Текст книги "Штрафбат. Закарпатский гамбит"

Автор книги: Юрий Гайдук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

* * *

Улица в этот час была малолюдна, и Новиков, пропустив связника на двадцать метров вперед, постарался вписаться в неторопливый ее настрой. Из огороженных невысоким штакетником палисадников свисали уже оживающие после зимней спячки ветви размашистых вишен, слив, яблонь, груш, столь же размашистых абрикосовых деревьев и грецкого ореха. Однако явно психующий связник то прижимался к заборам, переходя со спорого шага на шаг фланирующего бездельника, то, внезапно оглянувшись, из-за чего Новикову приходилось чуть ли не приседать на корточки или уходить под ветвистые кроны тех же яблонь, вишен и груш, и, прощупав глазами чуть ли не каждого человечка позади себя, делал «скок» на проезжую часть, мощенную где брусчаткой, а кое-где и просто булыжником, и тут же прибавлял скорости, переходя на легкую рысцу.

«Идиот! Шизофренник чокнутый! – беззвучно шевеля губами, поносил его лейтенант, поимевший на краткосрочных курсах «Смерша» едва ли не самые начальные азы наружной слежки. – И кто же тебя, козла такого, связником поставил?! Психопат какой-то, а не человек. Урод в жопе ноги».

Не понимая внутреннего состояния этого «психопата и шизофреника», который, по всей раскладке, должен вести себя совершенно спокойно в данной обстановке, он и сам начинал порой психовать, то срываясь на неподобающую его комплекции рысь, то переходя на «шаг с ленцой», из-за чего мог привлечь ненужное ему внимание мукачевских мужиков и баб, направлявшихся в сторону центра. Однако, кажется, на него никто не обращал особого внимания, и Новиков, словно привязанный, двигался за связником, то отпуская его на расстояние видимости гуцульской шапки, то выдвигаясь поближе, когда можно было раствориться в толпе.

И еще Бога молил, чтобы эта игра в прятки с «козлом-психопатом» закончилась как можно быстрее.

До конца улицы оставалось не более сотни метров, как вдруг связник резко свернул в какой-то проулок, почти зажатый заборами, и Новикову, чтобы только не потерять его из виду, только и оставалось, что на рысях броситься за ним. Когда он свернул в проулок, связник был метрах в тридцати от него. Почти вжимаясь в тень заборов и штакетников с нависшими над ними ветвями, Новиков облегченно вздохнул, внутренне расслабляясь, и двинулся за ним. Казалось бы, всё в порядке, как вдруг…

Лейтенант Новиков и сам себе потом не смог объяснить толком, что же произошло в те считаные секунды, когда до улицы, которая выходила на центральную площадь города, оставалось не более пятидесяти метров.

Этот неврастеник, которому, по твердому убеждению лейтенанта, место было в психиатрической больнице, но никак не в боевой националистической группе, тем более связного, который держит связь с радистом, неожиданно обернулся, на какую-то секунду застыл, словно превратившись в каменное изваяние. Было видно, как в нервной гримасе дернулось его лицо и он, вопреки всем наставлениям более опытных и более спокойных учителей, схватив в руку свою гуцульскую шапку, бросился бегом к спасительной, как ему казалось, улице.

Новикову ничего не оставалось, как броситься за ним в надежде заломить связника, чтобы уже на скоротечном допросе с пристрастием выбить из него необходимые показания. Он уже почти догонял его, как вдруг этот ненормальный пулей вылетел на проезжую часть улицы и…

Зубовным скрежетом зазвучали тормоза полуторки, раздался дикий женский крик, затем крики и вопли моментально собравшейся толпы. У Новикова вдруг помутилось в глазах и словно сотни раскаленных иголок впились в височные доли.

Еще не до конца осознав, что же случилось на самом деле, но уже понимая, что произошло нечто страшное и непоправимое, Новиков заставил себя выйти из стопорного состояния и бросился к месту происшествия.

Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы нарисовать мысленно картинку происшедшего.

Выскочивший из-за высоченного забора связник врезался в передок полуторки и, соскользнув с радиатора, ногами вперед вошел под днище машины. Всё это произошло в единое мгновение, так что водитель даже не успел затормозить, и…

Обезображенный труп лежал на середине дороги, и вокруг него расползалось огромное кровяное пятно, тут же всасываемое пылью. Окрашенная в зеленый цвет битая-перебитая полуторка, видимо прошедшая все дороги войны, замерла чуть впереди, а ее водитель, уже довольно пожилой старший сержант, с усами, как у товарища Буденного, сидел на металлической подножке, зажав седую, как лунь, голову ладонями.

Что в этом наезде не было его личной вины, было ясно любому здравомыслящему человеку, и какая-то хохлушка жалела его чисто по-бабьи, пытаясь надеть на сержанта упавшую на дорогу пилотку.

Пробившись сквозь собравшуюся толпу охающих и ахающих людей, Новиков всмотрелся в лицо связника, которого он только что вел, с надеждой выйти на более крупную птицу, и на вот тебе: как говорится, мертвее не бывает.

Едва не заскулив от того, что произошло, и от осознания своей собственной вины в гибели связника, Новиков круто развернулся и отошел в сторону. Он почему-то надеялся, что человек, с которым должен был встретиться связник, находится где-то неподалеку, возможно, даже в одном из соседних домов, и должен как-то проявить себя, объявившись на месте происшествия.

Всматриваясь в затылки и лица толпившихся вокруг погибшего людей, он пытался вычислить варианты появления здесь резидента, который должен будет проявить все свои способности, чтобы обшарить карманы связника, однако чудеса случаются только в кино да еще в сказках.

Кто-то, видимо, успел сообщить о случившемся в комендатуру: не прошло четверти часа, как подлетел серый от пыли «Додж» и из него соскочили на землю два офицера в капитанском звании. В два прихлопа в три притопа оценив происшедшее и возможную вину еще не пришедшего в себя водителя, они приказали старшему сержанту следовать за ними, и полуторка следом за «Доджем» скрылась в направлении военной комендатуры.

Кто-то зароптал было, недовольный тем, что не опросили свидетелей происшествия и что, мол, делать с покойником, на кровь которого уже слетались мухи, однако не прошло и пары минут, как появилась крытая брезентом полуторка с огромным красным крестом по брезенту, и два дюжих медбрата загрузили раздавленный труп в машину.

Новиков заставил себя оторваться от забора и, загребая ногами весеннюю пыль, побрел к чайной в надежде, что старший лейтенант Тукалин еще там. Состояние у него было такое, что впору было пустить себе пулю в лоб.

* * *

Проводив глазами Новикова, метнувшегося бесшумной поступью кошки следом за связником, и убедившись, что он довольно плотно сел тому на хвост, Тукалин выждал еще минут пять и, слившись с компанией подвыпивших мукачевских мужиков, вернулся в чайную. Пристроился в очередь к буфетной стойке.

Вероятность того, что радист может еще с кем-нибудь встретиться в чайной, была ничтожно мала, однако… Как говорится, чем черт не шутит, когда Бог спит.

Стоя в неторопливо продвигающейся очереди из мукачевских мужиков, каждый из которых считал своей святой обязанностью перекинуться парой словечек с буфетчиком, который мог не только пенистого пивка нацедить, но и доброй самопальной сливяночки из-под прилавка налить, он уже более-менее спокойно мог наблюдать за радистом, который, казалось, притащился из Ужгорода в этот городишко только для того, чтобы пивком побаловаться в привокзальной чайной да мамалыгу местную поесть.

Встретившись со связником и как бы скинув с плеч тяжелый груз, радист почувствовал себя вполне комфортно и теперь мог со спокойной душой и совестью насладиться теми малыми крохами радости, которая позволяла ему жизнь. И не надо было иметь смершевский опыт старшего лейтенанта Тукалина, чтобы окончательно удостовериться в главном: встретившись в чайной со связником, радист поставил точку на последней радиограмме и теперь, явно довольный собой, будет возвращаться в свой родной Ужгород. И Тукалин не ошибся.

Он уже рассчитывался с буфетчиком за пачку папирос, когда Драга закончил наконец-то поедать свою мамалыгу, до последней капли высосал из кружки остатки пива и поднялся из-за столика. Кивнул, прощаясь, официантке и скрылся за дверью. В окно было видно, как он, остановившись в нескольких шагах от чайной, раскурил самокрутку из доморощенного табака и, перебросив через плечо затасканную торбу, направился к обшарпанному вокзальному строению, где уже толпилось не менее полусотни мужиков и баб с пустыми, полупустыми и туго набитыми мешками и торбами. А это значило, что вскоре должен подойти поезд, на котором можно будет добраться до Ужгорода.

* * *

Окончательно сникший и внутренне уничтоживший себя как последнего изменника и предателя Родины, Новиков заглянул в чайную, однако, не увидев там ни старшего лейтенанта, ни радиста, тут же вышел на улицу. Перед тем как предстать перед глазами генерала Карпухина, который доверил ему, щенку недоношенному, столь ответственное задание, ему необходимо было выплеснуться перед старшим лейтенантом, которого он также подвел своим головотяпством, и рассказать ему всё как было. Нет, не просить пощады и помилования, а просто рассказать всё как было именно этому человеку, за спиной которого было бог знает сколько сложнейших операций и столько же лично им выявленных диверсантов, предателей и шпионов. Тукалина он уважал, пожалуй, даже более своего отца. Тукалин по крайней мере не считал его «недоделанным уродом», которому если и можно что поручить, так только свиней или коз пасти.

Остро чувствуя свою никчемность и уже распростившись мысленно с погонами лейтенанта, он все-таки заставил себя внутренне собраться и, проанализировав обстановку, направился к сохранившейся платформе, вдоль которой уже толпились поджидавшие поезд мукачевцы и те селяне, которым надо было добраться до Ужгорода.

Сначала он увидел Драгу, присевшего на корточки у края платформы, а потом и Тукалина, совершенно неприметного в толпе мужиков. Заметил его и Тукалин. Глазами показав, чтобы лейтенант отошел поближе к дверям вокзального строения, он незаметно отслоился от куривших на платформе мужиков и пристроился у стены рядом с Новиковым.

– Ну?

И столько в этом коротком «Ну?» было твердости и надежды исполненного приказа и долга, что Новиков даже сглотнул невольно предательский комок у горла. Он молчал, словно парализованный, и старший лейтенант вынужден был повторить:

– Ну? – и, видимо, почувствовав что-то неладное, прищурился на своего напарника. – Чего молчишь? Докладывай!

Новиков вдруг почувствовал, как у него дрогнули губы, и он только-то и смог выдавить из себя:

– Я…

И замолчал, судорожно сжав челюсти.

– Ты… ты что… упустил его? – почти беззвучным шепотом произнес Тукалин, и его обветренное лицо стало белым, как сахар рафинад из офицерского пайка.

Отрицательно качнув головой, Новиков сморщился, словно от страшной зубной боли. Надо было что-то говорить, но он только пробормотал едва слышно:

– Если бы упустил…

Теперь уже Тукалин как на безнадежного больного смотрел на напарника. И действительно, что может быть хуже того, что ты упустил единственное на сегодняшний день звено цепочки, которая могла бы вывести на резидента. Однако в словах лейтенанта, как и в его поведении, было нечто такое, что подсказывало паскудно-предательскую правду о полном провале, и он, почувствовав вдруг, как лобовую часть заполняет невыносимая боль – последствие недавней контузии, только и смог произнести:

– Ты можешь сказать, что случилось?

И вновь Новиков сглотнул подступивший к горлу комок.

– Он, я имею в виду связника… короче, угодил под машину. Насмерть.

Ничего подобного Тукалин даже представить себе не мог и какое-то время стоял ошеломленный, пытаясь хотя бы уразуметь сказанное лейтенантом. Понятно было одно: действительно произошло нечто страшное и, возможно, даже непоправимое. И тут же кольнула мысль: не ушел бы радист. Оторвавшись взглядом от лейтенанта, нашел среди мужиков уже примелькавшийся укороченный тулупчик из стриженой овчины и, уже несколько успокоившись, приказал:

– Докладывай!

…Когда окончательно уничтоженный гробовым молчанием Тукалина Новиков закончил свой сбивчивый рассказ о том, как он невольно засветился и замельтешивший психопат-связник попытался перескочить дорогу, чтобы скрыться то ли в запутанных проулках, то ли в более густой толпе горожан, угодив по своей собственной дурости под машину, Тукалин издал какой-то грудной звук, более похожий на стон раненой лошади, и, почти не разжимая губ, произнес:

– Ты хоть понимаешь, что нам теперь грозит?

– Почему это – «нам»? – вскинулся Новиков. – Ты-то здесь ни при чем! Я виновен, мне и отвечать.

– Дурак! – подвел черту Тукалин, и его лицо исказила кривая усмешка. – Он, видите ли, один виноват, ему и отвечать. Я – старший группы, и я конкретно отвечаю за выполненное задание. А соответственно…

Новиков опять было вскинулся, пытаясь доказать что-то свое, но Тукалин даже не стал его слушать:

– Короче так, лейтенант! Кончаем этот бесполезный треп и возвращаемся в Ужгород. Судя по всему, с минуты на минуту должен подойти поезд. В вагон, куда заберется наш подопечный, не соваться. Вполне возможно, что он срисовал личности тех мужиков, что коптились с ним в товарняке, да и мой портрет не оставил без внимания. И в то же время упускать его из поля зрения мы не должны. Не исключено, что у него в плане не одна только встреча со связником и он намерен встретиться еще с кем-нибудь, но уже возвращаясь в Ужгород. Надеюсь, всё понятно?

Истерзанный виной, Новиков хотел было сказать – а как же быть со связником, может быть, даже устроить засаду в той больнице, куда его отвезла крытая машина с красным крестом по брезенту, но, подняв глаза на старшего лейтенанта, только кивнул головой и бесцветным голосом произнес:

– Понятно.

В Ужгород возвращались на крыше переполненного вагона, в который каким-то образом смог ввинтиться Стефан Драга, и только когда спустились с крыши вагона на отремонтированную платформу забитого товарняками с военным грузом Ужгорода и «проводив» Драгу, направили свои стопы к особняку, в котором расположилось ведомство начальника войск по охране тыла фронта, молчавший до этого Тукалин неожиданно остановился и, попридержав лейтенанта за руку, негромко произнес:

– Значит так, лейтенант! Слушай сюда и запоминай. Никакого самобичевания с твоей стороны. Ясно? Докладывать буду я. Тебе же рот открывать только в тех случаях, когда спросят о чем-нибудь конкретном. Врубаешься, надеюсь? Вот и хорошо, – не дожидаясь утвердительного ответа, подвел черту Тукалин. – А теперь вытри сопли и вперед на ковер.

* * *

Выслушав неутешительный рапорт вытянувшегося по струнке Тукалина, Карпухин прошел к окну и, сцепив кисти рук за спиной, какое-то время молчал, уставившись в окно, за которым набирала силу пьянящая закарпатская весна. Наконец качнулся с пяток на мыски, поднял тяжелый темный взгляд на Тукалина. Какое-то время молча раскачивался, в упор разглядывая лицо старшего лейтенанта, отчего и Тукалину, и Новикову очень захотелось в сортир, и когда уже эта пытка стала почти невыносимой, приглушенным голосом произнес:

– Значит, говорите, связник полный психопат, который вел себя так, словно его изначально приговорили к смерти через повешение?

– Так точно, товарищ генерал! И еще будучи за столиком в чайной, крутился на стуле так, будто ему перца молотого в задницу подсыпали. Откровенно говоря, я даже побаиваться стал за него.

То ли принимая сказанное на веру, то ли издеваясь над Тукалиным, Карпухин сочувственно кивнул головой.

– И ты, значит, даже побаиваться стал, что этот параноик накуролесит?

Не моргнув глазом Тукалин пожал плечами:

– Ну-у, не то чтобы накуролесит, но эта его нервозность насторожила меня здорово. И даже то, как он перепроверялся, когда вышел из чайной через дверь своей подсобки, говорило о многом. Этот связник явно был не в своей тарелке, чего-то откровенно боялся и вел себя так, словно над его головой уже завис меч возмездия.

Карпухин саркастически хмыкнул:

– Ишь ты! Прямо-таки поэт доморощенный. «Меч возмездия…» И захочешь, подобное не придумаешь. – И уже чуть тише, но более зло произнес: – А может, все-таки он засек за собой хвост, и вот тут-то нервы его и не выдержали?

– Исключено! – попытался было вставить свое слово Тукалин, но Карпухин уже не слушал его, переместившись на уныло поникшего Новикова: – Чего молчим, лейтенант? Тебе слово.

Взмокший от горячей испарины Новиков сглотнул предательскую слюну, скопившуюся во рту, и его правая щека дернулась нервным тиком. Что, видимо, не ускользнуло от глаз генерала.

– Я, конечно, товарищ генерал, не могу ручаться на сто процентов, но то, что этот псих то ускорял шаг, то начинал метаться от забора к забору и перепроверялся, как последний идиот, так это абсолютно точно. И когда его нервы, видимо, уже не выдержали, он и бросился через дорогу. Ну а тут эта самая полуторка откуда ни возьмись и-и-и…

– Ясно, – движением руки остановил его Карпухин, вкусивший в годы своей молодости нелегкий хлеб оперативного сотрудника ВЧК и на своей шкуре познавший всё лихо и тяготы наружного наблюдения. – Всё ясно, лейтенант. Крути не крути, но связник засек тебя в безлюдном переулке, и у него действительно сдали нервы.

Он замолчал, и видно было, как пунцовой краской наливается его лицо.

– Товарищ генерал, – хотел было хоть что-то сказать в оправдание Новикова Тукалин, но Карпухин только сморщился на это и как-то очень тихо произнес:

– Вы хоть осознаете то, что вы наделали? Вы хоть понимаете, что вас за это расстрелять мало?

– Товарищ генерал! – вскинул голову Новиков. – В этом моя личная вина, и я готов понести заслуженное наказание. Вплоть…

– Молчать, щенок! – рявкнул на него Карпухин, и в комнате зависла почти могильная тишина. – Молчать! Герой хренов! Он, видите ли, готов понести любое наказание вплоть до расстрела. Да начхать мне на все твои слова и жесты! Мне нужен резидент группы, а не твое покаяние. Хотя и это тоже неплохо. Этот урок тебе запомнится на всю жизнь.

Он замолчал было, сверля потемневшими глазами Новикова и, видимо, приняв окончательное решение, рявкнул:

– А теперь – кру-гом! И постараться выспаться. А ты, старший лейтенант, останься. Разговор будет.

– Но как же так, товарищ генерал! – вскинулся было Новиков, опасаясь того, что за его огрехи наказание понесет старший лейтенант Тукалин, однако его напарник так зыркнул на него глазами, что лейтенанту ничего не оставалось, как круто развернуться и прикрыть за собой дверь.

Он не знал, благодарить ли ему Бога, что его сразу же не отправили в карцер, или все-таки вернуться и покаяться, плюхнувшись в ноги генерала.

* * *

В этот же вечер в Москву на имя начальника Главного управления контрразведки «Смерш» Абакумова ушла радиограмма, в которой генерал Карпухин докладывал о непредвиденной гибели связника под колесами машины, из-за чего рвалась цепочка «радист – “Михай”».

Но далее шло самое главное.

«Если правильно воспользоваться гибелью связника, то при продуманной оперативной разработке можно было бы развернуть эту ситуацию в свою пользу. Требуется Ваше личное согласие предлагаемой разработки оставшегося без связника резидента с дальнейшим выходом на Вербовщика».

* * *

...

ЗАПИСКА ПО «ВЧ»

«Срочно!

Карпухину.

Предлагается незамедлительно прибыть в Москву.

Иметь при себе подробный план разработки «Михая» (резидента).

К разработке Вербовщика подключается отдел контрразведки НКВД СССР «Смерш» (В.И.Смирнов).

Абакумов».

Глава 2

У трапа самолета Карпухина встретил помощник Смирнова полковник Рубцов, и пока ехали по-весеннему осклизлой ухабистой дороге до Москвы, Рубцов просветил его относительно последних оперативных данных по Вербовщику.

Высокопоставленный офицер американской разведки, один из ведущих специалистов по «русскому вопросу», доклад которого по диверсионно-разведывательной работе на территории западных областей СССР уже подготовлен для того, чтобы положить его на стол президента. Совершенно свободно владеет не только русским, но и украинским языком. В силу своих личных убеждений и, видимо, воспитания ненавидит СССР и всё, что связано с коммунизмом и социализмом. Возраст – около сорока лет. Весьма осторожен и доверяет только проверенным людям, на руках которых кровь советских людей. Свою сверхзадачу он уже выполнил, заручившись расписками ярых националистов и откровенных предателей, готовых вести после окончания войны диверсионно-разведывательную деятельность на территории СССР, и уже с этим багажом готовится к прыжку через линию фронта, где его ждет не дождется самолет на Вашингтон.

Вслушиваясь в неторопливый рассказ полковника, генерал-майор Карпухин догадывался, что за миссия обрушится на его плечи, однако только на Лубянке, в кабинете комиссара Государственной Безопасности Смирнова полностью осознал всю ту ответственность, которая возлагалась на него по задержанию Вербовщика и его группы сопровождения.

Кроме хозяина довольно просторного кабинета, половину которого занимал стол для заседаний, похожий на взлетную полосу прифронтового аэродрома, находилось еще пять человек, двое из которых были в штатском. Из этой пятерки Карпухин знал только заместителя начальника Главного управления контрразведки «Смерш» генерал-майора Вересаева, с которым неоднократно встречался в кабинете Абакумова. Остальных ему представил сам хозяин кабинета, после чего тут же перешел к делу:

– Степан Васильевич, товарищи уже знают о гибели связника, на работу с которым возлагались большие надежды, и я хотел бы услышать, как всё это произошло. Нам с вами надо точно знать, повлияет ли это ЧП на дальнейший ход оперативных мероприятий по Вербовщику и мукачевскому резиденту, который должен был организовать и проконтролировать его переход через линию фронта.

Смирнов замолчал было, пристукнув тупым концом карандаша по столу, но тут же вскинул на Карпухина глаза и уже более жестко закончил:

– А если говорить более прямо, нам нужно совершенно точно знать, заподозрил ли что-нибудь неладное мукачевский резидент и не решится ли он на возможно дополнительный вариант, чтобы полностью обезопасить и себя, и возложенную на него нашими друзьями-американцами миссию. Согласитесь, эта гибель под колесами военной полуторки столь же подозрительна, сколь и кощунственно глупа.

Карпухин не мог не догадываться, что ему в лоб зададут этот вопрос, и еще до отлета в Москву подкорректировал рапорт Тукалина, чтобы только спасти Новикова от трибунала. Он был убежден, что «Михай» воспримет гибель связника под колесами полуторки как нечто трагическое, но вполне жизненное явление. Мол, такой ход судьбы был предписан ему свыше, и способствовала этому излишняя нервозная суетливость связника, о чем не мог не знать мукачевский резидент. Поэтому и пересказал вкратце суть гибели связника, опустив при этом всего лишь одну деталь из рапорта Тукалина. Когда закончил свой короткий, но довольно емкий рассказ, тяжело вздохнул и развел руками: мол, все мы смертны и под Богом ходим.

Карпухин обратил внимание, что собравшиеся в этом кабинете офицеры, пожалуй, более всего озабочены именно этим вопросом, и не ошибся. Когда он замолчал, двое из них облегченно вздохнули и как бы повеселели даже. Да и сам хозяин кабинета уже не столь пристально вглядывался в лицо Карпухина.

– Та-ак, – произнес он негромко, пристукнув при этом тем же карандашом по столу, – это несколько облегчает наше положение. – И тут же: – Радист знает о гибели связника?

Карпухин отрицательно качнул головой.

– Нет.

– Вы уверены в этом?

– Стопроцентно.

– С чего бы вдруг подобная уверенность?

– За домом радиста установлено круглосуточное наблюдение, и за все это время у него не было ни одного гостя. Да и сам он со двора не отлучался.

Смирнов покосился на Вересаева, отдавшего контрразведке более тридцати лет своей жизни из неполных пятидесяти.

– Что думаете по этому поводу?

Неторопливый Вересаев пожал плечами.

– Сразу, конечно, полную раскладку не сделаешь, но в одном убежден точно. В силу каких-то обстоятельств связь резидента с радистом была односторонней, и резидент не может выйти на него, чтобы сообщить о новом канале связи.

– Ну а вы, генерал? – произнес Юхимович, обращаясь к Карпухину.

– Полностью поддерживаю эту версию. И именно на этом факте хотел бы предложить оперативную разработку, финалом которой будет задержание Вербовщика и того груза, который он намерен перебросить своим хозяевам.

Видимо, слышавший в своем кабинете и более амбициозные заявки, Смирнов прищурился на генерала и тут же перевел взгляд на подначальных ему офицеров госбезопасности.

– Ваши предложения?

Какое-то время в кабинете держалась напряженная тишина, пока ее не нарушил немолодой уже полковник госбезопасности:

– Товарищ комиссар, я уже докладывал вам о своем мнении по этому вопросу и готов настаивать на нем.

– Да, я уже слышал, но хотелось бы, чтобы это ваше мнение услышали и другие.

– Пожалуйста. Я считаю, что надо в срочном порядке провести необходимую работу с радистом и заставить его работать по нашему плану.

Он хотел, видимо, добавить еще что-то, но Смирнов жестом приказал ему сесть и, уже обращаясь ко всем сразу, произнес:

– Какие мнения по этому предложению?

– Что ж, вполне обоснованно и логично, – поддержал своего коллегу также молчавший до этого его сосед справа. – У нас совершенно нет времени на оперативные разработки, тем более что в данной ситуации мы пытаемся схватить за хвост черную кошку в черной комнате, которая может выскользнуть из нее в любую секунду. Кроме ужгородского радиста мы не знаем более никого, и поэтому именно вариант перевербовки радиста наиболее приемлем для дальнейшей разработки и выхода на Вербовщика. Так что лично я полностью поддерживаю этот план.

Слушая контрразведчиков, Карпухин невольно поморщился, словно у него разболелся коренной зуб, и этого не мог не заметить хозяин кабинета.

– Что, генерал, вы с подобным предложением не согласны?

Под Карпухиным скрипнул стул, и он поднялся со своего места.

– Так точно, товарищ комиссар, не согласен. И не просто не согласен с этим предложением, – повысил он голос, – но и категорически возражаю против него.

Карпухин заметил брошенные в его сторону откровенно недоуменные взгляды, и над столом застыла гнетущая могильная тишина, которую нарушил Смирнов:

– «Категорически возражаю…» Это более чем серьезно. Объяснитесь!

Карпухин почувствовал на себе неприязненные взгляды сидевших по другую сторону стола людей, но его уже было не остановить.

– Объяснение здесь простое, товарищ комиссар государственной безопасности, – личность радиста.

– Вы что же, товарищ генерал, считаете, что мы не в состоянии его перевербовать и заставить вести радиоигру уже на наших условиях? – с сарказмом в голосе произнес полковник. – Так должен вас заверить, что мы ломали и заставляли работать на себя орлов и не такого полета, как ваш радист.

– Даже не сомневаюсь в этом, – отозвался Карпухин. – Ломали, перевербовывали и вели с абвером игру уже по нашим правилам. Ho данный радист – это, заверяю вас, не тот случай. И перевербовать его вряд ли удастся.

– Да куда он, на хер, денется!

– Денется! – заверил полковника Карпухин. – Застрелится при задержании или примет яд.

– Что, настолько серьезная личность? – удивился Смирнов.

– Весьма и весьма серьезная, – заверил его Карпухин. – Еще в тридцать девятом году были расстреляны его отец и мать с тремя старшими братьями, и насколько мне известно, он еще тогда поклялся мстить Советской власти до гробовой доски. В армию его не взяли из-за врожденной хромоты, однако он каким-то образом умудрился попасть в разведшколу абвера, довольно успешно закончил ее и был оставлен на территории Западной Украины. Судя по тому, что мы имеем на сегодняшний день, был завербован американской разведкой, когда абвер сдал ей несколько своих разведшкол, и теперь мы имеем не просто врага из стана кулацких подпевал или труса, готового ради жизни работать на кого угодно, а идейного противника, затаившего злобу на тех, кто расстрелял в тридцать девятом его братьев и отца с матерью, и готов мстить им, уже не думая о своей собственной жизни.

Смирнов молчал, видимо анализируя услышанное, однако полковник НКВД, судя по язвительно-насмешливому выражению лица, даже не думал уступать своих позиций. Он уже открыл было рот, чтобы возразить генералу, но Карпухин остановил его движением руки.

– И я не сомневаюсь, что многоопытный и весьма осторожный, как здесь было сказано, Вербовщик не предусмотрел вариант провала своего радиста и они не договорились о каком-нибудь условном знаке при выходе в эфир, если вдруг наша контрразведка попытается затеять с ним радиоигру.

Глаза Карпухина потемнели, и он остановился тяжелым взглядом на лице полковника НКВД. Произнес свистящим шепотом:

– И что тогда прикажете делать? Я имею в виду тот вполне прогнозируемый вариант, что Вербовщик правильно поймет условный знак радиста и перейдет на запасной вариант ухода, поставив при этом в известность свое непосредственное начальство, что, естественно, скажется на наших информаторах по линии внешней разведки, и обрубая для верности все концы. Что прикажете делать? Самому себе пулю в лоб пустить или все-таки дожидаться решения Особого совещания при НКВД СССР?

Потемневший лицом полковник хмуро молчал, зыркая глазами на Смирнова, и неизвестно сколько продлилось бы это молчание, если бы не подал голос один из «штатских»:

– Я считаю позицию генерал-майора Карпухина вполне обоснованной, и надо искать совершенно иной подход к нашему клиенту. Более тонкий и психологически выверенный. Вербовщик это не та птица, которую можно было бы взять на примитивной радиоигре.

– Отчего же это примитивной? – обиделся было карпухинский оппонент, однако его тут же осадил хозяин кабинета:

– Всё, хватит разноголосицы! Будем искать приемлемый вариант, тем более что в случае возможного провала операции решение Особого совещания ждет не только непосредственных исполнителей оперативной разработки, но и ее руководителей. Должен вам всем доложить, что товарищ Сталин уже поставлен в известность по факту работы американской разведки в освобожденных областях Украины и операция «Вербовщик» поставлена под особый контроль. Задержание Вербовщика с его грузом носит уже чисто политический характер, не говоря уже о тех непоправимых последствиях, случись вдруг – и об этом даже страшно подумать, что Вербовщику все-таки удастся уйти с грузом к своим в Европу.

Смирнов замолчал и окинул взглядом собравшихся.

– Надеюсь, вся важность операции по Вербовщику всем понятна? Может, желаете что-нибудь добавить? – обратился он к Вересаеву.