Текст книги "Вожди в законе (СИ)"

Автор книги: Юрий Фельштинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

– Не может быть, разумеется, и речи о выполнении этой просьбы! – воскликнул я. – Гетье не теряет надежды. Ленин может поправиться.

– Я говорил ему все это, – не без досады возразил Сталин, – но он только отмахивается. Мучается старик. Хочет, говорит, иметь яд при себе… прибегнет к нему, если убедится в безнадежности своего положения.

– Все равно невозможно, – настаивал я, на этот раз, кажется, при поддержке Зиновьева. – Он может поддаться временному впечатлению и сделать безвозвратный шаг.

– Мучается старик, – повторял Сталин, глядя неопределенно мимо нас и не высказываясь по-прежнему ни в ту, ни в другую сторону.

[…] Поведение Сталина, весь его образ имели загадочный и жуткий характер. Чего он хочет, этот человек? И почему он не сгонит со своей маски эту вероломную улыбку?.. Голосования не было, совещание не носило формального характера, но мы разошлись с само собой разумеющимся заключением, что о передаче яду не может быть и речи. […]

За несколько дней до обращения к Сталину Ленин сделал свою безжалостную приписку к Завещанию. Через несколько дней после обращения он порвал с ним все отношения. […] Ленин видел в Сталине единственного человека, способного выполнить трагическую просьбу, ибо непосредственно заинтересованного в ее исполнении. […] Попутно он хотел, может быть, проверить Сталина: как именно мастер острых блюд поспешит воспользоваться открывающейся возможностью? […] Но я задаю себе ныне другой, более далеко идущий вопрос: действительно ли Ленин обращался к Сталину за ядом? Не выдумал ли Сталин целиком эту версию, чтобы подготовить свое алиби? Опасаться проверки с нашей стороны у него не могло быть ни малейших оснований: никто из нас троих не мог расспрашивать больного Ленина, действительно ли он требовал у Сталина яду. […]

Свыше десяти лет до знаменитых московских процессов он за бутылкой вина на балконе дачи летним вечером признался своим тогдашним союзникам – Каменеву и Дзержинскому, что высшее наслаждение в жизни – это зорко наметить врага, тщательно все подготовить, беспощадно отомстить, а затем пойти спать. […]

Я представляю себе ход дела так. Ленин потребовал яду – если он вообще требовал его – в конце февраля 1923 года. В начале марта он оказался уже снова парализован. Медицинский прогноз был в этот период оснорожно-неблагоприятный. Почувствовав прилив неуверенности, Сталин дейстовал так, как если б Ленин уже был мертв. Но больной обманул его ожидания. Могучий организм, поддерживаемый непреклонной волей, взял свое. К зиме Ленин начал медленно поправляться, свободнее двигаться, слушал чтение и сам читал; начала восстанавливаться речь. Врачи давали все более обнадеживающие заключения. Выздоровление Ленина не могло бы, конечно, воспрепятствовать смене революции бюрократической реакцией. Недаром Крупская говорила в 1926 году: "Если б Володя был жив, он сидел бы сейчас в тюрьме". […]

Именно в этот момент Сталин должен был решить для себя, что надо действовать безотлагательно. У него везде были сообщники, судьба которых была полностью связана с его судьбой. Под рукой был фармацевт Ягода. Передал ли Сталин Ленину яд, намекнув, что врачи не оставляют надежды на выздоровление(28), или же прибегнул к более прямым мерам, этого я не знаю. Но я твердо знаю, что Сталин не мог пассивно выжидать, когда судьба его висела на волоске, а решение зависело от маленького, совсем маленького движения его руки. […]

[После смерти Ленина] Сталин […] мог бояться, что я свяжу смерть Ленина с прошлогодней беседой о яде, поставлю перед врачами вопрос, не было ли отравления; потребую специального анализа. Во всех отношениях было поэтому безопаснее удержать меня подалее до того дня, когда оболочка тела будет бальзамирована, внутренности сожжены, и никакия экспертиза не будет более возможна.

Когда я спрашивал врачей в Москве о непосредственных причинах смерти, которой они не ждали, они неопределенно разводили руками. Вскрытие тела, разумеется, было произведено с соблюдением всех необходимых обрядностей: об этом Сталин в качестве генерального секретаря позаботился прежде всего! Но яду врачи не искали, даже если более проницательные допускали возможность самоубийства. Чего-либо другого они, наверное, не подозревали. Во всяком случае, у них не могло быть побуждений слишком утончать вопрос. Они понимали, что политика стоит над медициной. Крупская написала мне в Сухум очень горячее письмо; я не беспокоил расспросами на эту тему. С Зиновьевым и Каменевым я возобновил личные отношения только через два года, когда они порвали со Сталиным. Они явно избегали разговоров об обстоятельствах смерти Ленина, отвечали односложно, отводя глаза в сторону. Знали ли они что-нибудь или только подозревали? Во всяком случае, они были слишком тесно связаны со Сталиным в предшествующие три года и не могли не опасаться, что тень подозрения ляжет и на них. Точно свинцовая туча окутывала историю смерти Ленина. Все избегали разговора об ней, как если б боялись прислушаться к собственной тревоге. Только экспансивный и разговорчивый Бухарин делал иногда с глазу на глаз неожиданные и странные намеки.

– О, вы не знаете Кобы, – говорил он со своей испуганной улыбкой. – Коба на все способен''(29).

Итак, Троцкий сообщил о том, что Сталин отравил Ленина. Осталось только понять каким образом и когда. Если декабрьская басня Бедного и июньское сообщение "Руля" об отравлении не случайность, то приходится допускать, что Ленина начали травить (в буквальном смысле этого слова) не позднее июня 1922 г. Можно даже предположить, что первый серьезный удар у Ленина 25–27 мая как раз и был вызван ядом. Здесь нам несколько помогает заявление чекиста Семенова о планах убийства Ленина, приписываемых эсерам, но, очевидно, блуждающих в головах тех, кто, в отличие от эсеров, действительно был способен на отравление Ленина – Сталина и его союзника Дзержинского: "Они, примерно, считали возможным отравить Ленина, вложив что-нибудь соответствующее в кушанье, или подослать к нему врача, который привьет ему опасную болезнь"(30).

В 1934 году, уже находясь в эмиграции, Троцкий записал в дневнике: "Ленин создал аппарат. Аппарат создал Сталина"(31). Именно Сталин стал человеком, заменившим Ленина в партии; причем было бы наивно считать, что в 1921–1928 годах Сталин был партийным функционером среднего звена. Вы не понимаете того времени. Не понимаете, какое значение имел Сталин. Большой Сталин, – говорила позже о 1922-23 годах личный секретарь Ленина Л. А. Фотиева. – […] Мария Ильинична [сестра Ленина] еще при жизни Владимира Ильича сказала мне: "После Ленина в партии самый умный человек Сталин". […] Сталин был для нас авторитет. Мы Сталина любили. Это большой человек. Он же не раз говорил: я только ученик Ленина''(32).

Труднее определить, когда именно ученик переиграл своего учителя и стал "большим Сталиным". Похоже, самым поздним сроком следует считать месяц назначения Сталина на пост генсека: апрель 1922 года. Отметим сразу же, что день избрания Сталина на этот пост никем не был назван, что свидетельствует об отсутствии письменного формального постановления о назначении Сталина. Как в свое время Свердлов, Сталин стал генсеком фактически. Именно этот пост был облюбован Сталиным для восхождения к абсолютной власти. "Ролью только политического вождя, который на свою аудиторию воздействует лишь статьями и речами, он никогда не довольствовался, а всегда стремился держать в своих руках и нити организационных связей: он превосходно знал, что только таким путем можно держать в руках те руководящие кадры партийных работников, которые необходимы для функционирования всякой организации". Эти строки, превосходно характеризующие Сталина, принадлежат Крупской и относятся к Ленину. Дореволюционному Ленину 1901 года(33).

Расправившись с первым претендентом на пост генсека – Свердловым – Ленин заменил его "подходящим коллективом". Но порочная структура большевистской партии никогда не была коллегиальной. Надежды Ленина на то, что аппаратом партии будут управлять несколько равных секретарей были утопией. Уже через три года после смерти Свердлова Сталин без видимого сопротивления своих коллег по секретариату ЦК, сосредоточил в своих руках "необъятную власть". Так, Двенадцатая партийная конференция, закончившая работу 7 августа, еще во время болезни Ленина, принимает новый устав партии, устанавливающий, что "для секретарей губернского комитета обязателен партийный стаж до Октябрьской революции 1917 г. и утверждение вышестоящей партийной инстанцией (лишь с ее санкции допускаются исключения в величине стажа)". Казалось бы, речь идет об усилении авторитета старых партийных работников. На самом деле этот невзрачный пункт становится главным орудием Сталина: он получает право личного утверждения всех губернских секретарей (через проверку их стажа) и, через созданную систему исключений из правил, полномочия утверждать тех секретарей, которые, по молодости стажа, не могли бы без согласия Сталина стать секретарями. Комиссию по пересмотру устава возглавлял Молотов. Устав был принят единогласно. За несколько месяцев новый генсек установил в партии свои порядки.

В это время и начали происходить мистические истории, касающиеся Ленина: таинственная публикация в "Руле", идиотские сообщения в американских средствах массовой информации про выброшенный из поезда труп Ленина. Анекдотические рассказы про "кураре" на отравленных пулях. И везде фигурировал яд. Даже в басне Д. Бедного. Все это походило уже не на политическую борьбу, а на проделки кота Бегемота из романа М. А. Булгакова. И когда уже, казалось эпидемия отравления Ленина ядом прошла, в игру открыто вступил Сталин – и тоже с ядом. Он сообщил, что Ленин, под предлогом ухудшающегося здоровья, попросил Сталина доставить ему цианистый калий.

Сталин задумал отравить Ленина. Не исключено, что изначально Ленин ему в этом помогал. О том, что он просил у Сталина яду мы знаем из воспоминаний работавшей уже в те годы на Сталина секретаря Ленина Л. А. Фотиевой. Приведем рассказ Фотиевой о яде в интервью с писателем А. Беком:

"Я два раза была в это время у Сталина. Первый раз насчет яда. Но об этом писать нельзя. […] Только не записывайте. И если вздумаете опубликовать, то отрекусь. […] Так вот. Сначала о яде. Еще летом (1922 г.) в Горках Ленин попросил у Сталина прислать ему яда – цианистого калия. Сказал так: "Если дело дойдет до того, что я потеряю речь, то прибегну к яду. Хочу его иметь у себя". Сталин согласился. Сказал: "Хорошо". Однако об этом разговоре узнала Мария Ильинична и категорически воспротивилась. Доказывала, что в этой болезни бывают всяческие повороты, даже потерянная речь может вернуться. В общем, яда Владимир Ильич не получил"(34).

В своих воспоминаниях Ульянова действительно рассказывает о том, что Ленин просил Сталина доставить ему яд в мае 1922 года:

"Зимой 20–21, 21–22 (гг.) В. И. чувствовал себя плохо. Головные боли, потеря работоспособности сильно беспокоили его. Не знаю, точно когда, но как-то в тот период В. И. сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст ему цианистого калия. Ст(алин) обещал. Почему В. И. обратился с этой просьбой к Ст(алину)? Потому, что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться с такого рода просьбой. С той же просьбой обратился В. И. к Сталину в мае 1922 г. после первого удара. В. И. Ленин решил тогда, что все кончено для него, и потребовал, чтобы к нему вызвали на самый короткий срок Ст(алина). Эта просьба была настолько настойчива, что ему не решились отказать. Ст(алин) пробыл у В. И. действительно 5 минут, не больше. И когда вышел от И(льи)ча, рассказал мне и Бухарину, что В. И. просил его доставить ему яд, т(ак) как, мол, время исполнить данное раньше обещание пришло. Сталин обещал. Они поцеловались в В. И. и Ст(алин) вышел. Но потом, обсудив совместно, мы решили, что надо ободрить В. И. и Ст(алин) вернулся снова к В. И. Он сказал ему, что, переговорив с врачами, он убедился, что еще не все потеряно, и время исполнить его просьбу не пришло. […] Они расстались и не виделись до тех пор, пока В. И. Ленин не стал поправляться"(35).

Даже в этом рассказе, исходящем от сестры Ленина, мы слышим только сталинский пересказ: Сталин вышел от Ленина и рассказал Ульяновой и Бухарину о том, что Ленин просит яду. Своими ушами никто, кроме Сталина, этой просьбы не слышал. Источником информации о яде начиная с декабря 1922 года, также является либо Сталин, либо подотчетная ему секретарь Ленина Фотиева, причем время, когда запрашивается яд, удивительным образом совпадает с очередным конфликтом между Лениным и Сталиным, с одной стороны, и ухудшением здоровья Ленина, с другой. Остается только определить, было ли вызвано ушудшение состояния здоровья Ленина очередной порцией яда, впрыскиваемого Ленину "гениальным дозировщиком" Сталиным, или же, действительно, каждый раз, когда ухудшалось здровье Ленина, он непременно просил Сталина о яде, как больной просит о лекарстве врача. Фотиева вспоминает:

"После нового удара он в декабре под строгим секретом опять послал меня к Сталину за ядом. Я позвонила по телефону, пришла к нему домой. Выслушав, Сталин сказал:

– Профессор Ферстер написал мне так: "У меня нет оснований полагать, что работоспособность не вернется к Владимиру Ильичу". И заявил, что дать яд после такого заключения не может.

Я вернулась к Владимиру Ильичу ни с чем. Рассказала о разговоре со Сталиным.

Владимир Ильич вспылил, раскричался. Во время болезни он часто вспыхивал даже по мелким поводам: например, испорчен лифт (он был вспыльчив смолоду, но боролся с этим).

– Ваш Ферстер шарлатан, – кричал он. – Укрывается за уклончивыми фразами.

И еще помню слова Ленина:

– Что он написал? Вы это сами видели?

– Нет, Владимир Ильич. Не видела.

И, наконец, бросил мне:

– Идите вон!

Я ушла, но напоследок все же возразила:

– Ферстер не шарлатан, а всемирно известный ученый.

Несколько часов спустя Ленин меня позвал.

Он успокоился, но был грустен.

– Извините меня, я погорячился. Конечно, Ферстер не шарлатан. Это я под горячую руку"(36).

Отметим, что человечность и милосердие Ленина не знает пределов. Он не приказал Ферснера расстрелять, арестовать или даже выслать. Осенью 1952 года академик Виноградов по чьему-то приказу осмотрел Сталина и пришел к заключению, что пациента следует немедленно отстранить от дел по состоянию здоровья. Узнав об этом, Сталин немедленно арестовал Виноградова. Он понимал, что это и есть первый этап государственного переворота. Через несколько месяцев, в марте 1953 года, Сталина не стало. Похоже, что и к нему был применен ленинский вариант смерти.

Чтобы понять, мог ли Ленин просить Сталина о яде, проследим хронологию конфликта Ленина в период его болезни со Сталиным и Дзержинским. 10 августа Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение создать комиссию для подготовки проекта усовершенствования федеративных отношений между РСФСР и другими братским республиками. 11 августа Оргбюро ЦК РКП(б) утвердило следующий состав комиссии: В. В. Куйбышев (председатель), И. В. Сталин, Г. К. Орджоникидзе, Г. Я. Сокольников, Х. Г. Раковский и представители республик – С. А. Агамали-оглы (Азербайджан), А. Ф. Мясников (Армения), П. Г. (Буду) Мдивани (Грузия), Г. И. Петровский (Украина), А. Г. Червяков (Белоруссия), Я. Д. Янсон (ДВР) и А. Ходжаев (Хорезм). К началу сентября проект резолюции готов. Возможно, Ленин узнает об этом от посетившего его 25 августа Х. Г. Раковского, в целом относящегося к проекту Сталина негативно.

11 сентября впервые после майского удара консилиум врачей, собравшихся в Горках, разрешает Ленину с начала октября приступить к работе. На следующий день – 12 сентября – Ленина посещает Сталин и беседует с ним более двух часов. Понятно, что и по национальному вопросу. 22 сентября Ленин просит Сталина ознакомить его с проектом резолюции и другими документами по национальному вопросу, так как уже на 23 сентября назначено заседание комиссии, которая должна утвердить окончательный текст резолюции. К этому времени известно, что попытка Раковского и Г. И. Петровского (предпринятая им либо самостоятельно, либо по уговору с Лениным) оттянуть заседание комиссии и перенести его на 15 октября провалилась: по поручению Сталина помощник генерального секретаря А. М. Назаретян ответил, что отсрочка заседания невозможна. 19 сентября это же подтвердил Куйбышев (Сталин хотел форсировал принятие решения до начала активного вмешательства Ленина).

Разработанный Сталиным проект резолюции "комиссии под председательством Куйбышева" предполагал вступление Украины, Белоруссии, Грузии, Армении и Азербайджана в Российскую Федерацию на правах автономных республик. Однако в республиках за этот план высказались только центральные комитета Армении и Азербайджана. ЦК КП Грузии выступил против проекта Сталина, считая "объединение в форме автономизации независимых республик" преждевременным и настаивая на сохранении "всех атрибутов независимости". ЦК КП Белоруссии был за договорные отношения между независимыми республиками, ЦК КП Украины проект не обсуждал. Но Раковский, как член комиссии и один из партийных руководителей Украины, в письме от 28 сентября указал, что проект Сталина нуждается в переработке.

За несколько дней до этого, на заседаниях 23–24 сентября, состоявшихся под председательством не входившего в комиссию Молотова, заменявшего ушедшего в отпуск Куйбышева, комиссия при одном воздержавшемся (представителе Грузии Мдивани) приняла сталинский проект за основу:

"1. Признать целесообразным заключение договора между советскими республиками Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии, Армении с РСФСР о формальном вступлении первых в состав РСФСР, оставив вопрос о Бухаре, Хорезме и ДВР открытым и ограничившись принятем договоров с ними по таможенному делу, внешней торговле, иностранным и военным делам и прочее.

Примечание: Соответствующие изменения в конституциях упомятуных в п. 1 республик и РСФСР произвести по проведении вопроса в советском порядке. […]

6. Настоящее решение, если оно будет одобрено Цека РКП, не публикуется, а передается национальным Цека как циркулярная директива для его проведения в советском порядке через ЦИКи или съезды Советов упомянутых выше республик до созыва Всероссийского съезда Советов, на котором декларируется оно как пожелание этих республик"(37).

Сталин создает новую империю: "Если мы теперь же не постараемся приспособить форму взаимоотношений между центрами и окраинами к фактическим взаимоотношениям, в силу которых окраины во всем безусловно должны подчиняться центру, т. е. если мы теперь же не заменим формальную (фактическую) независимость формальной же (и вместе с тем реальной) автономией, то через год будет несравненно труднее отстоять единство республик", – пишет он в письме Ленину 22 сентября, перед заседанием комиссии.

25 сентября по просьбе Ленина Назаретян направляет в Горки к Ленину первоначальный проект комиссии Оргбюро, материалы обсуждений в центральных комитетах компартий республик и материалы двух заседаний комиссии Оргбюро, состоявшихся 23 и 24 сентября. Одновременно, не дожидаясь ответа или комментариев Ленина и не проводя их через Политбюро, он рассылает резолюцию комиссии членам и кандидатам в члены ЦК РКП(б). 26 сентября Сталин приезжает к Ленину обсуждать ситуацию. После длившейся два часа 40 минут беседы, Ленин пишет письмо Каменеву (копии всем членам Политбюро) с критикой резолюции Сталина о вхождении национальных республик в РСФСР:

,Т. Каменев! Вы, наверное, получили уже от Сталина резолюцию его комиссии о вхождении независимых республик в РСФСР.

Если не получили, возьмите у секретаря и прочтите, пожалуйста, немедленно. Я беседовал об этом вчера с Сокольниковым, сегодня со Сталиным. Завтра буду видеть Мдивани (грузинский коммунист, подозреваемый в "независимстве").

По-моему, вопрос архиважный. Сталин немного имеет устремление торопиться. Надо Вам (Вы когда-то имели намерение заняться этим и даже немного занимались) подумать хорошенько; Зиновьеву тоже.

Одну уступку Сталин уже согласился сделать. В пар. 1 сказать вместо "вступления" в РСФСР – "Формальное объединение вместе с РСФСР в союз советских республик Европы и Азии".

Дух этой уступки, надеюсь, понятен: мы признаем себя равноправными с Украинской ССР и др. и вместе и наравне с ними входим в новый союз, новую федерацию, "Союз Советских Республик Европы и Азии"…

Важно, чтобы мы не давали пищи "независимцам", а не уничтожали их независимости, а создавали еще новый этаж, федерацию равноправных республик. […]

Сталин согласился отложить внесении резолюции в Политбюро Цека до моего приезда. Я приезжаю в понедельник, 2/X.

Это мой предварительный проект. На основании бесед с Мдивани и др. товарищами буду добавлять и изменять. Очень прошу Вас сделать то же и ответить мне. Ваш Ленин''(38).

С частью поправок Сталин согласился. В новой редакции резолюция предлагала: 1. Признать необходимым заключение договора между Украиной, Белоруссией, Федерацией Закавказских Республик и РСФСР об объединении их в "Союз Социалистических Советских Республик" с оставлением за каждой из них права свободного выхода из состава "Союза" (39). Однако эта резолюция, впрочем, не проведенная через "комиссию Куйбышева", а потому не очевидно имеющая силу, обошла целый ряд вопросов, например, о том, является ли новый Союз блоком равноправных государств или же единой страной. Ничего не было сказано о независимости равноправных республик. Вместо прямого вступления в Союз Азербайджана, Армении и Грузии предусматривалось их вступление в Союз через Закавказскую федерацию.

Но главный обман Сталиным заключался в том, что он обещал Ленину не обсуждать этот "архиважный" вопрос до возвращения Ленина 2 октября и… поставил вопрос на обсуждение на заседании Политбюро уже 27–28 сентября. Обратим внимание на то, что письмо Ленина Каменеву было разослано всем членам Политбюро, что все они знали о соглашении Ленина со Сталиным, и при этом не только собрались на заседании Политбюро, но и приняли новый сталинский проект. В Политбюро обозначилась новая расстановка сил. Большинство шло за Сталиным.

О реакции самого Сталина на письмо Ленина от 26 сентября мы знаем из ответного письма Сталина с критикой Ленина, написанного для членов Политбюро 27 сентября. В этом письме Сталин обвиняет Ленина в "национальном либерализме" и сетует на его "торопливость". В тот же день он обменивается записками с Каменевым на заседании Политбюро: Каменев: "Ильич собрался на войну в защиту независимости. Предлагает мне повидаться с грузинами. Отказывается даже от вчерашних поправок". Сталин: "Нужна, по-моему, твердость против Ильича. Если пара грузинских меньшевиков воздействует на грузинских коммунистов, а последние на Ильича, то, спрашивается, при чем тут, независимость''?" Записки от 28 сентября. Каменев: "Думаю, раз Вл(адимир) Ил(ьич) настаивает, хуже будет сопротивляться". Сталин: "Не знаю. Пусть делает по своему усмотрению". Неужели Сталин уступил?

2 октября 1922 года Ленин вернулся в свой кремлевский кабинет и проработал в Кремле 74 дня. Обсуждение вопроса об образовании СССР происходит 6 октября 1922 года на пленуме ЦК. Но по случайному стечению обстоятельств (а может быть по заранее разработанному плану) Ленин из-за зубной боли на этом заседании не присутствовал. Обсуждение длилось три часа. Как писал из Москвы в Тифлис лидер грузинских "уклонистов" Мдивани, "сначала (без Ленина) нас били по-держимордовски, высмеивая нас, а затем, когда вмешался Ленин, после нашего с ним свидания [27 сентября] и подробной информации дело повернулось в сторону коммунистического разума. […] По вопросу о взаимоотношениях принят добровольный союз на началах равноправия, и в результате всего эта удушливая атмосфера против нас рассеялась. […] Проект принадлежит, конечно, Ленину, но он внесен от имени Сталина, Орджоникидзе и др., которые сразу изменили фронт. […] Прения показали, что известная часть ЦК прямо отрицает существование национального вопроса и целиком заражена великодержавническими традициями. Но эта часть получила такую оплеуху, что не скоро решится снова высунуться из норы, куда ее загнал Ленин (о его настроениях узнай из его письма, которое было оглашено в конце заседания, после решения вопроса)". Речь шла о записке Ленина Каменеву, переданной для оглашения на съезде: "т. Каменев! Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть"(40). Можно себе представить, что думал в этот момент о Ленине Сталин.

Тем временем для наведения порядка в Грузии Сталин направил туда своего единомышленника Орджоникидзе. Грузины теперь уже отказывались вступать в Закавказскую федерацию (через которую ее хотели втянуть в автономный Союз). Споры были горячие. Орджоникидзе не лез в карман за словами, обозвал одного члена грузинского ЦК "дураком и провокатором", другого – "спекулянтом, духанщиком". Но когда Кабахидзе назвал самого Орджоникидзе "сталинским ишаком", тот в присутсвии Рыкова ударил Кабахидзе. В ночь с 20 на 21 октября группа членов ЦК грузинской компартии сообщила по прямому проводу в ЦК РКП(б), что совместная работа с Орджоникидзе, посланным в Грузию для ликвидации конфликта, невозможна, поскольку для Орджоникидзе "травля и интриги – главное орудие против товарищей, не лакействующих перед ним. Стало уже невмоготу жить и работать при его держимордовском режиме". Той же ночью Сталин подтвердил получение записки "с жалобой и площадной руганью на Орджоникидзе".

Ленин первоначально встал на сторону Орджоникидзе. 21 октября он отправил в Тифлис на имя ЦК Грузии, Цинцадзе, Кавтарадзе, Орджоникидзе и секретарю Заккрайкома Орахелашвили шифрованную телеграмму: "Удивлен неприличным тоном записки по прямому проводу за подписью Цинцадзе и других, переданной мне почему-то Бухариным, а не одним из секретарей ЦЕКА. Я был убежден, что все разногласия исчерпаны резолюциями пленума ЦЕКА при моем косвенном участии и при прямом участии Мдивани. Поэтому я решительно осуждаю брань против Орджоникидзе и настаиваю на передаче вашего конфликта в приличном и лояльном тоне на разрешение Секретариата ЦК РКП, которому и передаю ваше сообщение по прямому проводу"(41).

22 октября 1922 года ЦК КП Грузии подал в отставку, которую утвердил Заккрайком. Еще через два дня Сталин сообщил Орджоникидзе, что удовлетворяет "ходатайство нынешнего ЦК Компартии Грузии об его уходе в отставку". А через месяц, 24 ноября, Секретариат ЦК РКП(б) создал комиссию "для восстановления прочного мира в Компартии Грузии" и срочного рассмотрения конфликта под председательством Дзержинского и с участием в ней Д. Мануильский и В. Мицкевича-Капсукаса. Приветствуя создание комиссии, – пишет Е. Яковлев, – Ленин от голосования ее состава тем не менее отказался. Быть может, подозревал то, о чем со временем в беседе с Фотиевой прямо скажет Зиновьев: "Заключение комиссия имела еще до выезда из Москвы"''(42). И понятно, почему: она состояла из сторонников Сталина(43).

День 12 декабря начался как обычно. Утром Ленин приехал из Горок в Москву и в 11.15 пришел в свой кабинет в Кремле; затем ушел домой, в свою квартиру. В полдень вернулся в кабинет и до двух часов беседовал со своими заместителями по СНК и СТО Рыковым, Каменевым и А. Д. Цюрупой. В 17.30 Ленин пришел в кабинет говорил по телефону. С 18 до 18.45 минут беседовал с Дзержинским, вернувшимся из Тифлиса, о конфликте между Закавказским крайкомом партии и членами ЦК КП(б) Грузии. Остаток дня он посвятил вопросу о монополии внешней торговли, а в 20.15 ушел домой.

"Никто не думал, что 12 декабря 1922 года станет последним днем работы В. И. Ленина в его кабинете в Кремле", – пишет В. П. Наумов(44). Что же произошло? Накануне моей болезни, – запишет Фотиева слова, приписываемые ею Ленину, – Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об "инциденте", и это на меня очень тяжело повлияло''. Настолько тяжело, что в продиктованной в тот же вечер Фотиевой в ответ на письмо Троцкого о "сохранении и укреплении монополии внешней торговли" записке Ленин сообщает Фрумкину, Стомонякову и Троцкому о неспособности выступить по этому вопросу на пленуме в связи с болезнью, о согласии с Троцким в этом вопросе и о просьбе взять на себя в виду его болезни защиту на пленуме позиции Ленина.

13 декабря, со ссылкой на ухудшающееся здоровье, Ленин официально сообщает о свертывании работы. "Все три следующих дня – 13, 14, 15 декабря", – пишет В. П. Наумов, – Ленин "спешил"(45). Видимо понимал, что спешить нужно. 13 декабря Ленин диктует Фотиевой письмо Троцкому (копия Фрумкину и Стомонякову), где подчеркивает "максимальное согласие" с Троцким по всем вопросам и просит его "взять на себя на предстоящем пленуме защиту нашей общей точки зрения о безусловной необходимости сохранения и укрепления монополии внешней торговли".

Фотиева сразу же обо всем информирует Сталина, который понимает, что Ленин руками Троцкого пытается разгромить Сталина на очередном пленуме. Уже 14 декабря Сталин и Каменев пытаются снять вопрос о монополии с повестки дня пленума на том основании, что пункт этот следует обсуждать на следующем пленуме, с участием Ленина, который к следующему пленуму конечно же выздоровеет.

15 декабря Ленин пишет Троцкому очередное письмо: "Считаю, что мы вполне сговорились. Прошу Вас заявить на пленуме о нашей солидарности. Надеюсь, пройдет наше решение".

Чуть позже он получает письмо Фрумкина, сообщающего Ленину об интригах Сталина и Каменева и просящего "переговорить по этому вопросу с Сталиным и Каменевым", так как "дальнейшая неопределенность положения срывает всякую работу".

Тогда Ленин диктует по телефону Фотиевой второе за 15 декабря письмо Троцкому:

"Пересылаю Вам полученное мною сегодня письмо Фрумкина. Я тоже думаю, что покончить с этим вопросом раз навсегда абсолютно необходимо. Если существует опасение, что меня этот вопрос волнует и может даже отразиться на состоянии моего здоровья, то думаю, что это совершенно неправильно, ибо меня в десять тысяч раз больше волнует оттяжка, делающая совершенно неустойчивой нашу политику по одному из коренных вопросов. Поэтому я обращаю Ваше внимание на прилагаемое письмо и очень прошу поддержать немедленное обсуждение этого вопроса. Я убежден, что если нам грозит опасность провала, то гораздо выгоднее провалиться перед партсъездом и сейчас же обратиться к фракции съезда, чем провалиться после съезда. Может быть, приемлем такой компромисс, что мы сейчас выносим решение о подтверждении монополии, а на партсъезде вопрос, все-таки, ставим и уславливаемся об этом сейчас же. Никакой другой компромисс, по моему мнению, принимать в наших интересах дела ни в коем случае не можем. Ленин"(46).