Текст книги "Закат боярской республики в Новгороде"

Автор книги: Юрий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Но бояре не ограничились посольством к Казимиру. Другой посол, Микита Левонтъев, отправился в Литву к князьям-эмигрантам – Ивану Андреевичу Можайскому и. Ивану Дмитриевичу Шемячичу. Немало русской крови "пролилось из-за этих князей в долгие годы феодальной смуты. Это он, князь Иван Андреевич, февральским Днем 1446 года в Троицком соборе Сергиева монастыря указал боярину Никите Добрынскому на распростертого в молитве великого князя Василия: «Возьми его». Вчерашний союзник Василия, Иван Андреевич переметнулся теперь к Шемяке. И к этим-то князьям Обратилась новгородские бояре е призывом «побороть по Великом Невегороде от князя великого...» И князья обещали «побороть, кзко Бог изволи».

А ведь в Яжелбицком докончавни было сказано; «Великому Новугороду князя Ивана Андреевиче Можайского и его детей, и князя Ивана Дмитреевиче Шемякина 8 его "детей... не приимати». Где же торжественное целование креста «по любви-, в правду, безо всякой хитрости»?

Средние века любили, клятвы, придавали большое значение обетам, ценили честь, берегли традицию. Но все это отступало на задний план, когда вставал вопрос о реальных жизненных интересах, о том, «быть или не быть». Наши летописи говорят о клятвопреступлениях не меньше, чем королевские хроники Шекспира. Новгородские бояре не составляли исключения.

Однако летом 1463 года в новгородских посольствах шла речь не о борьбе за власть между претендентами и даже не о спасении жизни. Речь шла о неизмеримо большем —о судьбах Русской земли. Не прошло и десятка лет после кровавой феодальной смуты, а над многострадальной страной снова начали сгущаться тучи.

Польского короля и мятежных князей звали на Русь новгородские бояре, звали на борьбу с великим князем, на борьбу с подымающейся Москвой, вокруг которой сплачивались материальные и моральные силы русского народа.

Летом и осенью ll63 года Русская земля стояла на пороге большой Войны. Но вдруг все переменилось.

Войны не произошло. Напротив, из Новгорода в Москву отправилось представительное посольство: посадники Федор Яковлевич и Иван Афанасьевич и двое от житьих. Послы не грозят и не требуютг не исчисляют своя «обиды», а только жалуются великому князю на псковичей и почтительно просят дать воеводу на них того же князя Федора Юрьевича Шуйского. И великий князь не грозят" и не требует, но «хотячи Миру и тишине» меж-ду своими вассалами, только журит новгородцев, запрещает им воевать с псковичами и не дает им своего воеводу.

Явный поворот к миру новгородский летописец объяснил вмешательством небесных сил: «преподобнаго Варлаама молением за град наш... съхраняя нас,– яко зинишо ока».

Что же произошло в резальном плане? Чем объяснить это внезапное смягчение обстановки? Многое для, нае остается тайной. Наши источники, и главный из них – летописи, доносят до нас далеко не все важные факты.

О многом можно только строить гипотезы, более или менее вероятные.

Вероятно, например, что в Новгороде, как и в 1460 году, во время приезда великого князя Василия, боролись две партии – противников и сторонников мира. Далеко не все новгородцы готовы были пойти на разрыв с Русской землей, встать под покровительство чужеземного, чужеверного короля. В Новгородской земле жили русские люди, связанные со всей Русью и происхождением, и языком, и культурой. Сознание единства Русской земли, ее коренных интересов становилось все более ясным. Единство национальное совпадало с единством церковным – православная Русь была островком в католическом, мусульманском, языческом море. Совсем недавно, в 1439 году, православию фактически изменила Византия, согласившись на Флорентийскую унию. Уния стала распространяться и на русское православное население земель, захваченных Литвой и Польшей. Вотще понадеявшись на помощь католической Европы, гордый Константинополь пал под ударами османов, и над царственным храмом святой Софии взвилось зеленое знамя победоносного ислама. Теперь заветам православия оставалась верна только Москва. Нелегко было поднять новгородцев на борьбу против великого князя, против Москвы, против Русской земли.

И среди самой господы не могло быть полного единства. И в ее среде могли быть люди, сознающие интересы Русской земли. Были также и бояре, понимающие опасность борьбы с великим князем. Эти люди не могли не стремиться к компромиссу, к соглашению с Москвой. «Литовская» партия, сторонники разрыва с Москвой и подчинения Казимиру не могли не встречать отпора – и среди самих бояр, и на вече.

Это все предположения, хотя и достаточно правдоподобные. А вот достоверные факты.

Посольство за посольством слали псковичи к великому князю, «чтобы... жаловал псковичь, повелел... поставити владыку во Псков». Это была очень важная просьба. Церковная самостоятельность Пскова, получившего собственного епископа, «честного коего попа или игумена, человека пъсковитина», независимого от новгородского архиепископа, нанесла бы дому святой Софии непоправимый удар. Порвалась бы последняя связь Пскова с Новгородом, исчез бы последний остаток бывшей когда-то реальной зависимости «меньшего брата» от «старейшего». Усилились бы позиции великого князя во Пскове. Ослабело бы новгородское боярство. Почему бы, казалось, Ивану Васильевичу не вняь повторным челобитьям своей верной «вотчины, добровольных людей псковичь», как они сами себя называли. Новгородцы были бы наказаны за свою измену, за своп интриги, за свою, наглость. Они ведь даже псковских послов к великому князю не пропускали через свои земли. Какой удобный случай отомстить им.

Но Иван Васильевич решил совсем по-другому. «Не мощно быти во Пскове владыки, зане же искони не бывал, а не стол во Пскове»,– услышало очередное псковское посольство ответ великого князя. По словам другого летописца, ответ был более уклончивым, но не менее многозначительным: «...яз, князь великой, хощю о том слати своих послов в Великой Новъгород; та коже и к вам; во Псковъ, моей отчине из Новогорода будуть мои послы...» Так или иначе, псковичам в их просьбе было отказано. Для Господина Пскова было не очень большим утешением, что великий князь «подариша посла верблудом».

И суть, и формулировка ответа великого князя не оставляют сомнения в основном факте: зимой 1463/64 года он не хотел конфликта с Новгородом. Более того, он не хотел конфликта между Новгородом и Псковом. Он фактически не поддержал Псков в его церковной распре с Новгородом. И Псков вынужден был пойти на уступки новгородцам, вернуть владыке его владения. «Се вам вода и земля владычня»,– заявило в Новгороде псковское посольство. Эта позиция великого князя, несомненно, была одним из важнейших факторов умиротворения. Она усиливала позиции сторонников Москвы в Новгороде. Она ослабляла позиции их противников. Разрыва на этот раз удалось избежать. На Русской земле сохранялся мир.

Торжественно въезжал владыка Иона во Псков в октябре 1465 года. Псковичи встречали и провожали архиепископа «с великою честию». Казалось, конфликт улажен и между Новгородом и Псковом наконец-то восстановились дружеские, братские отношения. Но вот летом следующего года новгородский летописец делает характерную запись: «Месяца июня в 22, нощи, пожар бысть на Десятине от поварни владыцных келей». Казалось бы, дело обычное: «поварни»—частый источник пожаров. Но, оказывается, виноват был не беспечный владычный повар, а живший неподалеку в то время псковский посол. Это от их, псковичей, – огня произошло все несчастье. «Огореша... храм святей Богородице, храм святаго Иоанна Предтеце, и владычне кельи, и клети, и двореч огороднице», – аккуратно перечисляет летописец убытки. «И старечь у цернець згоре, и много зла учинилось». А все почему? «По Пьсковъскому невидению и неразумию, и по худому их величанию»,– твердо убежден новгородец.

Мирные отношения, сменившие острый конфликт начала 60-х годов, были хотя и желанными, но не прочными. Прочными они не могли быть именно потому, что псе оставалось по-старому. Коренные вопросы, назревшие к тому времени между Новгородом и Псковом, Новгородом и Москвой, ждали своего кардинального решения. Впрочем, «по-старому» все оставалось только внешне. По существу же на Русской земле менялось все или почти все.

Усиливался союз Москвы и Пскова, точнее—подчинение «добровольных людей пскович» своему «господину государю великому князю», как теперь они его именовали, называя себя при этом его «отчиной». Отношения сюзерена и вассала становились все более тесными, и в них все больше проявлялись новые, не традиционные черты. Усиливалась власть наместника, все активнее участвовал он в повседневной политике Господина Пскова. Самое главное – великое княжество Московское и Владимирское все больше превращалось из иерархической федерации князей в Русское государство. Исчезло независимое– Ярославское княжество – его князья и бояре стали служилыми людьми великого князя всея Руси. В Рязани и Ростове, в Верее и на Белом озере чувствовалось дыхание новой эпохи. Всюду проникали люди великого князя, новые порядки, заводимые на Москве. Вассалитет все больше уступал место подданству, привычные сеньериальные отношения все больше превращались в отношения государственные.

Два лета и две зимы шла большая война с казанским ханом. Русские войска во главе с воеводами великого князя совершали небывалые походы по рекам в гребных судах – насадах, по глухим зимним лесам в трескучие морозы. Борьба шла с переменным успехом. И наконец – победа, самая большая победа со времен Дмитрия Донского, первый крупный успех после Куликовской битвы. Столица грозных казанских ханов, потомков Чингисхана, еще недавно хищно грабивших нижегородские и владимирские, галицкие и костромские земли, впервые покорно склонилась перед знаменем Москвы. Тысячи русских пленников, ждавших отправки на восточные работорговые рынки, получили свободу. Победно возвращались в русскую столицу полки князя Юрия Васильевича. Именно перед его войсками капитулировал хан Ибрагим. Впервые великий князь не шел в поход впереди своих полков. Он руководил войсками на огромном театре войны, за сотни верст от полей сражений. От воевод в Москву мчались гонцы с донесениями, а обратно спешили посланцы великого князя с директивами и инструкциями. Впервые работало военное ведомство – будущий Разрядный приказ. Дыхание нового времени чувствовалось здесь, в Москве, сильнее всего,– ведь именно здесь складывались важнейшие правительственные учреждения рождающегося единого Русского государства. Здесь, в сердце Русской земли, вырабатывалась новая политическая доктрина, формировалась новая политическая традиция.

Медленнее всего шло время на берегах свинцового Волхова. По-прежнему собиралось вече, по-прежнему правили на нем посадники и бояре. По-прежнему в их руки рекой текло богатство. Герой легенды посадник Щил был богат настолько, что, давая деньги в рост купцам «не имуще кун» из ничтожного процента (полпроцента на год), сумел «на то кунное собрание воздвигнути церков и соградити монастырь». Правда, Щил был (согласно легенде) наказан за свое неблагочестие, но каков же должен был быть оборот его кредитных операций?

Но жизнь брала свое и здесь. Веками на вече собирались все свободные жители Новгорода – члены городской общины, жившие в своих концах и улицах. Давно уже выделились в особую группу бояре, постепенно сосредоточившие в своих руках всю политическую власть. Горожане стали делиться на старейших и меньших, вслед за боярами выделились житьи люди. В XIV веке выделяется еще одна социальная группа – «черные люди»– беднейшая часть новгородских общинников, живущая трудами рук своих. Но роль их в республике была невелика – они упоминаются далеко не во всех официальных актах Господина Великого Новгорода. От имени «Господина Государя Великого Новгорода», как он торжественно и пышно именовался в своих последних официальных документах, все больше выступали зажиточные слои новгородского общества – бояр и житьих. Беднейшая часть населения города, хоть и сохраняла свои формальные права, все меньше влияла на политические решения, все меньше интересовала подлинных руководителей феодальной республики. Городское вече окончательно превращалось в орган боярской власти. Процесс феодального расслоения все сильнее разлагал городскую общину. Все более сказывалось имущественное неравенство. Общество, в котором одни все время богатеют и усиливаются, а другие беднеют и слабеют, не может отличаться целостностью и прочностью. Все чаще привычные столкновения между концами и улицами приобретали социальную окраску. В 1418 году, например, жители Славенского конца грабили бояр на Софийской стороне, не пощадили и монастырь Николы на Поле: «зде житнице боярьекыи». Трещина, раскалывавшая перерождающуюся общину, становилась все глубже и шире.

Какая-то смутная тревога чувствовалась в городе. «Возмутившимся хрестьаном о неправды в Великом Новегороде, написаша грамоту и крест да ней целоваша»,– сообщает летописец под 1468/69 годом. Какая же это была грамота? В чем именно состояла «неправда»? Известно только, что новгородцы сами «в ту же неправду внидоша», как с горестной иронией замечает летописец.

Осенью 1468 года псковичи сделали еще одну попытку отложиться от новгородского владыки. Они составили на вече грамоту «о своих священнических крепостех и о церковных вещех». Ссылаясь на правила «Намаканона», т. е. Кормчей книги, содержавшей постановления церковных соборов и законы византийских императоров, псковичи «посадили» во главе своей церкви двух выборных попов. Архиепископ заявил категорический протест и потребовал отмены вечевого решения. Псковичи ответили не менее твердым отказом. Дело снова было перенесено в Москву, на суд великого князя и митрополита Филиппа. И снова Москва не поддержала псковичей. Скрепя сердце они вынуждены были «подрати» вечевую грамоту, положенную в «ларь у святой Троицы», хранилище актов Господина Пскова. Осенью 1469 года великий князь еще не хотел рвать отношения с Новгородом. Оставалась какая-то надежда на мир?

Наступил январь 1470 года. В минувшем году было «со всех сторон мирно и тишина велика»,– записал псковский летописец. Но это была предгрозовая тишина. Уже снова ползли по небу тяжелые, черные тучи.

Много обид накопилось у псковичей на новгородцев. Уже полгода у них в «порубе» (погребе) сидели пековские «гости»—купцы. А сам архиепископ начал взимать неправедные поборы («мзду») с псковских священников – «в коего по рублю, в коего полтора».

Обиженные псковичи слали в Новгород посольства, жаловались великому князю в Москву.

Король Казимир вдруг проявил интерес к порубежным делам с Русской землей. Впервые за двадцать с лишним лет он приехал в Полоцк и здесь принял псковских послов. Однако переговоров «о порубежных местех и о обидных делех» он с ними вести не стал, отложив все это на осень. Но и в сентябре, когда съехались" литовские паны и псковские послы во главе с князем-наместником Федором Юрьевичем Шуйским, из четырехдневных переговоров ничего не получилось, кроме «истомы» и убытков,– послы «разъехались розно, а управы не учинив ничему ни котороя». В Литве явно что-то замышляли, чего-то ждали, на что-то надеялись... На что?

Воскресенье, 5 ноября 1470 года. В это осеннее утро в Новгороде умер архиепископ Иона. А уже через три дня, в среду, 8 ноября, в Новгороде оказался новый князь, Михаил Олелькович. Он «приехал в Новгород на стол» «из королевы руки», испрошенный новгородцами у короля Казимира. Подчеркивая это, псковский летописец отмечает, что он взял с собой «на похвалу людей много силно». «И новгородци й (его. – Ю. А.) приаше честно».

Кто же такой Михаил Олелькович, князь «из королевы руки»? В исторической науке его фигура оценивается по-разному. Одни исследователи подчеркивают его династическую связь с Русью, другие – политические связи с Литвой. Кто же ближе к истине?

Его прадед Ольгерд – знаменитый великий князь Литовский, гроза Русской земли, подходивший к самой Москве, но трижды отраженный Дмитрием Донским. Владимир, пятый сын Ольгерда, был посажен отцом в захваченном еще раньше Киеве и стал литовским князем древней русской столицы. Александр (Олелько) Владимирович, старший из трех сыновей этого князя, был женат на княжне Анастасии, дочери великого князя Василия Дмитриевича. Их сыновья Семен и Михаил, «испрошенный» теперь новгородцами, приходились, таким образом, двоюродными братьями великому князю всея Руси Ивану Васильевичу. Но в Вильне и в Кракове сидел Казимир Ягеллончик, тоже внук Ольгерда и двоюродный дядя этих киевских князей.

Родство, династические связи очень ценились в феодальное время. Браки были важным дипломатическим средством в международных отношениях. Посредством браков заключались союзы и даже .унии между монархиями. Брак Ягайлы Ольгердовича, например, с дочерью короля Казимира Великого превратился в унию между Литвой и Польшей, на сотни лет предопределившей судьбы этих крупных государств. Поводом к Столетней войне послужили династические права Эдварда III Английского на французский престол, проистекавшие из брака его матери, дочери Филиппа IV Французского, с Эдвардом II, королем Англии.

Роль родственных уз отрицать не приходится. Но все же, как всегда в истории, решающее значение имеют не символы, а реалии. Жизненно важные интересы общественных групп, классов, народов, государств и в первую очередь, и в конечном счете определяют линию поведения того или иного конкретного деятеля, его фактические симпатии, его политическое лицо.

Михаил Олелькович, в отличие от своего двоюродного дяди и многих других Олыердовичей, был не католиком, а православным. Это стало большим политическим козырем в его руках и в руках его новгородских сторонников. Это, без сомнения, делало его кандидатуру на новгородский стол, в общем, приемлемой для широкого общественного мнения города святой Софии. И это, конечно, имело гораздо большее значение, чем родство с великим князем на Москве. Не как родственник великого князя, а как православный князь из Киева был приглашен («испрошен») Олелькович на Новгородский стол.

Но все было далеко не так просто. Флорентийская уния 1439 года расколола русскую православную церковь. Западная ее часть, на землях, захваченных Литвой и Польшей, признала унию. Москва ее категорически отвергла. Митрополит Исидор, ставленник константинопольского патриарха, вместе с ним принявший унию, вынужден был бежать из Москвы. В Киеве появился свой митрополит, униат Григорий.

Уния во Флоренции была делом далеко не только вероисповедным. Это был важнейший политический акт: православная Византия наконец-то признала первенство католического Рима. Первенство церковное в средние века с необходимостью вело к первенству политическому. Вот почему так обрадовались унии в Вильне и Кракове – в руках католического государя Польши и Литвы теперь оказалось мощное средство для подчинения православного населения на обширных землях, отторгнутых от Руси. Уния давала возможность проникнуть и в саму Русь, сохранившуюся под эгидой Москвы.

Вот почему православная Москва с такой настороженностью относилась к униатскому Киеву. «И ты бы ныне... того отступника, Исидорова ученика Григория, благословения не принимал... и писанием его и поучением не внимал»,– требовал от архиепископа Ионы митрополит Феодосии. И новгородский владыка был вполне солидарен: «Не обыче дом святые София волка вместо пастыре приимати... но держатися истинного пастыря... а не от Рима прелазящего».

Вопрос церковный – вопрос политический. И сам великий князь Иван Васильевич обратился с посланием к архиепископу Ионе: «...которыми делы... тот Григорей учнет ся подсылати которыми речьми или писа-ньем, и ты бы, мой богомолец, того также гораздо ся оберегал... ни поминков бы от него не приимал, ни к нему не слал».

А ведь Михаил Олелькович приехал из униатского Киева. И по всей вероятности, с благословения митрополита-униата. И без всякого сомнения, с ведома и согласия своего государя и сюзерена короля Польского и великого князя Литовского. Хотя это и отрицают некоторые исследователи, другую возможность трудно себе представить. Нет, не зря называют его русские современники «князем из королевы руки». Участие Казимира в политических комбинациях, приведших Михаила Олельковича на новгородский стол, едва ли не очевидно. По московским данным, к Казимиру было отправлено новгородское посольство в составе Панфила Селивантова и Кирилла Иванова, сына Макарьина, с богатыми «поминками», с просьбой взять Новгород под свою власть («чтобы еси... нашему Великому Новуго-роду и нам господин был»), поставить архиепископа от киевского митрополита и дать новгородцам князя «из своее державы». Король «приат дары их с любовью» и послал в Новгород Михаила Олельковича.

...Голова Олельковича упадет к ногам королевского палача. Вместе с другими русскими князьями он будет обвинен в заговоре в пользу Москвы. Правнук Дмитрия Донского прольет свою кровь за Русскую землю. Но это будет через десяток лет. За это время многое изменится на свете... А сейчас, осенью 1470 года, в Новгород, во главе реальной военной силы, приехал правнук Ольгерда, связавший свою судьбу с интересами и планами новгородского боярства и – сознательно или нет – с,замыслами и политической игрой своего двоюродного дяди, короля Казимира. И с прибытием Олельковича и его «людей многих», взятых им с собой, наверное далеко не только на «похвалу», в Новгороде значительно усилилось литовское влияние. «Князь желанный нашего добра», как новгородцы называли когда-то Василия Васильевича Гребенку Суздальского, много лет проведшего в их городе, отправился в далекое Заволочье. Готовить его к обороне на случай войны, как можно догадаться...

Умер архиепископ Иона, который умел умирять страсти. Умер умудренный опытом владыка, умевший лавировать между Москвой и Вильной и их сторонниками в Новгороде. Наверное, мало кто понимал, что вместе со старым архиепископом умерло для Новгорода старте время.

Бедный сирота, он был взят из милости в дом бояр Медоварцевых и отдан дьякону на обучение грамоте. Болезненный, тихий мальчик не принимал участия в шумных' мальчишеских забавах своих сверстников. Зато он еще в детстве поверил в предсказание юродивого: «Иванец... быти тебе в Великом Новеграде архиепископом». «И бысть же при его святительстве мир со всеми землями, и тишина, и гобзование (процветание.– 10. А.) плодом».

Каково было собственное политическое лицо Ионы? Трудно ответить на этот вопрос. Ясно, пожалуй, одно. Он действительно хотел мира для Новгорода. Он хотел избежать разрыва с Москвой. И за двенадцать лет его пребывания на кафедре этого разрыва не произошло, хотя натянутая струна не раз вот-вот была готова лопнуть. Мир удалось сохранить в 1460 году. Удалось сохранить и в 1463-м. Но прочным этот мир быть не мог, как не может быть прочной упряжка коней, скачущих в разные стороны.

Это, без сомнения, хорошо понимали в.Новгороде. Понимал, вероятно, и сам владыка. Ведь переговоры о приглашении Олельковича на Новгородский стол научались еще при его жизни и, конечно, с его ведома.

К чему стремилась господа, приглашая «князя из королевы руки»? В литературе существует мнение, что речь шла о создании своего рода буфера между Вильной и Москвой– «наместничества для православного магната». Такой план, если он и существовал в действительности, едва ли был реалистичным. «Наместничество» продержаться долго не могло – оно с неизбежностью должно было скоро качнуться или в сторону Москвы, или в сторону Вильны. На новгородском столе Михаил Олелькович должен был ориентироваться либо на великого князя всея Руси, либо на великого князя Литовского и короля Польского. Если приглашение Олельковича и было компромиссом между «литовской» и «московской» партиями, компромисс этот мог носить только временный, конъюнктурный характер, не решая основных, принципиальных вопросов.

Хоть и медленно текло в.ремя над городом святой Софии, но все же настал момент окончательного, решительного выбора: «быть или не быть».

«Быть или не быть» – новгородской старине и пошлине, могуществу бояр, буйному вечу, бесправию смердов, приниженности пригородов. Пушным факториям на Печоре и Мезени, лихим походам за данью в глухие северные леса, торговле с ганзейскими купцами, набитым золотом и серебром подвалам и полатям святой Софии. Гордой осанке бояр на переговорах с великим князем, самостоятельности владыки, власти господы над огромной территорией от Валдая до Белого моря,, от Ладоги до предгорьев Урала.

«Быть или не быть» – Руси и ее народу. Останется ли Русская земля слабо связанным конгломератом княжеств и городов, дрожащих перед Литвой и трепещущих перед ордынским ханом,? Сохранится ли русский народ на своей земле, или сама эта земля перестанет быть Русской и окончательно исчезнет, разделенная между соседями и превратится только в географическое понятие, вроде «Сарматии» или «Скифии», как величали нашу страну западноевропейские книжники? Через узкие шведские двери и литовские ставни, может быть, когда-нибудь и прольется свет на огромную равнину Северо-Восточной Европы, населенную полудикими племенами, поддаными короля и хана, «схизматиками», говорящими на непонятном для «просвещенных» европейцев наречии. И навсегда исчезнет русское имя, русское слово. Или появится, окрепнет новая сила – единое могучее государство, объединит Русь, свергнет ордынские оковы, вернет похищенные у нее земли и достойно войдет в семью великих народов мира?

Новгород. Кремль. Башни Княжая и Кокуй зимой.

Проще говоря, вопрос стоял так: боярская власть в Великом Новгороде или единство Русской земли. Третий вариант был исключен. И это по-своему хорошо понимали и в Новгороде, и в Москве.

Испросив на новгородский стол -«князя из королевы руки», господа сделала важный, едва ли обратимый шаг к разрыву с Москвой, со всей политической традицией, связывавшей «от отчич и дедич» Русскую землю в единое, пусть и раздробленное, целое под стягом великих князей. Прибытие Олельковича создавало новую политическую ситуацию, благоприятную для противников и неблагоприятную для сторонников Москвы на новгородском вече.

Но борьба между этими группировками была еще далеко не закончена.

15 ноября. Важнейший политический акт феодальной республики – выборы нового архиепископа. На площади перед святой Софией собирается вече – посадники, и тысяцкий, и «весь Великой Новъгород». Впрочем, эта площадь так мала, что на ней могут поместиться только представители концов и улиц, члены боярских кланов, «лучшие люди» Новгорода. На престол в Софийском соборе кладутся три жребия: «един – Варсонофьев, духовника владычня, а другой – Пуминов, ключника владычня, а третий – Фефилактов с Вежищи, протодиакона и ризника владычня». Это старая новгородская традиция. Так избирали в свое время Иону, а "перед ним – Евфимия и длинный ряд их предшественников. «Кои себе жребии избереть на престоле дом святого Софея, тоя всему Великому Новугороду преосвященный архиепископ». Архимандрит Юрьева монастыря по очереди вынимал жребии. Побеждал тот, чей жребий оставался на престоле. Затаив дыхание, ждала толпа на площади исхода древней, священной церемонии. «И осташе на престоле жребси Фефилактов, протодиакона и ризника владычня». «Весь Великой Новъгород» сразу пошел за ним в его монастырь, на Вежищи. «И възведше в владычень двор, на сени честно, и нарекше й (его. – Ю, А.) и лреосвящен-ным архиепископом». За триста лет это был двадцать первый по счету архиепископ Великого Новгорода и Пскова.

Но страсти разгорались все сильнее. Другой претендент на архиепископство, Пимен, был одним из самых близких людей покойного владыки. Он замещал его, когда тот уезжал из Новгорода. Как ключник, он ведал казной владыки. Пимен был хорошо известен в Новгороде: его «повелением и тщанием» расписывалась фресками церковь Николы на Островке. Об авторитете Пимена свидетельствует само выдвижение его кандидатуры, И вдруг «по неколикех днех» после выборов Великий Новгород поднялся на бывшего владычного ключника. «Великим, силным избеществовав бесчестием», Пимена заключили в крепость, подвергли пыткам («самого измучив»), «кажну вшу (казну всю.– Ю. А.) в него розграбили» и, наконец, оштрафовали на тысячу рублей. Как же это все могло произойти с доверенным лицом владыки Ионы, вчерашним кандидатом в архиепископы?

По объяснению псковской летописи, «инде на едином месте честь не стоит, в мудрости разумных ищет, а на гордых и безумных пребыти не может». При всей общей справедливости этого объяснения, оно несколько туманно. В чем проявились «гордость» и «безумие» владычного ключника?

Ответ на этот вопрос можно найти в памятнике с длинным названием, начало которого читается так: «Словеса избрана от святых писаний о правде, о смиренномудрии». «Словеса» подробно, но в церковном велеречивом и патетическом стиле рассказывают о новгородских событиях. Они были составлены, по-видимому, при митрополичьей кафедре и носили официальный, пропагандистский характер. Автор их не скрывает своего враждебного отношения к новгородцам, которые «ко тме приступиша невидения, рекше к Латыном отступающе прилепляхуся». Тем не менее, несмотря на тенденциозность «Словес», они содержат интересные и далеко не лишенные правдоподобия сведения.

Оказывается, Пимен («Помин») был одним из главных деятелей «литовской» партии. «Словеса» обвиняют его в том, что он но смерти Ионы разворовывал его казну («татьством из казны его себе выносил»)– Но еще хуже было, что «лукавый чернец Помин» хотел поставления на кафедру «от того Григория богоотметного», т. е. от униатствующего киевского митрополита. Если верить «Словесам», Пимена не смутило, что он «не приат бысть от людей православных на великую степень», т. е. не прошел на выборах. Он якобы прямо заявлял: «Хотя на Киев мя пошлите, и там на свое поставление еду».

Не каждому слову «Словес» можно безоговорочно верить, но в данном случае их сведения заслуживают внимания. Вполне возможно, что Пимен, раздосадованный результатами выборов, встал в оппозицию к новому владыке и пытался апеллировать к Григорию. Возможно и другое – Пимен и раньше был тесно связан с «литовской» партией и с митрополитом-униатом. Именно он мог быть ставленником сторонников сближения с Литвой. Во всяком случае, можно предполагать прямую связь между московскими и псковскими известиями. Они в совокупности рисуют одну и ту же картину, хотя и лишенную четких хронологических очертаний. Приверженность Пимена к «латинству», или, в более широком смысле, к крайним силам «литовской» партии, могла привести его к конфликту с общественным мнением, с большинством на вече и даже среди бояр, и повлечь за собой крупные неприятности для бывшего ключника, о которых рассказывает псковский летописец. Выступление против Пимена и наказание его – показатель того, что, несмотря на прибытие «князя из королевы руки», новгородцы в массе своей вовсе не были склонны к разрыву с великим князем, с Русской землей, к переходу под патронат киевского митрополита. Расправа над Пименом свидетельствовала о силе сторонников Москвы, сторонников традиционной политики единства с Русской землей. В лице Феофила к власти пришла, по-видимому, умеренная группировка, готовая продолжать политику Ионы – сохранять связи с Москвой, отстаивая вместе с тем свои привилегии.