Текст книги "Особый случай"

Автор книги: Юрий Яровой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

– Где вас так угораздило? Горели в воздухе? – Горел, – ответил Камышин.

«Да, кажется, не ошиблась: Татьяну он, во всяком случае, заменять сможет», – поняла Людмила и крепко сжала локоть майора. – И орден дали за это? – спросила она.

– Почти за это. Десантники успели выпрыгнуть.

– Сколько?

– Добрый взвод.

– Могли бы дать орден и побольше. – Спасибо и на этом.

Они дошли до конца салона и повернули назад – все спали.

– Поразительное дело, – сказал майор.

– Что поразительно? – насторожилась Людмила.

– Да так… Бравые ребята.

– Это не десантники, – неожиданно зло оборвала майора Людмила.

– Я понимаю, – стушевался майор. – И все же подготовиться к посадке надо бы.

– Успеют. А коль у вас есть опыт, поможете неопытным. Вам, видимо, придется подежурить у передней двери…

– С аварийным трапом, надеюсь, вы обращаться умеете и что делать при эвакуации – знаете…

– Гм…

– Это что – новое словечко в уставе ВВС?

– Извините. Слушаюсь. Они вернулись в кухню. Людмила позвонила Селезневу.

– Командир, когда ожидается посадка? Через пятнадцать?.. Надо будить?.. Ясно!

Вложила трубку в гнездо, взяла микрофон и произвела переключение на абонентском щитке.

– Товарищи пассажиры, через пятнадцать минут наш самолет произведет посадку в порту Кольцово. Прошу всех пристегнуться, не курить и с мест не вставать. Температура воздуха в Кольцове – минус три. Идет мелкий дождь. – Решила, что о гололеде говорить не надо, и сделала второе объявление: – Товарищи пассажиры! На борту самолета находится больной мальчик. Срочно нужен аспирин или норсульфазол. У кого есть – нажмите, пожалуйста, над собой кнопку вызова бортпроводника. Повторяю…

Кнопка вызова загорелась в первом салоне.

– Татьяна, – сказала Людмила, – Проверь, пожалуйста, в первом салоне у всех привязные ремни, чтоб пассажиры в них не болтались, посадка будет тяжелой. И выясни, кто вызывал. Боюсь, что это не из-за лекарства…

Кнопка горела над первым рядом – Людмила не ошиблась. К первому ряду подошли Татьяна и майор.

– Опять она… – обернулась на ходу Таня к майору, и тот понимающе кивнул: «Все ясно. Меры приму».

Действительно, кнопку вызова нажал моряк по просьбе девушки.

– Там, – сказала девушка, растягивая слова. – Там аспирин…

Моряк ткнул пальцем наверх, на багажную сетку. Там лежала коричневая сумочка. Таня достала и подала сумочку девушке. Та вяло, словно плохо заведенная кукла, отрицательно покачала головой, и Таня поняла, что в сумочке ей надо рыться самой.

В сумочке оказалась целая аптечка.

02 часа 21 мин.

Свердловск, командно-диспетчерский пункт Кольцово

В два восемь Виталий передал самолет отца диспетчеру подхода, и Крылов, все поняв, сказал:

– Принял!

– Сдал! – выкрикнул Виталий и, не обращая внимания на начальство, продолжавшее тесниться вокруг пульта «восточного» диспетчера, кинулся из зала.

На «вышке» было темно, я Виталия не сразу разглядел неподвижную фигуру Баранова – диспетчера «круга»,[27]27
  Самолет перед посадкой, как правило, делает над районом порта «круг».


[Закрыть] стоявшего у стеклянной стены «вышки». Вообще-то место у Баранова за пультом, у экрана локатора, но, очевидно, на «круге» сейчас не было ни одного самолета, и Баранов наблюдал за приготовлениями на посадочной полосе.

– Виталий? Отпущен?

– Отпущен – откликнулся Виталий, осторожно, чтобы не задеть в темноте за пульт или стул, продвигался к Баранову и, уже подойдя почти вплотную, заметил, что тот не один: рядом с ним стоял второй хозяин «вышки» – диспетчер посадки.

– Отец летит? – тихо, как бы между прочим, спросил Баранов.

– Отец, – подтвердил Виталий и прижался лбом к прохладному стеклу.

Отсюда, с «вышки», хорошо просматривался аэродром со всеми стоянками, рулежными дорожками я ярко освещенной полосой. Никогда еще Виталий не видел столько света на полосе: десятки прожекторов – аэродромных и автомобильных – прорубили в темной мглистой апрельской ночи светящийся коридор, и не сразу Виталий заметил автомобили, выстроившиеся на поле чуть в стороне от полосы.

– Это они хорошо придумали с автомашинами, – сказал Баранов.

– Не ослепили бы, – тихо отозвался диспетчер посадки.

– По курсу светят. Главное, чтобы заметили полосу сквозь облака…

Диспетчер посадки глянул на светящийся циферблат часов и сказал Баранову:

– Принимай, сейчас передаст тебе.

Баранов неторопливо повернулся, обогнул пульт, придвинул стул и сел.

Баранов неторопливо повернулся, обогнул пульт, придвинул стул и сел.

А Виталий, прижимаясь лбом к прохладному стеклу, скользил взглядом по ярко светящейся полосе дальше, в конец, пока не увидел на третьей рулежной дорожке длинные, похожие на заправщиков «пожарки», и рядом – едва различимую сквозь морось – белую «скорую помощь».

– «Круг», – услышал он сзади себя голос диспетчера подхода, искаженный усилителем. – Прими 75410, высота тысяча сто. Посадка по-аварийному.

– 75410 принял, – ответил Баранов и сразу вызвал самолет: – 75410, Кольцово, «круг», доложите курс.

Самолет ответил немедленно, но ответил не отец, а командир:

– Кольцово, «круг», 75410. иду курсом двести шестьдесят.

Командир, как и диспетчеры, говорил спокойным, будничным тоном, да и шли они почти посадочным курсом, а значит, должны выйти на полосу точно, и, если бы не предупреждение, что самолету предстоит посадка по-аварийному, да если бы не пожарные и «скорая», можно было бы подумать, что иллюминация, которую устроил на полосе начальник управления, – в честь прилета какого-то высокого зарубежного гостя…

Виталий увидел, как от здания командно-диспетчерского пункта отъехала желтая со щитом на русском я английском языках – «Следуйте за мной!» – машина руководителя полетов порта, увидел, что машина направилась к третьей рулежной дорожке, туда, где темнели пожарные и «скорая», и бросился вон не в силах больше выдержать вида этой нарядной, так ярко и празднично расцвеченной посадочной полосы…

Он заскочил «под колпак». Тут же, на «вышке», часть объема зала была выгорожена тяжелым темным материалом – «колпак», под которым сидел диспетчер посадки. У него был особый, пишущий экран локатора, на котором белой линией была изображена глиссада – идеальная кривая посадки. Сзади и над головой диспетчера был укреплен специальный фотоаппарат, нацеленный на экран. Фотоаппарат снимал с большой выдержкой весь процесс посадки, и на пленке оставались две кривые: глиссада теоретическая и та, которую сумели выдержать пилоты. И еще на пленке отпечатывалось наборное плато: дата, время посадке и номер самолета. Набором этих цифр и занимался сейчас диспетчер: «75410 – 3 апреля – 02 ч. 25 мин»

– Не вышел? – спросил Виталий диспетчера. Диспетчер глянул на экран и указал на дрожащую у самого края точку. Потом прислушался и сказал:

– Идет.

И в то же мгновение Виталий и сам услышал: идет.

02 часа 24 мин.

Пилотская самолета № 75410

Получив от Невьянцева листок с рекомендациями по запуску двигателя в воздухе, Селезнев выругался: «Что они там – белены объелись? Холодный ведь движок!». Однако, дойдя до последнего пункта – «Запуск отработан в испытательном полете 3.04, в 01.48 в зоне Домодедова», задумался: «Ишь ты, выходит, они там, в Москве, времени зря не теряли – даже испытателей на ноги подняли… Но что тогда делать нам?»

Ему не надо было объяснять, почему запуск рекомендован на высоте восемьсот метров; если вдруг двигатель не запустится, а винт будет в режиме авторотации… «Что такое сорок километров запаса?[28]28
  Приборная скорость для Ил-18 при двух работающих двигателях равна 320 километров в час, а критическая, то есть срыва в пике [неверно: скорость сваливания] – 280. Таким образом, разница между ними 40 километров в час.


[Закрыть] – размышлял Селезнев, – Пискнуть не успеешь, как посыплешься вниз и будешь сыпаться, согласно инструкции, шестьсот метров. Так что, почему восемьсот – ясно, хоть двести останется в случае чего. Но какая это высота – двести метров?»

И не надо было ему объяснять, почему нельзя запускать двигатель на большей высоте: холодно.

– Осипыч, – нажал он на штурвале кнопку переговорного устройства. – Сколько за бортом?

– Минус двадцать два.

– Ясно.

Они в это время подходили к Артемовскому, и высота у них была две триста. «Две триста и минус двадцать два…» Конечно, он знал, что инструкция разрешает запускать двигатель в воздухе при температуре масла не ниже минус пяти… «Но ведь и там, в Домодедове, надо полагать, испытывали запуск не при минус пяти, а ниже, иначе какого черта было им испытывать?»

– Осипыч! Когда будем на высоте восемьсот метров? То есть меня интересует, сколько времени от этой высоты до посадки?

Геннадий Осипович подсчитал и сообщил:

– Шесть минут сорок секунд.

– Кхм… – прокашлялся Селезнев. – Семь минут… Сгоришь к чертовой матери за эти семь минут без огнетушителей…

Однако кто за него мог оценить, где больший риск: терять высоту из-за обледенения с угрозой «сесть» (сесть, разумеется, в кавычках) где-то между Артемовским и Свердловском или же запустить двигатель с угрозой в третий раз вызвать на самолете пожар? «Поздно, – решил он. – Спасибо вам, испытатели, но мы уж доберемся как-нибудь на двух».

– Прошли Артемовский, – доложил Геннадий Осипович. – Кольцово к посадке готово.

– Кольцово-то готово… – пробурчал командир. Переключил на абонентском щитке рычажок и сказал; – Что у тебя, мать? Пассажиры как? Не паникуют? «Заяц»? Чуть тепленький, говоришь? Ладно, лишь бы не орал… Трапы приготовила? Совсем хорошо, мать. Идем на посадку, марш с «третьим номером» на диван! Пристегнуться!

Переключил рычажок на внутреннюю связь, внутри кабины, и сказал тем же ворчливым тоном:

– Ну что, Осипыч? Куда выведешь? Не забыл, что второго захода нам не положено?

– Мне нужен локатор и радиокомпаса, – сказал Витковский.

– А у меня стекла замерзают! – чуть повысил голос командир. – Или, ты думаешь, я кошка? Как я буду сажать самолет?

Витковский отмолчался. Да и что он мог сказать? Вслепую самолет не посадишь… Но и на «привод»[29]29
  Имеется в виду радиостанция, подводящая самолет к аэродрому.


[Закрыть] вслепую самолет не выведешь!

Сразу после Артемовского полагается снижение, И хотя они уже давно снизились, командир отдал приказ: «Снижение!». Эта команда автоматически влекла за собой перекличку готовности экипажа.

Перекличка начинается с подтверждения, что пилоты и штурман ознакомлены со схемой захода на посадочную полосу. И хотя они подходили к родному аэродрому, ритуал был соблюден неукоснительно. А Селезнев, принимая доклады экипажа, вслушивался не столько в смысл слов, сколько в интонации.

– Проверка закончена! – доложил бортрадист.

«Невьяныч… Ну, твоя роль, Невьяныч, при посадке, как говорится, балалаечная. Ты свое дело сделал, и молодцом, надо сказать, сделал: по всем четырем рациям связь держал. И в тебя, Невьяныч, я верю как ни в кого другого, разве только в Осипыча больше…»

– Никита! – крикнул командир. – Дай Осипычу питание на компаса! Две минуты хватит?

«Две минуты… Эти две минуты радиоаппаратура будет только прогреваться. А потом надо настроить радиокомпасы, засечь показания, внести поправку в курс… И самое главное – успеть локатором обшарить землю. За что зацепиться?» Геннадий Осипович закрыл глаза и мысленно представил пейзаж – таким, каким он его видел в этой точке, возвращаясь с востока: крутой изгиб речки Реж, расходящееся горло Рефтинского водохранилища… Сотни раз пролетал над этим местом – только бы не ошиблись диспетчеры!

Щелчок переключателем в положение «обзор – земля», и на экране локатора вспыхнула знакомая картинка… Не совсем знакомая, чуть северней Рефта…

– Есть! – крикнул Геннадий Осипович, одновременно взглядом засекая показания стрелок радиокомпасов.

В ту же секунду Никита с Невьянцевым электроэнергию с локатора переключили на обогрев стекол.

Теперь предстояло самое трудное: высчитать. Нет, тут ничего не высчитаешь и не определишь. Тут можно только угадать. И угадать поправку нужно было с точностью до градуса. Никакая электронно-счетная машина не в состоянии справиться с задачей, которую в иные – критические – минуты способен выполнить мозг человека…

– Двести шестьдесят два! – крикнул Геннадий Осипович, и это была последняя команда в этом последнем для него полете.

– Проверка! – крикнул бортрадист. – Шасси!

– Давай, тяни! – приказал командир.

Никита, расстегнув ремни, перегнулся и, ухватив двумя руками длинную красную рукоятку, уложенную на полу, потянул на себя. Самолет вздрогнул, где-то внизу, в его металлическом чреве, лязгнули фиксаторы, нос тотчас клюнул, и на щите второго пилота красные окошки «шасси» сменились на зеленые.

– Выпущено! – крикнул Никита. – По-аварийному!

– Выпущено! – подтвердил бортмеханик.

– Стояночный тормоз? – продолжал проверку, отщелкивая крышечки на таблице, Невьянцев.

– Какой тебе тормоз? – выругался командир. – Дальше!

– Гидросистема?

– Не работает! – крикнул Дима.

– Проверка закончена.

Теперь все. Теперь, когда выпущены шасси, отступления нет. Только посадка. Если не на полосу, то в поле… «Нет, – сообразил Селезнев, – теперь и в поле не сядешь: шасси убрать нечем, гидросистема не работает, а в поле посадка одна – на брюхо…»

– 75410, вы на глиссаде! – громко, на всю пилотскую разнесся голос диспетчера. – Возьмите чуть выше, если можете!

Одновременно или чуть позднее в кабине загремел длинный звонок – это сработал первый маркер.[30]30
  Радиомаяк (англ.). Радиостанция, регистрирующая точность захода самолета на полосу.


[Закрыть]

– Прошли дальний привод! – крикнул Геннадий Осипович.

Еще одна проверка – на этот раз последняя: высотомеры? рули высоты? радиокомпасы? На последний вопрос ответа не последовало – радиокомпасы были отключены, и Невьянцев деликатно пробормотал: «Проверка закончена».

Впрочем, на эту, последнюю, проверку уже не было ни сил, ни времени, ни внимания: самолет шел на посадку. Самолет и по высотомеру, и по секундомеру уже должен был быть над ближним маркером…

– Полоса! – вдруг закричал Никита. – Вижу полосу!

Тусклую белую полоску заметили и командир и второй пилот. Но слишком уж невероятно… Не поверил Селезнев, что с этой высоты и с этого расстояния при нижней кромке облачности в шестьдесят метров можно увидеть полосу.

– Полоса! – еще раз крикнул Никита, и теперь командир поверил: так ярко сейчас на земле, ждавшей их приземления, могла светиться только посадочная полоса.

Он выровнял машину, и в то же мгновение коротко, словно захлебнувшись, звякнул ближний маркер, а внизу, под машиной, замелькали красные неоновые огни створа…

– Ближний привод! – крикнул Витковский.

– «Значит, полоса….» – с облегчением подумал Селезнев, выравнивая самолет точно по светящейся полосе…

Он, пустив с помощью Димы аварийные тормоза и переведя в тормозной режим винты, остановил самолет чуть подальше третьей рулежной дорожки и тотчас крикнул: «Глуши!». Открыл форточку, вытащил из кармана пачку сигарет, зажигалку и жадно затянулся, вдыхая одновременно и ароматный дым, и свежий, колючий воздух из форточки. Потом увидел, как нос самолета огибает желтая машина руководителя полетов, расстегнул ремни и сказал бортмеханику:

– Выбрось лестницу – начальство прибыло.

Вышел из кабины на деревянных ногах, нашел в гардеробе свою шинель, шапку, застегнул пуговицы и шагнул к открытой двери: внизу, у желтого «газика», стояла группа людей.

– Пусти, Дима, начальство ждет.

Спустился на землю и по очереди, начиная с начальника управления, пожал протягиваемые руки.

– Все в порядке? – спросил кто-то.

– Как видите, – буркнул Селезнев в ответ не очень дружелюбно и отвернулся к аэровокзалу.

Но тут подбежал врач со «скорой».

– Есть пострадавшие?

– Есть, – ответил он, не отрываясь взглядом от аэровокзала. – Мальчик в первом салоне – заберите. Да еще один, во втором салоне – без сознания. Веселый… Фамилия у него такая. Тоже заберите – отравление алкоголем.

И ушел к ярко и нарядно освещенному аэровокзалу – прямо по полю, по черной и вязкой, чуть прихваченной морозом земле.