Текст книги "Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л. Д. Троцкого. 1929–1932"
Автор книги: Юрий Фельштинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
Записка Мясникову[322]322
Международный архив социальной истории (Амстердам), Архив SIBL. № 2543.
[Закрыть]
Т[оварищу] Мясникову
По непонятной мне причине Вы продолжаете наматывать одну кляузу на другую. Никогда я не голосовал за расстрел Вас. Никогда при мне не было такого голосования. Никогда я не слышал ни о таком голосовании, ни о таком обсуждении. Кто скажет противное, того я публично назову лжецом.
Считаю самым разумным вообще прекратить эту переписку. Разумеется, я по-прежнему готов оказать Вам всякое практическое содействие.
Л. Троцкий
[Конец ноября 1929 г.]
Перманентная революция. Предисловие к чешскому изданию[323]323
Предисловие предназначалось для книги «Перманентная революция» на чешском языке, которая была опубликована в 1932 г. без выходных данных (Trotsky L. Permanentni Revoluce). См.: Sinclair L. Op. cit. Vol. 2. P. 1269.
[Закрыть]
Некоторые из чешских единомышленников обратились ко мне месяца два тому назад с настойчивым предложением дать для чешских читателей изложение теории перманентной революции, как она возникла в прошлом (1905 год) и как она представляется мне ныне в свете величайших событий последней четверти столетия.
Я тем охотнее пошел навстречу этой инициативе, что такого рода брошюра была в основных своих чертах уже написана мною во время моей ссылки в Алма-Ата и хранилась в моем портфеле, дожидаясь своей очереди. Я добавил пространное введение и две заключительных главы, чтобы теснее связать отошедшие в прошлое разногласия с центральными проблемами сегодняшнего дня. Таким образом, книжка в нынешнем своем виде обязана своим появлением инициативе группы чешских коммунистов.
Вопрос о перманентной революции начиная с 1924 г. играл в рядах чешской коммунистической партии, как и всего Интернационала, исключительную роль. Можно сказать без преувеличения, что именно этот вопрос послужил в руках русских эпигонов (Зиновьева, Сталина, Бухарина) тем самым рычагом, при помощи которого была передвинута далеко вправо центральная ось Коммунистического Интернационала. Все элементы сталинской «теории» и практики были заложены под руководством Зиновьева – Бухарина в 1923–1924 гг., т. е. в первый период борьбы против перманентной революции.
Незнание чешского языка не позволяло мне следить непосредственно за тем, как эти вопросы преломлялись в чешской литературе. Но если принять во внимание насквозь бюрократический характер руководства Коминтерна и характер его доверенных лиц в Праге, отнюдь не страдавших избытком личной самостоятельности, то можно не сомневаться, что ничего специфически «национального» руководители чехословацкой партии в эти проблемы не внесли: они лишь повторяли аргументы московских эпигонов. Некоторые доходившие до меня образцы чешских дискуссий, особенно речи Шмераля[324]324
Шмераль Богумир (1880–1941) – деятель социалистического и коммунистического движения Чехословакии.
[Закрыть], Крейбиха[325]325
Крейбих Карел (1883–1966) – деятель чехословацкого коммунистического движения. Один из организаторов компартии Чехословакии (1921).
[Закрыть], Илека[326]326
Илек Богумил (1892–1963) – чехословацкий социал-демократический, затем коммунистический деятель. Секретарь ЦК компартии Чехословакии с момента ее основания в 1921 г.
[Закрыть] и др. на совещаниях Ком интерна, заставляют меня думать, что чешские зиновьевцы, сталинцы и бухаринцы не только повторяли московские аргументы, но и чрезвычайно упрощали их. Да и как же иначе? Без такой операции они не могли бы извлечь необходимые аргументы против «троцкизма» из своих по существу социал-демократических арсеналов.
Не могу не отметить мимоходом, что борьба против «троцкизма» в Чехословакии осложнена особенно грубыми извращениями. Сперва зиновьевцы, затем сталинцы неутомимо подбрасывали мне таких «единомышленников», с которыми я не мог иметь никаких точек соприкосновения. Я не стану называть этих мнимых «троцкистов», так как вряд ли они заслуживают упоминания. Система фальсификаций – «грубая и нелояльная», по известному определению Ленина, – входит необходимой частью в общую систему эпигонского руководства Коминтерном.
В чехословацкой партии Шмерали, Крейбихи и им подобные выступали и выступают в защиту ленинизма против контрреволюционного «троцкизма». Эти же господа обвиняют меня и моих друзей в нежелании защищать Октябрьскую революцию от империализма. Иной раз не веришь ни глазам, ни ушам своим, наблюдая подобный маскарад. Нужно, однако, сказать, что такого рода наглые издевательства над рабочими со стороны дежурных чиновников Коминтерна чрезвычайно облегчаются недостаточным теоретическим уровнем чехословацкой коммунистической партии.
Причины этого не трудно понять. Коммунистическая партия Чехословакии вышла преемственно из чешской социал-демократии. Идейная жизнь этой последней не была ни богатой, ни самостоятельной. Она развивалась в оппозиции к немецкому австро-марксизму и в то же время под его определяющим влиянием. По своим боевым качествам молодой, восприимчивый, активный чешский пролетариат уже до войны стоял неизмеримо выше своего социал-демократического руководства. Он это не раз доказал в политических боях, которые неизменно тушила австрийская социал-демократия. Она видела свою главную задачу в том, чтобы тормозить революционную борьбу масс, и тем облегчала подготовку великой империалистской бойни. Не случайно сигнал к ней был подан из Вены.
Чешская коммунистическая партия не унаследовала, таким образом, от прошлого серьезных теоретических традиций. Это могло бы явиться в известном смысле преимуществом, если бы чешская партия сразу открыла новую, подлинно революционную страницу своего теоретического воспитания, т. е. если бы она непосредственно и серьезно приобщилась к подлинному марксизму, очищенному от ревизионистских шлаков в горниле Октябрьской революции. К несчастью, чешская коммунистическая партия оборвала свою социал-демократическую пуповину к тому моменту, когда Коминтерн под руководством эпигонов приступил к искоренению самостоятельной идейной жизни во всех его национальных секциях и превратил «теорию» в покорную служанку бюрократии. Создались кадры новых «вождей», которые считают, что суть коммунизма состоит в организационных комбинациях; теория же есть лишь второстепенная приправа.
В борьбе групп и клик чехословацкой партии «вожди» и кандидаты в вожди заботились прежде всего о том, чтобы своевременно визировать свои паспорта в тех учреждениях, которые ведали борьбою с «троцкизмом». Это было не сложно и обещало в то же время верный успех. Шмерали и Илеки терпели поражение за поражением, обнаруживая везде и во всем полную свою несостоятельность, зато они неутомимо выступали против теории перманентной революции, о которой они, к слову сказать, не имели ни малейшего понятия.
Нынешние мнимолевые вожди чехословацкой партии в основных вопросах теории и стратегии не многим отличаются от Шмералей, Крейбихов, Илеков и братии. Они совместно с последними проделывали грубейшие ошибки V конгресса[327]327
V конгресс Коминтерна состоялся в Москве 17 июня – 8 июля 1922 г.
[Закрыть], который означал официальное открытие эпохи упадка Коммунистического Интернационала. Они, эти мнимолевые сталинцы, несут полную ответственность за разгром китайской революции, как и за упрочение позиции британской тред-юнионистской и лейбористской бюрократии. Они проделывают блок с Перселем и Куком[328]328
Кук Артур Джеймс (1885–1931) – британский профсоюзный деятель, секретарь Федерации шахтеров с 1924 г., один из инициаторов забастовки шахтеров и всеобщей забастовки в 1926 г.
[Закрыть], с Чан Кайши и Ван Цзинвеем[329]329
Ван Цзинвей (1884–1944) – китайский политический деятель, член Гоминьдана, один из лидеров его левого крыла, последователь Сунь Ятсена.
[Закрыть], с Радичем[330]330
Радич Степан (1871–1928) – югославский политический деятель, один из основателей Хорватской крестьянской партии в 1924 г.
[Закрыть] и Лафоллетом[331]331
Лафоллет Роберт Марион (1855–1925) – один из лидеров «прогрессического движения» в США, выступавшего против традиционной двухпартийной системы.
[Закрыть]. Они поддерживали и поддерживают маскарадные фикции «Крестьянского Интернационала»[332]332
Крестьянский интернационал (Международный крестьянский совет) – подсобная организация, созданная Коминтерном в 1923 г. В 1933 г. организация была распущена.
[Закрыть] и «Антиимпериалистической лиги»[333]333
Антиимпериалистическая лига – международная организация, выступавшая против империалистического угнетения народов колоний и полуколоний. Была образована на всемирном антиимпериалистическом конгрессе в Брюсселе в 1927 г. Находилась под влиянием Коминтерна. Была распущена в 1937 г.
[Закрыть]. Они покорно проделали под руководством Бухарина VI конгресс, который на новой стадии развития сочетал, подобно V конгрессу, оппортунистические предпосылки с мнимореволюционными выводами.
Ограждая «монолитность» партии методами бюрократического насилия, мнимолевые совместно с правыми привели партию к дроблению на ряд групп и клик. Запретив на бумаге фракции, они довели не только партию, но и профессиональные союзы до раскола. Сейчас уже не нужно доказывать, что партия крайне ослаблена. Но хуже и страшнее всего то, что партия и сейчас лишена возможности открыто и во весь рост поставить вопрос о причинах своих поражений. То, что прежде всего необходимо сейчас передовым чешским рабочим, – это теоретическая ясность как предварительное условие политики. Настоящая работа совершенно не касается внутренних вопросов Чехословацкой республики. Но я думаю тем не менее, что она имеет известные права на внимание передовых рабочих Чехословакии. Политические методы коммунизма интернациональны по своему существу. Нельзя делать правильную политику в Чехословакии, не имея ясного марксистского взгляда на причины разгрома китайской революции или великих стачек Великобритании и не создав себе правильного понимания центристской политики Сталина в обеих ее стадиях, т. е. 1925–1928 гг., когда он из оппортунистических посылок, общих всем эпигонам, делал чудовищно оппортунистические выводы, и 1928–1929 гг., когда, испугавшись последствий этой политики, он, под ударами нашей критики, открыл эру «левого курса», непродуманного, противоречивого, чреватого авантюрами и в то же время открывающего дорогу новому повороту вправо.
Вопросы теории и стратегии Коммунистического Интернационала в эпоху эпигонов разобраны мною в моей «Критике программы Коминтерна»[334]334
Опубл. в кн. Троцкого «Коммунистический Интернационал после Ленина». С. 64—232.
[Закрыть].
Настоящая работа посвящена одному из спорных вопросов, именно теории перманентной революции. Но вопрос этот усилиями моих противников и отчасти логикой самого положения так расширился, что включил в себя теоретические предпосылки почти всех других спорных вопросов. Вот почему без понимания происхождения и значения теории перманентной революции ни один мыслящий рабочий не может составить себе правильное представление о том глубочайшем сдвиге от марксизма к оппортунизму, который проделали эти эпигоны.
Все это дает мне право надеяться, что предлагаемая книжка найдет своих читателей в Чехословакии.
Константинополь, 17 декабря 1929 г.
Письмо в The Militant[335]335
Опубл. в The Militant. 1930. January 18th.
[Закрыть]
Уважаемые товарищи!
Вы запрашиваете меня, какую фактическую «ценность» имеют обильные разоблачения Беседовского. Каюсь, я не читал их, так как первый попавшийся мне в руки фельетон показался мне пустопорожним. После вашего запроса я просмотрел несколько статей. Я не имею, конечно, никакой возможности проверить все его сообщения, так как ряд фактов, о которых он рассказывает, мне не известен даже понаслышке. Но я натолкнулся по меньшей мере на десяток фактов, которые известны мне самым непосредственным образом. О других же могу судить на основании знакомства с обстановкой, лицами и пр. В этих довольно все же широких пределах воспоминания Беседовского поражают своей фантастичностью, притом того особого типа, который у нас называется хлестаковским (по имени одного из героев Гоголя, Хлестакова). Это есть очень своеобразная лживость, в которой элемент личной заинтересованности сочетается с бескорыстной фантастикой, порождаемой отсутствием задерживающих центров.
В ряде случаев измышления Беседовского имеют совершенно определенные низменные цели, т. е. рассчитаны на заказчика. Он стремится оказать услугу тем, которые хотели бы запутать отношения между Германией и СССР или вызвать разрыв между Москвой и Парижем. В то же время он хочет доставить аргументы наиболее воинственным элементам в Польше и в других пограничных государствах. Так как он, несмотря на свой внешним образом импозантный пост, играл в действительности роль третьего и четвертого ранга, то он пользуется для своих комбинаций жалкими крохами, падавшими к нему со столов, за которыми он сам не имел места. Но во многих случаях его фантастика бесцельна и свидетельствует скорее о расшатанности психики.
Кстати сказать, мне пишут, что Беседовский до самого последнего времени не только входил в бюро коммунистической ячейки, но и играл одну из руководящих ролей в комиссии по чистке ячейки от… оппозиционеров. Самый подходящий для этого, как видите, человек! Этот факт бросает вместе с тем свет на ту политическую «эволюцию», которую проделал Беседовский – даже не в 24 часа, а в гораздо более короткий срок.
21 декабря 1929 г.
Объяснения по поводу заявления Шумана суду 18 декабря 1929 г.[336]336
В документе идет речь о судебном разбирательстве между Троцким и германским издателем Г. Шуманом. Шуман хотел получить право на издание на немецком языке книги Троцкого «Моя жизнь», обещанной другому издателю, Фишеру. Троцкий в целом принял предложение Шумана, так как оно было выгодно в финансовом отношении, но затем узнал об издании Шуманом мемуаров Керенского, в которых Ленин и Троцкий были обвинены в шпионаже в пользу Германии в годы Первой мировой войны. Троцкий решил порвать соглашение, Шуман отказался. Судебное разбирательство Троцкий выиграл.
[Закрыть]
1. Прежде всего – о присяге. Мне неизвестно, какова форма присяги в немецких судах. Если существует форма присяги для атеистов, то я готов под присягой показать, что Шуман мне не только не передавал своего проспекта, но что весь его образ действий был построен на моем незнакомстве с этим проспектом. Это будет видно из всего дальнейшего.
2. «Переговоры длились десять дней».
Шуман действительно провел в Константинополе дней 8—10.
Вызвано это было его стремлением во что бы то ни стало получить мою «Автобиографию». Шуман мне категорически заявил, что издательство Фишера, как строго антимарксистское и вынужденное считаться с реакционными тенденциями Гауптмана[337]337
Гауптман Герхарт (1862–1946) – германский писатель.
[Закрыть], ни в каком случае не напечатает «Автобиографии», когда убедится в ее революционном характере. Он предложил мне это проверить путем телеграммы Фишеру. Так как ответ Фишера был невыгодным для Рейснера[338]338
Рейснер Карл – один из руководителей германской издательской фирмы Der Morgen, основанной в 1878 г.
[Закрыть], то он предложил дополнительные телеграммы, якобы в ограждение моих интересов. Телеграфная переписка с Берлином заняла около недели, чем и объясняется затяжка переговоров.
В течение этих 8—10 дней Шуман заходил ко мне неоднократно, чтобы предложить новую телеграмму Фишеру или справиться, нет ли от Фишера ответа. Мы с ним разговаривали более или менее длительно несколько раз: я думаю, четыре-пять раз. Разговоры имели общий характер: о немецких издателях, о новых писателях и пр. Чисто деловые разговоры происходили в последние два дня, когда для Шумана стало ясно, что издательство Фишера от «Автобиографии» не собирается отказываться и что я, вопреки всем настояниям Шумана, не считаю возможным передать «Автобиографию» Шуману, после того как я в принципе согласился передать ее Фишеру. При наших разговорах с Шуманом – длительность и значение которых Шуман явно преувеличивает – никто не присутствовал. С содержанием разговоров были лишь знакомы моя жена и мой сын, находившиеся в соседней комнате.
3. Шуман явился ко мне не просто как издатель, а как издатель «симпатизирующий». Он привез мне свою книжку о К. Либкнехте со следующей надписью:
Trotzky, dem Grossen, in dem gleichen Gefuhl der Vereheung und Bewunderung, mit der ich dies Buch über Liebknecht geschrieben habe, überreicht vom Verfasser, Stambul, 25.III.[19]29[339]339
Текст на немецком языке гласит: «Великому Троцкому с тем же чувством уважения и восхищения, с которым я писал эту книгу о Либкнехте. Подарок от автора. Стамбул, 25. III. [19]29».
[Закрыть].
Характер бесед Шумана со мною лучше всего характеризуется следующими строками из его позднейшего письма ко мне (Дрезден, от 16 мая):
Brauche ich noch zu sagen, dass ich die Errinnerungen (Kerensky’s) nie herausgegeben hatte, wenn ich sie vorher gekannt hatte? – Jedes Wort hieruber durfte wohl gerade Ihnen gegenüber uberflussig sein, nach unseren Gesprachen und dem Liebknecht-Buch[340]340
Текст на немецком языке гласит: «Неужели я должен говорить, что я издал воспоминания (Керенского), если я их раньше упоминал? – Любое слово об этом мне казалось совершенно излишним после наших разговоров и книги о Либкнехте».
[Закрыть].
Для характеристики своего издательства Шуман привез мне тринадцать книг, тенденциозно подобранных. Они все стоят у меня на полке в том виде, в котором были привезены. Я их перечисляю:
1. Karl Liebknecht, von Harry Schuman. 2. Das Kaethe Kollwitz[341]341
Кольвиц Кете (1867–1945) – немецкая художница-график и скульптор. Поддерживала связь с компартией.
[Закрыть] – Werk. 3. Volk in Not, von Kaethe Kollwitz und Dr. Crede. 4. Bilder der Großstadt, von Frans Masereel. 5. Rings um den Alexanderplatz, von Heinrich Zille. 6. Spiesser-Spiegel, von George Gross[342]342
Гросс Георг (1893–1959) – немецкий живописец, график и карикатурист. В 1919–1922 гг. был членом компартии, но вышел из нее после посещения Москвы, разочаровавшись в советском строе.
[Закрыть]. 7. Reise durch Russland, von Heinrich Vogeler-Worpswede. 8. Himmelhoch Jauchzend, von Ernst Haeckel. 9. Nietzsche[343]343
Ницше Фридрих (1844–1900) – германский философ, один из основоположников «философии жизни».
[Закрыть] und sein Werk, von Elisabeth Forster-Nietzsche und Henri Lichtenberger. 10. Mein Kampf um Wahrheit und Recht, von Emile Zola[344]344
Золя Эмиль (1840–1902) – французский писатель.
[Закрыть]. 11. Frankreich und Deutschland, von Aristide Briand. 12. Stresemann[345]345
Штреземан Густав (1878–1929) – германский политический деятель. Один из основателей (1918) и лидер Немецкой народной партии. Рейхсканцлер (1923) и министр иностранных дел Германии (1923–1929).
[Закрыть], von R. Freiherrn v. Rheinbaben. 13. Der Morgen. 50 Jahre Verlag Carl Reissner (Almanach)[346]346
1. «Карл Либкнехт» Г. Шумана. 2. «Работы Кете Кольвиц». 3. «Народ в нужде» Кете Кольвиц и д[окто]ра Креде. 4. «Строитель Гроссштадта» Франца Мазарееля. 5. «Кольца вокруг Александерплац» Генриха Цилле. 6. «Зеркало обывателя» Георга Гросса. 7. «Путешествие по России» Генриха Фогелер-Ворпсведе. 8. «Кричащие небеса» Эрнста Хеккеля. 9. «Ницше и его деятельность» Элизабет Форстер-Ницше и Генри Лихтенбергера. 10. «Моя борьба за справедливость и права» Эмиля Золя. 11. «Франция и Германия» Аристида Бриана. 12. «Штреземан» Р. Фрайхерна фон Рейнбабена. 13. «Утро. 50 лет издательства Карла Рейснера. (Альманах)». (Пер. с нем.)
[Закрыть].
4. Утверждение Шумана, будто с этими книгами он передал мне проспект, в котором значится книга Керенского, не только ложно, но и выдумано им – как я это докажу ниже – только в самое последнее время.
В письме от 16 мая 1929 г. Шуман указывает на то, что в альманахе его издательства «Дер Морген»[347]347
Der Morgen – название издательства, которым руководили К. Рейснер и Г. Шуман.
[Закрыть] Керенский сознательно не упомянут ввиду того, что Шуман считал вообще невозможным рекламировать книгу Керенского. Шуман не мог бы приводить этот довод, если бы он считал, что я знаком с его проспектом, где издательство делает Керенскому величайшую рекламу, как раз в связи с клеветой Керенского против Ленина, меня и других.
В том же письме, в ответ на мои обвинения в умолчании о книге Керенского, Шуман отвечает, что он сделал это по соображениям «такта». Он и не подумал в том письме ссылаться на совершенную им будто бы передачу проспекта и на мое будто бы ознакомление с этим проспектом. Подобного рода ссылка в письме ко мне была бы настолько явной ложью, что могла бы только ускорить разрыв; между тем Шуман еще надеялся в этот момент на примирение, поэтому он ссылался не на передачу мне проспекта, а на «тактичную»… непередачу. О проспекте Шуман заговорил лишь тогда, когда дело перешло на судебные рельсы.
Если бы Шуман заявил, что он прислал мне свой проспект из Дрездена в Константинополь еще до своей поездки, то я не решился бы это оспаривать, так как я получал тогда от разных издательств из разных стран десятки писем, проспектов, телеграмм, альманахов. В тот период я не мог отличать Шумана от всякого другого, столь же неизвестного мне издательства. На предложение Шумана приехать ко мне я ответил, как известно, отказом. Тем меньше я имел основания интересоваться его проспектом, если бы он мне был даже прислан. Но Шуман утверждает, что передал мне проспект лично в Константинополе вместе с книгами. Как отчасти показано выше и как будет еще видно далее, это противоречит всем фактам и письменным показаниям самого же Шумана.
5. Ставил ли я Шуману вопрос о том, издавал ли он книги, враждебные Советскому Союзу и большевистской партии? Такого прямого и формального вопроса я ему не ставил. Почему? Потому что все его поведение и подбор доставленных им мне книг исключали не только необходимость, но и уместность такого вопроса.
Не лишне будет сказать, что Шуман очень настойчиво подчеркивал, что изданные им книги о Бриане и Штреземане (для меня совершенно безразличные) – негодные книги и для его издательства имеют случайный характер.
Хотя, как сказано, я не ставил формального вопроса об издании враждебных Советскому Союзу книг, тем не менее я утверждаю, что Шуман не только умолчал о книге Керенского, но и сознательно ввел меня в этом пункте в заблуждение. Это вытекает не только из изложенных выше обстоятельств, но из нижеследующего эпизода, который один исчерпывает вопрос.
Во время одной из первых бесед я сказал Шуману, что, поскольку я вынужден печататься не в коммунистических издательствах, я тем самым должен мириться, что в тех же издательствах выходят книги разных направлений, но, прибавил я, при выборе между разными буржуазными издательствами я, конечно, выберу такое, которое не ведет борьбы против Советского Союза и коммунизма. Это замечание было мною направлено не против Шумана, а скорее в его пользу: я хотел этим сказать, что, если издательство Фишера имеет действительно антимарксистский характер, – издательство же Шумана, хотя и не политическое, относится с сочувствием к «миросозерцанию Либкнехта и Троцкого» (эту фразу Шуман повторял десятки раз), – то я, разумеется, выберу издательство, не ведущее борьбы с коммунизмом и Советским Союзом.
Шуман реагировал на это мое вскользь брошенное замечание очень активно; он сказал буквально или почти буквально следующее: «Я не только не веду борьбу против Советской республики, но, наоборот, я издал книгу Гейнриха Фогелера[348]348
Имеется в виду упомянутая выше книга Г. Фогелера-Ворпсведе «Путешествие по России».
[Закрыть], которая исполнена горячей симпатии к Советской республике».
Шуман охарактеризовал при этом Фогелера как современного Христа и проч. Эта беседа, занявшая несколько минут, была целиком основана со стороны Шумана на моем неведении того, что он издал книгу Керенского. Умалчивая в этот момент о Керенском и выдвигая книгу Фогелера, Шуман сознательно и преднамеренно обманывал меня.
6. Упоминал ли Шуман в разговоре со мною о Штейнберге[349]349
Штейнберг Исаак Захарович (1888–1957) – эсер, один из лидеров левого крыла партии социалистов-революционеров.
[Закрыть] и возможном издании его книги? Я не могу ответить на это категорически, так как совершенно не помню подобного эпизода. Шуман называет Штейнберга моим смертельным врагом. Мне бы никогда такая характеристика не пришла в голову. Штейнберг был несколько месяцев народным комиссаром, затем вместе со своей партией порвал с нами. Он принадлежит несомненно к враждебному мне идейному течению. Но ведь в данном случае вопрос идет не о разногласиях, хотя бы и непримиримых, а о чудовищной клевете (подкуп немецким штабом).
Если допустить, что Шуман упоминал о мемуарах Штейнберга, относящихся к тому периоду, когда Штейнберг работал в Совете народных комиссаров вместе с Лениным и со мною, то я никак не мог предполагать, что дело может идти о какой-либо враждебно-клеветнической книге, тем более что издателем был Шуман, автор книги о Либкнехте, издатель книги «современного Христа» Фогелера, человек, сочувствующий «миросозерцанию Троцкого». В этом контексте эпизод со Штейнбергом, если он имел место, прошел для меня совершенно незамеченным.
7. Анжелику Балабанову я знаю в течение четверти века как человека идейного, честного и бескорыстного. Мы с ней глубоко разошлись и сейчас принадлежим к разным лагерям. Наши личные отношения лишены какой бы то ни было враждебности, наоборот, вполне доброжелательны. Предполагавшаяся книга Балабановой о Ленине[350]350
Современное издание: Balabanoff A. Impression of Lenin. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1964.
[Закрыть] (Шуман мне о ней действительно говорил) ни в каком случае не могла иметь в моих глазах ни враждебного, ни тем более клеветнического характера. Наоборот, свои переговоры с Балабановой Шуман приводил в связи с своей симпатией «миросозерцанию».
8. В том же заявлении Шумана суду (от 18 декабря) заключается целый ряд утверждений, не только не относящихся непосредственно к вопросу, но представляющих совершенно фантастическую ложь, и притом клеветнического характера.
В первом параграфе Шуман сообщает, что до его прибытия в Константинополь я заключил договор с большим американским издательством, причем договор этот принес мне столь большой доход, что я снял виллу, в которой поселился с обширным персоналом, свободный от каких бы то ни было забот.
До приезда Шумана я по телеграфу согласился дать американскому агентству (Consolidated Press; 19 Rue d’Antin, Paris) две серии статей, причем предупредил агентство, что гонорар предназначается мною целиком не для личных, а для общественных задач. Агентство внесло в Париже по указанному мною адресу (M-lle M. Thevenet, 187, Cite-Jardin, Les Lilas /Seine/ France) 10 000 долларов. В Париже существует созданный по соглашению со мною комитет, который заведует распределением этой суммы для издания на разных языках марксистских произведений того направления, к которому я принадлежу. Из этой суммы я не воспользовался для личных надобностей ни одним долларом. Все это может быть подтверждено десятком свидетелей.
9. Совершенно верно, что прибывшие в Константинополь из Франции друзья, озабоченные моей безопасностью, сняли виллу на острове Принкипо, благоприятную с точки зрения личной охраны. В этой вилле, кроме моей семьи, с небольшими перерывами жило все время несколько семейств наших друзей.
Если мое личное финансовое положение вообще может интересовать суд, то я готов дать исчерпывающие объяснения. Мне нечего скрывать. Я живу исключительно литературным заработком.
10. Шуман утверждает в том же первом параграфе, что он не мог ввести меня в заблуждение уже по тому одному, что я в своей жизни заключил бесчисленное количество договоров с издательствами. На самом деле до своего приезда в Константинополь я за всю свою жизнь не заключил ни одного договора с частным издательством, если не считать совсем незначительных договоров с русским издателем в годы моей юности. За последние тринадцать лет (до приезда в Константинополь) я никогда не получал никакого гонорара за свои книги и статьи, выходившие на многочисленных языках. Единственный гонорар, присланный мне Британской энциклопедией за статью о Ленине в 1926 г.[351]351
На русском языке опубл. в кн.: Троцкий Л. Портреты революционеров. М., 1991. С. 22–33.
[Закрыть], я передал в пользу бастующих английских углекопов.
С советским Государственным издательством у меня был генеральный договор на полное издание моих сочинений[352]352
Собрание сочинений Троцкого на русском языке в Москве издавалось в 1925–1927 гг. Вышли 12 томов в 15 книгах (т. 2, 3, 4, 6, 8, 9, 12, 13, 15, 17, 20, 21). Издание было прервано после исключения Троцкого из ЦК ВКП(б).
[Закрыть]. По этому договору я отказался полностью от авторского гонорара, который исчислялся многими десятками тысяч рублей – в интересах удешевления моих книг.
Все перечисленные мною факты могут быть без труда доказаны документально, как и при помощи неограниченного числа свидетелей.
11. В седьмом параграфе Шуман сообщает, будто я обязался перед советским правительством прекратить всякие отношения с некоммунистическими газетами и издателями. Во всем этом нет ни единого слова правды. Мои политические заявления, которые могут иметь прямое или косвенное отношение к этому вопросу, имели всегда гласный характер, и все они напечатаны в «Бюллетене» русской оппозиции, выходящем в Париже и доступном всем. Никаких секретных переговоров с советским правительством у меня не было, никаких обязательств никто у меня не требовал, и никаких обязательств я никому не давал. Все это выдумано с начала до конца. Достаточно, впрочем, прочитать последние главы моей «Автобиографии», чтобы понять всю несообразность утверждения Шумана[353]353
Вызов в качестве свидетеля шефа прессы при советском полпредстве в Берлине могу только поддержать, хотя не имею никакого понятия ни о этом шефе, ни об его отношении к делу. (Примеч. Троцкого.)
[Закрыть].
12. Столь же основательно утверждение Шумана (со ссылкой на «Кассельскую народную газету»), будто из Москвы мне пригрозили в случае сохранения связи с буржуазными издательствами лишить меня доходов со стороны Государственного издательства. Политически совершенно юмористическое, это утверждение тем более нелепо, что, как сказано выше, я от Государственного издательства никогда никаких доходов не получал.
13. О существовании мемуаров Керенского я узнал впервые из телеграммы Ф. Пфемферта, полученной мною через несколько дней после подписания договора и после отъезда Шумана из Константинополя.
О том, что в этих мемуарах имеется клевета на Ленина и меня, я узнал несколькими днями позже, из письма Пфемферта.
Книгу Керенского я получил от Пфемферта в мае и немедленно по ознакомлении с ней написал Шуману письмо с требованием разрыва договора.
Наконец, только в июне я получил от Ф. Пфемферта проспект Шумана с рекламой книги Керенского. 30 июня я ответил Пфемферту следующими словами: «Признаться, я совершенно потрясен той цитатой из шумановского проспекта, которую Вы мне сообщаете. Бесчестность этого человека, пожалуй, отступает назад перед его глупостью или, вернее сказать, легкомысленной наглостью».
Эти строки явно свидетельствуют о том, что впервые я ознакомился с проспектом Шумана в июне.
Вся переписка моя с Пфемфертом, устанавливающая приведенные выше факты, имеется у меня полностью.
14. Какой интерес у меня мог быть рвать с Шуманом? Правильно или неправильно, но я считал и считаю мой договор с ним в материальном смысле наиболее выгодным из всех, какие я заключил. Гипотеза Шумана, что я хочу порвать со всеми буржуазными издательствами вообще, опровергается фактами: только на днях я передал книжку «Что такое перманентная революция?» одному русскому и одному чешскому буржуазному издательству. У меня с американским издательством Бони договор на четыре книги, причем я совершенно не собираюсь с ним рвать, и т. д. и т. д. Следовательно, эта гипотеза отпадает. Остается единственное объяснение, то, которое соответствует действительности: решающим обстоятельством является для меня книга Керенского, заключающая клевету против Ленина, меня и других лиц. Как же можно логически, политически и психологически допустить, что я оставил бы без внимания эту клевету до подписания договора, если бы был знаком с ней? Между тем в проспекте Шумана вся реклама книги Керенского построена именно на выдвигании его основной клеветы. Мне не нужно, кажется, доказывать, что вполне определенные взгляды и столь же определенные критерии имелись у меня и до визита ко мне Шумана в Константинополе. Значит, я не мог бы остаться равнодушным к проспекту ни одной минуты, если бы Шуман мне доставил его. Это суд должен ведь понять.
Далее, если я не только получил от Шумана проспект, но и прочитал его – по инициативе самого же Шумана, – то как объяснить, что в числе привезенных им мне тринадцати книг не было книги Керенского, т. е. той, которая была наиболее уместна, ибо сам Шуман претендовал в тот период на мою «Автобиографию»?
Если я не придал, по словам Шумана, книге Керенского никакого значения, то почему Шуман, по его словам (см. письмо от 16 мая), считал необходимым умалчивать об этой книге «по соображениям такта»?
15. Я надеюсь, что д-р Франкфуртер внимательно прочитал чрезвычайно важное письмо Шумана ко мне из Дрездена, № 6, 16 мая 1929. Заявление Шумана суду находится в вопиющем противоречии с этим письмом, в котором Шуман тщательно подчеркивает, что явился ко мне не в качестве нейтрального издателя, одинаково готового издать и Керенского и Троцкого, а в качестве человека, «с восторгом», «с воодушевлением» писавшего свою книгу о Либкнехте и готового «на всю жизнь» вступить в связь с Троцким и поставить весь свой аппарат и все свои силы на службу делу распространения книг Троцкого в Германии. Все это подлинные выражения письма Шумана. Это ни в каком случае не может быть истолковано как условная вежливость коммерсанта. Такой саморекомендацией Шуман исключал возможность предположения с моей стороны, что он мог только накануне издать клеветническую книгу против того дела, которому служили Либкнехт и Ленин и которому служу я.
Шуман подчеркивает свои многочисленные и длительные разговоры со мной, даже преувеличивая их удельный вес. Но этим он дает только лишнее показание против себя. Ведь в письме своем от 16 мая сам Шуман резюмирует содержание этих разговоров, вернее, их общий дух, не в смысле разговоров нейтрального издателя с одним из случайных авторов, а в смысле особого духовного общения, основанного на исключительной нравственной симпатии и проч. и проч. Если даже откинуть патетические преувеличения стиля, то все же вывод получается несомненный и притом двойной: этого тона бесед не могло бы быть, если бы Шуман показал мне проспект, в котором он о Керенском говорит с таким же «воодушевлением» и «восторгом», как и о Либкнехте; с другой стороны, я лично, как бы скептически ни относился к излияниям Шумана, не мог все же допустить, что этот человек вчера только издал гнусную книгу, направленную против Ленина и меня.
Мне кажется, что это есть центральный момент всего дела, более убедительный для умного судьи, чем всякая присяга.
Принкипо, 31 декабря 1929 г.
