Текст книги "Вовка из нашего класса"

Автор книги: Юрий Третьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

ВОВКА ИЗ НАШЕГО КЛАССА

Вовку Иванова вы, наверное, знаете.

Он стриженый, курносый, а весной – конопатый. Школьная форма на нем всегда истрепанная, видавший виды портфель висит на веревочке через плечо, чтоб на всякий случай руки были свободны. Вовке до всего есть дело, и никакое происшествие без него не обойдется.

Всегда он украшен ссадинами и царапинами. Если вы увидите, как кто-то бесстрашно прыгает с крыши, бежит по перилам мостика, как кошка, карабкается на дерево, то знайте: это он. Ссадины и царапины заживают у него замечательно быстро.

Дома Вовку застать трудно. Зато можно встретить в любом конце города.

То он смотрит кино в самом отдаленном кинотеатре, куда проник без билета, так как хорошо знаком с двоюродным племянником билетерши…

То проедет на улице грузовик с непонятным оборудованием, а из кузова ухмыляется и машет рукой довольный Вовка, и неизвестно, как он туда попал и куда едет…

Или на стройке в десяти километрах от города вы вдруг встретите его с каким-то мальчишкой, где они, сидя не корточках, вытягивают из-под глины куски ржавой проволоки…

Никто не знает свой город так хорошо, как он.

Если вам неизвестно, как добраться, скажем, до подсобного хозяйства больницы № 3, то лучше всего спросить у Вовки: он тут же подробно расскажет, какой туда идет автобус и сколько стоит проезд.

Кондукторы его не любят. Они подозрительно поглядывают на него даже тогда, когда он едет с билетом. Впрочем, последнее бывает так редко, что об этом не стоит и говорить.

Дворники его тоже не любят и подозревают в самых различных проступках. И он их не любит. Хотя бы за то, что они коварно посыпают обледенелые тротуары золой, чтоб Вовка, проезжая на коньках, споткнулся и расквасил себе нос. Об этом он даже писал жалобу в горсовет.

В портфеле у него лежит книжка «Таинственный остров», которую он несет для обмена на «Айвенго». В его карманах кроме перышек, марок, резинок и всякой всячины находится еще кусок мела. Им он покрывает заборы, асфальт и стены домов злободневными рисунками и сатирическими надписями. Например: «В этом доме живет Борис – председатель дохлых крыс».

А если на картинке в учебнике обезьяне чернилами пририсованы сабля и револьвер, то это тоже сделал он.

Друзья и знакомые у Вовки имеются почти на каждой улице. Со всеми он о чем-то сговаривается, или чем-то меняется, или куда-то спешит.

Недругов у него тоже хватает. Постоянно можно видеть, как он гонится за кем-нибудь или, наоборот, сам удирает.

Это он на стадионе громче всех кричит, свистит и топает ногами. А если мяч уйдет за пределы поля, выбивает его на середину не хуже вратаря. Всех футболистов он знает по именам: «Здорово, Толь!»

По воскресеньям он толкается на птичьем базаре. Окруженный толпой знатоков, считает у щегла перья в хвосте или покупает на гривенник сушеных мотылей для рыбок.

Он отличается железным здоровьем, и никакие простуды его не берут. И почти всегда у него прекрасное настроение.

Он внушает страх всем тихоням и слюнтяям, и они прячутся, когда Вовка не спеша идет в школу (из школы он мчится, как угорелый).

А вообще Вовку любят – он хороший парень!

Лучший его друг – Колька – сообщил нам несколько случаев из богатой событиями Вовкиной жизни.

Как Вовка показывал представление

Я сидел дома и читал книжку, когда ко мне пришел Вовка. Я думал, что он явился выпрашивать спичечные коробки. С тех пор как все ребята начали собирать эти коробки, Вовка ни о чем другом думать не мог.

Он уселся на стул и начал ухмыляться.

Я спрашиваю:

– Ты чего?

– Да так… – говорит Вовка. – Ничего, Мама в командировке. Остались в квартире я да Валентина.

– Ну и что?

– Ничего. Валентина мне вот рубь дала…

Я удивился. Валентина, их соседка, все копила деньги, а мы с Вовкой гадали, зачем они ей нужны. Ни в кино, ни в театре, ни на стадионе она не бывала, только и знала – молилась, как будто молиться интереснее, чем смотреть кино или футбол. Раз Возка спросил ее, зачем она так часто молится. Она сказала, что, в общем, не хочет, чтоб ее, когда она умрет, посадили в ад. Мы с Вовкой решили, что она зря только теряет время. Если б ад где-нибудь и взаправду был, сильно ей пришлось бы хлопотать, чтоб ее туда приняли. Мы б с Вовкой ни за что ее туда не взяли.

– Этот рубль, – говорит Вовка, – она мне дала затем, что сегодня вечером у нас состоится собрание богомольцев. А богомольцы эти не простые, а особенные. Бабтисты звать. Потому что там старых бабок много. Они в церкви не молятся – дома молятся.

– Почему?

– Не знаю. Не хотят. Может, им там тесно. Или противно с другими молиться. Ведь и Полина Харитоновна там будет!

Мне стало все понятно. Уж Полина Харитоновна вместе с другими молиться нипочем не станет. У нее на кухне и мусорное ведро свое, и лампочка, и даже счетчик. В церковь ее, наверное, просто не пускают, раз она даже в магазине и трамвае со всеми скандалит и ругается. А вообще она очень религиозная, тоже все время молится, и тоже собирается попасть в рай.

Я как-то спросил у папы: вот если был бы этот рай в самом деле, попал бы туда, например, он сам? Папа сказал, что у него до сих пор не было времени ломать над этим голову, но думает, что вряд ли. А уж сам я могу на этот счет не заботиться и успокоиться: кто не похож на святого, то это, оказывается, я! У меня такие привычки, что мне самое место в аду: я даже стану там незаменимым человеком.

То же самое нам с Вовкой сказала и сама Полина Харитоновна: что мы не дети, а сущие чертенята, нам не хватает только рогов, когтей и хвостиков. Мы с Вовкой очень этому обрадовались, сделали себе из пластилина рога и когти, навесили веревочные хвостики и намазались сажей. Потом прятались в котельной под домом, неожиданно оттуда выскакивали и гонялись по всему двору за малышами и девчонками, пока дворник не прогнал нас метлой.

– У них и поп свой есть! – сказал Вовка. – Угадай – кто?

– А почем я знаю….

– Ну, угадай! Хоть сто лет будешь думать – не угадаешь! Знаешь кто? Ленька Косой!

– Врешь!

Ленька Косой был здоровенный такой, мордатый парень. Его все мальчишки знали. Он притворялся слепым, ходил по поездам и пел песню про танкиста, который сгорел в танке. А как только набирал денег, сразу напивался пьяный и орал другие песни: «Гоп со смыком» и «Ой вы, кони мои вороные». Потом ругался и скандалил, пока его не забирали в милицию. Последнее время его было что-то не видно.

Вовка мне объяснил:

– Валентина говорит, что он исправился, стал религиозный и все может понимать: когда будет конец света, как это произойдет и что надо делать, чтоб в это время остаться живым и не умереть, как другие…

– Откуда же он знает?

– Книжка у него такая есть… Старинная… Там все написано. Другие эту книжку не умеют читать, только некоторые умеют. Такие, как Косой или Полина Харитоновна. Ее надо как-то по-особенному читать. Они уже вчера читали, а я подслушал.

– Ну и что там?

Вовка сразу заважничал:

– Ты не поймешь! Например, упадет звезда в воду, и от этого вода сделается вся горькая, понял? Но это, оказывается, не звезда, а бомба. А вода – это море.

– Какое море?

– А я почем знаю. В общем – мура! А так интересно… Например, кто-то поедет на лошадях: сперва на красной, потом на белой, потом еще на какой-то, дальше я не расслышал.

Я спросил:

– Как ты думаешь, зачем Косой в попы нанялся?

– Не знаю, – говорит Вовка. – Наверное, ему надоело ходить по поездам да по милициям сидеть. Он хитрый! Вот сегодня они будут молиться и эту книжку читать. А Косой будет речь говорить. А я буду подслушивать. Прямо кино!

Мне очень захотелось посмотреть, как это будет молиться Ленька Косой, и я спросил:

– Вовк, а мне можно?

– Нет, – замотал головой Вовка. – Это секрет. Мне Валентина за это и рубль дала, чтоб я не говорил. Я и не скажу. Только тебе. Мне вон Сашка Рыбкин и Женя, чтоб я их провел посмотреть, по шесть спичечных коробок давали: рысь, глухарь, спортсмен в лодке, высотный дом…

– Коробки и я тебе могу дать.

– Ну-ка, покажи.

Я дал Вовке коробки, он разглядел их, засовал в карман и сказал:

– Ладно. Приходи часов в семь. Начало ровно в восемь. Да, чуть не забыл! Они еще петь будут! Песни такие – очень интересные! За это с тебя еще один коробок!

Вовка ушел, и я принялся думать о религии. Один раз я сам чуть не сделался религиозным. Но, как сказал папа, это было предпринято в корыстных целях. Все дело в том, что в комнате у Полины Харитоновны давно уже стояла пустая птичья клетка. Я спросил Полину Харитоновну, почему она не посадит туда какую-нибудь птицу. Она сказала, что держать в неволе божью пташку – грех, и богу это неприятно. А раз я считался неверующим, то мне было наплевать, что подумает бог, и я стал думать, как бы заполучить клетку себе. Я намекнул Полине Харитоновне, что клетка мне очень нужна. Она сказала: «Молись богу, он тебе пошлет». Ну, молиться я не стал, а просто сказал ей, что молился, и бог велел, чтоб она мне эту клетку отдала или на что-нибудь променяла. Мол, и ей, и богу будет только выгода: бог сразу перестанет переживать, посадит она пташку в неволю или нет, вообще выбросит это дело из головы и займется чем-нибудь другим. Но Полина Харитоновна, вместо того чтобы отдать мне клетку, побежала жаловаться папе, а тот начал изводить меня всякими насмешками. Вот уж, говорит, никак не мог ожидать, что у меня окажется такой ловкач-сын; что он удивляется, как это я мечтаю стать матросом, когда все наклонности у меня поповские, и, между прочим, из меня получится типичный поп и спекулянт, если я и дальше буду так продолжать. Я обиделся и с тех пор больше ни с какой религией не связывался. А клетку Полина Харитоновна куда-то убрала.

Я пришел к Вовке раньше семи часов. Он открыл мне дверь и сказал:

– Ты чего так рано? У меня еще не все готово. Ну, раз пришел, – заходи. Еще никого нет.

Когда мы зашли к нему в комнату, из-под кровати вылезли Сашка Рыбкин и Женя. Вовка покраснел и говорит:

– Они тоже, оказывается, пришли. Обязательно им хочется поглядеть. Ну, пусть… Чтоб не говорили, что я жадный. Как там – под кроватью?

– Ничего, – сказал Сашка, – как-нибудь потерпим.

– Вот и хорошо, – сказал Вовка. – Значит, как позвонит Валентина, вы прячьтесь под кровать, а он будет со мной. А как у них начнется, тогда вы вылезете, и мы все пойдем в прихожую. В Валентининой двери есть щелочка, очень узкая, будем по очереди глядеть, а нашу дверь оставим открытой, чтоб туда бежать, если кто вздумает выйти Понятно? Слышимость очень хорошая!

Вовка был похож на режиссера драмкружка во время школьного утренника. Режиссер всегда там распоряжается, кому где сесть, что делать.

Наконец раздался звонок. Сашка и Женя скрылись под кровать, а мы с Вовкой пошли открывать.

Первой вошла Валентина, а за ней – Ленька Косой ничуть не пьяный, в чистом костюме, потом Полина Харитоновна и еще несколько старушек.

Все они вошли в комнату Валентины, плотно прикрыли дверь и загремели стульями.

Вовка позвал Сашку с Женей и дернул меня за рукав:

– А ты не верил! Видал, Косой-то! В костюмчике, все равно как продавец! А Полина Харитоновна! Вот подожди, как они сейчас запоют!

В комнате у Валентины в самом деле начали петь. Пели негромко и очень жалобно, как патефон, если перевести регулятор на «медленно». В общем, пели они так нудно, что мы скоро соскучились. Один Вовка неизвестно отчего веселился и подталкивал нас:

– Во! Понятно? У меня все без обману! Сказал, что будут петь, – и поют! Здорово поют! Ну-ка, я посмотрю. Сидят: руки на груди – вот так. В потолок уставились. Помрешь! Иди глянь!

А сам скорчил страшную рожу, высунул язык и стал на цыпочках танцевать по прихожей, махая руками и прыгая, как обезьяна.

А богомольцы все пели и пели. Даже Вовке надоело, и он сознался:

– А все-таки скучно поют. Заладили одно и то же. Лучше бы Косой «Гоп со смыком» спел!

– Может, еще споет?

– Подожди, может, и споет. Тебе бы все сразу.

Но «Гоп со смыком» Ленька петь не стал. Он начал говорить речь. Когда он ходил по поездам, то говорил так:

– Да-рагие братишки и сестренки! Да-рагие папаши и мамаши! Аб-ратите свое внимание на инвалида, па-терявше-го на фронте девяносто восемь процентов зрения! Па-ма-гите, кто сколько может, са сваей трудавой копейки!

Сейчас тем же самым голосом он говорил немножко по-другому:

– Да-рагие братья и сестры, взз-любленные ва Христе…

Он говорил долго и непонятно, да и Возка вдобавок все толкал меня в бок:

– Видал? У меня без обману! Здорово шпарит! Теперь пора же ему «Гоп со смыком».

А Ленька Косой никак не останавливался. В поездах он подолгу не говорил. Скажет коротко, потом споет – и все.

А тут он рассказывал, что скоро все люди погибнут, потому что все они такие плохие, что земля их больше не потерпит и загорится. Есть шансы спастись только у него, у Полины Харитоновны, у Валентины и остальных старушек. А чтоб бог про них случайно не забыл, надо ему постоянно молиться, а в кино ходить нельзя, работать нельзя, книжки и газеты читать – тоже. Даже на поезде и автомобиле нельзя ездить. Поэтому-то, наверное, Ленька и перестал ходить по поездам.

Под конец он сказал, что все должны быть нам братья и не жалеть своего добра.

Я подумал, что если Полина Харитоновна поверит Косому, то у нас на кухне прекратятся скандалы, а уж птичью клетку она мне наверняка отдаст.

И похоже было, что она поверила: сморкалась, плакала и вытирала платочком то нос, то глаза. Помереть-то она боялась даже больше, чем воров: только и знала таскалась по поликлиникам, и всегда от нее пахло какими-то вонючими мазями, которыми она натиралась каждый вечер.

Трудно было сейчас даже поверить, что час назад она орала в «Гастрономе» на какую-то женщину с двумя малышами:

– Чево растопырилась, подлая! Наплодила детишек, как трусиха, прости господи!

В Вовкиной комнате зазвенел телефон. Говорил Коля Степанов из пятого «А». Он спрашивал, начался ли сбор богомольцев, а то они набрали с товарищем спичечных коробков как раз столько, чтоб заплатить за вход.

Вовка сказал, что представление уже кончается и чтоб они приходили завтра.

Когда богомольцы ушли, а Валентина пошла их провожать, Вовка спросил нас:

– Ну как?

– Да так… – зевнул Сашка. – Коробков жалко. Знал бы – не пошел. Говорил: петь будут.

– А что, не пели? – обиделся Вовка.

– Подумаешь, пели… Как кота за хвост тянули… В поезде Ленька лучше пел. И книжку не читали…

– В другой раз обязательно будут! – пообещал Вовка. – Завтра они опять соберутся, пока моей мамы нет. А вас бесплатно пропущу.

Когда я пришел домой, Полина Харитоновна уже копалась на кухне. Для пробы я спросил было насчет клетки и не обрадовался:

– Какую тебе клетку! Я тебе дам клетку! – закричала она на всю квартиру. – Так и приглядываются, что плохо лежит! Ученые! Выучила их Советская власть!

На другой день я позвонил Вовке, и он сказал, что у не го собралось уже человек шесть ребят из разных классов, трое уже спрятаны в шифоньерке, он боится, как бы они там не задохнулись, и богомольцы собрались, и вся остановка только за Ленькой Косым, который почему-то опаздывает.

Я сказал, что он может выпустить ребят из шифоньерки, так как только что я видел самого Леньку. Он шел по улице совсем пьяный в обнимку с другим пьяным, костюм его был порван и весь в известке, третий пьяный шел сзади и играл на гитаре, а Ленька орал на всю улицу:

 
Граждане, послушайте меня,
Гоп со смыком – это буду я!
 

Вовка сильно расстроился.

– Видно, придется мне назад коробки отдавать, – вздохнул он. – Вот народ!

Как Вовка помогал стенгазете

На первом уроке была физкультура. У меня болел палец, я отпросился у физрука и вернулся в пустой класс. Там сидели дежурные Вовка и Сашка Рыбкин и разговаривали. Сначала я никак не мог понять о чем.

– Да-а… – вздыхал Вовка. – Это ты верно: в прошлом году дело было поставлено куда лучше. В прошлые годы не пришлось бы нам полдня думать – каждый день происходили всякие интересные события! Такие были ребята – ой-ой-ой… А сейчас пошли все какие-то неактивные.

– Один Колька Ерш чего стоил! – подхватил Сашка.

– Верно! Это незаменимый был человек: без него придется нашему классу плестись в хвосте!

Я удивился, потому что Ерш был известный всей школе лентяй и хулиган. Он чуть ли не каждый день отличался всякими проделками. И когда Ерш куда-то уехал, Андрей. Кондратьич про него сказал: «Он был поистине язвой здешних мест».

А Вовка и Сашка его почему-то восхваляли:

– Как он научил эту растяпу Любу дунуть в чернильницу…

– И сколько приносил в класс всяких интересных штук ножички, бритвы, и пистоны, и резинки, и веревочки, и всякую проволоку…

– А помнишь, какое у него было изобретение? Он назвал его «электрощекотун». Это две такие длинные иголки, от них – провода, а провода протянуты в рукава, а в каждом кармане – батареи. И когда он на уроке эти иголки в себя втыкал – одновременно включался ток… Ты ведь, Сашка, наверное, хорошо эту штуку помнишь – ты как раз впереди него сидел!

– Как же… Впечатление осталось сильное…

– А Андрей Кондратьич говорит: «До чего надо быть пакостником, чтобы соорудить этот ужасный агрегат, даже не зная физики!» Ужасный агрегат! Теперь бы он здорово пригодился!

– Верно. И заботы бы не было!

– А Ленка Иванова? Как она дралась, и плевалась, и царапалась! Ее бы сейчас!

Я послушал их и спрашиваю:

– А зачем они вам?

– Неужели не знаешь? – вытаращил глаза Вовка. – Эх, ты! Тут такое дело объявилось, что у нас с Сашкой прямо-таки головы опухли!

– Общешкольный конкурс, – пояснил Сашка. – Там в раздевалке, бумажка гласит: каждый класс может участвовать.

– Я опять не понял: кто больше нахулиганит, что ли?

– Нет. Не совсем… На лучшую сатирическую газету класса! Вот!

– А тем нет, – вздохнул Сашка. Он был редактор нашей сатирической газеты. – Нарисовать и раскрасить мы можем получше других, да вот случаев за последнее время что-то никаких не случалось, чтобы их отобразить…

– В пятом «Б», – говорит Вовка, – позавчера хромой надел на палку свой ботинок и сделал на потолке следы, как будто ходил по потолку… И форточку оторвал, когда на стенку карабкался. А в шестом «А» принесли карбиду, положили по кусочку в чернильницы, и такая сделалась вонь, что всех распустили по домам с последнего урока. Да и чернила стали как вода. И пошли они на стадион! Вот это класс! А у нас во всем виноват Женя Скворцов. Как сделали его классным организатором, так он и начал из кожи лезть за дисциплину. А другие ребята к нему примкнули… И участвуй с ними в конкурсе!

– У нас никто никаких сатирических поступков давно не совершал, – сказал Сашка. – Это плохо, потому что от этого страдает стенная печать. Может быть, ты чего-нибудь вспомнишь?

Я начал думать, но ничего вспомнить не мог. Наш класс и вправду сильно подтянулся за последнее время по поведению.

– Наташа опоздала на первый урок…

– Ну-у-у, – сморщился Сашка, – какая это тема! На такую тему и «Крокодил» ничего смешного не выдумает.

– Колька на перемене ел семечки и насорил.

– Он сразу и подмел. Надо, чтобы какой-нибудь смешной случай был. Вон в «Крокодиле» все случаи смешные. Впору самому что-нибудь натворить.

Тут Вовка стал трястись, хихикать и ерзать ногами.

– Ты чего?

– Вот это да! – хихикал Вовка. – Давай вытворяй какую-нибудь штуку! Себя и рисовать легче! В зеркало будешь смотреть! Себя небось красивого нарисуешь!

– Так не выйдет, – задумчиво сказал Сашка. – Вот если б ты.

– Ишь какой! Силен – чужим горбом. Ладно! Только премию пополам!

– Премии-то нет… Просто дадут звание «Лучшая газета»…

– Могу и так, – согласился Вовка. – Нельзя терпеть, чтоб наша газета была хуже. Мне раз один дядька сказал: «Вот энтузиаст!». Это когда мы снежную гору строили. И он верно сказал! Запасай листок побольше, а то больно он у тебя маленький! Не поместятся на нем все карикатуры, придется тебе внизу на отдельных листиках пририсовывать. Сколько будет всяких потешных случаев!

– Что ж ты – один все воюешь? – спросил Сашка.

– Я еще кого-нибудь подговорю! Ну, я побежал!

– Только не болтай, – крикнул ему вслед Сашка, – а то смеяться будут!

– Ладно!

Мы с Сашкой еще немного поговорили, и вдруг слышим – во дворе шум и крики.

Мы выглянули в окно со своего второго этажа и увидели, что рядом с нами другое окно набито первачками из соседнего класса, а внизу у большого дерева молоденькая учительница держит за рукав Вовку. Тут же, на земле, лежит сломанный сухой сук.

Все первачки кричали разом:

– Анна Николаевна, он хотел к нам в окно влезть!

– Анна Николаевна, он нас пугал!

– Анна Николаевна, он кривлялся!

– Анна Николаевна…

Они заглушали слова учительницы, и только был слышен Вовкин пронзительный голос:

– … Нет, не нарочно!

– Физкультура…

– Укрепляет работоспособность…

– Физрук сказал…

– Не по деревьям, а вообще!..

– Я не кривлялся! Это вон тот кривлялся, вон – прячется! Мне так смешно стало, что сук обломился – и я упал!

– …Так обломился-то сухой! Если б зеленый, а то – сухой! Его все равно пилить! Я специально на такой и лез, думаю…

– Ерунда! Я не с таких падал… Я с колокольни…

– Нет, не вру! Когда там сыч пищал, я лазил по водосточной трубе его доставать.

– Чего ж хорошего? Даже тошнит, как больно!

– Конечно, не буду, особенно на сухие сучья…

Наконец учительница вернулась в класс, а Вовка подмигнул нам и, прихрамывая, вошел в подъезд.

– Вот тебе первый случай! – сказал он, заходя в класс. – Так и нарисуй: как залезал я на дерево, и как дразнил первачков, и как падал, и как вывихнул ногу… Это можно в нескольких карикатурах изобразить!

Сашка пожевал губами и помотал головой:

– Смешного тут мало…

– Как мало? – взвился Вовка. – Как мало? Разве этого мало? Чуть до смерти не убился, а ты говоришь – мало! В одном учебнике для старших классов есть даже картинка: орангутанг повис на дереве, зацепился передними руками и висит! Разве не смешно? Да любой художник, если б ему показать, как я летел с дерева, да как эти первачки с перепугу кричали и выли, он нарисовал бы такую картину, что все бы животы понадорвали!

– Нет, – качал головой Сашка, – Андрей Кондратьич скажет: человек упал, мог разбиться, это несчастный случай, над этим нельзя смеяться.

– А верно, – вдруг согласился Вовка. – Так он и скажет. Это я не додумал. Выходит, зря пострадал… Ну, ничего! Не горюй! Придется придумывать что-нибудь другое!

Весь следующий урок он думал, а как зазвенел звонок, выскочил из класса и пропал. Вместе с ним пропал новенький ученик-верзила по кличке Емеля.

Уже начался урок, а их все не было. Минут через десять они открыли дверь и попросились войти.

– Вы где были?

– У директора. По случаю игры на рояле…

Я насилу дождался следующей перемены, и Вовка рассказал, что с ними случилось.

– Еще один случай прибавился! Самый сатирический! Первый сорт! Видел в общем зале рояль? Ну, вот. Я Емеле говорю: «Давай сейчас откроем крышку, я залезу внутрь, ты будешь играть, а я петь…» Как будто этот рояль играет и сам в то же время поет… Такой особый рояль! Вроде патефона! Емеля, хоть играть и не умеет, но как заиграл, а я запел «По долинам и по взгорьям…»

– Ну и что?

– Ну и все. А все остальное время мы у директора были. Поведение нам обоим снизят. Опять скажешь – не смешно? Вот Емеля свидетель, что даже сам директор, когда нас к нему привели, смеялся, И Андрей Кондратьич смеялся, а из первого класса учительница, которая на меня жаловаться пришла, даже журналом закрывалась. Да-а-а… Давно я уже у директора не был… С полгода.

– А здорово у него в кабинете, – ухмыльнулся Емеля. – Книги в шкафу! Я, пока там был, все заглавия через стекло перечитал… Все научные.

– Ну это что! – сказал Вовка. – Вот когда Клавдия Ивановна была директором, там аквариум стоял! А еще был директор до нее, у того – глобус громадный. Потому что он сам географию преподавал. Потом этот глобус… Глянь, сам Толька сюда плетется. Сейчас ко мне начнет придираться.

К нам подошел Толька, а с ним чемпион по всем видам спорта – Женька.

– Вот он! – сказал Толька. – И рад! Как будто подвиг какой совершил! Ты что, с ума, что ль, начал сходить?

– Может, и начал, – независимо сказал Вовка. – А тебе что?

– А то! – вмешался Женя. – Достукался? Поведение снизят?

– Подумаешь! Мне же снизят, не тебе. Ты-то чего страдаешь?

– А ты в чьем классе? – спросил Толик.

– Класс как был, так и останется. Никто не заболел и не помрет. Может, и спасибо скажут!

– За что?

– Ну, это тебе рано знать. Не полагается. Там увидим. За поведением есть Андрей Кондратьич следить… И ругать… Тебе за это зарплату, что ли, платят?

– Мы тебе покажем зарплату! – покраснел Толик. – Вот попробуй еще – узнаешь зарплату!

– Ничего ты не сделаешь, – упорствовал Вовка, – потому что получилось у меня в мозгу такое… затемнение… временное.

– Еще бы – постоянное! – засмеялся Женя. – Мы за тебя возьмемся. Сразу у тебя получится просветление! Будет твой мозг как стекло!

Вовка сразу пригорюнился, но продолжал стоять на своем:

– Дурацкое дело… оно, конечно! А все-таки придется мне еще две штуки сотворить. Уже продуманы, жалко, если пропадут.

– Мы тебе сотворим! Запомни! – пригрозили ребята и ушли. На прощание они обратились и к Емеле:

– Ты тоже! Не успел в школу поступить, а уж…

– А я что? – перестал ухмыляться Емеля. – Я тут ни при чем. Я только подсоблял.

И когда Толик с ребятами ушел, попросил Вовку:

– Ты уж, Вова, меня освободи. Ну их… Ты тут свой – тебе что? А я новенький…

– Испугался? – прищурился Вовка. – Эх ты, Емеля – твоя неделя! Без тебя обойдусь! Все равно в стенгазету теперь попадешь.

– Ну? – испугался Емеля.

– Вот тебе и «ну»! Такой уж у нас порядок, ничего не поделаешь!

Началась зоология. Учительница поставила на стол банку с живым ужом. Вовка сказал, что он со своего места плохо видит, и пересел к самому столу, но почти весь урок сидел смирно. И только когда учительница отошла от стола и начала развешивать на стене картинки, Вовка вдруг схватил банку, вытащил оттуда ужа, обмотал его себе вокруг шеи, обернулся к классу и захохотал:

– Знаменитый укротитель змей…

Но тут зоологичка вырвала у него перепуганного ужа, схватила за рукав и так быстро выставила за дверь, что Вовка даже не успел договорить, что делает укротитель со змеями.

Тут же Женя и Колька толкнули в спину сидевшего впереди них Толика, тот обернулся, они ему что-то шепнули, он кивнул, встал и попросил разрешения выйти.

Когда за ним закрылась дверь, я начал смотреть в окно. Сначала из подъезда не спеша вышел Вовка и сел на скамейку. Потом глянул на подъезд, вскочил и припустился бежать по дорожке. За ним гнался Толик. Оба они скрылись за акациями и больше не показывались.

После звонка все высыпали во двор поглядеть, что стало с Вовкой.

Но они с Толиком как ни в чем не бывало стояли на крыльце и мирно беседовали с Андреем Кондратьичем. Только одно ухо у Вовки было опухшее и красное, как лепешка, а у Толика – шишка на лбу…

Толик говорил Андрею Кондратьичу:

– Да уж, Андрей Кондратьич, ему поведение не снижайте… Он больше не будет… Это у него в мозгу случилось затемнение временное, А теперь прошло… Верно!

Он хлопнул Вовку по спине.

– Точно, – сказал Вовка. – Вроде начало проходить. Даже почти совсем прошло…

– Вот и хорошо! – засмеялся Андрей Кондратьич. Ребята посмотрели и разошлись, потому что интересного ничего не оказалось.

Вовка остановил Сашку Рыбкина и сказал:

– В общем, больше на меня не надейся. Хороший художник всегда найдет, чего нарисовать, а такому мазиле, как ты, хоть настоящего клоуна призови из цирка или даже колдуна, и то ничего не выйдет.

Он пощупал ухо и добавил:

– Силен же этот Толик. Никак я не думал, что он такой сильный. Что значит – спорт! А вообще он парень ничего. Конечно, если б наши ребята поменьше во все вмешивались, какая бы у нас стенгазета была!