Текст книги "КГБ играет в шахматы"

Автор книги: Юрий Фельштинский

Соавторы: Владимир Попов,Борис Гулько,Виктор Корчной
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Несмотря на эти мелкие шалости КГБ, недавно вышедшие из тяжелой голодовки Гулько и Ахшарумова успешно провели таллинский чемпионат. Ахшарумова практически выиграла первенство. КГБ вновь пришлось в срочном порядке вмешиваться в ход соревнований с тем, чтобы чемпионские лавры не достались отказнице. В конфликт вовлекли даже летчика-космонавта Виталия Севастьянова, руководившего Шахматной федерацией СССР.

Севастьянов с курирующими шахматы кагэбэшниками знаком был хорошо. С Пищенко он приятельствовал, часто виделся с ним за границей, где Пищенко неизменно сопровождал Карпова. Пищенко же познакомил Севастьянова со своим непосредственным начальником полковником Тарасовым, с которым впоследствии Севастьянов сверял все свои шаги в деле руководства федерацией шахмат. От прямых контактов с начальником Тарасова Перфильевым Севастьянов уклонялся. Поэтому Перфильев все вопросы решал через начальника Управления шахмат Госкомспорта СССР агента Крогиуса (Эндшпиля), а Севастьянов свои вопросы решал через Тарасова.

Когда фарс с фактическим лишением Ахшарумовой Золотой медали чемпионки СССР по шахматам зашел в тупик, Севастьянов по совету Тарасова просто отказался рассматривать вопрос, лишив, таким образом, Ахшару-мову чемпионского титула.

После смерти Брежнева пост генерального секретаря партии занял Андропов. Вместо Андропова КГБ возглавил его первый заместитель В. М. Чебриков. Одним из заместителей нового главы КГБ стал Бобков, а начальником Пятого управления КГБ был назначен генерал Абрамов (Ваня Палкин), бывший заместителем Бобкова. На место главы Госкомспорта СССР был назначен приятель генерала Абрамова и друг будущего генсека КПСС Михаила Горбачева заместитель заведующего Отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС Грамов, ранее как завотделом ЦК требовавший не допустить протесты супругов Гулько. Возглавив Госкомспорт, Грамов спешил заключить с Гулько перемирие и направил на переговоры с Гулько в его прослушиваемую квартиру своего заместителя Гаврилина и сотрудника КГБ Попова как представителя Пятого управления КГБ.

Однако разговора не получилось. Беседа была непродолжительной. Очаровать Гулько пришедшие не смогли. Попов, которого впоследствии (как зафиксировал слуховой контроль квартиры) Гулько обозвал «кондовым гебистом», весь разговор молчал. Гаврилин как представитель Госкомспорта заявил, что Госкомспорт не имеет отношения к вопросам эмиграции из страны, но может предложить Гулько оплачиваемую работу.

Работы и денег у Гулько тогда не было. Глава семьи явно выглядел много старше своих лет не только по причине седых волос и практического их отсутствия. Весь его облик говорил пришедшим о страданиях, выпавших на его долю. Печальным выглядел и его маленький сынишка на вид лет пяти, с большими выразительными глазами на бледном красивом личике. Убогая обстановка в квартире только дополняла тяжелое впечатление о жизни семьи, столько лет противостоящей могущественной системе.

После ухода гостей квартира Гулько немедленно была вновь блокирована сотрудниками госбезопасности.

Всех, кто пытался ее посетить в этот день, фотографировали для последующей идентификации. Службой слухового контроля и наружного наблюдения было зафиксировано нахождение в квартире Гулько неустановленного мужчины, который, как оказалось, присутствовал в ней на протяжении всего разговора Гулько с Гаврилиным и Поповым. При выходе от Гулько неизвестный был остановлен сотрудником 11-го отдела Пятого управления КГБ, одетого в милицейскую форму. Неизвестный назвался именем недавно умершего (о чем спрашивавшие не знали) шахматиста и был отпущен, но взят под наружное наблюдение и затем установлен как совсем другой человек: Борис Постовский. Позднее Постовского вызвали для объяснений к Кулешову и даже пытались завербовать как агента для участия в разработке Гулько, но он отказался.

Времена наступали другие. Что-то менялось. Не помогали подметные письма о супружеской неверности Ахшарумовой, изготовленные Кулешовым по наущению большого мастера провокаций полковника Тарасова. Под носом у Лубянки в выставочном зале на Кузнецком мосту прошла художественная выставка, приуроченная к недавно прошедшей Спартакиаде народов СССР. В числе художественных полотен была выставлена картина под названием «Поединок», на которой была изображена Анна Ахшарумова, ведущая борьбу за шахматной доской с монстрами. Время теперь уже работало на Гулько.

В середине 1983 года в небольшом городке Пасадена, в Калифорнии, под Лос-Анджелесом, должен был состояться полуфинальный матч претендентов за шахматную корону Корчного и Каспарова. Отвечавшие за безопасность матча 11-й отдел Пятого управления и ПГУ КГБ должны были высказаться «за» или «против» матча.

В штате Калифорния для сотрудников советских диппредставительств традиционно существовал жесткий режим передвижения из-за нахождения там Силиконовой долины, военно-морской базы Тихоокеанского флота США и иных военных объектов, в том числе школы военных разведчиков в окрестностях города Монтерей, недалеко от Сан-Франциско. Немногочисленная резидентура советской внешней разведки, действовавшая под прикрытием генерального консульства СССР в Сан-Франциско, расположенного примерно в 900 км севернее Пасадены, не располагала, как считали в КГБ, необходимыми людскими и техническими возможностями для работы в ходе предстоящего матча. Для выезда сотрудников генконсульства в Лос-Анджелес требовалось разрешение Госдепартамента США, получаемое за две недели до выезда, с указанием цели поездки, ее продолжительности и даты выезда. Кроме того, ЦК КПСС и КГБ хотели отомстить Америке за бойкот Олимпийских игр 1980 года отказом проводить матч в США.

С другой стороны, в Калифорнии проживало много эмигрантов из России, покинувших родину в различные годы. Конечно, матч вызвал бы интерес у бывших соотечественников и американцев, тем самым открыв офицерам разведки прекрасные перспективы для вербовки. Особенно соблазнительной казалась перспектива завербовать кого-нибудь из преподавателей или слушателей школы военных разведчиков в Монтерее.

Решающее слово оставалось за Центром. Но те, кто курировал шахматы в 11-м отделе Пятого управления КГБ, вообще не были заинтересованы в проведении матча с участием Каспарова. Место рядом с Каспаровым было прочно занято всегда сопровождавшим Каспарова Литвиновым. По этой причине московским шахматистам в штатском рассчитывать на длительную, а потому особенно желанную зарубежную командировку не приходилось. Негативное отношение центрального КГБ к Каспарову как к основному конкуренту Карпова диктовало необходимость в целом усложнить и замедлить путь Каспарова к схватке за корону чемпиона мира, а не упростить и ускорить его.

Лавров любил повторять, что политику определяют оперы, а не генералы и был в этом отчасти прав. Документы для доклада руководства готовил оперативный состав, и генералы невольно рассматривали проблемы через призмы своих подчиненных. Именно стараниями Лаврова Москва в свое время приобрела Олимпийскую деревню 1980 года совсем не там, где ее первоначально планировалось разместить.

При подготовке к московской Олимпиаде 1980 года рядом со станцией метро «Измайловская» был построен огромный комплекс из высотных гостиниц, где предполагалось разместить спортсменов – участников игр. Рядом находились корпуса Института физической культуры и спорта, располагавшего прекрасной спортивной базой, включавшей стадион, которые могли быть использованы олимпийцами в качестве тренировочной базы. Но при разработке мер по обеспечению безопасности на предстоящих играх Лавров написал докладную о нецелесообразности использования комплекса в период Олимпиады. Так, Москва обзавелась новым микрорайоном «Олимпийский». Мотивировал же свой вывод Лавров рассуждением о том, что если террористы окажутся на крышах высотных строений Измайловского комплекса, обезвредить их будет крайне сложно. Подготовленный им ответ был завизирован генералом Абрамовым и подписан председателем КГБ Чебриковым. Вопрос был решен.

Таким же образом поступил Лавров с предстоящим в США матчем претендентов на звание чемпиона мира по шахматам. Им были подготовлены несколько справок, свидетельствовавших о сложной оперативной обстановке в районе Лос-Анджелеса, серьезных затруднениях по обеспечению безопасности советского участника матча и членов его команды. Перфильевым и Лавровым была подготовлена докладная записка в ЦК КПСС, в которой высказывалась мысль о нецелесообразности участия советского шахматиста в матче претендентов в американском городе Пасадена, так как организаторы соревнований не смогут якобы в необходимой мере осуществить меры безопасности в ходе матча. Докладную записку завизировали генерал Абрамов, первый заместитель КГБ генерал армии Бобков и председатель КГБ Чебриков. Секретариат ЦК КПСС поддержал мнение КГБ. Судьба матча была предрешена. Каспаров был лишен возможности сразиться за шахматной доской с Корчным, и победа была защитана Корчному.

Тем временем к сидевшему в отказе Гулько были успешно подведены два агента. Одним из них был случайный, но старый знакомый Гулько Андрей Макаров, завербованный агент 3-го отдела Пятого управления КГБ, который использовался в разработке Гулько по просьбе 11-го отдела Пятого управления КГБ. Но Гулько сразу же отнесся к нему с подозрением, и особой пользы КГБ Макаров принести не смог. С другим агентом КГБ повезло больше, так как тот сумел стать другом Гулько, втерся к нему в доверие и через Гулько смог установить контакты с рядом видных правозащитников СССР, от которых получал не только интересующую КГБ информацию, но и важный для последующего выезда за границу политический капитал как заметный участник правозащитного движения в Советском Союзе.

Была сделана даже попытка использовать в разработке Гулько иностранного дипломата, но она закончилась провалом. В одной из протестных акций Гулько участвовал дипломат из Мальты, пытавшийся помогать советским диссидентам. Мальтийца стал разрабатывать КГБ с целью его вербовки в качестве агента. В разработке принимала участие жена дипломата, уже работавшая на КГБ в качестве агента. Когда же КГБ стало очевидно, что на вербовку дипломат не пойдет, мальтиец был спровоцирован на участие в какой-то шумной акции и на этом основании был выдворен из СССР. На его дипломатической карьере на родине из-за скандала был поставлен крест.

В сентябре 1984 года в Колонном зале Москвы начался безлимитный (до шести побед, одержанных одним из участников) матч на звание чемпиона мира по шахматам между ставленником КГБ и советского правительства Карповым и Каспаровым. К началу матча 11-м отделом Пятого управления КГБ был подготовлен многостраничный план агентурно-оперативных мероприятий в период проведения соревнования между двумя советскими гроссмейстерами. План был утвержден заместителем председателя КГБ генерал-полковником Бобковым. Все телефонные переговоры Каспарова, его матери и тренеров команды записывались. Комната отдыха, выделенная для Каспарова в помещении Колонного зала, была оборудована средствами слухового контроля. Благодаря этому КГБ был хорошо информирован о теоретических разработках Каспаровым перед предстоящими партиями, планировании ходов во время ведения очередной партии и психологическом и физическом состоянии самого Каспарова. Весь турнир, с утра до вечера, не пропустив ни одной игры, в зале находился Перфильев, организовывавший непосредственно на месте работу подчиненных ему офицеров-оперативников, производивший инструктаж и контроль деятельности сотрудников и агентов КГБ, находящихся в Колонном зале, координировавший действия с начальником Управления шахмат Госкомспорта гроссмейстером Крогиусом (Эндшпилем). Имея столь серьезную поддержку со стороны КГБ, Карпов уверенно начал матч и повел в счете. Вскоре счет стал 5:0 в его пользу. Казалось, неблагоприятная для Каспарова развязка была близка. Ликовал не только Карпов. Ликовали еще и шахматисты из КГБ. Как оказалось – преждевременно.

В безвыходной для Каспарова, как многим казалось, ситуации он неожиданно начал выигрывать партию за партией. Счет стал 5:3. С каждой партией Каспаров играл все решительнее, тогда как Карпов, очевидно, сдавал и физически, и морально. В КГБ запаниковали. Уже не было в живых ни Брежнева, ни Андропова, а в КГБ до сих пор считали, что чемпионом обязательно должен стать их агент Карпов. Перфильев использовал все имевшиеся в его распоряжении оперативные и административные ресурсы. Под угрозой оказался не чемпионский титул Карпова, а его собственная карьера. Генеральские погоны, которые мерещились после победы Карпова, уносились куда-то вдаль (и унеслись, как оказалось, в август 1991 года). По указанию Перфильева Пищенко денно и нощно уговаривал и ублажал (в том числе многотысячными подарками) теперь уже агента КГБ президента ФИДЕ Кампоманеса придумать что-нибудь, чтобы предотвратить победу Каспарова. Одновременно Кампоманеса обрабатывал глава федерации шахмат СССР Севастьянов. За подписью Бобкова в ЦК ушла докладная с предложением остановить матч, причем новый матч начать со счета 0:0, чтобы решение не выглядело как принятое в пользу Карпова и, главное, чтобы не вызвать гнев могущественного покровителя Каспарова Гейдара Алиева.

Секретариат ЦК КПСС поддержал предложение КГБ. С Кампоманесом к тому моменту все было согласовано, и решением главы ФИДЕ матч был остановлен.

Шахматная общественность мира и СССР была в шоке. Решение Кампоманеса противоречило всем существующим нормам и правилам. Но какие же могли быть правила, когда за звание чемпиона мира бились еще и КГБ с ЦК.

В этот день был рожден Каспаров, тот Каспаров, которого мы знаем сегодня, – бескомпромиссный борец за справедливость в своей стране.

Все более настойчиво напоминал о себе отказник Гулько. В одном из американских журналов неожиданно для КГБ появилась статья Гулько, описывавшая его борьбу за выезд. Как эта статья оказалась за границей, в КГБ не знали. Это был очевидный прокол гигантской системы, круглосуточно отслеживавшей все контакты и разговоры Гулько. У майора Кулешева возникли серьезные неприятности по служебной линии.

КГБ немедленно потребовал от руководства Госкомспорта СССР проведения с Гулько профилактической беседы. Беседу провели, припугнули Гулько уголовным преследованием, но эта беседа, как стало ясно в дальнейшем, лишь убедила Гулько в необходимости действовать более решительно. А тут еще умер очередной генеральный секретарь Черненко. Его место занял молодой и деятельный Горбачев, сразу же объявивший о необходимости преобразований в стране и разрядки международной обстановки.

В апреле 1986 года в одном из красивейших городов Швейцарии, в Берне, должна была состояться встреча руководителей ряда стран Европы в рамках Совещания по взаимопониманию и сотрудничеству в Европе. Зарубежные средства массовой информации уже сообщили, что во время этой встречи будет проведен шахматный турнир под девизом «Салют Гулько». Организатором этого турнира выступил давнишний враг КГБ и советского режима известный во всем мире правозащитник Владимир Буковский.

КГБ пришлось в срочном порядке давать объяснения аппарату нового генерального секретаря по поводу удержания семьи Гулько в Советском Союзе и вырабатывать систему мер по предотвращению его выступлений. Но действия КГБ теперь только провоцировали Гулько на ответные шаги. В период работы очередного съезда КПСС в феврале-марте 1986 года Гулько организовал и провел массовую голодовку протеста, в которой кроме него приняли участие несколько отказников, в том числе и женщины. Перед началом голодовки была проведена пресс-конференция с участием зарубежных тележурналистов. Эффект получился неплохой. В КГБ загрустили.

По окончании голодовки Гулько уведомил целый ряд государственных организаций СССР о том, что в первой половине апреля, за несколько дней до начала Совещания глав европейских стран в Берне и начала шахматного турнира «Салют Гулько», он начинает демонстрации протеста. КГБ пребывал в растерянности. Сведения, поступавшие из ЦК КПСС, свидетельствовали о нежелании нового генерального секретаря иметь проблемы с отказниками и объясняться по их поводу с лидерами ведущих стран мира. Как поступать в такой ситуации, не знали ни Кулешов, ни Перфильев, ни даже Бобков. Все шло по инерции. Как и ранее, планы Гулько контролировались агентурой и средствами слухового контроля за его квартирой. По-прежнему каждый его шаг отслеживала служба наружного наблюдения. При выходе Гулько на демонстрацию КГБ задействовал собственные подразделения и милицию, пытаясь сорвать протестные акции Гулько. Рвались плакаты, арестовывались и доставлялись в милицию демонстранты. Устав от повторяющихся акций протеста и не желая привлекать внимание прохожих к акциям Гулько, «отказников» пытались блокировать уже на подступах к памятнику Гоголю, у которого проводились демонстрации. В разгонах приходилось принимать участие даже Кулешову, ранее не опускавшемуся до практической уличной работы.

Пока Гулько с женой, одетые в черные майки с надписью «Отпустите нас в Израиль», в очередной раз удерживались в милиции, 11-й отдел Пятого управления КГБ в срочном порядке решал, как быть дальше. Время шло, милиция торопила, требуя решения: что делать с задержанными – больше трех часов при административном задержании нельзя было по закону удерживать людей; следовало либо освободить их, либо возбудить уголовное дело. Дела не было. Надо было Гулько отпускать. Отпускать не хотелось. Дали команду милиции перевозить задержанных из одного отделения в другое, каждый раз вновь оформляя административное задержание. Прием был сомнительный, но позволял выиграть время. Последним пунктом перевозки супругов Гулько в тот день стало 43-е отделение милиции на Красной Пресне. Здесь с ними провели очередную профилактическую беседу о бессмысленности демонстраций протеста и отпустили.

Приблизительно через две недели Гулько и его семье была вручена повестка о вызове в ОВИР. До долгожданного выезда из СССР оставались считанные дни. Противник сдался. Гулько выиграл партию.

Б. Гулько

Написание буквы «ламед»

(КГБ и я)

Моей сестре Бэлле, верному спутнику на путях обретения свободы.

1. Первые встречи

Мой первый контакт с КГБ состоялся, вероятно, еще до моего рождения. Я родился в начале 1947 года в Германии и не думаю, чтобы беременность жены офицера советских оккупационных войск осталась бы не зарегистрированной в анналах КГБ. Наша же очная встреча состоялась летом 1966 года.

Причиной очной встречи стало предстоящее пересечение мной государственной границы СССР. Советская сборная отправлялась на Всемирную студенческую Олимпиаду в Швецию. Накануне отъезда нас доставили в здание ЦК КПСС на Старой площади. Там с нами побеседовали и велели прочесть инструкцию с грифом секретности о том, как советские граждане должны себя вести в капиталистической стране. Для социалистических стран у них была другая инструкция. Согласившись прочесть секретную инструкцию, я, таким образом, дал обещание КГБ ее не разглашать. Сейчас я ее, может быть, и разгласил бы, да не помню, о чем там говорилось.

Впрочем, я наверняка эту инструкцию сразу же и нарушил. Сперва на Олимпиаде я потихоньку прочел книжку незадолго до того заточенного советскими властями Андрея Синявского «Любимов», которую мне дал студент-славист Рэдик Энд, игравший за команду Швеции. Книжка мне показалась посредственной. Куда больше мне понравилась повесть подельника Синявского Юлия

Даниэля «Говорит Москва», перепечатанная на папиросной бумаге и читанная мной уже по возвращении в Москву. Наступали времена самиздата, когда иные читали больше литературы, напечатанной на пишущей машинке, чем отпечатанной в типографии. Странную картину представляли в ту пору книжные магазины в СССР: полки ломились от книг, для чтения непригодных.

Я немного улучшил ситуацию с книгами на родине, потихоньку ввезя в Советский Союз купленного в Стокгольме «Доктора Живаго», отпечатанного на тончайшей бумаге и изданного в мягком переплете.

Со времени той первой поездки за границу мои выезды позволяли несколько улучшить круг чтения для меня и моих друзей.

Как-то осенью 1976 года команда спортобщества «Буревестник» возвращалась с матча кубка европейских чемпионов из маленького шведского городка Лунда, и мы провели пару часов в Копенгагене. В большом книжном магазине в центре города я спросил продавщицу: где в округе можно купить книги на русском языке? Датская старушка, рассматривавшая что-то рядом, обернулась ко мне и ехидно посоветовала: в России. Это была смешная шутка. В книжных магазинах в России в ту пору можно было купить только идеологическую дребедень.

В студенческие годы я не раз пересекал государственную границу СССР, отправляясь с командой Московского университета на шахматные матчи в страны советского блока. Работники КГБ благополучно пропускали меня в обе стороны. Конечно, драматичным было не само пересечение границы, а утверждение характеристики: «политически грамотен, морально устойчив». В МГУ, где я сначала учился, а потом работал, этот процесс проходил обычно без проблем. Кроме одного случая.

В 1972 году я уже закончил учебу на факультете психологии и работал на факультете биологии. Шахматная команда МГУ, в те годы довольно сильная, должна была ехать на матчи в ГДР. Я принес характеристику на подпись секретарю парторганизации отделения (коммунисты биофака были поделены зачем-то на два отделения) научному сотруднику кафедры биохимии Юрченко.

Подпись секретаря парторганизации была необходима для выезда за границу даже для не члена партии.

Юрченко этот имел несчастие приходиться сыном от первого брака Николаю Бухарину и хорошо знал, что может приключиться неожиданно с человеком, если тот недостаточно боится. Скажем, если я попрошу политического убежища в ГДР, ему не поздоровится. Поэтому Юрченко боялся достаточно. Вместо того чтобы подписать бумажку, сын Любимца Партии соврал мне: «Приходите завтра к семи, и я подпишу».

Назавтра в семь меня отвели в какую-то приемную и неожиданно ввели в большой зал, в котором битком сидели коммунисты и решали свои коммунистические дела. Шло собрание.

– Младший научный сотрудник кафедры высшей нервной деятельности Борис Гулько собирается ехать с шахматной командой в Германскую Демократическую Республику и просит утвердить его характеристику, – объявил Юрченко. – Есть ли к нему вопросы?

– Когда вы последний раз были на комсомольском собрании? – немедленно выскочила какая-то коммунистическая старуха.

Я был возмущен коварством Юрченко. И играть в их идиотские идеологические игры желания не имел. Но, с другой стороны, спрашивает пожилой человек. Я вежливо ответил ей:

– Число и месяц я не помню, но помню, что был четверг.

Мне немедленно предложили выйти, а потом Юрченко честно пожаловался мне: «Я не знаю, подписывать ли Вам характеристику».

Я посоветовал ему позвонить в партком университета и спросить одного из секретарей парткома Шабанова, что делать. Я бил наверняка. Шабанов с химического факультета был шахматистом, покровительствовал шахматам и знал, что сильная команда МГУ без первого номера сразу станет слабой. В ГДР я поехал.

К тому времени в моем досье в КГБ значилось наверняка не только знакомство с инструкцией для выезжающих. Для становления моего мировоззрения, как и для многих интеллигентов в СССР, определяющим стал 1968 год. Для меня, вероятно, больше чем для других, так как я оказался свидетелем событий – оккупации Чехословакии летом того года советскими войсками.

Спорткомитет Москвы направил меня тогда на турнир в Хавиржов, небольшой городок около Остравы, одного из главных индустриальных центров Чехословакии. Получение характеристики в МГУ было чистой мукой. Я таскался каждый день на 9-й этаж, отведенный под партком. Меня отфутболивали. В Чехословакии происходило нечто неведомое мне, и студентов, как я узнал позже, решено было туда не пускать.

Когда я совсем отчаялся получить характеристику, состоялась «историческая» Братиславская встреча первых секретарей компартий Брежнева и Дубчека. «Дружба на вечные времена», «нет разногласий», «братские народы…» – Дубчек должен был скорее поверить гадюке подколодной, чем Брежневу…

Мне позвонил помощник секретаря парткома МГУ Михаила Михайловича Маслова. Полковник Маслов был до того начальником военной кафедры гуманитарных факультетов, а выйдя на пенсию, пересел в кабинет секретаря парткома. Я замечал, что профессионалы в своих областях, даже оказавшись в партийных креслах, могли оставаться более-менее нормальными людьми, профессиональные же партийцы…

Маслов подписал мне характеристику, и с 15 по 25 августа 1968 года я пробыл в Чехословакии.

В Хавиржове, кроме нашего международного, игралось еще два побочных турнира. И все чехи, включая словаков, хотели побеседовать со мной как с представителем «братского русского народа». Напомню, что именно Чехословакия была когда-то родиной панславянских идей.

Я был поражен. Оказывается, можно любить свою страну. К ее лидерам относиться не как к пугалам огородным, а как к носителям идей. «Пойми, – объяснял мне профсоюзный деятель крупного остравского завода, – мы не против социализма. Но мы хотим социализм с человеческим лицом».

На социализм мне было, строго говоря, плевать. Шахматы – игра капиталистическая. Победитель получает очко, а проигравший только ноль. Никакой уравниловки.

Но с человеческим лицом! Не с брежневским, не с хрущевским, а с человеческим! «Неужели такое возможно и в СССР?» – думал я. Может быть, если бы советский Дубчек – Горбачев – пришел к власти в 1968 году, история развилась бы иначе. Нравственная составляющая общества – диссидентство – еще не было раздавлено, замучено по психушкам, тюрьмам, выпихнуто в эмиграцию. Когда через 18 лет свобода пришла в Россию, человеческого лица для общества так и не нашлось…

История двинулась, увы, в ином направлении. 21 августа я проснулся от гула самолетов. Советская армия оккупировала Чехословакию. По радио и по телевидению передавали заявление правительства. А потом живьем репортаж о захвате редакций радио и телевидения советскими войсками.

Я испытывал жгучий стыд за свою страну. «Где у вас набирают в партизаны?» – с ужасом от своего намерения спросил я. «У нас нет партизан», – успокоили меня чехи.

Пришлось возвращаться домой. Двое польских шахматистов довезли меня на своей машине до польского города Катовице, и оттуда я поехал поездом на Варшаву.

– Что у вас происходит? – спросил я свою польскую соседку по купе.

– Выгоняют евреев, – объяснила она. – Увольняют с работы и объявили, что только в течение трех месяцев будут выпускать за границу. Вот все и уезжают.

Неспокойным был 68-й год. О польском решении еврейского вопроса я вспоминал в долгие семь лет отказа. Что для Польши – кошмар, для Советского Союза было бы мечтой.

Уезжал я в Чехословакию скептиком: с одной стороны, какое никакое, а научное мировоззрение, с другой – олицетворяющие это мировоззрение вожди – косноязычные невежи. Вернулся же домой антисоветчиком. Прав был по-своему Сталин – опустил «железный занавес», и никто не замечает, что живет в тюрьме.

Интерес к чешским событиям был значительным. Как-то после лекции на нашем факультете психологии дверь в аудиторию плотно закрыли, и я рассказал всему курсу о своих чехословацких впечатлениях. Мы знали, что в каждой группе на гуманитарных факультетах МГУ должно было быть по стукачу. Так что несколько отчетов легло в мою папку в КГБ.

Вскоре на Красной площади состоялась демонстрация группы Павла Литвинова. Семь человек протестовали против оккупации Чехословакии. Люди заплатили годами свободы, пытаясь спасти честь своей страны.

Я потолкался в коридорах Верховного Суда СССР среди диссидентов и стукачей во время слушаний по апелляции по делу группы Литвинова. Вот еще одна страница в моем деле.

Впрочем, слова «диссидент» в русском языке тогда еще не было. Будущие диссиденты называли себя тогда Демократическим движением.

Шахматное начальство меня, конечно, не любило. В чем была причина – в моем еврействе или в гэбэшном досье? Конечно, и в том и в другом. Шахматы, как и всякий спорт, были связаны с поездками за границу. А граница принадлежала государственной безопасности. Так что Спорткомитет СССР был в известной степени подотделом КГБ. Говоря высоким стилем, государственная граница проходила по шахматной доске.

Я к этой их нелюбви относился спокойно. Если мы ищем взаимности в любви, почему отказывать во взаимности неприязни? А я не любил всякое советское, партийное и гэбэшное начальство. Хоть «выездным» в те годы я был. Видимо, существенным было то, что в 19 лет я съездил в Швецию и, дуралей, вернулся. Для изменения моего статуса на «невыездной» требовался, наверное, существенный импульс.