Текст книги "СССР имени БЕРИЯ"

Автор книги: Юрий Мухин

Все произошло так быстро и незаметно, что и сам Никита не до конца осознал, сделал он это или нет. И только правая рука, на указательном пальце которой чувствовалась мокрота, непроизвольно пыталась вытереть ее о брючину.

Дальнейший ужин проходил у Хрущева, как во сне с чувством неутолимой жажды. Он не любил вина, а тут начал пить его и пить, оправдываясь, что селедка была слишком соленой, его с улыбкой поддерживали, но к десерту вино закончилось, и Маленков рассмеялся.

– Да ты, Никита, совсем грузином стал!

А поскольку Маленков был как бы самым крайним, то он вышел из столовой, через минуту вернувшись еще с двумя бутылками «Маджари». За десертом, начали обсуждать проект постановления Верховного Совета об объединении МГБ и МВД, и проект распоряжения Сталина о кадровых назначениях в объединенное министерство. Кандидатур было очень много, вспоминали достоинства или недостатки каждого и целесообразность назначения его в должность, посему ужин закончили незадолго до полуночи.

Хрущев упал на заднее сиденье своего автомобиля, тело ломило, как от тяжелой физической работы, страшная усталость навалилась на Никиту, его тянуло в сон. В лобовом стекле фары высвечивали редкие падающие снежинки и стоящие вдоль дороги заснеженные ели. И тут Хрущев вдруг вспомнил обстоятельство, которое как током поразило его.

Лет двадцать назад он, тогда еще секретарь Бауманского райкома ВКП(б) Москвы, вдруг узнал, что в молодые годы Сталин писал на грузинском языке стихи, причем настолько хорошие, что их печатали практически во всех выходящих до революции сборниках грузинских стихов и даже в школьных учебниках. Ему пришла в голову мысль, разучить какой либо стих Сталина, чтобы при случае на каком-либо собрании щегольнуть этим, и понравиться Сталину, который к тому времени становился все более авторитетным и уважаемым. Ему нашли переводы стихов Сталина на русский язык, Никита выбрал, как ему показалось, самый подходящий стих, разучил его, но случай щегольнуть декламированием так и не представился. То стихотворение Сталина, которое, как ему казалось, он напрочь забыл, теперь всплыло в памяти:

 
Шел он от дома к дому,
В двери чужие стучал.
Под старой дубовый пандури
Нехитрый мотив звучал.
В напеве его и в песне,
Как солнечный луч чиста,
Жила великая правда –
Божественная мечта.
Сердца, превращенные в камень,
Будил одинокий напев.
Дремавший в потемках пламень
Взметался выше дерев.
Но люди, забывшие Бога,
Хранящие в сердце тьму,
Вместо вина отраву
Налили в чашу ему.
Сказали ему: «Будь проклят!
Чашу испей до дна!..
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!
 

Мистический ужас охватил Хрущева – он влил в вино Сталину отраву точно так, как и предугадывал Сталин более пятидесяти лет назад! И влил потому, что ему не нужна была правда Сталина!

«Нет! – упокоил себя Никита. – Нет у Сталина никакой правды, нет у него божественной мечты! Вся правда у Ленина, а я спасал великую ленинскую партию большевиков! »

Дома Нина вышла из спальни в халате, наброшенном на ночную рубашку.

– Голоден?

– Нет, ложись, Нина, я сейчас тоже лягу.

Хрущев зашел на кухню и подошел к печи водяного отопления дома, открыл чугунную дверцу топки. На колосниках лежал раскаленный антрацит. Никита достал из кармана платок с пустыми ампулами и бросил в топку, платок немедленно вспыхнул, запахло горящей тряпкой, через мгновенье в пламени платка показались ампулы. На глазах они покраснели от жара, стекло начало размягчаться и оплывать.

Хрущев бросил на них совок угля и пошел мыть руки. Мыл долго и тщательно.

Он вспоминал – тот исполнитель в Киеве говорил, что яд действует самое скорое через половину суток, – поэтому ложился спать с уверенностью, что успеет выспаться до наступления ожидаемого события. Но телефон разбудил его в два часа ночи.

СМЕРТЬ ВОЖДЯ

Звонил Игнатьев.

– Несколько минут назад позвонила охрана Сталина, считает, что Сталин потерял сознание. Я пока поднял только врача Сталина Смирнова, он одевается. Я сейчас выезжаю на Ближнюю…

– Заезжай ко мне, поедем вместе! Жду у ворот! – Хрущев положил трубку и начал быстро одеваться.

В коридоре дачи их ждали встревоженные телохранители Сталина, помощник коменданта и Бутусова.

– Что случилось? – тихо спросил их Хрущев.

– Мы это…– начал и замялся телохранитель Хруста¬ лев, – ну, в замочную скважину иногда смотрим, что товарищ Сталин делает – спит или нет. Ну, и где-то без пятнадцати два заглянули, а товарищ Сталин на ковре лежит. Мы вбежали, а он непонятно – вроде как спит и во сне похрапывает, но странно как-то. И еще… – Хрусталев вновь замялся, – обмочился он. Мы его на диван перенесли и сразу товарищам Игнатьеву и Смирнову позвонили.

– Так, – сказал Хрущев и тут же скомандовал Игнатьеву и Смирнову, – разбувайтесь! – и сам быстро снял ботинки.

– Охрана пока постоит здесь, чтобы не сильно шуметь, а мы тихо идемте!

Они в одних носках, стараясь бесшумно идти по ковру, вошли в комнату и подошли к дивану. Сталин лежал на спине и действительно слегка похрапывал. Смирнов опустился на колени осторожно взял Сталина за запястье руки, потом пощупал пульс, всматриваясь в лицо, затем вставил в уши стетоскоп и, осторожно отбросив плед и расстегнув на груди Сталина рубашку, стал выслушивать сердце. Затем встал, покусал губы и прошептал.

– У него инсульт.

– А это? – Хрущев показал на мокрые брюки Сталина.

– Это естественно – с потерей сознания расслабились мышцы мочевого пузыря.

– Та-ак, – шепотом протянул Хрущев. – Я думаю, что товарищ Смирнов сильно ошибается. Товарищ Сталин накануне сильно выпил и сейчас просто спит. Если мы поднимем панику, то как будем выглядеть мы и как будет выглядеть он? Так что давайте тихо уходить.

– Но товарищи! – шепотом, но горячо не согласился Смирнов. – Это инсульт! А при нем спасает только быстрота терапевтического вмешательства!

– Ты, мужеложец, в случае чего, скажешь, что ошибся! – зашипел на него Игнатьев.

– А будешь нас слушаться, так этого «в случае чего» не будет. Понял? – почти ласково добавил Хрущев смертельно побледневшему Смирнову.

Они так же тихо вышли в коридор к ожидавшей охране.

Хрущев, потирая рукой подбородок, как бы с сомнением взглянул на Хрусталева.

– Мы тут с товарищем Сталиным несколько часов назад изрядно выпили, – и, в ответ на согласный кивок Хрусталева, помнившего, что Маленков заносил дополнительные бутылки, продолжил, – а оно, если бы водка была, так она сразу по мозгам бьет, а это молодое вино – оно долго забирает. А годы уже не те… – вздохнул Хрущев. – Короче, надо товарищу Сталину проспаться. Не надо его тревожить – неудобно как-то – с кем не бывает? Пусть завтра сам встанет, переоденется, а мы как бы вроде ничего и не видели.

Телохранители и Бутусова облегченно вздохнули, согласно и понимающе закивали головами, проводив приехавших к выходу.

Хрущев все же немного поспал и встал в 8 утра не по необходимости, а из-за колотившей его тревоги. Он не находил себе ни места, ни занятия, все время ожидая неминуемого звонка. Игнатьев позвонил в третьем часу дня.

– Охрана опять звонит – Сталин не запросил завтрак и не выходит. Они спрашивают, что делать?

Хрущев уже был готов к такому развитию событий.

– Так, позвони им минут через пять и скажи, что ты лично по прямому телефону переговорил со Сталиным, и он сказал, что «Боржоми» у него есть, а ничего остального он пока не хочет. Пусть охрана не беспокоится. Ну и выскажи охране свое мнение, что Сталину, дескать, неудобно за ночное происшествие.

– Понял, – подтвердил Игнатьев, – вам перезвонить?

– Если что-то будет не так.

Никита по-прежнему не знал, чем отвлечься от этого тягостного ожидания. Пытался играть в домино с сыном Сергеем, но даже эта игра у него не получалась. Наконец семья пошла спать, а он в кабинете делал вид, что изучает документы. И в первом часу ночи на понедельник 2-го марта позвонил Игнатьев.

– Охрана в панике, кричат, что сейчас будут звонить всем, может, кому уже и позвонили. Они все же зашли к Сталину в спальню, а он лежит, как они и мы его в ночь на воскресенье оставили.

– Позвони и запрети паниковать, скажи, что мы выезжаем.

У меня машина здесь, я сам доеду, подожду тебя на повороте.

– Брать врача?

– Уже не надо.

Хрущев и Игнатьев вошли в дом Ближней дачи, не раздеваясь.

– Так, – сказал Хрущев жестко глядя на новую смену телохранителей и Бутусову, – партия и весь советский народ доверили вам жизнь товарища Сталина, а вы, когда он потерял сознание, даже не позвонили?!

Телохранители Старостин и Туков опешили, как от удара по голове, Старостин бессильно опустился на стоявший у стены стул.

– Как не позвонили??? Мы же…

Хрущев, не слушая его, повернулся к Игнатьеву.

– Тебе звонили?

– Нет, – угрожающе ответил Игнатьев, – никто не звонил!

На лицах охраны вспыхнул беспредельный страх.

«И этим мы доверяем свои жизни!», – вдруг некстати подумал Никита, но тут же вернулся к начатому разговору – охрану Сталина надо было додавливать, пока она не пришла в себя.

– Значит так, слушайте меня внимательно. Все, что делается, делается по решению Политбюро и во имя нашей большевистской партии и советского народа. Подробности вам знать не полагается. Упаси вас господь хоть кому-нибудь хоть полслова сказать о том, что вы видели или знаете! До седьмого колена уничтожим! – Хрущев говорил властно и уверенно, ведь эти охранники понимают, что Сталина уже нет, а они с Игнатьевым живы и вполне могут осуществить любую свою угрозу. – Мы сейчас уедем, а вы в семь утра позвоните товарищу Игнатьеву и сообщите, что видели товарища Сталина живым и здоровым до 4 утра, а в 7 часов он внезапно встал с постели и упал на пол. Запоминайте! – почти рычал Никита. – Сегодня в 4 утра он был здоров, а в 7 вы его нашли лежащим на полу! Поняли?!

– Поняли, – со страхом и растерянностью подтвердили Старостин, Туков и Бутусова.

– И если хоть мысль придет хоть кому сказать иное, то лучше сразу себе языки поотрывайте!

– Вы работники МГБ и знаете, что такое тайна, и какова ответственность за ее разглашение, а я министр МГБ и держать язык за зубами – это мой вам официальный приказ! – дополнил Хрущева Игнатьев.

Они вышли на крыльцо.

– Разболтают, может и не сразу, но разболтают! – отчаивался Игнатьев.

– Не паникуй, мы их сразу вышлем из Москвы, ну, а дальше… а дальше будет видно.

Заработавшегося в ночь на понедельник Берию разбудили в восемь утра, а к девяти его шофер на максимальной скорости подъезжал к Ближней даче и попытался обогнать идущую впереди машину, но Берия не дал это сделать, когда понял, что та везет врачей: Здороваясь кивками с уже прибывшими членами Правительства и Президиума, он подошел к дивану, на котором лежал Сталин. Возле дивана толпились медицинские светила, а главный терапевт СССР, профессор Лукомский как-то нерешительно трогал Сталина за руку.

– Вы же врач, обследуйте, как полагается! – рыкнул на него Берия и, окинув взглядом всех врачей, добавил. -Головой за него отвечаете!

Лукомский стал энергично пальпировать Сталина, стоявший рядом профессор срочно вложил в уши стетоскоп.

Берия обернулся и увидел подходившего к нему Хрущева.

– Никита, как это случилось?

– Давай выйдем, не будем мешать врачам.

Они вышли сначала в коридор и оттуда пошли на кухню, но там Василий Сталин весь в слезах яростно выколачивал пробку из бутылки с водкой со словами:

– Сволочи! Сволочи! Угробили отца, сволочи!

А в углу, уткнувшись лицом в стену, выла Валентина Истомина, ее пыталась успокоить тоже плачущая Бутусова, во взгляде которой при виде Хрущева промелькнул явственный страх затравленного животного. Хрущев быстро закрыл дверь на кухню, и они зашли в комнату правительственной связи.

– В 4 утра вроде был полностью здоров, а в 7 поднялся, видимо, воды выпить – возле него бутылка «Боржоми» лежала, и упал. Игнатьев позвонил мне, я примчался и уже отсюда мы с Маленковым стали всех вызывать.

– Как некстати, как некстати, – застонал Берия, – а впрочем, когда бы это его смерть была кстати? – горестно резюмировал он.

– Да он же не умер,– напомнил Никита,– не хорони раньше времени – нехорошо!

– Правильно, – очнулся Берия, – идем-ка к нему!

Они вернулись к постели Сталина. Профессор Лукомский, от имени консилиума, объявил диагноз:

– Инсульт. То есть, кровоизлияние в мозг, с потерей сознания, речи, параличом правой руки и ноги. Очень тяжелый инсульт…

Берия корректно и вежливо, но тоном не допускающим возражений, заявил присутствующим врачам как бы от имени Правительства и Президиума:

– Вы отвечаете за жизнь товарища Сталина, вы это понимаете?

Вы должны сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти товарища Сталина. Все, что для этого нужно, у вас будет немедленно. Нас не спрашивайте, что вам делать, – все, что считаете нужным, делайте!

Все оставшиеся дни Лаврентий практически не уходил от ложа умирающего Сталина. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, – Сталин иногда открывал глаза, но это было без сознания, или в затуманенном сознании. Берия глядел, впиваясь в эти затуманенные глаза, пытаясь своим взглядом добавить вождю хоть немного сил.

Хрущев, с заплаканными красными глазами, подходил к каждому вновь прибывшему. Пожимал руку со словами:

«Как же мы теперь будем-то? Какое горе!!» – но в ответных соболезнованиях партийных чиновников видел не только горе, и не только страх перед тем, как они будут без Сталина, но и огромное облегчение от того, что теперь-то уж все вновь будет по-старому.

Никита экстренно созвал летучее совещание Президиума прямо на даче.

– Товарищи, нужно что-то объявить народу. Думаю, не правильно было бы объявлять, что это горе случилось с товарищем Сталиным во время сна. Я думаю, история нас не осудит, если мы немножко обманем народ и объявим, что удар настиг его в кремлевском кабинете – на рабочем посту.

Возразить было нечего – все с этим согласились, а Хрущев,

«беспокоясь о государственных и партийных интересах », все расспрашивал и узнавал мнение членов Президиума и Правительства о том, как им быть, если Сталин умрет.

И, к своему удивлению, он увидел, что на должности Сталина в партии и государстве не только никто не претендует, но этих должностей просто боятся из-за той ответственности, с которой эти должности были сопряжены. Более, того, он понял, что почти все хотели бы видеть на месте Сталина какого-то слабого человека, чтобы можно было и не нести ответственности Сталина, и командовать первым руководителем страны. Заместители Сталина в Правительстве и министры (кроме Берии, с которым Хрущев эту тему не обговаривал, понимая, что именно Берии нужно быть главой СССР) показывали скрытое желание, чтобы главой СССР был Маленков – канцелярский работник, который за свою жизнь даже областью не руководил. Все были уверенны, что Маленков по этой причине будет принимать такие решения, которые его замы и министры ему подскажут.

Прощупывая почву дальше, Никита с удивлением убедился, что по этой же причине все партийные чиновники хотели бы видеть во главе партии его! Риск, на который Хрущев пошел, спасая свою жизнь, давал значительно большие дивиденды, чем он мог надеяться! Его, конечно, злило это пренебрежение собой: но вы меня первым сделайте, а уж потом посмотрим, как вы будете мной командовать, – думал Никита.

Утром четвертого марта под влиянием экстренных лечебных мер в ходе болезни Сталина как будто наступил просвет.

Он стал ровнее дышать, даже приоткрыл один глаз, и присутствовавшим показалось, что во взоре его мелькнули признаки сознания. Больше того, им почудилось, что Сталин будто хитровато подмигнул этим полуоткрывшимся глазом: ничего, мол, выберемся! Берия как раз находился у постели. Увидев эти признаки возвращения сознания, он опустился на колени, взял руку Сталина и поцеловал ее.

Однако признаки сознания вернулись к Сталину лишь на несколько мгновений.

К концу этого дня под влиянием Хрущева все согласились, что тянуть дальше нельзя, – как бы ни было, но если даже Сталин не умрет, то он уже не работник. Нужно принимать решение по назначению исполняющих обязанности занимаемых Сталиным должностей. И Хрущев на пятое марта назначил объединенное заседание Совета Министров СССР и Президиума ЦК КПСС. Берия ехать на это заседание отказался и остался у постели умирающего вождя.

Заседание прошло, как по маслу. С некоторым страхом Хрущев взял быка за рога.

– Товарищи! Ленинские принципы борьбы за Коммунизм требуют непрерывного руководства обществом со стороны нашей большевистской партии. Есть предложение выделить из состава Президиума ЦК КПСС десять человек и создать из них группу для руководства политическими вопросами.

Все понимали, что воссоздается Политбюро, все понимали, что уничтожаются не только идеи Сталина, но и решение XIX съезда партии4, но все потупили глаза и единодушно проголосовали «за».

– Предлагается также сократить число секретарей партии до пяти человек, как было при товарище Ленине.

И в этом вопросе убивались идеи Сталина, и по нему, потупив глаза, все проголосовали «за». Очередной вопрос внес на рассмотрение Маленков.

– Товарищи! Есть предложение назначить товарища Хрущева координатором работы секретарей ЦК.

Маленков не мог сказать ни «генеральным», ни «первым секретарем» – уж очень циничным было бы это на фоне того, что эту должность отказывался занимать сам Сталин и еще в 30-х ее упразднил. Маленков с Хрущевым нашли новый термин – «секретарь-координатор». Все снова единодушно проголосовали «за».

Теперь Хрущев предложил назначить Маленкова вместо Сталина исполняющим обязанности председателя Совета Министров СССР.

– Справится ли? – засомневался Каганович.

– Но у него же остаются первыми заместителями товарищи Берия и Молотов.

– Ну, что же, дай бог! – согласился Каганович.

Других возражений не было.

– Товарищи! – продолжил Хрущев. – Вы помните предложение товарища Сталина объединить МГБ и МВД под руководством товарища Берии. Как раз в пятницу мы у товарища Сталина обсудили все подробности этого объединения, все готово. Есть предложение осуществить эту волю нашего дорогого товарища Сталина.

Все члены Президиума несколько напряглись, и Никита прекрасно понимал их. Они не боялись того, зачем Сталин назначал Берию министром МВД, – не боялись расследования убийства Жданова. Они боялись другого. Раньше МГБ, а теперь объединенный МВД следил за каждым из них – за их моральным обликом. А Берия в отношении этого был, пожалуй, похуже Сталина. Он мог и не простить некоторые «слабости товарищей по партии». Быть под контролем Берии никому не хотелось.

Конечно, назначения Берии министром МВД больше всех боялся сам Хрущев – Никита не сомневался: если Берия возьмется за расследование убийства Жданова, то до него докопается обязательно. Но по этой же причине Хрущев не мог сам возражать против вступления Лаврентия в должность министра МВД – никто не должен был догадываться, что Хрущев как-то заинтересован в этом расследовании.

Правда, у Хрущева уже созрел план, идея которого возникла еще за последним ужином у Сталина. Он был уверен, что Берия еще долго провозится с евреями, а месяца через два можно будет послать в МВД комиссию и обвинить Берию в аресте невиновных евреев. Снять его с должности министра и больше не допускать к политической работе, оставив ему только хозяйственную работу, в которой, как Хрущев знал, Берии равных не было. «Как было бы хорошо,– думал Хрущев,– если бы я был вождем партии и советского народа, а Лаврентий – председателем Совета Министров!» Но Никита отогнал от себя эти преждевременные мечты и терпеливо ждал, чтобы кто-то возразил против назначения Берии в МВД. Но все молчали. «Ну, трусы!» – подумал Никита, и первым поднял руку «за». Все потянулись за ним.

Но следующим вопросом Хрущев предлагал членам Президиума конфетку.

– Товарищи! У нас освободился от работы член Президиума товарищ Игнатьев – опытный и талантливый партийный работник. Предлагаю назначить его на должность секретаря ЦК, поручив ему контроль за правоохранительными органами.

Все повеселели, поняв, кто будет контролировать работу Берии, и единодушно проголосовали «за»!

И так, один за другим, Хрущев и Маленков поставили на рассмотрение членов Президиума и Совета Министров 16 вопросов и за 40 минут все их решили! Хрущев сам удивился, как оказалось легко вести за собой это стадо осиротевших без Сталина партийных чиновников.

А на Ближней даче, Сталин, видимо почувствовал, что его «товарищи» его предали, – было видно, что сердце Сталина останавливается, и счет пошел на секунды. Врач-реаниматор Чеснокова обнажила грудь Иосифа Виссарионовича, и они с профессором Неговским начали попеременно делать массаж – он пятнадцать минут, Чеснокова пятнадцать минут. Массаж делали уже больше часа, пока не стало ясно, что сердце завести не удастся. На часах было 21:30, Берия сказал: «Хватит!». Глаза у Сталина были широко открыты, и Лаврентий ладонью закрыл их.