Текст книги "Неизвестный Берия. За что его оклеветали?"
Автор книги: Юрий Мухин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Вперед – в будущее!
В столовую первым вошел всегда очень подвижный Хрущев, за ним Сталин и Берия. Хрущев тут же направился к стоящему у стены сервировочному столику и заглянул в судки с едой.
– Ага, котлетки, ага, гречневая каша, ага, украинский борщ! Так и знал! Вареников только не хватает.
– Это Валя распорядилась сварить борщ специально к твоему приезду, – пояснил Сталин.
– Ну конечно – удивить хотела. Разве ж Хрущеву на Украине кто-нибудь нальет миску украинского борща! Только у товарища Сталина его и попробуешь, – ерничал Никита.
Берия рассмеялся шутке Хрущева.
– Это Истомина не для тебя, Никита, борщ сварила, для тебя вон горилка на столе. Это она для нас борщ и гречку сварила, чтобы подать нам Хрущева в гарнире из украинских блюд.
Поскольку Сталин работал непрерывно и государственные разговоры могли вестись даже за обеденным столом, то в штате обслуживающего Сталина персонала не было официантов, да и не приняты были слуги у советских руководителей. Мария Бутусова состояла в штате охраны и была «подавальщицей», то есть, когда у Сталина были гости приносила из кухни судки с блюдами и чистые тарелки, ставя их на сервировочный столик еще до обеда. Во время обеда, в столовой не было никого, кроме Сталина и приглашенных им гостей. Каждый сам вставал, подходил к сервировочному столику и сам наливал или накладывал себе понравившееся блюдо, сам же и относил на него грязные тарелки.
После смерти жены, в штат охраны Сталина была введена сначала подавальщицей молодая девушка Валентина Истомина. Со временем она стала кем-то вроде домоправительницы при Сталине – следила за чистотой и целостью его одежды и обуви, за общим порядком в доме. Конечно, учитывая ее молодость, определенные слухи ходили, но Валя вела себя со всеми так, что не давала ни малейшего повода считать, что она для Сталина является чем-то или кем-то большим, чем домоправительница и сержант НКВД.
Все налили себе в тарелки борщ и сели за стол: в торце, на месте хозяина – Сталин, слева и справа от него – Хрущев и Берия. Последним вошел задержавшийся Василий.
Хрущев, спросив у Сталина, что тот будет пить, налил ему в бокал вина, а себе, Берии и Василию – в рюмки водки.
– Под борщик нужна водочка, – приговаривал Никита.
Сталин поднял свой фужер с вином.
– Я хочу сказать тост за нашего дорогого Никиту Сергеевича. Все – и партия, и народ – любят товарища Хрущева за его преданность делу Коммунизма, за его мужество и храбрость и за его неукротимую, прямо-таки атомную энергию во всех делах. Центральному Комитету иногда приходится сдерживать эту атомную энергию товарища Хрущева и направлять ее, так сказать, для использования в мирных целях. Но энергия – это такой недостаток, который хочется пожелать каждому. Я пью за здоровье товарища Хрущева и за то, чтобы его энергия никогда не иссякала и при этом не требовала контроля Центрального Комитета.
Хрущев был до глубины души тронут этим тостом. Поэтому следующий тост он почти сразу же предложил «за товарища Сталина, за нашего вождя, за нашего батьку, за наше все!», потом Сталин поднял фужер «за успехи Лаврентия в создании атомной бомбы», а Берия – «за нашу авиацию и ее сокола Василия Сталина», а Василий – «за здоровье отца и всех присутствующих». Хрущев был искренне счастлив и весел, поэтому, когда Берия налил себе добавку борща, засмеялся и многозначительно пояснил:
– Это он, чтобы в следующий раз у меня в городки выиграть.
Наконец на столе осталась ваза с фруктами, а перед каждым фужер с вином. Все ели, в основном, виноград и груши, только перед Василием, который очень любил лимоны, стояло блюдечко с сахаром – он резал лимоны на крупные дольки, обваливал их в сахаре и с удовольствием отправлял в рот. Разговор зашел об атомной энергии и Берия объяснял Хрущеву и Василию.
– Если определенным образом провести деление ядер урана-235-го или плутония 239-го, то с их килограмма выделится энергии в 2 миллиона раз больше, чем дает энергии килограмм угля при своем сгорании. А если соединить ядра тяжелого водорода, то энергии выделится в 12 миллионов раз больше. Миллионов!! Сейчас-то мы думаем об атомной бомбе, об оружии, которого у нас нет, но в будущем это будет огромным источником энергии для мирных целей.
– Я думаю, что будущее надо делать сегодня, а то оно от нас уходит и уходит. Я думаю, что все советские люди должны жить, как мы, – сказал Хрущев.
– Что ты имеешь в виду? – не понял Сталин.
– А то, что мы их селим в городах, в многоэтажных домах, они же там земли не видят. А надо, чтобы они жили вот как мы – чтобы у каждого отдельный удобный домик, со всеми удобствами, чтобы садочек рядом, чтобы детки тут же на лужайке бегали. И вот думаю я, начать строить на Украине такие агрогородки – такие города-сады, как и говорил товарищ Карл Маркс. Города-сады – звучит-то как хорошо! Чтобы и поле тут было, и завод какой-нибудь. Чтобы люди и в поле немного поработали, и на заводе, и на просторе, на воздухе жили…
– Микита! Маленький ты наш Маркс! – Сталин сказал это с некоторым раздражением в голосе. – Ну, кто же этого не хочет?! Но ты же хоть немного подсчитай прежде, чем что-либо делать. Полстраны в развалинах, люди в землянках живут, в бараках, у тебя на Украине невиданная засуха, а ты каждому отдельный домик с удобствами. Где взять материалы, чтобы их построить, где людей, где деньги взять?
Ну, вот возьми шестиэтажный дом на 100 квартир и поселок на 100 домиков. Ведь это только строительных материалов нужно вдвое больше, а если с учетом подвода тепла, воды, канализации, то и впятеро. А по трудовым и денежным затратам? В десять, если не в 100 раз! Ну, построишь ты 100 домов для 100 семей, а тысяче семей, сколько лет в землянках жить?
Тон Сталина больно задел Хрущева, и это заметил Берия.
– Не могу с вами согласиться, товарищ Сталин. Да, Никита торопится со сроками и денег не считает, но кто у нас сейчас думает о будущем и считает? А Хрущев, по крайней мере, думает о будущем.
Все министерства стремятся сегодняшние дыры залатать, и только. И только у себя. К примеру. Каждый для своих заводов заказывает и строит электростанции, и не очень мощные, каждый заказывает к ним уголь, и мы строим шахты, а к шахтам железные дороги, чтобы этот уголь подвозить. А в угле минимум 10 % золы, да еще влага. В экибастузском угле (а это огромнейшие запасы) вообще только золы 25 %. Это же мы в каждом четвертом вагоне везем не топливо, а золу и воду.
А если в этих районах с большими запасами энергии строить комплексы электростанций, да мощнейших, да энергию передавать по проводам? А может, и не передавать? Может, еще выгоднее тут же, а не в традиционных районах, строить энергоемкие заводы – алюминиевые, электрометаллургические, химические, тогда мы будем возить не золу, а продукты, в которых уже будет заложен огромные объем энергии. Но чтобы это сделать, нужно, чтобы все министерства, зализывая сегодняшние раны, смотрели в будущее, как Никита.
Сталин задумчиво посмотрел на Берию.
– А ведь вы правы… Надо не пятилетние планы обсчитывать, вернее, не только их, – надо обсчитывать будущее. Пора уже обсчитывать и Коммунизм!
Сталин достал из коробки две папиросы «Герцоговина Флор», разорвал, их табаком набил трубку, раскурил ее и предложил.
– Зачем откладывать на будущее? Давайте сейчас и поговорим, что нам нужно для Коммунизма, как это должно выглядеть и в какие реальные сроки мы это сможем сделать?
Говорили долго, сначала все еще за столом, потом – прогуливаясь по парку, и в общих чертах стали появляться планы того, что стране нужно будет иметь. В дальнейшем и Сталин, и Берия всю свою работу стали рассматривать через призму будущего, настойчиво требуя этого и от министров Советского правительства.
Месяц спустя Берия, просматривая ведомственные газеты, обратил внимание на выступление министра путей сообщения (железнодорожного транспорта) СССР И.В. Ковалева и доложил об этом выступлении Сталину. Тот вечером вызвал обоих.
– Товарищ Ковалев, товарищ Берия передал мне смысл вашего выступления перед железнодорожниками, – сердито начал Сталин. – Скажите, на каком основании вы говорили в своем докладе о трехлетнем плане развития железнодорожного транспорта? Разве партия уполномочила вас заявить об отказе от пятилеток?
– Нет, товарищ Сталин, я говорил о трехлетнем техническом плане, – начал взволнованно оправдываться Ковалев. – Этот срок обусловлен тем, что во время войны мы восстанавливали разрушенные врагом железные дороги, используя подручные средства, – обрубки рельсов, сырой лес для изготовления шпал и ряжевых опор мостов. Но сырой лес, не пропитанный креозотом, через три года сгниет, и если шпалы и опоры мостов не заменить за означенный срок, то движение поездов на этих линиях станет невозможным. Вот почему нам нужно капитально восстановить железные дороги в освобожденных районах не позднее чем за три года. А устанавливать, на какой срок разрабатывать планы развития народного хозяйства СССР, – это прерогатива политического руководства страны, ЦК партии.
– Нет, товарищ Ковалев, не только наша прерогатива, но и ваша, – не согласился Сталин. – Не могли бы вы в МПС подумать о пятнадцатилетием плане развития железных дорог СССР, исходящем не из каких-то технических обстоятельств, а из условий полного удовлетворения потребностей развитой страны в грузовых и пассажирских перевозках? Можете вы представить себе как бы общество, уже подходящее в своем развитии к коммунизму?
Понимаете, Коммунизм – это общество свободных людей, но свобода требует материально-технической базы. Вот на Западе кричат, что у них люди свободны потому, что могут поехать куда угодно. Мочь-то они, может, и могут, да как они поедут, если у них на поездку нет денег, если им не на что купить билет? Так что западная свобода – это спекуляция для дураков, на самом деле, там свобода только для богатых. А в СССР каждый человек должен поехать куда хочет. Если захочет какая-нибудь уборщица на Урале поехать в Крым отдохнуть – у нее не должно быть никаких трудностей ни с деньгами для покупки билетов, ни с самим билетом.
А для этого надо всемерно развить все виды транспорта, и, в первую очередь, железнодорожный. Только при больших объемах перевозок стоимость перевозки тонны груза или пассажира будет минимальна, и наши советские люди без затруднений смогут купить любые билеты и будут по-настоящему свободны. Вот в чем тут дело, товарищ Ковалев.
– Мы сейчас же возьмемся за составление этого плана, товарищ Сталин, – облегченно пообещал Ковалев, обрадовавшийся, что Сталин сменил тон на доброжелательно-деловой.
– Пассажиропотоки продумайте сами с учетом того, что на очень большие расстояния основную массу людей будет перевозить гражданский воздушный флот, а на малые – автобусы. А по грузопотокам контрольные числа вам даст товарищ Берия. До свидания, товарищ Ковалев, – попрощался Сталин, отпуская министра, а после его ухода обратился к Берии. – Ну что, Лаврентий, твой друг Хрущев будет доволен моими распоряжениями?
Морковка для ученых
В дождливый денек сентября 1946 года в просторной комнате для совещаний с длинным столом для членов Спецкомитета, проходило очередное заседание. В торце стола сидел Берия, рядом с ним Ванников, они, как и большинство остальных членов комитета, с нарастающим раздражением слушали разглагольствования академики Капицы.
Спецкомитет по атомной проблеме, в виду особенностей своей организации, обладал чрезвычайными полномочиями по мобилизации сил, любых ресурсов и резервов с целью создания атомной бомбы. Это, к примеру, означало, что когда на Урале и в Сибири стали строиться заводы по переработке урановой руды, пришлось сильно ограничить в электроснабжении ряд предприятий, которые, соответственно, не выполняли план. Уже из-за этого возникали яростные споры, порою переходившие в нецензурную брань. Берия создал в Спецкомитете такую рабочую обстановку, при которой все в этом особом правительственном органе считали себя равными по служебному положению, независимо от того, кто из них был членом ЦК или Политбюро. И могло быть так, что всего лишь министр химической промышленности Первухин, по обычным вопросам боящийся заходить к заместителю председателя Совета Министров и члену Политбюро Вознесенскому, как член Спецкомитета крыл Вознесенского по матушке. Вот и сегодня все изругались, обсуждая вопрос о том, за какими предприятиями сохранить в полном объеме потребление электроэнергии, и по вопросу увеличения фондов (плановых поставок) цветных металлов для нужд предприятий химической промышленности, занятых в производстве ядерного топлива. Оставаясь на равной ноге со всеми, Берия умело, а порою и жестко направлял обсуждение вопросов к нужной цели, не давая отклоняться от обсуждаемой темы и убивать рабочее время ненужной болтовней или руганью.
Капица взял слово в конце совещания, когда Берия спросил, какие еще есть вопросы. К тому времени все уже устали, однако Берия Капицу не перебивал, а тот, с массой «научных» терминов и натужным сарказмом, взялся критиковать Курчатова, требуя, чтобы Курчатов согласовывал с ним все планы научно-исследовательских работ по атомной проблеме. Берия сидел и думал о том, что все эти научные звания – от кандидата наук до академика – оглупляют людей до степени идиотизма в квадрате, то есть до степени, когда свой идиотизм этим людям уже совсем не заметен.
Академик Капица был живым примером этой мысли.
Всего на позапрошлом заседании Спецкомитета Курчатов, который постоянно испытывал большую нехватку научных кадров для научно-исследовательских работ по атомному проекту, предлагал подключить к атомной проблеме и Институт физических проблем Академии Наук СССР, возглавляемый Капицей. И вот тогда Капица всех убедил, что атомная проблема к его институту не имеет никакого отношения, и что в его институте нет специалистов для выполнения поручаемых Курчатовым работ. «Какого же черта ты, сам доказавший, что не специалист в атомной проблеме, сейчас лезешь руководить специалистом Курчатовым?» – мысленно возмущался Берия.
Академический болтун смотрелся в Спецкомитете как инородное тело, и чем дальше, тем становилось очевиднее, что Капица хочет и «капитал приобрести» в атомных делах, и никакой ответственности не нести ни по одному конкретному вопросу в этой проблеме. Членам комитета, каждый из которых в деле создания атомной бомбы за что-нибудь отвечал, пустобрехство Капицы становилось все очевиднее и очевиднее, – не видел этого только сам Капица.
«Это и беда наших ученых, и дефект их ума, – думал Берия, пропуская мимо ушей болтовню академика. – Они работают в несколько раз меньше, нежели инженеры в промышленности или агрономы в сельском хозяйстве, и еще неизвестно, у кого работа сложнее и требует больше ума и знаний. А апломба столько, что хоть памятники им при жизни ставь! Алчные, подлые, – сколько они политических доносов друг на друга написали во времена Ежова, чтобы спровадить коллегу в лагерь и захватить его должность! И в то же время профессор «А» никогда не выступит против научной никчемности профессора «Б» потому, что профессор «Б» в таком случае выступит против никчемности «А». Стая! Зато эта стая вместе душит все новое и действительно полезное в науке, чтобы на фоне этой полезности не была заметна научная никчемность самой стаи».
Берия взглянул на Курчатова, тот сидел хмурый, но молчал. «И Курчатов эту стаю боится, хотя его поддерживаю не только я, но и Сталин!» – с досадой отметил Берия. Перевел взгляд на оратора и вспомнил, что перед войной под поручительство Капицы приказал прекратить дело против Ландау, хотя тому было очень полезно лет пять поработать на лесоповале – заслужил! В памяти всплыли строчки из протокола допроса Ландау, в котором тот каялся в вещах, которые сержант-следователь ни придумать бы не смог, да, по сути, и не понял их.
«Участники нашей группы душили инициативу тех сотрудников института, которые пытались ставить на практические рельсы технические и оборонные работы, –давал «чистосердечные» показания Ландау – Научные сотрудники, отстаивавшие необходимость заниматься не только абстрактной теорией, но и практическими проблемами, всяческими путями выживались нами из института.
В этих целях талантливых советских научных работников, разрабатывающих актуальные для хозяйства и обороны темы, мы травили, как якобы бездарных, неработоспособных работников, создавая им таким образом невозможную обстановку для работы.
Так мы поступили с научным работником института Рябининым, который успешно вел многообещающую работу по применению жидкого метана как горючего для авиационного двигателя.
Я, Шубников, Вайсберг и Розенкевич организовали вокруг Рябинина склоку и довели его до такого отчаяния, что он избил меня. Воспользовавшись этим, мы добились его ухода – сначала из лаборатории, а затем и из института.
Таким же образом из института был выжит инженер Стрельников, разработавший конструкцию рентгеновской трубки, мощность которой примерно в 10 раз превышала существующие в СССР Эта трубка могла быть использована в промышленности для устранения дефектов в металлах и рентгеновского исследования структур. Стрельников был нами удален из института под предлогом несоответствия его узко-прикладных работ задачам института.
Подобными же путями мы добились ухода из института научных работников Желеховского, Помазанова и др.».
«Интересно, – усмехнулся Берия, – был ли от этого моего либерализма хоть малейший толк или было бы лучше, если бы Ландау все же сосны пилил?
Так, что же делать с этими учеными, как заставить их работать на Родину? Как защитить в науке таланты? Вот это вопрос так вопрос!» – подумал Берия, взглянул на соседа и остановил Капицу, поняв, что если это не сделает он, то сейчас взорвется уже покрасневший Ванников.
– Спасибо, Петр Леонидович, мы вас поняли, но я не вижу необходимости на данном этапе менять систему управления в Спецкомитете. На сегодня все, совещание закончено.
– Надо переговорить отдельно, – сказал Ванников, и они с Берией пошли в его кабинет.
– Лаврентий Павлович, – начал Ванников, закрыв дверь кабинета, – давайте всех физиков загоним в «шарашки».
Ванников работал в подчинении у Берии с 1941 года, прекрасно его знал и не стеснялся говорить с ним на любые темы, а «шарашками» назывались лагеря для осужденных преступников, имевших инженерно-техническое образование. В этих лагерях, между прочим, в очень комфортных условиях преступников заставляли работать по специальности, порою над теми же темами, над которыми они работали и на свободе.
– Не стоит тебе, Борис Львович, ломать голову над этим вопросом.
– Да почему же «не стоит»? Американцы что – дураки? Они всех своих ученых закрыли в Лос-Аламосской «шарашке» и не выпускали до тех пор, пока они не создали атомную бомбу. А чем мы хуже?
Ведь наша наука не работает и фактически саботирует атомный проект. – Ванников открыл свою папку, набитую документами, и нашел нужный. – Вот посмотрите, что мне пишет, так сказать, корифей советской науки академик Иоффе: «…Вряд ли можно ожидать в ближайшем будущем практической отдачи от деления урана. Другое дело – исследование этого процесса… Здесь надо расширять фронт работ…О срочном создании уранопроизводящей индустрии говорить рановато».
Вот кому нужна эта пустопорожняя болтовня? – передразнивает: «Фронт исследовательских работ расширять».Да ты дай хоть какое-нибудь конкретное решение хоть какого-нибудь момента этой проблемы! А вот тут-то эффекта – ноль!
– У тебя есть хоть какие-нибудь доказательства того, что это осмысленный саботаж?
– А у вас есть доказательства, что член Спецкомитета академик Капица саботажник? А ведь от него за год работы не поступило ни одного предложения по существу, и только одни доносы товарищу Сталину на меня и на вас. Обнаглел, паразит! Пишет товарищу Сталину, что вы в Спецкомитете дирижер, который не знает партитуры.
Но для того, чтобы судить, знает товарищ Берия партитуру или не знает, нужно самому ее знать. Но если ты, член Спецкомитета Капица, знаешь эту партитуру, то почему Спецкомитету ее не докладываешь? Почему вместо этого пишешь и пишешь доносы товарищу Сталину, почему корчишь из себя гения, хотя в атомных делах стране от тебя толку, как от быка молока? Вот ведь идиот! Думает, что товарищ Сталин этой его тупой наглости не видит!
Я попробовал получить от него конкретные решения по атомному проекту, и посмотрите, что этот наглец мне отвечает. – Ванников нашел нужную бумагу. – «Спор – скоро или нескоро получим урановую энергию – зависит и от того у какую мы приложим свою энергию для овладения энергией урана. Выделим много средств, людей, материалов, сконцентрируем на этой теме основные силы, результат будет скорый, а нет – нет. Я – инженер и привык к любой сложной проблеме подходить по-инженерному».
Видели?! Он, оказывается, инженер прекрасный, да только мы ему не даем средств, людей и материалов. Да мы тебе еще год назад дали зеленую улицу: бери все – людей, деньги, материалы, – но дай и стране хотя бы что-нибудь! А что от него толку?
Товарищ Берия! Я вам ответственно заявляю – их нужно за колючую проволоку и не выпускать, пока бомбу не сделают! Раз американцы своих ученых посадили, по сути, в лагерь, значит, нам сам бог дал.
– Нам-то как раз бог не дал. У нас, товарищ Ванников, сталинская Конституция, и никто не имеет права лишать советского человека свободы, если он не совершил преступления.
– Но ведь авиаконструкторов мы посадили в лагеря, организовали там «шарашки», и они в зоне сделали прекрасные самолеты.
– Ты кого, Борис Львович, имеешь в виду?
– Туполева и Петлякова, и их бомбардировщики Пе-2 и Ту-2.
– Ты не был связан со строительством самолетов, поэтому питаешься слухами, которые остаются слухами, даже если их и распространяет наша собственная пропаганда.
Во-первых. Все эти авиаконструкторы сели за измену Родине, причем из низменных, корыстных побуждений. Их перед войной послали в США купить лицензии на производство наиболее необходимых нам самолетов, и в США такие самолеты были. К примеру, они могли купить истребитель, будущий «Мустанг», с которым американцы закончили войну, этот самолет был настолько новым, что его еще не приняла на вооружение армия США, и именно поэтому лицензию на него можно было купить. Но, судя по всему, у фирмы-разработчика «Мустанга» не хватило денег на взятку Туполеву и его команде. Им дали взятку другие, и комиссия Туполева купила лицензии и чертежи нескольких самолетов, причем наши мерзавцы даже не оговорили, чтобы фирмы-продавцы пересчитали размеры с дюймов в миллиметры. Ведь у фирм были на эти самолеты готовые формулы расчетов, и они легко могли такой пересчет сделать.
В результате эти купленные самолеты оказались нам и даром не нужны, поскольку, не зная формул, пересчитывать самолет – это все равно, что заново его сконструировать. В результате, только один самолет – транспортный ДС-3, был пересчитан и освоен в производстве, да и то, авиаконструкторское бюро Мясищева год его пересчитывало. Кому нужны были такие лицензии? Зато Туполев и его бригада хорошо в США отдохнули и на полученные взятки привезли из США много барахла.
За это и сели.
Вот я у тебя и спрашиваю, Борис Львович, – у тебя есть какие-либо доказательства, что и наши физики совершили такое преступление, как авиаконструкторы? Тогда и говорить не о чем, – подытожил Берия, увидев, как Ванников развел руками в ответ на его вопрос.
Во-вторых. Толку от творческой работы в тюрьме очень мало. Вот ты упомянул самолеты Пе-2 и Ту-2. Так вот, самолет Пе-2 – это слегка (не в ответственных местах) видоизмененная копия немецкого Me-110, образцы которого мы перед войной у немцев купили. А Ту-2 только считается пикирующим бомбардировщиком, а на самом деле он после нескольких пикирований разваливается. Поэтому и бомбили немцев полки Ту-2 с горизонтального полета, а точность такого бомбометания паршивая – не для фронтовых целей.
А вот авиаконструктор Илюшин работал на свободе и создал наш родной Ил-2, технологичный и насколько можно защищенный. И именно этот самолет немцы назвали «черной смертью».
Если ученый тупой, не имеет творческого начала, так он будет тебе имитировать научную работу хоть на воле, хоть в тюрьме. И от твоего, Борис Львович, предложения, загнать физиков за колючую проволоку, я, откровенно говоря, никакого проку не вижу.
– Так что же с ними делать? Ведь не работают!
– Во-первых, нужно опереться на тех ученых, кто пошел в науку, чтобы служить Родине, а не для того, чтобы у Родины больше денег оттяпать. Кстати, мне Капица своим пустым умничаньем тоже надоел – только время напрасно с ним тратишь. Подготовь распоряжение и гони этого барина из Спецкомитета, а заодно и из его института. Может, напугаем его, и он поумнеет? Одновременно, это и для других наших бар будет примером того, что мы с ними цацкаться не намерены.
Но оставлять их в стороне нельзя. Может, у них ума и не хватает для такой проблемы, как атомная, но что-то они все же знают, а посему могут быть полезны. Значит, их тоже нужно заставить работать, – Берия задумался.
– Но как? – насмешливо спросил Ванников, глубоко уверенный, что для того, чтобы заставить подчиненного работать, нужно «регулярно бить его сучковатой дубиной».
– Они зачем стали учеными? – начал Берия, размышляя. – Чтобы у станка не работать и много денег получать, да еще и славу иметь. Деньги и слава для них главное, а не наука. Вот давай на этом и сыграем. Если мы для этих научных ослов не имеем кнута, то давай, стимулируем их морковкой. Давай-ка сделаем так.
Запиши и распространи среди всех ученых, которых мы привлекаем к этой проблеме, мое личное им обещание. Пиши.
«После испытания атомной бомбы все, кто отличится в этой работе, получат: первое – Звание Героя Соцтруда; второе – денежную премию».Ну, скажем, «тысяч 150 рублей».
– Ничего себе! – возмутился Ванников.
– Ничего, это в общих затратах на бомбу – мелочь. Третье – «государственную дачу в собственность. Четвертое – автомашину в подарок».Пятое – да, – «лауреатство Сталинской премии».Что бы еще такое? Шестое. «Получат право обучать своих детей за государственный счет в любых учебных заведениях СССР».
– А если дети тупые?
– Ладно. Что бы еще? Ага, «бесплатный проезд в поездах и авиацией в пределах СССР. Пожизненно им с женой, а детям – до совершеннолетия».Что бы еще?
– Осталось выдать им по имению в Херсонской губернии и человек по 300 крепостных, – ехидно подсказал Ванников.
– Перестань паясничать!
И, конечно, чтобы они в течение всей работы ни в чем не нуждались: квартирами, лучшими товарами и продовольствием обеспечивать, так сказать, «от пуза». Всех.
– Мне что, – обиженно сказал Ванников, уверенный в исключительной надежности сучковатой дубины. – Деньги-то казенные, пусть они ими хоть подавятся, да только неправильно это!
– Правильно, Борис Львович, – вздохнул Берия, – бомбу сделать! Это единственное, что правильно.
