Текст книги "Закат боярской республики в Новгороде"

Автор книги: Юрий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Именно этим можно объяснить, что сразу после избрания нового архиепископа новгородские власти «послаша к великому князю посла своего Никиту Ларионова». Новгородцы били челом великому князю, чтобы он «пожаловал, велел быти к себе на Москву» «нареченному их черньцу Феофилу» и «поставити бы его повелел своему отцу Филиппу митрополиту на архиепископыо... яко же и преже сего было при предних " князех». Действительно, так оно всегда бывало и раньше– избранный («нареченный») новгородцами архиепископ приезжал к митрополиту, и тот, в присутствии других иерархов, торжественно посвящал его в сан.

Старина «от отчич и дедич» торжествовала. И великий князь «почтил» новгородского посла и отпустил его со словами: «Что отчина моя Великый Новъгород прислали ко мне бити челом... и яз их, князь великы. жалую, и... нареченного Феофила и велю ему быти к себе на Москву... без всяких зацепок, но по прежнему обычаю, как было при отце моем... и при деде, и при прадеде моем и при преже бывших всех великих князей, их же род есмы, Володимерьских и Новагорода Великого и всеа Руси». Иван Васильевич тоже хорошо знал «старину».

Но в Новгороде страсти бушевали все сильнее. Когда посол Никита Ларионов «сказывал» на вече «жалованье великого князя», произошел открытый раскол.

Феофил и его сторонники, услышав послание великого князя, «вельми о сем ради быша». Но дети покойного посадника Исаака Андреевича Борецкого и их мать Марфа «с прочими инеми изменники» стали кричать: «Не хотим за великого князя Московского, ни зватися отчиною его. Волныи есмы люди, Великы Новъгород. А Московский князь велики много обиды и неправду над нами чинит. Но хотим за короля Польского и великого князя Литовского Казимера».

Роковые слова были произнесены. За свою многовековую историю Великий Новгород не раз ссорился с великими князьями, не говоря уже о своих собственных, с которыми бояре не чинились, указывая им «путь» из города. Новгородцы пытались препираться со Всеволодом Большое Гнездо. Они обижались на самого Александра Невского, ставившего интересы Русской земли выше новгородских. Негладко складывались отношения с Михаилом Тверским и Иваном Калитой, с Семеном Гордым и Иваном Красным. Дмитрия Донского бояре боялись, а обиды на его сына вымещали на двинянах. Они вели мелочную, постоянную войну в Заволочье против устюжан, спорили с великим князем о Торжке и Вологде, о Бежецке и угодьях на Двине. Интриговали против Пскова, заигрывали с Орденом. Поддерживали Шемяку, приглашали на пригороды литовских князей. Поднимали на Русь Казимира Литовского, жалуясь ему на своего сюзерена. Но никогда еще Великий Новгород не заявлял устами своих бояр о желании выйти из состава Русской земли, порвать с вассалитетом по отношению к великому князю всея Руси и заложиться за чужеземного государя. Выступление на вече Борецких и их сторонников в ноябре 1470 года означало полный разрыв со старой общерусской традицией, с той «стариной», на которую опирался великий князь в своем послании к новгородцам.

«Литовская» партия не захотела быть «отчиной великого князя, противопоставляя этому тезис о своей «вольности». Слово «отчина», которым великий князь обозначал и Новгород, и Псков, и другие русские земли, означает, разумеется, не «вотчину» – наследственное частное земельное владение (что часто вводило в заблуждение историков XIX века, даже самого Ключевского). Термин «отчина» в его политическом смысле, а именно в этом смысле его употреблял великий князь, близок к однокоренному с ним понятию «отечество». В устах великого князя он означает исконную, наследственную связь, идущую «от отчич и дедич», преемственность политической власти и традиции, то, что в наше время историки называют «патримониальной» (идущей от отцов) властью. Феодальная монархия, основаная на патримониальном принципе,– наиболее типичная форма государственного устройства в средние века. В глазах средневекового человека, привыкшего к образному, конкретному мышлению, «государство» воплощалось в «государе». Недаром же дети французского короля назывались «детьми Франции». Быть «отчиной» великого князя всея Руси – значит быть частью Русской земли, признавать власть ее сюзерена. Заявление «литовской» партии – это больше, чем разрыв феодальной присяги, заключенной в Яжел-бицах. Это – разрыв с Русской землей, переход под власть иностранного государства.

Неудивительно, что после такого заявления «възмятеся» весь Новгород. Началась междоусобица. Новгородцы раскололись на два лагеря. «Овии же хотяху за великого князя по старине к Москве, а друзии за короля к Литве». Происходили открытые столкновения с применением силы (к чему, впрочем, новгородцы были издавна привычны). По словам московского летописца, сторонники «литовской» партии «начаша наи-мовати худых мужиков вечников», а наймиты и «ка-менье на тех метаху, которые за великого князя хотят».

Вот где сказалось расслоение новгородского общества. Опустившиеся в самый нижний социальный слой, свободные, но лишенные имущества, обездоленные люди действительно могли стать наймитами и продать свои услуги тому, кто дороже заплатит. Очень нуждались в их услугах Борецкие – много, должно быть, было тех, в кого приходилось метать каменья за их верность Русской земле.

«За короля хотим!», ,«К Москве хотим!» – под этими лозунгами разгоралась борьба на вече, на улицах и площадях Новгорода.

Партия умеренных, поддерживавшая Феофила, оказалась слишком слабой. Ей не удалось укрепить свою власть и, используя благоприятный момент, добиться отъезда Феофила в Москву, официального поставления его, реального соглашения с великим князем. Партия Борецких и их союзников становилась все сильнее. «Словеса избрана» ставят это в прямую связь с широкой организацией подкупов, с «множеством злата», полученного от того же Пимена. Но едва ли нужно преувеличивать роль этого злополучного и зловещего ключника. Борецкие и другие бояре, сторонники Казимира, были сами достаточно богаты, чтобы «наимовать худых мужиков вечников». Да и в самой господе, видимо, позиции их были сильны. И агитацию свою они вели достаточно умело. Фактическая власть в городе все больше переходила в руки «литовской» партии.

«Словеса избрана» подчеркивают лояльность Феофила. Он пытался бороться против агитации «литовской» партии, «повелеваше им, яко да престанут от такового злаго начинания». Но все это было, разумеется, тщетно. Феофил пытался даже сложить с себя сан и удалиться в монастырь. Но это было бы открытым проявлением кризиса, открытым разрывом с великим князем. Сторонники Казимира были к этому еще не вполне готовы.

«Словеса избрана» обливают Марфу Борецкую потоками грязи, не скупясь на эпитеты и сравнения. Удивляться этому не приходится: в средние века (да и не только в средние) борьба с политическими противниками велась не только оружием, но и языком. Едва ли Марфа планировала брак с литовским паном, чтобы вместе с ним «владети от короля всею Новугородцкою землею» (в чем ее обвиняют «Словеса»). Марфа была старухой, имевшей взрослых, уже далеко не юных сыновей. Шансы на замужество были у нее невелики, а политический смысл такой комбинации был весьма сомнителен. Вряд ли этот вариант понравился бы другим новгородским боярам, членам той же «литовской» партии. Но несомненно одно– политическая роль Марфы была действительно большой. Именно она была одним из главных действующих лиц в драматических событиях, развертывавшихся в старом городе.

Другим активным сторонником Казимира «Словеса» изображают Михаила Олельковича. Вполне вероятно, что во время своего пребывания в Новгороде Олелькович поддерживал «литовскую» партию и поддерживался ею. Но пребывание это было недолгим. Уже в марте 1471 года «князь из королевы руки» покинул Новгород и отправился в свой родной Киев.

Летописцы по-разному объясняют это событие. Одни считают, что причиной отъезда Олельковича было известие о смерти его старшего брата. Но Семен Олелькович умер еще осенью, и Михаил давно знал об этом. Более вероятно другое, объяснение: произошел разрыв между Олельковичем и руководством «литовской» партии. Не исключен и третий вариант: ввиду готовящегося разрыва между Новгородом и Москвой князь Михаил не хотел принимать активного участия в войне против великого князя всея Руси.

Как бы то ни было, «князь из королевы руки» сложил свои полномочия. Его пребывание в Новгороде было кратковременным эпизодом, имевшим тем не менее достаточно большое значение и последствия. Для сторонников Казимира приглашение Олельковича было, по-видимому, шагом к более тесным и широким контактам с королем. Олелькович был ширмой, за которой велись переговоры о гораздо более важных вещах.

15 марта князь Михаил выехал из Новгорода. За четыре месяца его пребывания «Новугороду было истомно сильно: корм, и вологою (питьем.– Ю. А.) и великими дарами». Еще бы – Михаил Олелькович прибыл ведь с «людьми многими», которых должны были содержать новгородцы.

Средневековый человек любил пророчества, предсказания, приметы. «Житие» Михаила Клопского, популярнейшего в то время в Новгороде старца Троицкого Клопского монастыря, причисленного к лику святых, передает апокрифический рассказ о беседе Михаила с посадником, посетившим монастырь. «Будет у нас князь велики на лето, да хочет воевать землю. А у нас есть князь Михайло литовский»,– сказал посадник. «И отвеща ему Михайло: То у вас не князь – грязь!» И тут же дал практический совет: «Разошлите послы к. великому князю, добивайте челом». По словам «Жития», Михаил в свое время предупреждал Шемяку: «Княже, досягнеши трехлокотного гроба!» И трижды повторил ему: «Княже, земля вопиет!»

Почитаемые средневековьем провидцы обладали способностью видеть суть вещей сквозь призму повседневности. Их устами говорил и огромный народный опыт, и тончайшая интуиция. Они чувствовали биение живого пульса жизни. Инок Троицкого Клопского монастыря не мог беседовать в 1471 году с посадником Немиром– он умер за много лет до этого. Но память о нем была жива в народном сознании. Пророчество, приписываемое Михаилу Клопскому, – образное выражение народных предчувствий и опасений, носившихся в воздухе.

Как когда-то Шемяка, так и новгородские посадники в роковые зимние месяцы 1471 года шли своим путем. «Литовская» партия решительно брала верх.

Князь Михайло, «приехав в Русу, оброки вся пограбив силою». А дальше, от Русы до рубежа, он ехал как через вражескую землю, «поспу и живот и головы войною великою пограбив», ведя с собою захваченных в плен. Михаил Олелькович по своей психологии оставался удельным князем с узким кругозором повелителя маленького мирка. Псковский летописец увидел в его поведении возмездие новгородцам за то, что они забыли «великих княжей своих государев старины, а помощи своя требуя от литовских князей и от короля».

Март 1471 года —новый рубеж в московско-новгородском конфликте. Великий князь и митрополит снова обратились с посланиями к новгородцам. Возможно, поводом для этого был отъезд Олельковича – в Москве могли возникнуть надежды на благоприятные перемены в новгородской политике. Через своего посла Ивана Федоровича Товаркова-Пушкина, потомка героя Невской битвы и предка великого поэта, Иван Васильевич разъяснял свою политическую платформу, свое понимание «старины». «Отчина есте моя, людие Новогородстин, изначала от дед и прадед... от великого князя Володимера, крестившего Русь, от правнука Рюрикова... от того Рюрика... до великого князя Дмитреа Юрьевича Всеволода Володимерьского... Мы владели вами и жалуем вас и бороним от всем. А и казнити волны же есмь, коли на нас не по старине смотрети начнете. А за королем ни за которым, ни за великим князем Литовским не бывали есте, как и земля ваша стала».

Итак, «старина» в том, что Новгород искони, от времен Рюрика, входит в состав Русской земли, управляемой великими князьями. Великий князь «боронит» Новгородскую землю от всех врагов, но волен и наказать за отступничество от «старины». Идея исконного единства Русской земли и преемственности ее политической традиции, передаваемой от Киева через Владимир в Москву, здесь впервые выражена предельно ясно.

Послание митрополита Филиппа также исходит из этой основной идеи, но обволакивает ее моральными сентенциями и' бесчисленными апелляциями к церковным авторитетам.

И светский глава Русской земли, и церковный ее пастырь обращались к новгородцам с призывом не отступать от «старины» и (как это выразил более красноречивый митрополит) смириться «под крепчюю руку... государя рускых земль, под своего господина под великого князя Ивана Васильевича всея Руси», Речь шла о сохранении единства Новгорода со всей Русской землей. «Старина» переплеталась с новым: впервые в официальном документе великий князь был назван государем всея Руси.

Но все было напрасно. Господа на этот раз твердо решила ориентироваться на Казимира. По-видимому, именно около этого времени с ним было достигнуто принципиальное соглашение.

Перед нами – копия договора с Казимиром, хранящаяся ныне в Публичной библиотеке в Ленинграде. Копия близка по врем.ени к подлиннику. Договор заключался королем с послами «от нареченного на владычество Феофила, и от посадника степенного Василья Максимовича, и от всего Великого Новагорода мужей волных»? Послы «посадник новогородцкии Офонас Ос-тафьевич, посадник Дмитрей Исаковичь, и Иван Куз-мин, сын посадничь, а от житьих Панфилеи Селифон-товичь, Кирило Ивановичь, Яким Яковличь, Яков Зи-новьевичь, Степан Григорьевичь», ответственные Представители Господина Великого Новгорода, заключили .самый страшный договор в истории своего города.

«А держати ти, честны король, Велики Новъгород на сей на крестной грамоте. А держати тобе, честному королю, своего наместника на Городище... А дворецкому твоему жити на Городище на дворце, по новогородцкой пошлине...»

Вся новгородская «старина» и пошлина, веками служившая основой договоров с великими князьями всея Руси,– вся она теперь переадресовывается «честному королю» и великому князю Литовскому.

Королевский наместник и королевский дворецкий – на Городище, в резиденции великих князей. Совместный суд наместника с посадником «во владычне дворе, на пошлом месте...». Совместный суд королевского тиуна «с новогородцкими приставы...». Судебные пошлины королевскому наместнику за «поле» (судебный поединок) между новгородцами... Длинный перечень новгородских волостей с указанием королевских доходов... Руса, Ладога, Ижора... Старые, знакомые имена. Когда-то здесь держали варницы, охотились и ловили рыбу на Александра Невского. Теперь, значит, будут держать варницы на Казимира Ягеллончика и платить «честному королю» пошлины за «проезжий суд». Пожни великокняжеские теперь «твои и твоих муж», гарантировали Казимиру новгородские бояре.

Молвятицы, Кунск, Стерж, Жабно... Эти волости и раньше упоминались в договорах Новгорода с Литвой: еще в 40-х годах Казимир получал с них доходы куницами, белками, рублями. Другое дело Волок и Торжок, спорные места с великим князем. Здесь теперь королю «тивун свои держати на своей чясти, а Новугороду на своей чясти посадника держати».

И по-прежнему «смерд потянеть в свои потуг к Новугороду, как пошло». Для смердов действительно все останется по-старому – они будут кормить Великий Новгород, теперь подвластный польскому королю, и нести все повинности «как пошло».

Надо отдать справедливость составителям договора. Они действительно предусмотрели все. Привилегии подлинных хозяев Великого Новгорода сохранялись и даже возрастали. Воспрещались королевские торговые пошлины: «от мыта кун не имати»—«мыт» оставался монополией новгородских властей. Наместник и дворецкий Казимира могли держать на Городище не более пятидесяти человек: боярству не нужна была – королевская сила в городе.

Король обязывался не посягать на православие – «веры греческий и православные нашей не отъимати». Это было, разумеется, необходимым условием приглашения католического короля: «римских церквей тебе, честны король... не ставити». Только при этом условии можно было надеяться, что новгородцы (или хотя бы их достаточно большая часть) примут «честного короля». Духовные и светские магнаты Новгорода сохраняли всю полноту власти над православной церковью в своей земле. «А где будет нам... любо... ту мы владыку поставим по своей воли», – откровенно писали составители документа. И вместе с тем деликатно умалчивали, кто же будет утверждать владыку – православный митрополит в Москве или униатский в Киеве. При переходе под власть короля, открыто поддерживавшего униата Григория, ответ на вопрос напрашивался сам собой. Но в Новгороде жили православные, а не униаты. Это приходилось учитывать авторам договора. Осторожное умолчание было далеко не лишним.

«А Немецкого двора тебе не затворяти...». Господа ни в коем случае не хотела лишаться выгодной торговли с Ганзой. Не хотела она лишатьея, конечно, и своих далеких пушных факторий – Заволочье, Тир, Пермь, Печора попали в список новгородских волостей, которых королю «не держати своими мужи, а держати мужми новгородцкими». В списке этих волостей оказалась и Вологда – господа считала ее своей, хотя там уже девять лет числился князем Андрей Меньшой, младший брат великого князя всея Руси.

Господа предусмотрела главное, самое главное. «А пойдет князь велики московский на Велики Новъгород, или его сын, или его брат, или которую землю подъимет на Велики Новъгород, ино тебе, нашему господину честному королю, всести на конь за Велики Новъгород и со всею с своею радою литовскою против великого князя, и боронити Велики Новъгород». А в отсутствие короля «раде литовской всести на конь за Велик Новъгород по твоему (короля.– Ю. А.) крестному целованию, и боронити Новгород». За это «честный король» мог взять «черны бор по новогородцким волостем по старине...».

Договор с Казимиром был не просто приглашением польского короля на новгородский стол. Это был договор о военном союзе против Русской земли, стоявшей за спиной «князя великого Московского», от которого должен был теперь «боронити» Великий Новгород «честный король» «со всею своею радою».

И «на том на всем» «новгородцкие послове целоваша крест новгородцкою душею к честному королю за весь Велики Новъгород в правду, без всякого извета...». Ноябрьские события 1470 года, приглашение Михаила Олельковича и его кратковременное пребывание на новгородском столе, вызвавшее такую бурю в Новгороде, такой протест в Москве, такое ироническое осуждение в Пскове, были сущим пустяком по сравнению с договором, на котором «новгородцкою душею» целовали крест представители господы к свому новому господину, «честному королю» Казимиру Ягеллончику.

«Старина» кончилась. Господа сделали свой выбор – выбор между интересами Русской земли и своими собственными интересами. Они оказались несовместимыми– такова логика исторического процесса. В лице своего боярства Господин Великий Новгород, самый крупный, самый сильный, самый яркий представитель «старины», порядков и традиций феодальной раздробленности, самый первый удел, отпочковавшийся когда-то от древнерусского ствола, поднялся против Русской земли. Отстаивая свою «старину», господа была вынуждена решительно порвать со стариной общерусской. Впервые Новгород звал на стол польского короля. Впервые противопоставлял себя «князю великому Московскому». Впервые выходил из состава Руси.

Ни послания великого князя и митрополита, ни увещевания благомыслящих из «лучших людей» («Нелзе, брате, тому так быти, яко же вы глаголете, за короля нам датися»), ни крики толпы на улицах города: «К Москве хотим!» – не поколебали решения господы. «Буря велика» сломала крест на святой Софии, в Спасском монастыре на Хутыни «колоколы сами о себе звон испущаху...». «Сицева бо (такие.– Ю. А.) знамения не бывают никогда на добро»,– качали головой благочестивые люди. Тревожимый мрачными предчувствиями, раздираемый междоусобицами, Господин Великий Новгород шел навстречу своей судьбе.

Глава 3: На Шелони

На улицах и площадях города еще летели каменья в тех, кто кричал: «К Москве хотим!» – а господа уже сделала свой выбор. Посадникам и боярам было что защищать, было ради чего переходить под власть короля Казимира.

В нашем распоряжении – писцовые книги Новгородской земли. Они составлены в конце XV века, но отражают положение, бывшее в начале 70-х годов. Писцы тщательно учитывали не только каждую деревню, но и каждый двор, имена всех самостоятельных хозяев, размер запашки, размер ренты. Не все описание сохранилось, но и дошедшая до нас часть позволяет сделать некоторые выводы.

Сорок три новгородских феодала имели на описанной части Новгородской земли – в Бежецкой, Водской, Деревской, Обонежской и Шелонской пятинах —около шестисот волосток (отдельных феодальных хозяйственных комплексов, состоящих из боярских дворов и тянущих к ним крестьянских деревень). На этих землях высевалось более пятидесяти пяти тысяч коробей ржи (коробья – семь пудов) и соответствующее количество яровых – овса и ячменя. Третье поле в каждом владении оставалось под парами: на большей части Новгородской земли, как и в других частях Руси, преобладала трехпольная система земледелия, хотя в лесистых краях еще была широко распространена подсека. В распоряжении этой группы новгородских феодалов, составлявшей немногим более двух процентов их общего числа, было около восьмидесяти тысяч гектаров пахотной земли – более сорока процентов всей пашни, принадлежавшей светским владельцам. На этих землях трудилось и выплачивало ренту своим господам около двадцати тысяч крестьянских хозяйств – в среднем по пятьсот на каждого крупного владельца.

Около тысячи двухсот крестьянских хозяйств принадлежало Марфе Борецкой. Общее количество зависимых от нее и платящих ей ренту крестьян составляло только на учтенной части Новгородской земли не менее шести-семи тысяч человек обоего пола.

Тысячи обеж принадлежали Есиповым и Овиновым, сотни – Берденевым, Брюхатовым, Гавриловым, Гагиным, Горошковым, Григорьевым, Грузовым, Десницыным, Домажировым, Зайцевым, Казимировым, Квашниным, Коробовым, Кузминым, Лошинским, Медведевым, Никифоровым, Онаньиным, Офонасовым, Савельевым, Самсоновым, Селезневым, Телятевым, Тучиным, Федоровым, Фефилатовым...

Издавна сложившиеся мощные боярские кланы, связанные происхождением и переплетающимся родством, прочно держали в своих руках концы и улицы великого города, крестьянские обжи в погостах Новгородской земли. В Неревском конце господствовали Мишиничи и их многочисленные родичи – Онцифоровичи, Матфе-евичи, Самсоновы, Борецкие, в Славенском – потомки Василия Матфеевича– Лошинские, Селезневы, Грузовы, Офонасовы, потомки Михалки Степановича – на Прусской улице. Этим-то и другим подобным им боярским родам и принадлежала львиная доля земель и богатств, в их-то руках и концентрировалась из поколения в поколение посадническая власть.

Зато около девяноста процентов новгородских землевладельцев держали в своих руках меньше трети всей пашни, освоенной феодалами, а около шестидесяти процентов – меньше одной десятой части. В своей основной массе это были так называемые впоследствии «своеземцы», владевшие одним-двумя крестьянскими участками и обрабатывавшие землю своими руками или с помощью какого-нибудь холопа – несвободного человека. На восемьдесят богатых владельцев с пашней более трехсот коробей (что соответствует приблизительно семидесяти – восьмидесяти крестьянским-участкам у каждого) писцовые книги насчитывают более тысячи таких мелких и мельчайших вотчинников, которых и феодалами-то трудно назвать. Вот они, по-видимому, и были теми «меньшими», или «молодшими», людьми, которые упоминаются в новгородских актах. А «черные люди», вероятно большая часть жителей Новгорода, вообще не имели земель за чертой города и в писцовые книги попасть не могли. Они жили в своих дворах на новгородских улицах и имели маленькие приусадебные участки, с которых можно было прокормиться только с большим трудом и в достаточно урожайный год. «Черные люди» содержали скот в городском стаде, занимались ремеслами (хотя мнение о чрезвычайном развитии новгородского ремесла, господствовавшее до недавнего времени в литературе, сильно преувеличено), работали, надо полагать, и по найму.

Шестнадцать, церковных феодалов держали в своих руках около семидесяти процентов всей пашни, принадлежавшей церквам и монастырям. Около двух тысяч обеж имел Спасский Хутынский монастырь, более полутора тысяч – Аркажский и Юрьев, по нескольку сот – Антониев, Николо-Неревский, Николо-Вяжицкий. Зато третья часть церковных вотчин по размерам приближалась к крестьянским участкам – это бедные приходские церквушки, разбросанные по новгородским погостам. Самым большим, самым богатым и сильным феодалом был дом святой Софии. Во всех пятинах за ним числилось, по неполным подсчетам, более пятнадцати тысяч обеж. Но Софийский дом занимал особое положение. Он играл роль государственного института, контролирующего, в сущности, все новгородские земли, еще не расхватанные феодалами.

Конечно, распределение земель, а тем самым и доходов– не единственный критерий, характеризующий общество. Тем не менее этот критерий имеет сущеег-венно важное, фундаментальное значение. Материалы писцовых книг рисуют картину такого экономического ; неравенства, что есть все основания говорить о социальном расслоении новгородской общины. Разница и доходах, в жизненном уровне, в образе жизни между рядовым новгородцем и боярином или житьим приобретала классовый характер. Городская община, основа социально-политической организации Господина Великого Новгорода, раскололась на класс богатых феодалов и класс неимущих горожан, хотя и сохранявших еще формальные признаки свободы.

Не приходится удивляться, что Борецкие и Горошковы, Есиповы и Онаньины, Самсоновы и Носовы тянули к королю Казимиру. Покровительство короля обеспечивало сохранение их социального статуса, неприкосновенность их вотчин, власть над тысячами крестьянских хозяйств в погостах, господство в самом Новгороде над тысячами «меньших» и «черных людей». Хотели эти «меньшие» и «черные люди» «к Москве или нет – решение принимали не они. Весной 1471 года стал фактом разрыв между госиодой и великим князем, между вассалом и сюзереном, между Великим Новгородом и всей Русской землей.

Еще осенью 1470 года князь Василий Суздальский отправился, как мы видели, в Заволочье. Помня опыт войны 1397 года, господа стремилась прежде всего обезопасить свои северные колонии. Но подготовка к войне этим не ограничивалась. Потому и король Казимир с зимы 1470 года затягивал переговоры с псковскими послами. Ведь одновременно он вел переговоры со своими сторонниками в Великом Новгороде. А им нужен был не мир короля со Псковом, союзником великого князя, а напряжение на псковско-литовском рубеже, которое сковало бы псковские силы.

5 марта во Псков приехал брат магистра Ливонского ордена с сообщением о переносе столицы магистра из Риги в Феллин (Вельяд, ныне Вильянди) и с претензиями по пограничным вопросам. Псковичи ответили, что «волен князь местер, где хочет, ту собе живет». А по поводу пограничных претензий твердо заявили: «...то земля и вода... пьсковская вотчина, великих князей и всея Руси». Двухнедельные переговоры ни к чему не привели, но вызвали у псковичей опасение за их западную границу.

Неутешительные результаты принесло и псковское посольство к королю. Хотя Казимир послов «кормив, и чтив, и дарив», никакой «управы» о границах он опять не «учинил», многозначительно заявив: «Яз... сам хочю быти на тех границах, да того досмотру своима очима». Кратковременное пребывание послов в Вильне ознаменовалось страшным пожаром, охватившим литовскую столицу 31 марта, в ночь перед их отъездом. В этой ситуации Казимир вел себя далеко не так, как Иван Васильевич, лично тушивший пожары в своей столице: король «со всем своим двором и с казною на поле выбеже». Несмотря на такую, может быть, чрезмерную осторожность, Казимир был очень сильным и опасным противником. И когда послы по возвращении домой «ответ королев... правили» на вече, псковичам очень было «не любо, ни по пригожью». Они с тревогой отметили, что такого «николи не бывало от князей великых (литовских. – Ю. А.), ни от королев... ти все на съезд панов слали, а сами не бывали никако с псковичи править о порубежных границах». По мере приближения окончательного разрыва Новгорода с Москвой напряжение на псковских рубежах нарастало

Тревогу вызывала не только позиция Ордена и Литвы. В Москве стало известно, что король Казимир направил посла к Ахмату, хану Большой Орды. Королевский посол Кирей предложил хану союз против Русской земли: «.„чтобы волной царь пожаловал, пошел на Московского на великого князя со всею Ордою своею, а яз от селе, со всею землею своею». Как всегда, посольство к хану сопровождалось подношением обильных подарков и подкупом его ближайших советников. И эти советники во главе с наиболее влиятельным князем Темиром активно поддержали предложение короля. Союз двух самых сильных и опасных врагов Русской земли был близок к своему воплощению.

Весной 1471 года появились признаки грозной коалиции. На западных, южных, северо-западных рубежах сгущались тучи. Позиция новгородского– боярства, его разрыв с политической системой Русской земли могли сыграть роль факела, брошенного в бочку с порохом. Именно Новгород с его открыто враждебной позицией становился центром притяжения всех сил, противодействующих складыванию нового единого Русского государства, заинтересованных в сохранении раздробленности, политической и военной слабости Руси. Но для оформления антимосковской коалиции нужно было время. Зима 1471 года была необычайно снежной. «За много лета такови не бывали снеги»,– заметил псковский летописец. Приближалась весна – время весеннего половодья, а за ней и лето. Окруженный бесчисленными болотными топями и озерами, Новгород был труднодоступен в это время года. Можно было надеяться, что раньше зимы, когда реки и озера станут, московские войска не двинутся в поход. А к тому времени союз Новгорода с Казимиром, а Казимира с Ах-матом мог стать реальностью. Руководители новгородской политики могли рассчитывать именно на это.

Со своей стороны московское правительство оценивало ситуацию достаточно реалистично. Еще в ноябре 1470 года, при первых известиях о приезде Олелькови-ча и выступлениях «литовской» партии на вече, в Москве считались с возможностью войны. Московский посол передал псковичам обращение великого князя: «...аже ми не добиеть челом Великой Новъгород о моих старинах, тогды бы есте моа вотчина Псков послужил мне, великому князю, на Великой Новъгород». Но в это время великий князь еще не терял, по-видимому, надежды на мирный исход событий. Переговоры с Новгородом еще шли, и в принципе не исключалась возможность соглашения, если у власти укрепится «умеренная» партия Феофила.