Текст книги "Воевода"
Автор книги: Юрий Корчевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Я подивился про себя – почему татары не сожгли город? Вероятно, они рассчитывали взять его штурмом, поживиться трофеями и увести жителей в полон. Не удалось!
Чтобы поддержать жителей, пришлось с обоза отдать весь трофейный горох и перловку.
На ночь мы разбили лагерь у стен города. В самом городе, может быть, и было спокойно, но ратники расположились бы в избах – поди их собери, да и жители наверняка бы нашли, чем их напоить – пивом или твореным вином. Продукты-то жители съели, а вот спиртное в подвалах еще поди осталось.
С утра я послал к главному воеводе Одоевскому гонца с донесением о снятии осады с Зарайска и уходе татар. А в ответ гонец привез указание возвращаться в Коломну. Похоже, война заканчивалась.
Мы собирались не спеша и вышли на Коломну уже за полдень.
Возвращаться обратно было веселее – не довлела неопределенность: что впереди? С каждой верстой все ближе Коломна, за нею – Москва, так до Вологды и доберемся. Скоро вернемся домой, да с такими трофеями!
Я ехал с конными и знаменщиками впереди колонны, выслав передовой дозор. Колонна растянулась по степной дороге. Обоз в конце, под охраной Денисия. С ним за тыл наш я был спокоен.
Проехали рощу. Взору открылось заброшенное поле с поникшими на солнце перезревшими колосьями ржи. Показалась деревенька. Мы увидели следы набега татар: свечками чернели остовы печей, на пепелищах сожженных изб, среди обугленных останков, копались и сновали бабы. Около двух уцелевших изб стучал топор – угрюмый мужик правил изгородь. Другой мужик на тощей лошаденке тащил жердины.
Завидев воинов и стяг с крестом, крестьяне прикладывали загорелые ладони козырьком ко лбу, узнавали: «Свои едут!», и крестили нас вослед. Обозные – чем уж было – делились с погорельцами. А вездесущие босоногие мальчишки пристраивались к конникам и, с интересом разглядывая доспехи и оружие, бежали за нами до околицы.
Перевалили за холм. Перед нами открылась уходящая вниз долина с леском на горизонте. Сверкнула на солнце лента небольшой реки. Нам было хорошо видно, как далеко впереди приближались к лесу наши дозорные. Вдруг они остановились. Один из них развернул коня и поскакал назад, к нам.
Я насторожился. Обернувшись, поднял руку.
– Сто-о-ой!
Мою команду тут же передали по колонне.
Я подозвал сотенного Афанасия:
– Проверить оружие! Рысью – за мной!
Мы с полусотней помчались навстречу дозорному. Вот он осадил лошадь и остановился.
– Воевода, в леске мужики татар беглых окружили, кольями бьют ужасть как!
Теперь мы уже и сами слышали жуткий вой, гортанные крики татар и русскую ругань.
Я посмотрел на своих конных.
– Подможем православным, боярин? – спросил с задором Федька-заноза.
Да-а-а! А я-то думал, что все – покончили с басурманами в порубежье. Ан-нет, не все еще удрали, для кого-то – вона как все оборачивается!
Я послал конного к стоящей колонне – передать, чтобы усилили охранение: не ровен час, налетят крымчаки на обоз – им терять нечего.
– Всем внимание! Развернуться в цепь, плотный ряд! Луки – приготовить, сабли наголо, за мной! – крикнул я, сложив рупором ладони.
Конники кипели от нетерпения, желая поскорей сразиться с басурманами.
Мы подскакали к лесу, углубились в чащу – здесь движению мешали деревья, выехали к опушке и… остановились.
В лощине, полого спускающейся к речке, метались татарские воины, пытаясь защититься от наседавших мужиков – без своих лошадок, в разодранных халатах. Колчаны были пусты – видно, стрелы давно кончились. Татары отчаянно размахивали саблями и ножами – да что проку? Рассвирепевшие мужики пронзали очередную жертву кольями – спереди и сзади, справа и слева, и добивали на земле ножами и топорами. Много сраженных крымчаков корчилось в агонии; рядом валялись выбитые сабли и ножи. Кто– то еще пытался устоять на ногах, закрываясь руками от ударов рук, ног, кольев, а больше – катались по земле, сцепившись с косматыми мужиками. Татары визжали, рычали, пытались кусаться.
Крестьяне крушили все направо и налево – жестоко, остервенело. «Бей его! У, собака! В зубы его, Трифон! Уй-е! А-а-а! Ы-ых!» – кричали мужики, огревая крымчаков всем, что подворачивалось под руку. В ход шли оглобли, колья, жердины, косы и топоры. Крики, стоны и глухие удары эхом множились в чаще.
При нашем приближении расправа мужиков над татарами только усилилась. Похоже, вмешательство конников уже и не требовалось. Мы стояли и смотрели, как изливается гнев народный, но были готовы при надобности прийти на помощь – руки держали на рукоятях сабель.
Какой-то дюжий молодец свалил дородного татарина в кожаной рубахе с вшитыми металлическими бляшками, стянул с него шлем и дубасил его по голове этим шлемом. Двое других взяли в оборот толстого, блестящего от брони, татарина – опрокинув на спину, мутузили его огромными кулачищами.
Один крымчак сумел-таки вырваться и побежал вверх по склону в сторону леса. Преследуемый целой толпой, он попытался найти спасение на березе. Какое там! Набросили вожжи, дернули – и он кулем свалился вниз, только ноги мелькнули в воздухе.
Положение татар было плачевным. Они оказались в узком мешке: со стороны леса мужики наседали, а теперь еще и мы подошли. За ними – речка. Кому удавалось вырваться, как очумелые, бросались к ней, надеясь спастись бегством. Но низина в этом месте была заболоченной из-за ключей, бивших на берегу – на самой границе земли и воды. Мужики прижимали отступавших татар к берегу, колеблющемуся под ногами, и они увязали в илистой жиже, без всякой надежды выбраться.
Ждать исхода схватки пришлось недолго. Вот и у реки татар добили. Никто не спасся. Рас– паленные боем мужики, тяжело дыша и сверкая глазами, поднимались с земли, отряхивая порты от налипших листьев и мусора, собирались вокруг воинов.
Я вышел вперед.
– Все видели, что будет с теми, кто ступил на землю русскую с мыслями подлыми, с огнем и кровью? Ударили войском, навалились миром – и где теперь дерзкие, воинственные и чванливые крымчаки? Я благодарю всех – помогли покончить с нехристями, охочими до грабежей и наживы. Благоденствия вам, православные! – поклонился я всем.
– По коням! – скомандовал я, и мы поскакали к ожидавшей нас на дороге колонне, чтобы продолжить движение к главному стану нашего войска.
В стане главного воеводы было пустовато.
Когда я вошел в шатер и поприветствовал князя Одоевского, он предложил присесть.
– Ну что, Георгий, враг ушел несолоно хлебавши. Война закончена, государь распорядился распустить полк. Теперь тебе да боярам твоим путь через Москву. В Разрядный приказ знамя полка сдашь да воеводскую отписку подготовь, дьяку представишь. В приказе жалованье получить надо. А уж опосля – по Домам. Не ожидал, что ты с честью полком командовать сможешь. Одно дело – десяток боярский в сечу водить, и совсем другое – полк. Молодец! Государю все обскажу. И что татар побил, сам малой кровью откупившись. Так и впредь воевать надо. Долго не задерживаю, понимаю – устал. Да и у меня дел невпроворот. Свидимся еще.
Я откланялся.
Полк мой остановился на ночлег здесь же, в главном лагере. Я собрал бояр, поблагодарил бояр и воинство за верность долгу, усердие в деле государевом, за храбрость. И обрадовал, что война закончена, государь ополчение по домам распускает. Сообщение было встречено с ликованием.
Напоследок я дал задание боярам – о дружинах своих заботиться, подготовкой воинов заняться, у кого слабыми оказались, про доспехи и вооружение помнить. Обещал в Москве о пушках для полка договориться – чтобы людей для наряда пушечного готовили.
Я собрал свой дружину и людей знаменных – им следовало со мной до приказа быть, и мы выступили в столицу.
До Москвы мы добирались долго – сдерживали пешие ратники, да еще и дороги оказались забиты войсками, идущими из Коломны.
Мы въехали в белокаменную уставшие, и – сразу в Разрядный приказ. В здании было много служивых. Нашли комнату дьяка. Знаменщики вошли со знаменем. Я опустился на колено, прикоснулся губами к краю полотнища и передал стяг дьяку. Священная хоругвь будет храниться в палатах до следующих сборов. Однако если война случится, получим мы уже другое знамя. Так делали при государе Василии, чтобы неприятель в бою не знал заранее – что за полк перед ним.
Рассказал коротко дьяку о проблемах воеводских, про пушки и пищали. Осталось отписку воеводскую готовить, позже составлю и передам.
Вышли от дьяка в шумный зал – приказ напоминал растревоженный улей: сновали писари, подьячие, толпились бояре, ожидавшие жалованья. Дошла очередь и до меня. Я получил жалованье, вздохнул облегченно, и мы в этот же день, хотя и наступил вечер, выехали из шумной столицы.
Ехали до первого постоялого двора, надеясь на человеческий отдых – в постелях, но двор оказался забит до отказа такими же ратниками, как и мы.
– Ну что, други, будем искать другой постоялый двор?
– А может – ну его к черту? Месяц на земле спали, поспим еще, – предложил Федька– заноза.
Отъехав с пару верст, мы нашли отличное место на опушке леса, у реки. Расседлав и пустив пастись лошадей, мы улеглись на потники и уснули. Даже готовить еду никто не захотел.
Зато утром развели костер и покушали обстоятельно, не спеша. И ехали также не быстро. Куда теперь спешить? Врагу дали отпор, трофеи взяты, жалованье получено. Холопы боевые в Уборке урожая участия не принимают. Можно и не торопиться.
Однако по мере приближения к дому лошади сами стали убыстрять ход, и последние десятки верст мы уже летели галопом. Вот и Вологда показалась. Все, дома!
ГЛАВА VII
После радостной встречи дома, отмывшись и отъевшись домашними харчами, мы сходили в церковь – приняли причастие, поставили свечи Георгию Победоносцу и святому Пантелеймону.
И вновь меня закрутил, затянул нескончаемый круговорот дел в вотчине. Хотя и принял новых холопов управляющий, однако надо было и самому поговорить с людьми, определиться – кто что может, какому ремеслу учен. Грядки с морковкой да репой полоть ума много не надо. А вот ремесло какое ведать – иное дело.
Среди холопов, освобожденных из татарского плена и доставшихся мне по жребию, оказалась кружевница. Стало быть, мастерскую надо делать, да из девочек-подростков учениц набирать. Грядки да поля – занятие летнее, сезонное, зарядят дожди да зима нагрянет – что крестьянину делать? А мастерская и работу и Доход круглый год давать будет. Мастеру – деньги на житье, а мне – прибыток.
У меня в вотчине чистых крестьян не более половины, остальные – мастеровые. Построй
избу, вложи немного денег на обустройство – дальше способный к ремеслу человек сам работать будет, коли не ленив. А места вологодские богаты. И мед диких пчел только что по земле не течет, и зверя промышлять можно, рыба в озерах и речках косяками ходит, руда железная в болотах неисчерпаемыми слоями громоздится. Не ленись только, работай споро. Пьяниц и лентяев не держал я – пустое.
Опять же – боевыми холопами из новых заниматься надо. Целый десяток себе набрал. И во главе его поставил Федьку-занозу. Он у них теперь – десятником, и жалованье ему повысил. Федька взялся за дело всерьез, чувствуя ответственность. Гонял их до седьмого пота, по настойчивости от меня не отставал: «Когда кольчуги холопам справим? Да и мушкеты покупать пора», – наседал он на меня. Так и ушли почти все деньги из жалованья за боевой поход на кольчуги, мушкеты, порох да свинец для пуль и картечи.
Во главе своего старого, проверенного, испытанного в боях десятка Василия, сына своего, поставил. Побывал парень в боях, понюхал пороха, саблей в бою поработал – пусть десятком руководит, к ратной боярской доле приучается.
После похода число боевых холопов у меня возросло сразу вдвое. И забот прибавилось. Я уже с досадой вспоминал, как от землицы у государя отказался. Земля – она кормилица, ежели ее есть кому обрабатывать, только за нее я воинов – «оружно, конно и людно» выставлять должен. А теперь получается, что ратников у меня избыток. А и пусть, жизнь – она такая, по-разному сложиться может – пригодятся.
Месяц крутился я по своему поместью, наставлял управляющих в деревнях, к тому же – сентябрь на носу, конец года, пора и подати собирать, свою долю боярскую с урожая.
И пока дожди не зарядили, решил я навестить настоятеля Спасо-Прилуцкого монастыря, иеромонаха Савву. Не был у него давно уже, даже неудобно как-то.
Выехал один, как делал всегда при поездках в монастырь. Афишировать эти посещения мне как-то не хотелось. Монах при воротах узнал меня, отворил калитку.
Настоятель был в своей келье; принял радушно, но попенял за то, что давно не был – неужто совсем забыл?
– Дела все, – неловко оправдывался я. – Вот, на сече с татарами был.
– Уже извещен. Поздравляю с повышением – не просто боярин, а еще и воевода. Говорят, проявил себя. Рад, что я не ошибся в тебе. Не часто человек оправдывает надежды. Видно, Господь направляет твои помыслы. Расскажи, что делал, как сражался.
Я начал скомкано, не зная, насколько искренне любопытство настоятеля, и в каких пределах можно рассказывать ему кровавые подробности сечи. Однако в ходе повествования, чувствуя его неподдельный интерес, я разошелся – даже о захвате Василия татарскими лазутчиками поведал.
Потом мы поговорили о мирских новостях, и под конец беседы настоятель неожиданно для меня вытащил из ящика стола и вручил мне нож в скромных ножнах.
– Думаю, он пригодится тебе в ратном деле.
Я вытащил нож из ножен и только хотел провести пальцем по лезвию, как Савва перехватил мою руку:
– Не моги! Лезвие отравлено!
Видя мое удивление, он пояснил:
– Лазутчика мы тут папского, схизматика ватиканского поймали – так то его нож. Либо убить исподтишка кого хотел – не знаю. Допросить не успели – принял яд и отдал Богу душу.
Лихо! С помощью испанского золота Ватикан организовал разветвленную шпионскую сеть по всей Европе, не исключая и Руси. Информация шла обильная, и Ватикан держал руку на пульсе, будучи осведомлен о жизни царственных дворов и даже простого люда. При этом сам Ватикан погряз в роскоши, пьянстве и блуде.
Я сунул нож в ножны и прицепил к поясу. Надо припрятать его куда подальше и не забыть достать, когда на сечу поеду. Не приведи Господь запамятовать, да хлеб или мясо им в походе порезать. Обидно будет умирать не от раны, а от своего же ножа.
Добравшись до дома, я закинул его на шкаф в своем кабинете.
А через несколько дней ко мне в Вологду заявился боярин Тучков, мой сосед по поместью.
– Давненько мы не виделись! Не возгордился, случаем? – едва поздоровавшись, спросил он.
– Никита, разве ты плохо меня знаешь? Сегодня меня воеводой поставили, завтра – тебя. Дело случая!
– Ага, случая. Я вот выше сотника никак подняться не могу, хотя бы товарищем воеводы.
Должен напомнить, что товарищем назывался заместитель – сотника ли, воеводы.
Я со всеми почестями провел Никиту в дом – все-таки мы с ним знакомы давно, соседи добрые, не в одной сече бок о бок рубились.
Пока челядь собирала на стол, мы поделились новостями. Собственно, новостей-то было – раз-два, и обчелся.
Когда стол был уставлен яствами, мы перешли в трапезную и отдали должное жаркому из поросенка, гречневой каше с фруктами, вину домашнему да рыбке.
Вот и славно – пообщались! Прощаясь, Никита заявил:
– Что мы с тобою все только в походах и видимся – вроде как и не соседи добрые. Приезжай ко мне на охоту. Медведь повадился на овсы ходить, скоро уже убирать нечего будет.
– Я с удовольствием, только скажи когда.
– А давай завтра – что откладывать?
На том и уговорились.
Я приказал Федору-занозе приготовить рогатины, ножи побольше размером и, немного подумав, добавил – еще и мушкет с пулями чтобы захватил.
Зашел в комнату к Василию. Он сидел за столом у окна, старательно изучая книгу.
– Чего читаешь, сынок?
Василий смутился:
– Вот – великие битвы изучаю.
– Молодец! Хочешь завтра со мной на медвежью охоту поехать?
– Конечно, хочу – зачем спрашиваешь?
– Тогда завтра оденься попроще, кольчугу не забудь надеть, и кинжал обязательно захвати. Федор рогатины приготовит.
Рогатина – охотничье копье с толстым и прочным древком, часто перехваченное железными кольцами. Лезвие длиной сантиметров тридцать, широкое, с прочной поперечиной вместо гарды. Фактически – короткий меч на древке.
Утром мы втроем – я, Василий и Федор – выехали со двора. Боевые холопы провожали нас завистливыми взглядами. Охота, тем более на медведя – самое мужское занятие, окромя войны. И развлечение, бодрящее кровь адреналином. Если медведь молодой – и мясо вкусное, а шкура, ежели ее выделать хорошо – прекрасный полог для саней – ноги в мороз укрывать.
За шутками и разговорами мы добрались до поместья Тучкова. У его дома уже толпились охотники – человек семь.
Увидев нас, с крыльца спустился Тучков.
– Рад приветствовать! Это кто же с тобой?
– Знакомься – сын мой, Василий, и Федор – нынче десятник.
– А лица-то знакомые!
– Когда на ваш стан татары напали, мы вместе вас выручали.
– Значит, боевые побратимы. Это славно! Ну, раз все готовы – по коням!
Все поднялись в седла и дружно выехали за ворота. Ехали на закатную сторону, удаляясь от моего и Тучкова поместий.
Отъехав верст на десять, мы спешились. С лошадьми остался коногон, а мы, навьючившись оружием, пошли дальше пешком.
– Давайте здесь, на опушке расположимся. Перед нами – овсы. Медведь обычно с той стороны приходит, ближе к вечеру. Будем ждать, – сказал Никита.
Мы улеглись на траве, а один из тучковских охотников залез на дерево.
Прошел час, другой. Все лежали молча: у медведя обоняние и слух хорошие, звякнет железо – и ушел зверь.
Сверху – с дерева – упала шишка, за ней, попав мне по спине – вторая. Я поднял голову. Охотник на дереве показал на поле. Ага, понятно – медведь появился.
Я толкнул Тучкова, уже прикемарившего на траве. Никита осторожно поднялся и выглянул из-за кустов. Затем прошептал мне на ухо:
– Здоровенный зверь – и прямо посреди поля. Делимся надвое и тихонько обходим его, чтобы не ушел – потом сближаемся. Медведь в кольце и окажется.
Никита дал нам трех своих людей и махнул рукой влево. Туда мы и двинулись, глядя себе под ноги, чтобы не наступить на сухую ветку. Пройдя метров сто, мы повернули на овсы, растянулись цепью и, выставив перед собой рогатины, двинулись к медведю. Я уже видел цепь людей и Тучкова, идущего нам навстречу.
А где же сам медведь? Мишка сидел в овсах – видна была лишь верхняя часть туловища и огромная голова. Он был увлечен овсами – срывал колосья лапами и жадно ел, собираясь нагулять жирку к осени. Видимо, он услышал шуршание колосьев об одежду идущих людей, повернул морду, затем встал. Твою мать! Да в нем, стоящем на задних лапах, изрядно больше двух метров.
Медведь стоял к нам спиной, видя только Тучкова и его людей. Вероятно, они успели подойти ближе.
Внезапно он опустился на все четыре лапы и бросился бежать прямо на нас. Мы застыли на месте, отставив назад правую ногу и выставив вперед рогатины.
Шуршание раздавалось все ближе и ближе. Но и медведь учуял наш запах. Он поднялся на дыбы в десяти метрах от нас, взревел, оскалился и пошел на задних лапах. Медведь был здоров, могуч и, судя по белым клыкам, молод. И что самое плохое – он пер на Василия, стоявшего от меня в десяти метрах. Что делать? Бежать на помощь? Унижу парня перед другими охотниками.
Дальше – за Василием – стоял Федька. Он повернул ко мне лицо, но молчал, как бы ожидая от меня подсказки – что делать будем?
Я решил – пусть все идет своим чередом, нужда возникнет – на помощь придем.
Медведь приблизился к Василию. Я видел побледневшее лицо сына, пальцы рук, вцепившиеся мертвой хваткой в древко рогатины.
Сын ударил медведя рогатиной, но неудачно – в брюхо. Раздался дикий рев. Медведь, размахивая лапами, пер на Василия, а тот, хоть и упирался ногами, не мог сдержать напора огромной туши и пятился назад. Пока ситуацию спасала мощная железная перекладина, не дававшая зверю приблизиться к охотнику.
Пора и нам вмешаться.
Я в несколько прыжков подскочил к медведю и всадил ему в правый бок свою рогатину. Медведь махнул громадной лапой, ударил по древку, и меня отшвырнуло в сторону, как пушинку.
Положение спас Федька. Морда медведя была повернута ко мне; Федька незамеченным подобрался к медведю и ударил его кинжалом в левый бок, в самое сердце.
Ранение, казалось бы, смертельное, но медведь продолжал стоять, размахивая лапами. Федька, сбитый ударом, покатился кубарем по овсу.
Подоспели двое охотников из тучковских – и с размаху всадили в медведя свои рогатины.
И лишь тогда рев утих, медведь закачался и Упал на спину.
Я перевел дыхание, бросил взгляд на Василия. По лицу его стекала струйка крови. Поднявшись, я бросился к нему.
– Цел?
С тревогой осмотрел голову сына. Слева, чуть выше уха, была глубокая царапина, обильно сочившаяся кровью. Кость цела, других повреждений нет. Слава богу, обошлось!
А шрамы – не беда, они даже украшают мужчину.
Я побежал к Федору – что-то он долго не встает. Федор лежал без чувств, но дышал. Я осмотрел его бегло – крови не видать, ощупал руки-ноги – вроде целы. Похлопал слегка по щекам.
Федька приоткрыл веки, повел глазами.
– Медведь?
– Завалили уже.
– Василий цел?
– Царапиной отделался.
Федька сел, схватился руками за голову.
– Звенит и кружится, как после хорошей пьянки.
– Посиди, спешить уже некуда. Видно, косолапый по голове тебя ударил.
Подоспел Тучков с охотниками.
– Завалили уже? Жалко, что без меня!
Обошли медведя, подсунули под него рогатины, перевернули.
– Эка вы шкуру попортили! – сокрушался Никита.
– Сам бы попробовал! – огрызнулся я.
– Да это я так, сгоряча, понимаю ведь. Эй, кто-нибудь! Телегу сюда гоните.
Кто-то из охотников пошел через поле к деревеньке, что была за перелеском, пригнал телегу. Лошадь всхрапывала, косила на медведя фиолетовым глазом. Возничий из деревенских обошел тушу, покачал головой.
– Да ведь в нем пудов двадцать пять веса. Не погрузим.
Погрузили. Ухватились, приподняли, подсунули под него древки рогатин и подняв, уложили на телегу. Тяжел! И духом звериным несет.
Васька придерживал у головы тряпицу, прижав к ране, а я помогал идти Федору. Его покачивало, скорее всего – сотрясение мозга.
Ничего, главное – кости целы, отлежится с недельку и будет как новенький.
Мы оседлали коней и не спеша ехали за подводой, делясь впечатлениями от охоты. Никита все сожалел, что медведь не на него вышел. Шкура трофея полагалась охотнику, принявшему основной удар зверя на себя, то есть Василию, а мясо – пополам меж боярами.
Прибыли в поместье.
Пока охотники свежевали тушу, мы передохнули, выпили винца.
– Ну, Василий, сын Георгия, с тебя причитается. Такого матерого зверюгу завалил. Небось, шкура на половину комнаты будет. Первый трофей?
– Первый, – откликнулся Василий.
– Хорошего сына воспитал, сосед. Пятнадцать лет, а уже новик и знатный трофей взял.
Тут же на дворе развели костер и начали жарить медвежье мясо. Красноватое на вид, по вкусу оно походило на свинину. Кто-то из охотников говорил, что его лучше есть копченым.
Пир продолжался до полуночи. Никита выкатил бочку пива, и мы ели мясо, запивая его свежим пивком.
Василий чувствовал себя героем, белея в сумерках перевязанной головой. А вот Федьку было жалко: есть он не мог – его тошнило, и он лежал в пристройке. Поздно вечером туда ввалились и мы – хмельные, возбужденные. Попадали в постели, и нас сморил сон.
С утра у всех болели головы – у Федьки от сотрясения, а у нас с Василием – от обильной выпивки. Никита предложил вина в качестве лечения, но мы отказались, выпив огуречного рассола.
Стало полегче. От одного упоминания о вине в желудке комок собирался, и подташнивало. Я знал русское хлебосольство – хлебни сейчас вина, и пир продолжится до вечера.
Никита выделил нам почти полтуши медведя, обильно посыпанной солью с перцем и обложенной листьями крапивы, чтобы мясо не испортилось.
Мы попрощались и двинулись домой, сопровождая телегу с мясом косолапого.
Добрались до дома. Федька сразу прошел в воинскую избу и улегся, его мутило.
Ратники перенесли на кухню мясо. Чего его беречь, пусть все попробуют.
Лена, как увидела перевязанную голову Василия, ахнула, прижала сына к груди и запричитала:
– Где же это ты так?
– Сучком о дерево окорябался, – не стал пугать мать рассказом об охоте Василий.
… Настал сентябрь, а с ним и новый год. Осень стояла сухая, да и рано ждать дождей. Это попозже – в октябре задуют северные ветры, разверзнутся хляби небесные, зарядят дожди, развезет дороги, будут ползти, едва не цепляясь за крыши, черные тучи, напитанные влагой. В такую слякоть хорошо сидеть дома, в уюте, зная, что убран урожай и закрома полны, так же как и кошелек. Замирает в это время жизнь на Руси. Даже торговля, поскольку подвоза свежих товаров нет. Рачительный купец заранее лабазы товаром набьет и торгует до морозов припеваючи, ожидая, пока реки покроются льдом. А пока – все крестьяне на полях, торопятся убрать все, что еще не успели. И убирать не так много – капуста, репа, морковь уже давно убраны. Рожь да пшеничка – тоже, остается овес да лен.
Вот в такую пору меня и нашел гонец, когда я ехал по центральной улице Вологды.
– Боярин Михайлов?
– Он самый.
– Воевода Плещеев вызывает.
Ничего не попишешь, раз зовет – дело важное есть.
Я развернул коня и по Завратной поскакал к воеводе, распугивая редких прохожих. Свернул
на Пятницкую, еще поворот. И вот я у дома Поместного приказа. Поприветствовав ратника у входа, прошел в кабинет Плещеева.
– Здрав буди, боярин! Садись и слушай. Радения твои о выучке рати конной в полку сводном до государя нашего дошли. Отписку твою о баталии летней на Оке и предложения по бою огненному велел он воеводам своим обмыслить. Князья Иван Воротынский с Василием Одоевским совет держали, и после оного задумал государь полк яртаульный из самых резвых конных пищальниками усилить и тебе под начало отдать.
Я обомлел. Ничего себе! Яртаул – это же лучшие ратники. И к разведке, и к бою годные – элита войска, можно сказать!
– И то не все. Как видишь, к предложениям твоим интерес государь проявил, а потому, чтобы умение ратное поднять, поручает тебе конным людям с пищальниками заставу учинить под Великими Луками. Там князь Александр Владимирович Ростовский с воеводами стоит, туда и яртаулу сбираться велено.
Я вытер рукавом пот со лба – все услышанное было для меня полной неожиданностью.
Плещеев встал. Я тоже поднялся и, кажется, мне удалось справиться с охватившим меня волнением. Воевода глядел мне прямо в глаза:
– Еще скажу тебе: слышал я – неспокойно ноне на стороне литовской после налета на Рославль литовский псковского воеводы, ослушника государева Александра Сабурова. Дерзость же его в том, что по лету сей воевода без ведома государя с набегами в земли литовские вошел. Объявил себя преемником – де, от великого князя Василия под руку короля Сигизмунда идет. А при нем три тысячи ратников голодают. Поверили горожане, провизию дали. Вел себя Сабуров до поры до времени чинно, а в торговый день ворвался в город и обогатился добычею, людишек побил и пленных взял, уйдя благополучно. Так что всяко там сложиться может, Сигизмунд обид не прощает. А гетман его, Константин Острожский, после Орши, горькой нам, силу почувствовал. Да небось и сам слышал о Константине сем – Божий враг и государев изменник!
Я кивнул.
– Мыслю так – тебе на Великие Луки сподручнее через Устюжну и Новгород идти. Ну, прощай! С Богом!
Я сбежал по ступенькам, вскочил на коня и – домой. Объявил сбор.
Оба десятка собрались быстро, перекинули сумы с бельишком да провизией через седла, проверили оружие. Через час уже и выехали. Прохожие смотрели нам вслед и осеняли крестным знамением.
Впереди скакал Федор, он хорошо знал местные дороги – здесь родился. Каждые полчаса мы пересаживались на заводных коней, и до вечера успели пройти полсотни верст.
Я ехал и размышлял. Ертаул, или яртаул, – это повышение для меня или понижение?
Это сборное воинское подразделение; изо всех ополчений войска в него выделяют конные сотни наиболее опытных и хорошо вооруженных ратников – обычно из молодых детей боярских. В сражении яртаул шел впереди передового полка, осуществляя разведку и охранение и принимая на себя первый удар противника. В условиях внезапного столкновения с врагом от ратников требовалось бесстрашие и стойкость, а от воеводы – быстрая реакция и умение вести встречный бой, жестокий и кровопролитный. Как правило, потери в яртауле были велики. Если противник был смят яртаулом, в дело вступал передовой полк, а ежели враг оказывался силен, от передового полка, а также полков правой и левой руки выделялись в помощь яртаулу «подъезжие сотни». В случае упорного сопротивления снова высылалась подмога, и в итоге в передовом, сторожевом и других полках зачастую оставалось не более половины ратников.
Пришедшие на помощь яртаулу «подъезжие сотни» на время сечи переходили в подчинение к воеводе яртаула, и потому ему приходилось командовать значительными силами, доходящими иногда до половины численности всей рати. Каждая «подъезжая сотня» имела свой сотенный флаг определенного цвета, и в бою воевода мог видеть, где находятся его ратники. Сигналы передавались трубачом или барабанщиком. Часто у самого воеводы был закреплен на луке седла «ездовой тулумбас» – маленький медный барабан, и сигналы подавал он сам.
Я ехал и перебирал в уме – что сделал и чего не успел сделать во время сборов. Получалось – вроде все.
Через две недели мы уже подъезжали к Великим Лукам. Впереди показался конный дозор. Мы подскакали и остановились. Старший, узнав, куда и зачем следуем, отрядил нам проводника, и вот мы – у ворот заставы.
Здесь располагался лагерь. По ровным рядам палаток, сотням ратных людей у дымившихся костров, множеству пасущихся невдалеке лошадей я сразу понял: князь Ростовский организовал лагерь ладно и дело свое знает – это не то неорганизованное ополчение, которое я принимал под деревней Крюково летом.
Меня снова охватило волнение – совладаю ли? Однако ж надо наперво – к князю. Сопровождающий нас дозорный показал рукой на шатер с белым княжеским стягом в центре заставы. Мы спешились. Я оставил своих ратников у входа, назвался стражникам и вошел в шатер.
Представился князю честь по чести. Он был немолод и, как я уже знал, отличился в сражениях с литвинами здесь, на порубежье, и с казанцами воевал. Рядом с князем сидели незнакомые мне бояре, сновали помощники и посыльные. Бояре, оторвавшись от дел, с любопытством разглядывали меня и переговаривались, одобрительно кивая бородами.
– Садись, боярин Михайлов. Вижу, притомился с дороги – путь долгий, знаю. Отряд твой яртаульный, повелением государя из окрестных городов собранный, лагерем стоит, – он махнул рукой в сторону стана. – Важное дело государь поручает тебе – с молодцами сими заставу держать и яртаульные навыки в службе проявить. Воеводы мои в том помогут тебе. Вот – князь Федор Васильевич Оболенский и воевода Иван Васильевич Лятцкой. Как мыслишь дело ладить?
