвечивая себе фонариком, он делал записи в блокноте, лежащем на крышке аппарата. От аппарата вверх тянулись провода в хлопчатобумажной оплетке, а в развилки веток сидел второй опер, тоже в наушниках. Он наводил через оптический визир большую параболическую тарелку подслушивающего устройства.

Опер внизу скомандовал вполголоса:

– На костер не наводи, треск дров разговор глушит!

Наконец в наушниках достаточно ясно прозвучал конец фразы, сказанной Хрущевым.

– …и я вам так скажу, по-мужицки скажу, что товарищ Сталин такое решение примет, какое ему секретари ЦК в уши надуют.

Хрущев уже подвыпил, и обида вновь ударила ему в голову, посему говорил он довольно резко. Кузнецов же пытался сгладить остроту разговора – он примирительно не согласился.

– Ну, ты, Никита Сергеевич, не прав! Что же мы, секретари ЦК, должны недостатки скрывать? Тут, как говорится, Хрущев мне друг, а истина дороже.

Вознесенский хихикнул, а Никита возмутился.

– Истина??!

Вознесенский, уже посерьезнев, решил перевести разговор в конструктивное русло:

– Не надо спорить по мелочам: ну не сегодня, так завтра, такое с каждым из нас может случиться. Это дело нужно рассмотреть теоретически, а теория говорит, что Хозяин стар, и эта старость видна в его капризах, из-за которых любой из нас может попасть в твое, Никита Сергеевич, положение – любой может слететь с должности за какую-нибудь чепуху.

Мысль Вознесенского поддержал Кузнецов.

– Тут, Никита Сергеевич, действительно дело не в том, что тебя сняли с постов на Украине, – Кузнецов сделал паузу и многозначительно, усилив голос, закончил предложение, – что, собственно, легко поправимо. Тут дело в том, кто мы? Руководители великих государств или бесправные слуги при Хозяине?

Хрущев понял по этому «поправимо», что ему предлагают восстановление в прежних должностях, но на каких-то условиях. Он не стал спешить узнавать эти условия, а решил уточнить совершенно новое для него упоминание о государствах, а не о республиках.

– Почему «государств»?

– Но ведь теперь, после войны, Украина и Белоруссия равноправные члены ООН и отдельные субъекты международного права, а СССР, если ты помнишь, это с самого начала союз государств.

Когда после войны создавалась ООН, то Сталин, чтобы увеличить присутствие СССР в ООН численно, добился у союзников, чтобы УССР и БССР состояли в ООН как отдельные государства. Хрущеву стало ясно, что Кузнецов и Вознесенский как-то хотят использовать этот факт для развала СССР.

Между тем Кузнецов продолжил.

– Нам нужно новое мышление. На Западе в цивилизованных странах руководители нашего масштаба имеют все, а мы?! Нам нужна такая власть, которая приближала бы нас к цивилизованным странам. Хватит потрясений! Нужно, наконец, зажить спокойной обеспеченной жизнью, нужно открыто пользоваться благами, которые мы как руководители государства должны иметь. Да что об этом говорить, – Кузнецов презрительно и безнадежно взмахнул рукой, – у нас, в СССР, слуга должен иметь только то, что кремлевский хозяин разрешит. Вот мне Попков говорил, что у него, секретаря обкома и горкома, хозяина Ленинграда и Ленинградской области, – Кузнецов усилил голос, чтобы показать, насколько велика эта должность, но, побоявшись, что глупый Хрущев его не поймет, уточнил, – по своим масштабам, главы, можно сказать, какого-нибудь европейского государства, так вот, у Попкова всего каких-то жалких 15 костюмов!

– Так Попков и те, что есть, боится надевать, чтобы Сталину донос не написали, – поддержал тему Вознесенский.

Хрущев, как и Сталин, как и Берия, был абсолютно равнодушен к каким-то личным материальным благам и попросту презирал алчных людей. Но его хитрость и сметка не позволяли делать скоропалительные выводы, поскольку опыт Хрущеву подсказывал, что животную жадность людей очень легко использовать себе на пользу. Поэтому он не стал комментировать эти устремления Кузнецова и Вознесенского, а попробовал выяснить, что они хотят. Он уже понял, что эти мерзавцы задумали развалить Советский Союз, чтобы настроить лично себе дворцов, нахапать разных товаров – чтобы удовлетворить свою алчность. Но Хрущев пока не понимал, как они собираются это сделать.

– Что-то я не пойму, к чему вы ведете? Товарища Сталина, что ли, свергнуть? – поинтересовался он.

– Знаешь, мы тут одни и я тебе скажу откровенно: мы бы его свергли, но нас, к сожалению, народ не поймет, – заявил Кузнецов.

Хрущев усмехнулся, подумав в который раз, что умные люди алчными не бывают, – вот и Кузнецов такой же идиот, как и те алчные людишки, которых ему доводилось встречать.

– Ну, положим, народ вы знаете плохо – народ понимает то, что ему в газетах всякая там интеллигенция объясняет, – цинично не согласился Никита. – А эту сраную интеллигенцию купить или запугать ничего не стоит: и цена ей копейка, и труслива, как зайцы. Да и глупа она – ее и обдурить легко. Но если не свергать Сталина, то что же вы хотите? – Хрущев действительно искренне недоумевал.

Вознесенский снисходительно усмехнулся.

– А тебе не кажется, Никита Сергеевич, что это несправедливо – во всех республиках есть своя компартия, а у русских – нет. Вот мы и хотим создать Российскую коммунистическую партию.

– И что это даст? – Хрущев удивился еще больше.

Вознесенский с плохо скрываемым превосходством объяснил.

– А то, что мы, каждый в своей республике, будем самостоятельны, мы в республиках будем хозяевами, а не Сталин, а Сталин останется почетным председателем всех партий. А хочет народ считать его вождем – пусть считает. Нам это в своих республиках мешать не будет – мы будем делать не то, что Сталин скажет, а то, что сами захотим.

Хрущев задумчиво переводил взгляд с Вознесенского на Кузнецова и размышлял. Он понял, что опрометчиво посчитал этих предателей глупцами, на самом деле эти негодяи задумали исключительно умную подлость, рассчитанную на искреннюю глупость масс, связанную с их национальностью.

– Так-так-так… – подытожил он. – А что, хлопчики, вы Уголовный кодекс давно читали?

– Причем тут он? – недовольно сморщился Кузнецов.

– А при том! – жестко ответил Никита. – То, что у русских нет компартии, делает их коммунистами сразу всей ВКП(б). А в ВКП(б) именно этих, российских коммунистов большинство, и именно они своими решающими голосами сохраняют единство СССР. Если вы выделитесь в свою компартию, то у ВКП(б), то есть, у СССР не останется ни одного коммуниста – все будут по республикам. А что дальше? А дальше СССР распадется как единое государство. Вы его сразу же растащите по национальным хуторам, чтобы, – Хрущев явственно передразнил Кузнецова, – «открыто пользоваться благами».

А в Уголовном кодексе есть статья 58, по которой за попытку развала СССР полагается расстрел. Вот я вас и спросил, давно ли вы читали Уголовный кодекс? И что будет, хлопчики, если я об этих ваших планах все расскажу товарищу Сталину и Политбюро?

К удивлению Хрущева, ожидавшего, что он напугает заговорщиков упоминанием о 58-й статье, Кузнецов совершенно спокойно и даже презрительно ответил.

– Будет очная ставка меня и тебя при всех членах Политбюро. На этой ставке я докажу, что ты клевещешь на меня за мой доклад по Украине, из-за которого тебя сняли с должности. А Николай Алексеевич это подтвердит, – кивнул Кузнецов в сторону Вознесенского. – Ну, а после этого с мест поступит столько сообщений о неблаговидных делах товарища Хрущева, что товарищу Хрущеву не только в Политбюро, но и в членах ЦК больше не быть! – тут Кузнецов зло подытожил. – Будет рад, если в партии оставят!

На противоположной стороне реки оперу, стенографировавшему этот разговор, стало откровенно страшно, и он приглушенно предложил сидящему на дереве товарищу.

– Слушай, может, скажем, что аппарат из строя вышел? Что-то я боюсь это записывать…

Опер вверху вошел в охотничий азарт и зло скомандовал.

– Пиши! Мы записали и забыли, а товарищ Абакумов премию выпишет и, глядишь, звездочку добавит.

А у костра Хрущев понял, что заговорщики хорошо обдумали все варианты встречи с ним, и что теперь для него настал момент истины – Никите надо было принять решение, которое определит всю его будущую жизнь.

Хрущев оценил свои возможности.

Заговорщики взяли его за горло. Если он объявит о заговоре, то сорвет им планы, но ничего не докажет и, действительно, навредит только себе. Даже если просто промолчит, то подлюка Кузнецов будет копать и копать под него на Украине и вытащит на свет божий столько фактов, и так их извратит, что Никиту выведут и из членов Политбюро, и из ЦК – ему как политику придет скорый конец.

С другой стороны, это только считается, что в партию принимаются самые умные, а на самом деле в ней масса восторженных дураков. И если суметь публично объявить о создании компартии России, то у этой идеи сторонников будет куда больше, чем у Троцкого, пожалуй, абсолютное большинство будет за это. Сталин ничего не сумеет сделать – партия лишит своего вождя власти и развалит СССР из самых, как ей покажется, благих побуждений. Хрущев еще раз восхитился – до чего же хитры эти мерзавцы!

И, наконец. Хрущев во главе СССР никогда не встанет, поскольку в Политбюро все считают себя умнее его. (Вариант, что его могут поставить во главе именно поэтому, Хрущеву просто не приходил в голову). А вот на Украине он признанный вождь! Пусть кто-нибудь попробует думать иначе! – тут же криво усмехнулся своей мысли Никита. И если Украина станет самостоятельной, то во всем мире к нему будут относиться, как к главе великого государства. Никите представилось, как он выходит из поезда где-то в Париже, а на перроне выстроен красочный почетный караул… – но он тут же отбросил эту неуместную мысль, нужно было сосредоточится и думать, что отвечать.

– Ну а если смолчу о вашем заговоре? – возобновил обсуждение Хрущев.

Вознесенский размеренно ответил.

– Тогда Алексей Александрович пошлет новую комиссию на Украину, и ты очень скоро снова Украину возглавишь. Ты же понимаешь, Никита Сергеевич, что не дуб Каганович, а ты нужен нам во главе Украины, а в Москве мы и без тебя справимся. Если украинские коммунисты поддержат российских коммунистов в их стремлении создать свою собственную компартию, то и дело сделано!

– Ну, может, и не немедленно, – поправил Вознесенского Кузнецов, – но через полгода твой возврат на Украину гарантирован.

– А с остальными республиками как? – уже по-деловому поинтересовался Никита.

Кузнецов ответил уклончиво:

– Работа ведется.

Но Хрущев настаивал.

– И с Белоруссией?

– Там уже наш человек ждет, чтобы сменить Пономаренко, – успокоил Кузнецов.

– А кто?

– Неважно… – Кузнецов дал понять, что на этот вопрос не ответит, хотя и понимал, что член Политбюро Хрущев теперь выяснит этот вопрос немедленно и без Кузнецова.

А в памяти Вознесенского тут же всплыл телефонный разговор Кузнецова с Пономаренко в Минске, который Кузнецов вел из московского кабинета Вознесенского:

– Товарищ Пономаренко?.. Это Кузнецов. Как дела в Белоруссии?…Звоню вам, Пантелеймон Кондратьевич, проверить, как там наши выдвиженцы… Я имею в виду товарища Игнатьева… ЦК считает его очень толковым организатором… Ну, и что, что не воевал. Тыл был тоже фронтом… Зато товарищ Игнатьев приобрел очень ценный опыт хозяйственной работы, а это для Белоруссии сегодня очень важно. Товарищ Вознесенский его очень ценит. А знаете, если Госплан кого-то ценит, то для республики это очень полезно. Мы считаем, что товарищ Игнатьев будет очень хорошим вашим помощником и достоин быть вторым секретарем ЦК Белоруссии…

Вознесенский забеспокоился – Хрущев и Пономаренко оба фронтовики и в очень-очень хороших отношениях друг с другом. А значит, Хрущев без труда вычислит Ингнатьева и будет знать о заговоре больше, чем нужно. Но его мысли перебил Хрущев.

– Хлопчики, но вам надо будет сагитировать несколько сот секретарей обкомов и других партийных руководителей в областях. Национальность это хорошо, возможность сладко жить после удачного заговора это тоже хорошо, но все это очень мало по сравнению с возможностью лишиться всего, что они уже сейчас имеют, в случае провала заговора.

Вознесенский усмехнулся.

– Но они и сегодня этого могут лишиться, причем сам Сталин их с должности погонит, если их области не выполнят планов промышленного и сельскохозяйственного производства. А вот это зависит от меня – председателя Госплана. Будут нас слушать – будет у них и план реальный и все для выполнения плана – и трактора, и оборудование, и сырье, и материалы, не будут – ничего этого не будет и план они не выполнят. А тогда – прощай должность!

«Ах ты гад! – понял Хрущев. – Так это ты извращением плана берешь секретарей обкомов за горло, а Кузнецов их агитирует?» Восхитившись подлостью заговорщиков, Никита понял, что этот заговор, в принципе, может быть осуществлен, если еще и учесть, что заговор, как бы, направлен на устранение несправедливости по отношению к русским коммунистам.

– Ну, а если эти ваши махинации станут известны товарищу Сталину? Чтобы учредить российскую компартию нужен съезд, ну хотя бы секретарей обкомов нужно созвать, а как вы такой съезд тайно подготовите и созовете?

На этот вопрос Вознесенский ответил со своей обычной улыбочкой умственного превосходства.

– Организуем всероссийскую торгово-промышленную ярмарку, скажем, в Ленинграде, пригласим на ее открытие всех секретарей обкомов России вместе с делегациями партийного актива из областей. Вот и съезд.

Гениально то, что просто.

Хрущеву осталось мысленно развести руками – эти мерзавцы действительно могут добиться успеха!

– Ну а если Политбюро все же узнает?

– Через кого? – вопросом на вопрос ответил Кузнецов. – По линии партии оно может узнать только через меня, а по линии МГБ у нас все предусмотрено.

– Неужто и Абакумов с вами? – удивился Хрущев.

– У нас есть в МГБ люди и без Абакумова… – замялся Кузнецов.

– Ленинградцы? – продолжал выпытывать Никита.

Кузнецов запнулся, не желая делиться ценной информацией, но он и понимал, что Хрущеву нужно что-то сказать, если хочешь получить от него нужное решение.

– Неважно. Во-первых, это я продвинул Абакумова в министры госбезопасности, если бы не я, министром бы до сих пор был дружок Берии Меркулов. Ну, а во-вторых, у самого Абакумова рыльце в большом пуху: он устроил с начальником охраны Сталина Власиком соревнование, кто больше в Москве баб, скажем так, перетопчет. А поскольку Абакумов предпочитает иметь под собой интеллигентных женщин, то ему, так сказать, и подкладывают интеллигенток. И если он окажется глупцом, то эти интеллигентки тут же напишут заявления, что он их изнасиловал. И нет Абакумова.

Но мы полагаем, что он умный человек, да еще и под присмотром нашего человека. Не такой дурак, как его предшественники Ягода или Ежов.

Поверьте, Никита Сергеевич, мы не троцкисты-бухаринцы, мы трезвомыслящие умные люди, – добавил Вознесенский.

Хрущев понимал, что нужно отвечать на предложение, уже понимал, что он ответит согласием, но как-то пытался оттянуть сам момент ответа.

– Люди вы, в первую очередь, молодые, и Мыколу Бухарина хорошо не знали, а уж он-то считал себя таким умным, таким умным, что просто гениальным…

Значит, так, хлопчики. Я с вами рыбку ловил, и рыбку кушал. Никаких таких разговоров от вас не слышал. Получится у вас учредить компартию России – я с вами. Провалитесь – не обессудьте. Буду, конечно, помогать, но чем смогу. А сейчас пойду, дела есть.

– Ты, Никита Сергеевич, со своим другом Берией не сильно откровенничай, не ровен час… – предупредил Кузнецов.

На это предупреждение Хрущев отреагировал с откровенной злобой.

– Я, конечно, человек простой, но считать меня дураком вам не следует, не ровен час, ошибетесь. Кстати, об откровенности, – а со Ждановым откровенным можно быть? – и увидев, как Вознесенский с Кузнецовым явственно напряглись, усмехнулся. – Ага, значит, и со Ждановым не нужно откровенничать, значит, и Жданову, который перетянул вас в Москву, вы ничего не говорили… Ну, ладно, будем считать, что мы вместе. Прощавайте!

Хрущев попрощался и медленно пошел к своей машине, выражение его лица стало злобным и решительным, а в голове билось: «Ах, падлюки, ну падлюки! Ну ладно, вы меня на Украину верните, а там видно будет». Никиту должен был бы остановить страх содеянного, но он уже давно научился свой страх подавлять даже в более опасных случаях.

Вознесенский же, вместе с Кузнецовым глядя вслед уходящему Хрущеву, встревожился:

– Черт! Он оказался умнее, чем можно было о нем подумать!

– Не умнее, а хитрее, – здраво поправил его Кузнецов, – но это у него природное, звериное. Не просто же так он стал членом Политбюро. Но нам главное, чтобы он нас поддержал, а потом разойдемся – мы в России, он на Украине, – и нам его хитрость помехой не будет.