Текст книги "На краю пропасти (СИ)"

Автор книги: Юрий Харитонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Ушлёпок, – это относилось к Яру. – Наш Воевода настолько великодушен, что прощает тебя и даёт тебе последний шанс доказать ему и людям, что ты человек. Завтра испытания, готовься. За снаряжением тебя отведут, когда придёт срок. Голову только не забудь прикрыть, чтобы не испугать кого. И… – Гром сделал долгую паузу, заглянув в глаза Яросу, – если хоть один косяк случится… познакомишься с рекой. Как минимум.

После его ухода гнетущая тишина надолго опустилась на камеру, но в итоге голос Игоря вывел остальных из ступора.

– Великодушие, прям, как говно, из него льётся… – после этого камеру наводнил смех. Чистый и искренний.

***

Тяжёлые кованые ворота, покрытые медными позеленевшими узорами и барельефами, словно монолиты, надёжно отсекали Юрьев от Мёртвого города. Ярос, как и два других участника испытания, – Митяй и Егор, – чувствовал волнение, словно эти древние ворота, сохранившиеся с незапамятных времён, разделяли не только старый и новый Юрьев. Юноша также должен был преступить некий барьер, преодолеть и познать что-то внутри себя. Он не мог понять, отчего больше кружится голова: от болезни или от мандража перед испытанием. Примерно то же самое ощущали и остальные. Боковым зрением Яр различал, как нервно топчется на месте Митяй, – казалось, он совершенно забыл их стычку недельной давности в лазарете, – так глубоко подействовал на него приближающийся первый в жизни выход в город. То же и с Егором Павловым, третьим юношей, перешедшим порог зрелости, – он стоял слева от Яроса и теребил в руках лук, переминаясь с ноги на ногу.

Что их там ждёт в первую очередь – неизвестно, и неважно, что ранее рассказывали об этом старожилы. Всё может быть по-другому. Мёртвый город изменялся постоянно, и хорошо, если б с ним менялись и его жители, но таковых не было… Было же нечто другое. Ярос чувствовал это, когда они с напарником несли службу на западной башне. Чем-то жутким веяло от мёртвого города, отделённого от Юрьева стеной, крепостным валом и площадью… Даже серые падальщики, сколь бы наглыми зверями они ни были, не рисковали забредать в покинутые людьми руины. Может, этот старый город напоминал им огромное кладбище, где люди в своё время убивали друг друга с особой жестокостью и цинизмом? Или что другое жило в развалинах?

Ярос поёжился: от подобных мыслей становилось неуютно, а желание проходить и без того серьёзное испытание в этом жутком месте пропало. Словно кто-то чужой, сидящий внутри, тихим шёпотом предостерегал: «Не делай этого!» Но, с другой стороны, может, это и было испытанием? Преодолеть себя, справиться со страхами, войти в жизнь мужчиной, не сомневающимся ни в чём?

Сейчас же трое юношей молча стояли напротив больших ворот. Каждый из них вооружён был «калашом», луком стрельцов, короткой пикой с откованным в кузнице плоским и острым наконечником и широким армейским ножом. Кроме камуфляжа и чёрных шапочек, им полагались ещё лицевые платки из плотной ткани. Всё-таки за воротами нельзя быть уверенным, что не подхватишь чего вредного. А плотная ткань как-никак защищала от пыли, в которой находилось не пойми что, включая опасных микробов.

– Ну, «личинки взрослых», начнём? – спросил проводник Евгений Купцов – матёрый одиночка, который сопровождал любого по пустому городу, будь ты электрик Дима, ухаживающий за кабелем, тянущимся к кустарной гидроэлектростанции на Колокше, или кладовщик Вася, ответственный за наполнение закромов необходимыми предметами – тряпками, лампочками, солью и другими. Он всегда называл не прошедших испытание «личинками взрослых», ибо только он один знал тонкую грань между мужчиной и юношей, и только он один мог это испытание провести. Что происходило за воротами с испытуемыми – вернувшиеся не говорили. То ли стыдились, то ли боялись происходящего наедине с умершим городом, то ли оно было настолько неестественно, что им никто бы не поверил.

– Что ж, планктон, долго я буду ждать, пока вы решитесь? Мне-то пофиг, я там, – проводник указал рукой в сторону ворот, – бываю частенько. А вот вы… вам восемнадцать лет давалось, чтобы подумать и решить, хотите вы туда или нет. И пока ещё есть шанс развернуться и с гордо поднятой головой заняться любым делом, каким душе угодно. Только помните: в этом случае убирать за зверьми дерьмо, или чистить нужники, ну, или зачухаться в кузницу вам придётся на всю оставшуюся жизнь. И! Никаких стрельцов… – он на секунду замолчал, вглядываясь в глаза молодых людей. – Ну? Готовы?

Юноши кивнули одновременно. Ни у кого не было желания чистить выгребные ямы всю оставшуюся жизнь.

– Тогда живо закидываемся в телегу! – скомандовал Женя. Прозвище Купец как нельзя кстати подходило этому сухопарому сорокалетнему мужчине в ватных штанах и фуфайке, с «сайгой» на плече. Ведь не зря он постоянно скитался вне стен Юрьева, доставляя партии грузов со складов заводов, которые находились в полном ве́дении общины, помогал налаживать инфраструктуру и был единственным, кто, кроме отца Яра, вернулся живым из давнего похода на Владимир.

Будущие стрельцы спорить не стали и шустро забрались в телегу, запряжённую лошадью. Надо отдать им должное, эти животные не сильно изменились со времён Катастрофы. Шкура стала грубее, размер побольше, да и характер позлее. К такому жеребцу неосторожно подойдёшь – точно схлопочешь массивным копытом в лоб… Только пара человек в Юрьеве занималась их разведением, и кроме них, кони никого больше к себе не подпускали. Запрягая же в оглобли, лошадям на глаза вешали шоры, но всё равно приближаться было опасно – ноздри им никто не заклеивал, и одним нюхом эти животные могли определить, хозяин рядом или чужой.

– Жень, – настойчиво позвал Митяй.

– Да, юный хозяин, любой ответ за ваши деньги.

– Ох, Купец, и дошутишься ты когда-нибудь… – недовольно пробубнил сын Воеводы.

– Когда дошучусь, сам водить народ за стены и будешь. Ладно, чё хотел?

– Почему не на «Тиграх»? – парень указал на ангар справа от ворот, где стояли две бронированные машины «Тигр». – На них же безопасней.

– Безопасней дома, у мамкиной сиськи! А мы ведь не этого хотим? Не? Ну вот и будем заниматься тем, чем я скажу, и на том, что мне нравится. Всем ясно?

– Да!

– Эй, наверху, – крикнул тут же Купец в сторону надвратной церкви.

Сверху, из узкого окошка, высунулся стрелец, недовольно оглядел собравшихся, покрутил у виска, и хитроумный блочный механизм, открывающий двери, пришёл в движение. Тяжёлые створки скрипнули и медленно разошлись, открываясь ровно настолько, чтобы меж них смогла проехать телега.

Ярос почувствовал, как по телу волнами разбегаются мурашки, сглотнул подступивший к горлу ком и покрепче сжал цевьё автомата. Неизвестность неумолимо надвигалась. Бросить сейчас испытание означало навсегда лишить себя привилегий стрельцов, да и простого выхода за ворота, и ещё это означало – добровольно запереться в клетке, которая душила на протяжении восемнадцати лет юношу. Яр упрямо сжал губы и натянул платок на лицо. Что бы там ни случилось, значит, так тому и быть! Он не трус и никогда им не был. И скорлупа, в которой юноша всю жизнь находился, дала трещину. Небольшую, но трещину, которая со временем увеличится и выпустит на волю, что бы это ни значило…

Стела прямо за воротами обросла плющом и мхом у основания. Каменные воины с автоматами грозно взирали на выходящих из Юрьева людей. Надпись на камне гласила: «Никто не забыт, ничто не забыто. 1941–1945». Эти цифры ничего Яру не говорили, но само послание оказалось понятным юноше. «Мы будем мстить за павших, не жалея крови, пока вы сами не захлебнётесь ею…» От застывшего взгляда каменных изваяний по спине снова бежали мурашки. Хотелось бы так же сказать виновникам Большого Трындеца, но где их теперь найти… Если где и живут ещё, то явно в местах, недоступных обычному люду. В комфортных условиях, в достатке. Если живут…

Позади стелы возвышался крепостной вал. Он огромным кольцом огибал город, словно ещё одно средство защиты от страшного мира.

Повозка повернула направо, по теряющемуся среди травы растрескавшемуся асфальту и, чуть проехав, оказалась на широкой площади, также захваченной зарослями травы и кустарников.

Впереди протянулись торговые ряды: длинные, широкие, одноэтажные, без должного ухода расползшиеся вширь памятники архитектуры, простоявшие без малого сто или больше лет и не выдержавшие исчезновения людей, раскатившиеся, растерявшие свои кирпичики. Меж ними – улица с покосившейся табличкой «Ул. 1-го мая». Её пересекала другая, неизвестная, так как табличка исчезла, спряталась от любопытных глаз. Здания, окружающие ряды, – сплошь и рядом трёхэтажные или немногим повыше, выдержавшие эти двадцать лет запустения, но истерзанные, многоглазые, с выбитыми стёклами и съеденными жуками рамами.

Одинокий скелет автомобиля сбоку, все остальные удрали – подальше от Москвы, подальше от ядовитого, убивающего центра, куда угодно, либо были вовсе убиты – разобраны на запчасти, сожжены в борьбе за право сильного. Внутри скелет, всё ещё сжимающий рулевое колесо. Видимо, не был он сильным, по крайней мере, тогда, когда умирал, отстаивая своё средство спасения…

Всё вокруг серое: тёмно-серое, светло-серое, разнообразно-серое, до тошноты серое… Тоскливо-серое. И дома, печально взирающие на людей, и земля, вырывающаяся из-под растительного покрова, и небо, затянутое тяжёлыми тучами, и трава, готовящаяся укрыться снегом. И кажется, душа становится серой, невзрачной и почти мёртвой, как и мир вокруг.

Цокот копыт почти не слышен, скрадываемый травой и мхом, успевшими победить дорогу. Какие-то двадцать лет, а живое вот – побеждает. Растворяет всё рукотворное, поглощает или прячет. Только скрип тележки разносится по округе, напоминая о человеке, который когда-то правил этим миром. И четверо в этой тележке, затаившиеся и слегка испуганные, с настороженностью осматривали окрестности. Неуютные и враждебные.

И тишина. И мёртвые чудятся в каждом окошке, в каждом темнеющем проёме. Молчаливые, наблюдающие, ухмыляющиеся: мы победили жизнь – умерли, а вы? Где все? Куда исчезли миллионы людей? Куда ушли? Кто-то погиб в ядерном пожаре двадцать лет назад; кто-то – от руки друга, брата или просто прохожего; кто-то – от чумы, разносимой вражескими снарядами и ветром; кто-то – от себя, дурного – от неспособности затаиться и выждать, пропустить смерть мимо…

– Жень, – тихо спросил Митяй, – а в чём наше задание состоит?

– А вы этого ещё не поняли? – не оборачиваясь, почти весело ответил тот. – Ха! Я думал, вы более догадливые…

– Ну, Жень, – продолжал канючить сын Воеводы. – Хватит издеваться.

– Ваше главное испытание: суметь выйти за ворота! – теперь Купец специально обернулся, чтобы увидеть лица ребят, ошарашенных простотой задачи, недоумённые и недоверчивые. – И чегой-то вас так перекосило?

– И всё?

– Нет, конечно! Но главное вы выполнили: нашли в себе силы выбраться в погибший мир, доказали, что не умерли вместе с ним. Вы – мужики, вы можете и вы будете двигать это обоссавшееся от страха общество вперёд, за пределы стен, за пределы его самого. Если вернётесь, ясен пень…

– То есть, если вернёмся?

– Что есть, то и придётся есть… Митька, ты вроде неглупый пацан, а все вопросы какие-то идиотские задаёшь. Думаешь, остальные просто так за воротами спрятались? Просто так в земле окопались, заняли дореволюционные казематы, которые вот-вот посыпятся прахом… Нет. Боятся. И правильно, скажу я вам, делают. Там действительно безопасно, спокойно и тихо, если не считать, что стрельцы ночь от ночи разных тварей отбивают… Нечасто, но… Так вот, каждое следующее путешествие за стены показывает, что картина за ними меняется. Меняются твари, меняются места, дома становятся другими… Жизнь постоянно течёт, бурлит вокруг, а мы заперлись в старинном монастыре и не видим ни шиша. И даже я, постоянный посетитель тут, не знаю, что встречу на следующий день. Вот и будьте аккуратней, внимательней. Мало ли что в этот раз новенького подкинут…

Теперь взоры юношей скользили по зданиям вокруг, по траве… Теперь было жутко. Мало ли что там промелькнёт, в этих пустующих глазницах мёртвого города. Но, если верить Купцу, мёртвого ли? Яру словно затычки из ушей и носа вынули. Мир наполнился звуками и запахами. Живой мир. Вернее, живущий. Такого многообразия запахов не было внутри стен Юрьева. Здесь же пахло всё и пахло вовсе не дерьмом – кроличьим, свиным, лошадиным или людским, а чем-то другим. Юноша не мог определять запахи, так как родился и вырос в вонючем человеческом загоне, но то, что они другие, необыкновенные, он почувствовал сразу же.

Звуки тоже доносились отовсюду. Вот прожужжало мимо уха какое-то насекомое; вот зашелестела трава, скрывая маленькое мечущееся животное; вот с деревьев посыпались сухие листья – не иначе, как их обитатель подбирался поближе, чтобы рассмотреть людей; чуть дальше между домами кто-то громко чавкал, поглощая свою добычу; а совсем далеко справа раздавалось гневное рычание, перемежаемое лаем и воем.

Мёртвый город жил и не замечал, что его уже похоронили. Яр, как и остальные, сжал покрепче цевьё автомата, снял его с предохранителя и поудобнее расположил на коленках, потом, подумав, поправил колчан со стрелами – если что случится, будет готов.

А ещё накатило вдруг уныние. Опустевший город, заросший травой и кустарником, покалеченные, скособоченные дома, местами полностью разрушенные… И даже не из-за взрывов, а из-за бурно разросшейся растительности. Огромный мир вокруг, а человек заточил себя в стенах, отгородился от этого мира. Хоть и обитают здесь опасные твари, можно подцепить смертельные болезни или погибнуть под рухнувшим зданием, но как мог человек отказаться от целого мира, спрятать себя от него, похоронить на мизерном провонявшем своими же отходами клочке земли? Как?!

Дорога повернула налево, пересекла заросшую, почти невидимую речушку, потом повела повозку направо, опять налево, опять… Яр запутался – ориентиры все одинаковые, всё вокруг однотипное, похожее, и только пятиэтажки где-то слева, иногда скрывающиеся из глаз за более низкими зданиями вдоль дороги, указывали приблизительное направление.

Повозка, ведо́мая Евгением, ещё немного попетляла меж развалин и, наконец, въехала на огороженную территорию; металлические ворота отвалились и лежали теперь на асфальте. Колёса глухо прогремели, проехав по ним. Внутри ограждения находилось несколько одноэтажных построек, тянущихся на сотню метров. Купец остановил лошадь, когда постройки закончились, и спрыгнул с телеги.

– Так! Яр с Митяем здесь, Егор со мной. Разворачивайте лошадь и ждите. Мы за бобинами с тканью.

Купец с Павловым направились вправо, к металлическим воротам с висевшим на них амбарным замком. В отсутствие людей в окру́ге перетаскивать в стены монастыря всё добро из мёртвого города не имело смысла. Достаточно было повесить замки и навещать изредка склады. По крайней мере, ткань была смотана в бобины и упакована в толстую клеёнку, что спасало от влаги и тлена…

Ворота скрипнули, раскрываясь, и Женя с Егором нырнули внутрь. Пока Митяй разворачивал телегу, Яр спрыгнул на землю и внимательно осмотрелся по сторонам. Ничего интересного не видать: два длинных одноэтажных цеха, поблёкших от времени, с осыпавшейся штукатуркой и обнажившейся кирпичной кладкой, буйно разросшаяся трава, пара небольших деревьев на крыше, и всё. Можно было садиться на повозку и спокойно наблюдать за доро́гой с обеих сторон. Но Яр почему-то ощущал тревогу, словно опасность была рядом. Вот только взгляд не находил её. Ещё и Митяй ехидненько заговорил, сидя на телеге.

– Что, чучело, слышал, у тебя нелёгкая неделька выдалась? Знатно, говорят, с тобой Гром потолковал? Синяки-то до сих пор не сошли…

– Над больным немудрено поиздеваться, – заметил Ярос, даже не взглянув на сына Воеводы. – Любой сможет, даже подлый инвалид. А Гром не инвалид, он просто злобный садюга на службе твоего обезумевшего папочки.

– Ну да, заливай… Как люлей получать, так больной сразу. Ну-ну… а все остальные злобные и отвратные. А ты один такой – пушистый и милый. Только не человек, а козёл…

– Я не вру, – пропустил мимо ушей разглагольствования Митяя Яр. – Я слышал, ты тоже повалялся на славу… Понос, али как? Может, геморрой?

– Слышь, урюк! – зло зашипел Митяй. – Это у вас в хлеву все дрищут. А я… У меня же просто простуда была!

– Сдаётся мне, что не просто…

– Что? Да что ты там себе под нос мелешь, сучонок? Обычный грипп, врач так и сказал.

– Угу. У обоих начался. Сразу. Как только мы на том чёрном покатались и высказались в его крови…

– Я не знаю о чём ты, доктор бы мне не соврал… Он отца боится. Да и придумать можно всё что угодно. А свои идиотские фантазии при себе оставь.

– Фантазии, говоришь? – Яр ухмыльнулся куда-то в сторону, но поворачиваться к Митяю не собирался. – А ты кожу порежь. Глянь, что будет.

– Да на хер, говна ты кусок, мне себя резать? Совсем псих? Катушки в башке давно проверял? Или тебе их Гром всё до одной выбил?

– Боишься?

– И ничего не боюсь!

– Боишься! – кивнул Яр. – И боишься не пораниться, а того боишься, что увидишь… боишься превратиться в меня, в нечеловека и изгоя. Боишься, что папенька родненький отрешится и выкинет тебя за ворота или в реку, как тех младенцев, о которых мне Гром все уши прожужжал.

– Заткнись, – злобно пролепетал Митяй, – не то я об этом расскажу отцу.

– Не расскажешь, – уверенно заметил Ярослав. – Если порежешься и увидишь, что теперь внутри тебя живёт, – точно не расскажешь.

Юноша быстро оглянулся через плечо и с довольным видом вернулся к созерцанию дороги. Митяй непременно сделает это – гордость не позволит ему отступить, а любопытство лишь усилит эффект. И точно: Митяй отвернулся в сторону, чтобы Ярос не видел, достал армейский нож и слегка резанул по пальцу. Понятно, что ничего не произошло. Требовалось проявить больше смелости и приложить усилие помощнее. Тогда сынок Воеводы зажмурился и уже сильней полоснул по пальцу. Боль была секундной, но когда Митяй открыл глаза, то обомлел. Кровь была абсолютно чёрная. Она пузырилась и быстро застывала. В течение нескольких мгновений рана оказалась закрыта засохшей коркой. Сердце пару раз глухо ухнуло в груди, затем часто забилось. Тревога и страх закрались в душу. Такое отцу точно показывать не стоило…

– Всё ты, тварь ублюдочная…

– Я? – Яр удивлённо полуобернулся к Митяю. – Это я тебя заставлял в палату заходить? Помнится, что наоборот отговаривал… а кое-кто не слушал.

– Ты! Ты! И никто, кроме тебя! Все беды в нашем городе из-за тебя! Ты же не человек! Мутант! Тварь последняя…

В глубине цеха раздался выстрел из «Сайги». Юноши вздрогнули, разворачиваясь в сторону входа. Грохнул ещё один выстрел, потом другой. Застрекотал «калаш» Павлова.

– Что, твою мать, там творится? – заговорил Митяй.

– Тихо! Будь готов гнать! – Яр медленно пошёл к воротам, поднимая автомат к плечу. Что-то страшное происходило внутри здания, иначе Купец не стал бы стрелять, не жалея патронов. Звук выстрелов усилился – люди перемещались к выходу.

– Но здесь не должно быть тварей! Тут же замок всегда висит!

– Да мало ли как они там появились! – Яр недовольно махнул рукой. – Долго дыру, что ли, найти? А животные тоже радиацию чуют, вот и бегут от эпицентра туда, где её меньше…

– Твою мать… – всё, что смог пролепетать Митяй.

Яр в это время подошёл вплотную к воротам и вгляделся в полумрак. Его взгляду открылся лишь небольшой участок ткацкого цеха. Покрытые пылью станки, паутина, свисающая с потолка, грязь и запустение. Он шагнул внутрь, выглядывая из-за угла в длинный цех. Навстречу мчался Павлов, а следом отступал Купец. Евгений отстреливался, пятясь, от небольших крылатых существ, наводнивших пространство вокруг. Они часто-часто хлопали крыльями и носились, словно сумасшедшие, нападая на людей.

– Быстрее! – заорал Яр. Стрелять было нельзя: зацепишь своих. Юноша сощурился, стараясь разглядеть мельтешащих тварей. Они кого-то ему напоминали. Воздух наполнился их писком. Точно! Мыши. Летучие мыши! Но какие здоровые! Не меньше кролика, прикинул Ярос.

Женя отстрелял последний патрон и отбросил «Сайгу»: заряжать времени не было, как и доставать из рюкзака боезапас. Он выдернул из-за пояса пистолет и принялся убивать тварей из него.

В это время бегущий Егор как будто споткнулся. Потом, несколько раз выстрелив, поднялся, но теперь сильно хромал. Видимо, напавший зверь повредил ногу. Но оставалось чуть-чуть до выхода, какие-то десять метров. Яр бросился навстречу. Подставил плечо, обхватил за спину и потянул Павлова за собой. Уже на выходе, обернувшись, увидел, как крылатая стая смяла Купца, набросившись со всех сторон, и теперь нельзя было различить в этой копошащейся куче Евгения. Только жуткий крик боли наполнил помещение, и Яр, не задумываясь, выволок Павлова на улицу.

Сердце ухнуло, колени подогнулись. Вот же Митяй – тварь! Хуже! Гнида последняя! Телеги вместе с сынком Воеводы нигде не было…

Глава 7. «Суд»

Всё накрылось маленьким северным зверьком в мягкой, тёплой шубке. А Гром ведь обещал, что всё должно случиться без сучка и задоринки. Просто доехали, забрали две бобины с тканью – и обратно. Не испытание, а лёгкая конная прогулка с последующим променадом. Может это и есть тот самый «променад»? Слово-то какое чудно́е… иностранное… но о монстрах разговора не было!

Какие к чертям твари? Откуда? Застучала «Сайга», присоединился и «калаш», безумец Яр пошёл внутрь… а жить-то хотелось. Словами не описать как!

Митяй до боли в костяшках сжал вожжи в руках и с силой хлестнул лошадь. Та еле-еле, медленно стронулась с места.

– Н-но, родимая! Н-но, милая! Да давай быстрее, сука! Шевели копытами, мать твою за ногу! Иначе отец тебе их живо выдерет, скотина упрямая! – испуганный до полусмерти юноша схватил хлыст и, что есть мочи, саданул по чёрному боку животного. Лошадь прыгнула, ещё, ещё. Телегу несколько раз сильно дёрнуло, Митяй не удержался и завалился в повозку, в сухую картофельную ботву, используемую вместо соломы. Животное понесло, потянув телегу, словно пушинку. Та подпрыгивала на кочках и кустах слишком разросшейся сухой травы. Митяя подкидывало тоже, и он еле-еле мог удержать равновесие, а о возврате на козлы и речи не шло – едва пытался, юношу вновь бросало назад.

Разогнавшись, кобыла, наконец, успешно вошла в первый поворот. И юноше всё же удалось выбраться из ботвы и кое-как удержаться за борт телеги. Он уже протягивал руку, чтобы ухватить вожжи, примотанные к луке, но тут животное пошло на следующий поворот. Так как лошадь набрала приличную скорость, телега затряслась, выпрыгнула на обочину и под действием центробежной силы накренилась. Заскрипели крепления оглобель, натужно взвыла сталь, выстреливая болтами. Первый шест с громким треском отлетел сразу же, телега завалилась набок, потянув за собой кобылу, но в этот миг разломалось и второе крепление. Лошадь, оказавшись на свободе, выровнялась и рванула по дороге прочь, а телега закувыркалась и покатилась в траву, скрывавшую неширокую речку. Колёса, доски, щепки полетели во все стороны, а Митяй очнулся, лишь когда полностью погрузился в холодную воду.

Левую руку пронзила боль, резкая, нестерпимая, рвущая… Словно не ножом поранился, а чем-то с множеством острых, торчащих в разные стороны иголок. Попытался вдохнуть – наоборот, выпустил остатки воздуха наружу, а рот заполнила вода. Холодная и противная на вкус. Сквозь боль зашевелил руками, чтобы сдвинуться с места, чтобы как можно скорее всплыть к воздуху, но никак… Не получалось! Только сейчас почувствовал тяжесть на ногах. Открыл глаза. Мутная, едкая жижа, поднятая со дна падением телеги, будто буря перед глазами: сотни, нет, тысячи частичек грязи или чего-то там. Повертел головой, различил: чернеющая глыба справа, наверное, телега, и длинный отросток – оглобля – прижал за ногу ко дну, держит. Митяй согнулся, достал правой рукой до деревяшки, дёрнул. Ничего. Ещё, ещё… Сильней. Откуда-то взялась в тщедушном теле сила… Вывернул оглоблю, она с треском отошла от телеги, отпуская. Пара взмахов руками, несмотря на боль и полыхающие огнём лёгкие – и, наконец, свобода…

Неудачное слово. Не в нынешних условиях. Теперь главное – стены города и жизнь за ними.

Отдышался шумно и глубоко, с хрипом, отплевался от противной воды с мелкими частичками ила, скрипящими на зубах, дёрнул за примятую траву, свисающую с берега, и выскочил на землю. Несколько долгих секунд лежал, дрожа и беззвучно матерясь, затем поднялся, бережно поддерживая левую руку. В ней торчал осколок лука. Твёрдая дубовая древесина растрескалась, расщепилась, врезалась в локоть промеж двух костей. Чёрная кровь бурлила, выталкивая из себя грязь, а рана быстро затягивалась…

Чёртов мутант. Теперь он тоже грёбаный мутант! Нельзя никому рассказывать. Но и невозможно будет это скрыть, если он не доберётся до Юрьева, до спасительных, когда-то белых, четырёхметровых стен. Как же быть? Дилемма…

Митяй сжал зубы, чувствуя скрип песка. Мысль подсказала: отец поможет, а главное – добраться до него. Он поднял автомат, который удачно слетел при падении и оказался под носом у вылезшего на берег юноши, ещё порыскал в траве – нашёлся выпавший нож. Пика куда-то исчезла, видимо, лежит на дне речки, ну да ладно, автомата с ножом хватит, чтобы преодолеть несколько километров. Огляделся: сзади спрятавшаяся за травой вода, вдоль неё – дорога, дальше – трёхэтажное здание.

Митяй сделал пару шагов в ту сторону, куда ускакала кобыла, и застыл. Дорогу преградила чёрная кошка. Большая, бьющая по асфальту хвостом и наблюдающая за ним. Животные после Трындеца тоже выживали. Сами, одни, как могли, без людей, которые их предательски бросили. Кошки, собаки, всякие грызуны, попугаи. Собаки-то из города ушли: те самые серые падальщики. А вот кошки остались и не изменились почти совсем, только вымахали в три раза выше и стали злее и умнее. Купец всегда предостерегал от этих животных: недаром они выгнали из города собак. И почему-то Митяю казалось, что не привыкли кошки видеть людей на своих улицах. Не простили обиду за предательство.

Юноша зло поднял автомат и, не раздумывая, нажал на спусковой крючок. Тихий щелчок – осечка.

– Да что за трындец-то сегодня! – видимо, заклинил.

Митяй потряс автомат, постучал по нему кулаком – ничего. Что-то где-то заело. Откинул его за спину и выдернул нож. Острый железный коготь блеснул, предостерегая животное. Но кошка и ухом не повела, она медленно пошла на юношу, потом легко побежала. Это было плохо. Старики рассказывали о ловкости и изворотливости этих животных, говорили ещё, что шансов никаких без оружия.

– Чёрт! – не выдержал Митяй. К драке он сейчас не был готов. Страх, который они должны были преодолеть в честном испытании, заставил думать его, как думают жертвы. А добыча бежит и прячется. Юноша метнулся к зданию, прыгнул в окно и рухнул вместе с осколками стекла и обломками рамы уже в помещении. Задел какой-то стол и, не задумываясь, развернулся к проёму с торчащими осколками рамы. Следом одним огромным прыжком метнулась кошка… Шипение, визг и злобное рычание твари оборвал несколько раз впившийся в её тело нож.

Митяй с трудом отбросил мёртвое животное, из которого вываливались внутренности, несколько раз выдохнул и приложил ладонь к щеке. Четыре глубокие царапины пересекали её. Юноша отдёрнул руку и посмотрел на испачканную чёрной субстанцией ладонь. Оказывается, не так просто бродить вне стен города. А он остался почти без оружия, только нож помог ему. Спас жизнь. Левая рука разрывалась от боли – кошка вывернула, разбередила дубовый обломок, тот поломал кости, вывернул плоть почти наизнанку. Кровь вновь пошла, но, как и раньше, быстро сворачивалась. Хуже было другое – боль и кусок дерева внутри будто парализовали руку до локтя. Надо срочно валить отсюда, иначе с такой скоростью, с которой появлялись новые опасные твари, Митяй до Юрьева не дойдёт.

Только когда встал и осмотрелся, понял, где находится. Школа. А это – класс. Грифельная доска, парты… но уж больно жутко тут. В дальнем углу горка скелетов в драных, почти истлевших лохмотьях, за тремя партами тоже, и за учительским столом один. Черепа запрокинуты назад, как будто…

Митяй медленно пошёл по классу, рассматривая когда-то живых. У учителя в прижатой к груди руке зажат пистолет. Мурашки пробежали по спине юноши. Что же здесь происходило в те страшные годы? Во что с началом войны превращались люди? Картина прошлого промелькнула пред глазами…

Сваленные в углу в кучу трупы детей – что с ними учитель делал перед этим? За что убил? Педагог ли? Только сейчас в голове Митяя щёлкнуло: на скелете «учителя» разгрузка и бронежилет. Да и откуда у простого преподавателя оружие? Но тогда кто этот странный мужчина за столом учителя? Военный? Но что он делал в школе? Крыша потекла? Очевидно, потом псих рассадил оставшихся по партам и что-то требовал, возможно, отвечать домашнее задание… Тому, кто не знал – пулю в голову. Отсюда и откинутые назад черепа. Последнюю пулю – себе…

Да что творилось в то время?! Митяй опрометью бросился из класса. В коридоре чуть не споткнулся о другие скелеты. Потемневшие от времени кровавые пятна на стенах и полу рассказали об ужасах, случившихся здесь. Ещё несколько скелетов в военной форме… Сын Воеводы попытался накинуть ткань на лицо, с запозданием понял, что её содрала кошка. И, не оглядываясь, не останавливаясь, бросился на улицу. И выскочил как раз на ту, которая, перекинувшись через мост, чуть дальше соединялась с «ул. 1-го мая». Не задумываясь, он припустил по поросшему травой асфальту через мост, срезал через детскую площадку на «Первого мая» и, рассмотрев вдали купола собора и бело-серый забор за земляным валом, метнулся в сторону города.

Только карусель, задетая им, скрипела позади и раскачивалась… Из травы, потревоженная шумом, выглянула настороженная кошачья морда. Зверь повёл носом и нырнул в траву в том же направлении, что и Митяй.

***

– Верно! Урод! Самый настоящий ублюдский урод! – прорычал Егор Павлов. Яр оттащил его к другому зданию и посадил на траву.

Крылатые мыши бешено пищали, пытаясь вырваться за стены цеха, но, рождённые для жизни во мраке, они не могли вылететь на улицу при дневном свете. Он слепил их и пугал. Стоило только одной из тварей пересечь границу света, как она тут же, ослепнув, падала, либо врезалась в стену. Остальные подхватывали писк подранка.

Яр удовлетворённо хмыкнул, подошёл ближе и просто закрыл створки, заперев их пикой. Шок от смерти Купца ещё не прошёл и, надо думать, пройдёт нескоро. Но сейчас перед юношей стояла другая, более важная задача, которая не оставляла времени на излишние сантименты. Нужно было отвести Павлова в Юрьев. Он оглядел беснующихся на земле слепых мышей и прикончил ножом. Яр в первый раз видел подобную лысую тварь с тонкими перепончатыми крыльями, узкой мордой и острыми, длиной в палец, клыками, каждый из которых был больше головы само́й зверюги и далеко выступал изо рта. Откуда они здесь?