Текст книги "Вожди в законе (СИ)"

Автор книги: Юрий Фельштинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

При виде германских дипломатов Карахан вскочил со своего кресла и выбежал в комнату секретаря(44). Предупрежденный немцами о возможном покушении на германского посла, Карахан по возбужденному виду вошедших понял, что что-то случилось. Вскоре он вернулся в свой кабинет, выслушал пришедших и заверил их, что представители советского правительства немедленно прибудут в германское посольство. Карахан позвонил Чичерину, тот – управляющему делами СНК В. Д. Бонч-Бруевичу. Последний спросил, известны ли подробности. Чичерин ответил, что нет(45). Бонч-Бруевич телефонировал о случившемся Ленину и получил приказ поехать с отрядом латышей в германское посольство и обо всем, что узнает, сообщить по телефону. Тем временем Ленин позвонил Дзержинскому и сообщил ему о начавшемся "мятеже"(46).

Затем Ленин вызвал к себе Свердлова; позвонил Троцкому в военный комиссариат и уже по телефону сказал ему, что "левые эсеры бросили бомбу в Мирбаха"(47). Откуда же Ленин узнал, что к террористическому акты причастны левые эсеры? О постановлении ЦК ПЛСР от 24 июня большевики могли не знать (поскольку об этом постановлении не имели представления даже такие левые эсеры, не члены ЦК, как Саблин)(48). О партийной принадлежности и именах террористов мог знать только Дзержинский (и лишь в том случае, если он был соучастником покушения и самолично подписывал мандат Блюмкина и Андреева). Можно предположить, что и в этом случае Дзержинский вряд ли раскрыл бы имя Блюмкина и тем выдал собственное участие в заговоре Ленину. Из подробностей покушения Ленину могло быть известно единственно то, что Мирбах ранен смертельно.

Через несколько минут к Ленину приехали Троцкий и Свердлов(49). А еще через какое-то время пришло сообщение, что Мирбах умер. Важно было "повлиять на характер немецкого донесения в Берлин"(50), поэтому Ленин, Свердлов и Чичерин отправились в германское посольство для выражения соболезнования по поводу убийства посла. Ленин при этом пошутил:,Я уж с Радеком об этом сговаривался. Хотел сказать "Mitleid", а надо сказать "Beileid"''(51). И "чуть-чуть засмеялся, вполтона", собственной шутке; потом "оделся и твердо сказал Свердлову: "Идем". Лицо Ленина "изменилось, стало каменно-серым, – вспоминал Троцкий. – Недешево давалась эта поездка в гогенцоллернское посольство с выражением соболезнования по поводу гибели графа Мирбаха. В смысле внутренних переживаний это был, вероятно, один из самых тяжелых моментов" в жизни Ленина(52) – очередная плата за передышку (Троцкий, противник ленинской политики, в посольство ехать отказался – формула "ни мира, ни войны" этого и не требовала).

Однако в июле 1918 года, когда советская власть переживала серьезнейший кризис, убийство Мирбаха, как бы это ни казалось странным, облегчало положение ленинского правительства. Со смертью Мирбаха разрубался запутаннейший узел советско-германских отношений и открывалась возможность для ликвидации ПЛСР – разрыва второго, не менее запутанного узла большевистско-левоэсеровских связей. Подготовившись к возможной конфронтации с левыми эсерами в самые первые дни работы Пятого съезда, Ленин, Свердлов и Троцкий с первыми известиями о покушении на германского посла начали принимать "срочные меры по подавлению и ликвидации мятежа"(53), хотя никак не могли еще знать, кто стоит за убийством Мирбаха, тем более, что признаков антиправительственного восстания с чьей бы то ни было стороны не было. Так, комендант Кремля Мальков, находившийся в те часы в Большом театре, писал, что около четырех к нему "подбежал запыхавшийся Стрижак" (комендант Большого театра) и передал приказ Свердлова "немедленно явиться в Кремль". Через пять минут Мальков был в Кремле и "из отрывочных фраз", которыми успел обменяться со встретившимися сотрудниками ВЦИК и Совнаркома, понял, что "левые эсеры подняли мятеж". "Все делалось удивительно быстро, четко, слаженно, – вспоминал Мальков. – Владимир Ильич и Яков Михайлович тут же на листках блокнотов писали телефонограммы, распоряжения, приказы". Через пять минут в боевую готовность был приведен весь гарнизон Кремля(54). А левых эсеров, находившихся в Кремле в войсках гарнизона и среди служащих, немедленно арестовали.

Первым официальным правительственным объявлением об убийстве Мирбаха стала телефонограмма Ленина, переданная в 4.20 в организации, контролируемые большевиками: в районные комитеты РКП(б), в районные Советы депутатов города Москвы (где левых эсеров практически не было) и в штабы Красной гвардии. В этой первой телефонограмме Ленин сообщал, что "около трех часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве, тяжело ранившие Мирбаха". Ленин указывал, что за покушением стоят "монархисты и провокаторы", пытающиеся втянуть "Россию в войну в интересах англо-французских капиталистов", и требовал "мобилизовать все силы, поднять на ноги все немедленно для поимки преступников", "задерживать все автомобили и держать до тройной проверки"(55).

Таким образом, в официальной телефонограмме Ленина не было упоминания о левых эсерах, в то время как в распоряжениях, переданных конкретным партийным руководителям "мятеж левых эсеров" фигурировал как совершившийся факт. Это расхождение кажется подозрительным и не случайным. Если считать, что Ленин не догадывался о "мятеже" левых эсеров (и указания современников в мемуарах являются недоразумением), кажется удивительным, что он не сообщил о случившемся заседавшему в Большом театре съезду Советов. Если Ленин подозревал левых эсеров, непонятно его указание на "монархистов" и безликих "провокаторов".

Смысл ленинских указаний разъясняет Бонч-Бруевич: "Здесь преследовался тактический прием, чтобы не спугнуть [левых] эсеров со своих мест и телеграммой о выступлении их в центре не подстрекнуть на периферии, в уездах их единомышленников к подобным же действиям"(56). Действительно, телеграмма Ленина должна была быть разослана по стране, но в уезды из-за грозы ее передали лишь в 5.30(57). Бонч-Бруевич, однако, не объясняет, почему Ленин не указал на восстание левых эсеров в какой-нибудь особой телефонограмме, предназначенной только для Москвы. Но очевидно – по той же причине: нельзя было настораживать бездействовавших в Москве и за ее пределами левых эсеров(58). Пока не разработали окончательно плана военного разгрома ПЛСР, не окружили отряд Попова, не арестовали фракцию левых эсеров на съезде Советов, нельзя было говорить левым эсерам, что их рассматривают как восставшую партию. А конкретный план разгрома отряда Попова, аналогичный плану разгрома анархистов 12 апреля, был утвержден большевиками только около 5 часов вечера 6 июля.

До того часа Ленин не считал возможным объявлять о смерти германского посла (хотя за час до передачи первой телефонограммы Ленина, в 3 часа 15 минут, 47-летний граф скончался)(59), но и пытался умолчать о ранении Мирбаха. В черновике телефонограммы постскриптум была вписана зачеркнутая позже фраза: "Сейчас получено известие, что бомбы не взорвались и никто не ранен"(60). В этой попытке представить террористический акт провалившимся был виден тот же смысл: скрыть на какое-то время и от немцев, и от противников Брестского мира правду, поскольку шанс того, что известие о смерти Мирбаха вызовет аплодисменты всех делегатов съезда Советов, от левых эсеров до большевиков, что в порыве революционного энтузиазма съезд одобрит убийство и разорвет Брестский мир – был слишком велик (как по крайней мере считал Ленин). Чтобы застраховать себя от возможного разрыва съездом Брестского мира, советское руководство решило арестовать левоэсеровскую фракцию съезда еще до того, как она узнает об убийстве германского посла. И это была вторая причина, по которой следовало держать известие о смерти Мирбаха в секрете и не давать понять левым эсерам, что события принимают серьезный оборот, так как посол убит, а Брестский мир, возможно, уже разорван.

В германское посольство первым прибыл вездесущий Радек. За ним последовали Карахан, нарком юстиции Стучка и Бонч-Бруевич, привезший с собой отряд латышских стрелков 9-го полка. Для расследования террористического акта в посольство прибыл Дзержинский, которого Мюллер встретил упреком: "Что вы теперь скажете"? – и показал ему мандат Блюмкина и Андреева с подписью председателя ВЧК. В удостоверении указывалось:

"Всероссийская Чрезвычайная Комиссия уполномочивает ее члена Якова Блюмкина и представителя Революционного Трибунала Николая Андреева войти в переговоры с господином германским послом в Российской Республике по поводу дела, имевшего непосредственное отношение к господину послу. Председатель Всероссийской Чрезвычайной Комиссии: Ф. Дзержинский. Секретарь: Ксенофонтов"(61).

Фотография этого документа была опубликована в книге Спирина и в "Красной книге ВЧК". Внешне подпись Дзержинского не выглядит поддельной. Проводилась ли следственной комиссией экспертиза подписи – сказать трудно. Результаты такой экстпертизы, по крайней мере, не попали в руки историков. "Такого удостоверения я не подписывал, – показал позже Дзержинский, – всмотревшись в подпись мою и т. Ксенофонтова, я увидел, что подписи наши скопированы, подложны. Фигура Блюмкина […] сразу выяснилась, как провокатора. Я распорядился немедленно отыскать и арестовать его (кто такой Андреев, я не знал)"(62). Ксенофонтову для опровержения собственной подписи понадобилось более трех недель. Только 31 июля он заявил, что "подпись секретаря на сем заявлении подложна: я такого заявления не подписывал"(63).

В пятом часу к главному подъезду здания СНК (бывшее здание Судебных установлений) подъехал личный шофер Ленина Гиль; Ленин, Свердлов и Чичерин сели в машину и поехали в посольство. О прибытии их немцам сообщил Бонч-Бруевич, указавший, что "главы правительства […] желают официально переговорить с представителями германского посольства". Прибывших пригласили в парадную комнату посольства. Все сели. Ленин, сидя, "произнес краткую реплику на немецком языке, в которой принес извинения правительства по поводу случившегося внутри здания посольства", т. е. не на контролируемой советским правительством территории. Ленин прибавил, что "дело будет немедленно расследовано и виновные понесут заслуженную кару"(64).

"Реплика" Ленина, конечно же, не могла удовлетворить сотрудников германского посольства. По существу, Ленин снял с советских органов какую-либо ответственность за убийство германского посла, указав, что за происшедшее в стенах посольства советская власть не отвечает. Речь свою он произнес сидя. Немцы отметили "холодную вежливость" Ленина(65), но сделать по этому поводу ничего не могли. Члены советского правительства вышли затем во внутренний дворик посольства. В здании остался только Стучка, начавший производить "обследование" места преступления. Результаты этого самого первого расследования так никогда и не были оглашены советской властью. Но одно бесспорно: папка с "делом" Роберта Мирбаха, опрометчиво оставленная террористами в приемной посольства, и мандат ВЧК за подписями Дзержинского и Ксенофонтова, являвшиеся опасными уликами в руках германского правительства, оказались у большевиков.

В это время в ЦК ПЛСР, точнее в здании отряда ВЧК, у Попова, где в перерывах между заседаниями съезда Советов собиралась верхушка левоэсеровской партии, царило спокойствие, хотя "мятежная партия" должна была бы вести себя иначе, тем более, что к первой половине дня 6 июля слухи о предстоящем покушении на Мирбаха дошли не только до предупрежденных немцами Дзержинского (если он не был организатором заговора) и Карахана, но и до некоторых левых эсеров. Александровичу примерно в полдень о предстоящем покушении сообщил Блюмкин. Между часом и двумя о готовящемся акте узнали Прошьян (если, конечно, не он готовил покушение), Карелин, Черепанов и Камков(66).

Между тем террористы, убив Мирбаха, приехали в особняк Морозова в Трехсвятительском (ныне Большом Вузовском) переулке. Кажется, сам Попов не придал происходящему особого значения. По крайней мере, отряд ВЧК работал как обычно. Попов в момент приезда Блюмкина и Андреева беседовал в своем кабинете с комиссаром ВЧК большевиком и сотрудником отдела по борьбе с преступлениями по должности Абрамом Беленьким, которому и были представлены только что исполнившие террористический акт Андреев и раненый Блюмкин. Из отряда Попова Беленький вскоре уехал и отправился искать Дзержинского. Когда Беленький, наконец, нашел его в германском посольстве в Денежном переулке, шел пятый час(67).

Ленин, Свердлов и Бонч-Бруевич, переговорив с Беленьким, уехали в Кремль. Начали обсуждать, как именно громить левых эсеров. "Дело такое ясное, – сказал Ленин, – а вот мы обсуждали его более часа. Впрочем, ведь [левые] эсеры еще более любят поговорить, чем мы. У них наверно теперь дискуссия в полном разгаре. Это поможет нам, пока Подвойский раскачается", – смеясь прибавил он(68). Действительно, в ЦК ПЛСР все это время шли споры о том, как реагировать на сообщение Блюмкина об убийстве им германского посла и (как ошибочно считал Блюмкин) Рицлера с Мюллером, и реагировать ли вообще. Между тем, было очевидно, что Блюмкина будут разыскивать, поскольку "выданные ему документы на его настоящее имя", т. е. мандат за подписью Дзержинского и Ксенофонтова, "остались в кабинете у графа Мирбаха". Было ясно, что "в ближайшем же будущем следует ожидать чьего-либо посещения с целью розыска Блюмкина в отряде Попова". Тем не менее в ЦК ПЛСР решено было ждать(69).

В шестом часу вечера в сопровождении трех чекистов-большевиков – Беленького, Трепалова и Хрусталева – Дзержинский отправился в отряд Попова, чтобы арестовать "Блюмкина и тех, кто его укрывает"(70). К этому времени уже были известны фамилии террористов, и было естественно ожидать, что большевики эти фамилии распубликуют для облегчения розыска. Между тем имена Блюмкина и Андреева держались в секрете вплоть до разгрома ПЛСР. Впервые Блюмкин был назван по имени лишь в официальном сообщении от 8 июля, написанном Троцким. В нем указывалось, что "некий Блюмкин произвел по постановлению" ЦК ПЛСР "убийство германского посла графа Мирбаха"(71). Об Андрееве впервые упомянули 14 июля(72). Но сам Андреев, являвшийся в глазах сотрудников германского посольства фактическим убийцей Мирбаха, исчез.

Ленин, Свердлов и Троцкий, видимо, рассматривали происходящее как совместный заговор ПЛСР и ВЧК. Именно поэтому против ПЛСР по распоряжению Троцкого были двинуты "артиллерия и другие части", ВЧК была объявлена распущеной, Дзержинский с поста председателя ВЧК снят, а на его место назначен Лацис (который должен был по своему усмотрению набрать в Комиссию новых людей). Поскольку в ходе операции по разгрому ПЛСР предполагалось окружить Большой театр, на специально созданную для того должность начальника охраны наружного кольца театра Троцкий назначил Фомина. Петерс и Полукаров должны были арестовать фракцию левых эсеров съезда(73). Лацис тем временем пытался сменить обычный караул у здания ВЧК, состоящий из чекистов, самокатчиками. От Троцкого же, со ссылкой на решение Совнаркома, Лацис получил приказ арестовать всех левых эсеров – членов ВЧК и объявить их заложниками. В ВЧК в это время находился заместитель Дзержинского левый эсер Загс (Закс), но он настолько искренне недоумевал по поводу происходящего, что Лацис арестовывать его не стал. А вот зашедшего в ВЧК члена коллегии левого эсера М. Ф. Емельянова "немедленно распорядился арестовать"(74) как заложника.

ЦК ПЛСР был извещен об успешном исполнении террористического акта самим Блюмкиным, приехавшим в отряд Попова примерно в три часа дня. Тем не менее до прибытия туда в шестом часу вечера Дзержинского с чекистами Беленьким, Трепаловым и Хрусталевым левые эсеры ничего не предприняли. Если бы ЦК ПЛСР действительно готовил террористический акт, он немедленно сообщил бы о его исполнении делегатам съезда Советов, так как через съезд можно было расторгнуть Брестский мирный договор (к чему и стремились левые эсеры). Вместо этого более двух часов. т. е. с момента приезда Блюмкина и до прибытия Дзержинского в здание отряда ВЧК, ЦК ПЛСР решал, как реагировать на убийство: взять ли ответственность за террористический акт на себя или отмежеваться от него и выдать Блюмкина большевикам.

Ответ на этот вопрос для ЦК не был легок. Многое зависело от того, как поведет себя лидер ПЛСР Спиридонова. Но Спиридонова в качестве политической деятельницы была "несдержанна, неделовита(75), "самолюбива, никого не хотела слушать"(76). Возможно, что именно она настояла на принятии ЦК ПЛСР ответственности за убийство Мирбаха. Д. Кармайкл считает, что Спиридонова сделала это из солидарности со своими партийными товарищами – Блюмкиным и Андреевым(77). Похоже, что именно так. Даже советская историческая энциклопедия решается обвинять Спиридонову в "моральном руководстве левоэсеровским мятежом", а не в практическом(78). Левым эсерам просто не оставалось ничего иного, как санкционировать задним числом уже совершенное убийство, тем более, что осуждение покушения на Мирбаха было бы для ПЛСР равносильно политическому самоубийству. В этом случае ЦК левых эсеров пришлось бы не только отмежеваться от убийства и выдать на расправу большевикам членов своей партии, но, главное, признать свою политику в отношении Брестского мира провокационной. Наконец, левым эсерам трудно было вообразить, что большевики подвергнут репрессиям всю партию за убийство одного или трех германских "империалистов".

Большевики переиграли левых эсеров, хотя во всеуслышание утверждали обратное. "Когда по первым непроверенным сведениям, – указывал Троцкий, – мы узнали, что речь идет об акте левых эсеров, мы еще были уверены в том, что не только партия", но и ее ЦК "ни в коем случае не захотят и не смогут солидаризироваться с этим актом". Именно поэтому "Дзержинский, узнав о том, что убийцей является Блюмкин, отправился не во фракцию левых эсеров, а в отряд Попова"(79).

Троцкий умолчал, однако, что в здании отряда ВЧК находилось к тому времени большинство членов ЦК ПЛСР, в то время как обезглавленная фракция ПЛСР находилась в самом театре. Большевикам важно было скомпрометировать ЦК партии, а не левоэсеровскую фракцию съезда. К тому же, Троцкий не указал, что после убийства Мирбаха Блюмкин поехал в отряд Попова. И если Дзержинский искал Блюмкина, ему нечего было делать в Большом театре.

Очередное заседание съезда Советов предполагалось открыть в 4 часа. Фракция левых эсеров, еще не знавшая об убийстве Мирбаха, заняла места в правой части партера и лож, но в президиуме съезда было пусто. Вопреки всеобщим ожиданиям, в театр не приехал Ленин. "Заседание не начиналось, – вспоминает очевидец. – В зале не был еще дан полный свет. На сцене пустовали столы. Сбоку томились стенографистки. В дипломатической ложе тоже никого не было"(80). В зале находились только немногие лидеры левых эсеров (в том числе Мстиславский и Колегаев).

Предполагалось, что заседание съезда откроет Свердлов. Но Свердлов так и не открыл его. Вместо этого "он собрал самых доверенных товарищей из находившихся в этот момент в Большом театре" и изложил им план действий. Петерс, ответственный за арест фракции ПЛСР, проинструктированный Свердловым, вышел на сцену и объявил, что помещении за сценой состоится совещание фракции большевиков. Выход – через оркестр (все остальные двери закрыты). У выхода часовые. мандаты проверяет заместитель секретаря ВЦИК Г. И. Окулова, выпускает только членов большевистской фракции и каждому приказывает отправляться на Малую Дмитровку 6, в школу агитации ВЦИК, где собираются большевики.

Делегаты-коммунисты прошли за сцену, спустились по черному ходу вниз и покинули театр. Левым эсерам было предложено провести свое фракционное собрание "в одном из обширных фойе", поэтому их даже не выпустили из зала. Об убийстве Мирбаха по-прежнему не знали. Кое-кто из левых эсеров начал волноваться, спрашивать, что происходит. Было ясно, что большевики покидают здание, оставляя их, меньшевиков-интернационалистов и беспартийных под охраной внутри, но левые эсеры "ничем на это не реагировали". Чтобы скоротать время Комаров попытался прочитать лекцию о втором интернационале, но его не слушали(81).

Примерно к шести часам вечера была убрана левоэсеровская охрана съезда, театр полностью находился в руках большевиков, окружен еще и внешним кольцом латышских стрелков и броневиков. Только теперь левым эсерам объявили, что они задержаны в связи с событиями в городе. Сразу же пополз слух, что убит Мирбах, что "Большой театр должен стать очагом и центром восстания левых эсеров, которые в количестве 300 человек расположены в левой части партера, вооружены бомбами и ждут сигнала". Люди устремились к выходу. В главном вестибюле образовалась большая толпа, стали требовать выпуска. "Но двери были закрыты, – вспоминает очевидец, – спинами к ним стояли красноармейцы, держа винтовки наизготовку и не подпуская к себе желающих уйти. Никому не позволялось даже стоять на лестницах вестибюля". Все шумели, "препирались с красноармейцами, требовали выпуска, кричали, грозились"(82). Было между 6 и 7 часами вечера(83). Общее число задержанных составило 450 человек (кроме членов ПЛСР задержали и всех прочих делегатов, кроме большевиков). Члены фракции РКП(б), между тем, разбились на группы по 40 – 50 человек и отправились в районные Советы Москвы для мобилизации сил в городе.

В событиях 6 июля роль Дзержинского была одной из самых важных. С отъездом из Денежного переулка начиналась, возможно, ее главная часть. Приехавшего в отряд ВЧК Дзержинского встретил Попов и на вопрос председателя ВЧК, "где находится Блюмкин", ответил, что в отряде его нет "и что он поехал в какой-то госпиталь". Дзержинский потребовал, чтобы ему "привели дежурных, которые стояли у ворот и которые могли бы удостоверить, что, действительно, Блюмкин уехал"; но, заметив "шапку скрывавшегося Блюмкина на столе", "потребовал открытия всех помещений"(84).

Шапка, правда, не принадлежала Блюмкину – головные уборы террористы забыли в посольстве, и Дзержинский, ехавший из посольства, об этом знал. Но ему нужен был предлог для осмотра помещения. С тремя своими спутниками Дзержинский обыскал весь дом, разбив при этом несколько дверей. Блюмкина, конечно же, не нашел, но обнаружил в одной из комнат заседавший в ней в неполном составе ЦК ПЛСР. На этой комнате Дзержинский осмотр здания закончил, "объявил Прошьяна и Карелина арестованными" и заявил Попову, что если тот "не подчинится и не выдаст их", Дзержинский "моментально" пустит "ему пулю в лоб как изменнику"(85). О Прошьяне и Карелине Дзержинский сказал, что один из них должен стать "искупительной жертвой за Мирбаха"(86), т. е. будет казнен.

На что рассчитывал Дзержинский, прибывший в отряд ВЧК с малочисленной охраной "производить следствие по делу Мирбаха", но вместо этого объявивший арестованными двух членов ЦК, собиравшийся расстрелять одного из них, а члену ВЦИКа, члену коллегии ВЧК и начальнику чекистского отряда Д. И. Попову намеревавшийся "моментально пустить пулю в лоб"? Понятно, что такой альтернативе ЦК ПЛСР предпочел "задержание Дзержинского", да иначе и поступить не мог. Ни членов ЦК, ни Блюмкина Дзержинскому решили не выдавать, так как за убийство "империалиста" советская власть никогда никого не наказывала. Сам Блюмкин, судя по его показаниям, в этом вопросе оказался на высоте. Он попросил ЦК привести Дзержинского в лазарет. Правда, Блюмкин был уверен, что советское правительство не может казнить его "за убийство германского империалиста". ЦК, однако, решил не жертвовать Блюмкиным и выполнить его просьбу отказался(87).

Вместо этого в седьмом часу вечера, чтобы "загородить свою партию", к большевикам в осажденный Большой театр отправилась в сопровождении группы матросов из отряда Попова Мария Спиридонова. В ноябре 1918 г. в "Открытом письме ЦК партии большевиков" Спиридонова так объясняла свой очевидно опрометчивый поступок:

"Я пришла к вам 6 июля для того, чтобы был у вас кто-нибудь из членов ЦК нашей партии, на ком вы могли бы сорвать злобу и кем могли бы компенсировать Германию (об этом я писала вам в письме от того числа, переданном Аванесову в Большом театре). Это были мои личные соображения, о которых я считала себя вправе говорить своему ЦК, предложив взять представительство на себя […] Я была уверена, что, сгоряча расправившись со мною, вы испытали бы потом неприятные минуты, так как, что ни говори, а этот ваш акт был бы чудовищным, и вы, быть может, потом скорее опомнились и приобрели бы необходимое в то время хладнокровие. Случайность ли, ваша ли воля или еще что, но вышло все не так, как я предлагала вам в письме от 6 июля"(88).

Большевики удовлетворили просьбу Спиридоновой и арестовали ее, известив о том, что фрацкия ПЛСР на съезде Советов задержана. Тем не менее Спиридонова заявила большевикам, что ЦК ПЛСР берет на себя ответственность за убийство германского посла и что Дзержинский задержан. С этой минуты большевики имели полное право обвинять левых эсеров в заговоре. Услышав про арест Дзержинского, Свердлов поехал в Кремль, где информировал обо всем Бонч-Бруевича, а тот – Ленина. Когда сопровождавшие Спиридонову матросы Попова вернулись в здание отряда ВЧК и рассказали о задержании Спиридоновой и левоэсеровской фракции съезда, это повергло ЦК ПЛСР в растерянность, "настроение в отряде с каждым известием становилось все более подавленным"(89).

"Для нас было ясно, – показал впоследствии Саблин, – что агрессивные действия против нас начаты. Это подтвердилось появлением вблизи отряда Попова патрулей, остановкой автомобильного движения, кроме тех, кто имел специальный пропуск, подписанный Лениным, Троцким, Свердловым"(90).

Но именно арест левоэсеровской фракции съезда во главе со Спиридоновой переполнил чашу терпения Попова и оставшихся на свободе членов ЦК ПЛСР; они решили что-нибудь предпринять. Прежде всего левые эсеры издали "Бюллетень № 1", где сообщили, что в три часа дня "летучим отрядом" ПЛСР "был убит посланник германского империализма граф Мирбах и два его ближайших помощника". В Бюллетене далее говорилось о задержании Дзержинского, об аресте большевиками фракции ПЛСР на съезде Советов и о взятии Спиридоновой заложницей(91). В то же время в ВЧК прибыла группа матросов из отряда Попова во главе с Жаровым и увела с собой Лациса и еще нескольких большевиков. По дороге освобожденный левыми эсерами Емельянов допытывался у Лациса, кто и почему отдал приказ о его аресте. Лацис молчал. В штабе Попов задал Лацису тот же вопрос: "Кто распорядился арестовать Емельянова". Лацис ответил, что арестовал его по распоряжению Совнаркома. Тогда Попов объявил Лациса задержанным по постановлению ЦК ПЛСР и начал упрекать в том, что большевики заступаются "за мерзавцев Мирбахов", а задерживают тех, кто помог избавиться "от этого мерзавца"(92).

В три часа ночи левые эсеры задержали на автомобиле около Почтамта преседателя Моссовета П. Г. Смидовича, показавшего днем позже, что встретили его "изумленно и вежливо" и не обыскали, но все-таки отвели "в качестве заложника в то же помещение, где находилось уже около 20 коммунистов вместе с Дзержинским и Лацисом". В отряде ВЧК Прошьян объяснил Смидовичу, что его "задерживают как заложника, ввиду того, что по распоряжению Совнаркома задержана Спиридонова и ряд других членов партии" левых эсеров(93).

К утру 7 июля число арестованных левыми эсерами большевиков достигло 27. Но посторонний наблюдатель не мог не обратить внимание на то, что у "мятежников" не сходились концы с концами. 10 июля Смидович указал следственной комиссии, что, по его мнению, "люди эти не управляли ходом событий, а логика событий захватила их, и они не отдавали себе отчета в том, что они сделали. Ни системы, ни плана у них не было"(94). Отряд Попова по существу бездействовал. Это не осталось незамеченным для Вацетиса, который писал что "сведения о восставших были крайне скудны и сбивчивы", "левоэсеровские вожди пропустили момент для решительных действий" и положение большевиков было "весьма прочным". У левых эсеров, по мнению Вацетиса, сил "было мало, особенной боеспособностью таковые не отличались, энергичного и талантливого командира у них не оказалось; если бы таковой у них был, то он и левые эсеры не провели бы в бездействии 6 июля и всю ночь на 7 июля. Кремль для левых эсеров был неприступной твердыней"(95).

Левые эсеры в действительности не помышляли о наступательных акциях. Саблин показал, что в ответ на предложения "об активном поведении по отношению к Совнаркому, предпринимавшему явно враждебные" против ЦК ПЛСР и отряда Попова шаги, "ЦК отвечал заявлениями о необходимости придерживаться строго оборонительных действий, ни в коем случае не выходя из пределов обороны района, занятого отрядом". На эту пассивность левых эсеров и отсутствие каких-либо наступательных действий обратили внимание как западные историки, так и советские. Томан, например, пишет, что "главные силы мятежников находились всего в километре от Кремля и Большого театра, где проходил Пятый съезд Советов"(96) и где была арестована левоэсеровская фракция съезда в 353 человека. Но ни сразу же после убийства Мирбаха, ни позже "восставшие" не пытались атаковать не только Кремль, что можно было бы объяснить военными соображениями, но и Большой театр (для освобождения арестованных). Все это приводит С. Далинского к выводу, который напрашивается сам собою: действия левых эсеров после убийства Мирбаха "нельзя рассматривать иначе, как самозащиту от большевиков"(97). А левый эсер Штейнберг считал, что "если бы левые эсеры в самом деле готовили восстание против большевистской партии, они действовали бы совсем иначе"(98). Большевики же, используя в качестве формального повода для репрессий убийство Мирбаха и неосторожные шаги Попова, громили партию левых эсеров.

Ночь в Москве прошла спокойно. Активных действий "мятежники" не предпринимали. Редкие перестрелки в городе были привычным явлением. В пять часов утра, как и планировалось, началось наступление латышей. Трудно судить о том, происходили ли военные столкновения между поповцами и латышами на подступах к Трехсвятительскому переулку. Историк Томан считает, что происходили(99). Между тем в ночь с 6 на 7 июля был проливной дождь с грозой. Утром 7 июля был густой туман, "покрывший город серой непроницаемой завесой. Видеть вперед можно было шагов на 15 – 20, а отличить своих от противников было совершенно невозможно, так как и те и другие были в сером"(100). Какое-то сопротивление отряд Попова, возможно, оказал. Но доказательством упорного сопротивления левых эсеров были бы, конечно, жертвы, понесенные "мятежниками" или латышами. Между тем, в сделанном вечером 7 июля докладе о подавлении "мятежа" Подвойский и Муралов указывали, что раненых и убитых у большевиков – "единичные случаи"(101). Немногочислены были жертвы у Попова: к 10 часам утра 7 июля его отряд потерял 2–3 человека убитыми и 20 ранеными.