Текст книги "Охота на единорога"

Автор книги: Юрий Енцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 13

Проснувшись утром после короткой, необременительной ночи в привычных объятиях любимой и любящей женщины, Асман поторопился встать, ибо знал, что промедление есть уже праздность, а праздное тело не способно ограждать душу от вползающих в нее сомнений, их просто втягивает отовсюду подобно губке. Сомнения, сладостно-томные как дым опия, и так же как он – несут разрушения и смерть душе.

Иногда ему казалось, что тягостные утренние мысли дарит ему несвобода, полученная им от постоянной близости Лейлы – женщины, еще не успев повзрослеть, родившей ему, в двух счастливых родах, младенцев погодков: мальчика и девочку. Но он давно уже согласился на эту несвободу, ибо считал, что данное состояние нисколько не превышает рамок зависимости, уготованной человеку Всевышним… Асман ничуть не стремился к полной свободе, он стремился всю свою жизнь только к власти, а это отнюдь не свобода, только форма рабства, наиболее приемлемая для некоторых. А полная свобода – есть смерть. Он довольствовался т. о. рабством: внутри своего свободного тела, своего влияния – могучей и нежной ауры, которая не старела в отличие от тела. Да и тело было молодо и ни разу еще серьезно не занимало его. Лейла была частью этого тела, и частью души – тоже весьма несовершенной, но все-таки бывшей частью души мировой, состоящей из таких частиц – они переплетаются: какая-то из них крупнее, какая-то мельче – и одни содержат в себе другие. Несовершенные человеческие души, сливаясь, составляют гармонию души мировой. Какие-то из них крупнее, какие-то мельче души Великого короля Асмана, способного без излишних затрат завоевывать страны и ими управлять.

Рябой евнух поторопился принять у него ночной халат, и по быстрому, на ходу дав себя одеть семенящим, толкающимся камердинерам и пажам, Асман спустился в сопровождении главного телохранителя в конюшню, а из прохладных стоил, что находились в подвале под дворцом, по подземному ходу, протяженностью в полторы версты (в коем могли спокойно ехать всадники тройной шеренгой) – поскакал прочь из дворца.

Не сходя с коня он поднялся на поверхность во дворике скромной усадьбы, которую в городе знали как Дом вдовца Сеида – торговца пергаментами и кожей и к нему, будто бы часто наведывался богатый племянник. И под видом сеидова племянника, Асман, одетый в простой халат, но с украшенным каменьями мечем на поясе, поскакал, сопровождаемый телохранителями проехаться по окрестностям.

Его мало интересовало узнаваем ли он. Живя среди простого народа в юности, он вполне вкусил радостей черни, к счастью, имея возможность не сливаться с ней полностью. Только приближаясь на длину меча. Но его не узнавали.

Удачная выдумка – использовать военный подземный ход для утренних развлечений, почти ежедневных, в часы, когда солнце еще не раскалит воздух и землю, и когда жизнь простолюдина еще не лишена приятности – эта выдумка, потребовавшая построить еще один подземный ход, на случай если тайна первого будет раскрыта, была счастливой и приносила Асману массу удовольствия, давая возможность жить второй жизнью, ведь это счастье – увеличить по своей воле цикл жизненных превращений.

Погоняя выносливого «араба», чтобы поскорее вырваться из глинобитной скученности улиц на простор через замысловатые ворота, на которых дежурила, отчасти, посвященная в королевские скрытые выезды, стража; он миновал их, когда ворота были полупусты, толи случайно, толи сие было подстроено так. Он знал, что большинство торговцев провизией уже давно на рынке – либо торгуют, либо зазывают покупателей. Основной торг разворачивался в первые утренние часы и ненадолго оживал на закате, когда не так жарко для людей и скоропортящегося товара. И этого времени хватало, чтобы накормить небольшой, по сравнению с масштабами государства город.

За стеной была пустота. Да и окружала стена, по большей части, пустыри, негусто застроенные кучками домов, богатевших по мере приближения к королевскому, обнесенному дополнительной стеной, дворцу. Среди домов тут и там зеленели сады и дикие куртины плодоносящих деревьев. Вокруг же городской светло-серой стены начиналась пустошь, по которой вилась мощеная в начале, а потом грунтовая, теряющаяся иногда под колючками дорога.

Еще раз, стегнув коня, Асман понесся по ней, ловя лицом прохладные струи. Сзади скакали – король не видел кто. Это был его верный телохранитель с запасной лошадью и еще один воин охраны. Домчав до реки, как сие надлежит равнинным рекам петлявшей, неторопливо приближаясь к столице, дабы напоить горожан и дать им воду для ритуальных омовений, Асман, не заезжая на неширокий каменный мост, повернул мотнувшего головой коня налево, и по берегу реки, по тропинке, едва приметной между каменистых осыпей, понесся к ферме Махсуда – своего бывшего егеря, ушедшего на покой, и, доживавшего сытый век на купленной близ города ферме, где он с семьей и тремя рабами выращивал овощи, овец и небольших горбатых коров.

В голове короля святотатственно непокрытой и вопреки обычаю не остриженной, с волосами русой масти, проносились короткие как всполохи идеи. О том, что нет ничего приятнее путешествия по ближним окрестностям города, они обжиты, а потому безопасны, но тому, кто опасностей не ищет, до них нет никакого дела. Путешествовать лучше в пригороде. Но многих влекут места далекие, не знакомые. Особенно жителей моей страны, думал король, они со своими стадами лето проводят на севере, а зимой кочуют к югу, им не сидится на месте; да и скот объедает травы. Но еще из-за того, что они привыкли. Привыкли, и, пожалуй, без скота так же кочевали бы… Но землеробы хороши тем, что привязаны к земле, оставляют ее после себя покрытую полями и тропинками, по коим можно проехаться на коне. Здесь их так много, что легко запутаться, они вьются и не понятно куда ведут, разбегаясь среди колючих зарослей. Некоторые протоптаны людьми, какие-то животными, и нет того, кто знал бы, куда ведет всякая.

Группа всадников неслась как мираж, сильные накормленные кони, едва касались каменистой утоптанной земли маленькими копытами, и казалось, что они ее задевают не для того, чтобы оттолкнуться, а для того лишь, дабы выбить как на тугом бубне, на упругом теле земли строгую мелодию-ритм, под которую группа всадников в развевающихся одеждах, сверкая отделанным золотом и каменьями, оружием, неслась вперед без видимой цели и встречаемые ею на пути крестьяне без лишних слов валились на колени, прижимаясь лбами к земле, и так без движения лежали до тех пор пока слышался в отдалении звук копыт.

В доме Махсуда их заметили издалека и открыли ворота – грубо сколоченные створки. Их обмазали в свое время белой глиной, как и невысокую стену, спереди защищающую дом и двор. Эта глиняная стена понемногу переходила в изгородь, отделяющую владения старого егеря от внешнего мира, но простых камней тоже не хватало и кольцо ограды прерывалось на задах, где забором служил только колючий кустарник, камни и рытвины. Там неудобная земля не была еще подсчитана, не обмеренная и не поделенная, тянулась до владений другого королевского вассала…

Соскочив с коня, первый телохранитель принял повод у короля, а его собственного коня придержал старший сын Махсуда. Вся семья и рабы этой маленькой фермы выбежали во двор и склонились в поясном поклоне.

– Как поживаешь, старина? – спросил, спрыгнув с коня, король подбежавшего к нему егеря, который ловил губами край его халата.

– Слава Аллаху, Ваше Величество.

– Напоишь меня охлажденным молоком?

– С радостью, Великий Король, с радостью! – он замахал руками на женщин и те побежали за требуемым. Егерь еще что-то говорил, но Асман, забыл на мгновение о нем, поймав себя вновь, в который уже раз, на ощущении безмятежного покоя, упоительном и пугающем. Ему были объяснения – весьма несложные: у Ибн-Сины, познавшего тело и в Книге Пророка, где запечатлена душа. Но Асман то знал, что есть еще Фатум. Ему иногда казалось, что любые заветы – лишь самая малая часть Фатума. И сам Великий Аллах – только упрощенное человеком толкование Фатума – извечно предначертанного.

– Здоров ли ты, здорова ли жена твоя, где она, кстати? – спросил Асман, прервав, наполненную щебетом птиц тишину сада, похожего на разрисованную художником внутреннюю часть старого, выгоревшего на солнце ларца, – тишину вопросительного молчанья. Старик простодушно улыбаясь щурил свои жесткие глаза, стараясь спрятать их в умильных морщинках.

– Она… вот несет тебе молоко… Зухра, Их Величество вспомнил о тебе!

Они дошли до внутреннего дворика с небольшим, совсем крохотным бассейном над родником. Король, опустившись на лежанку поле воды, принял пиалу с молоком. Он взглянул на подававшую ему с поклоном пиалу пожилую женщину и сказал ей:

– Ты переживешь мужа.

– Боже упаси, – перепугалась та.

– Ты перестала стариться, – пояснил Асман, – а бедняга Махсуд все сморщивается и сморщивается.

– Он приболел немного, Государь, но сейчас дело пошло на поправку, к нам забрел дервиш, он пошептал на воду и дал старику выпить. Хворь и прошла, – объяснила Зухра. Она была невысокой, приятной на вид; в молодости, видимо, некрасивой, но годы, проведенные в праведной жизни, состарив – украсили ее своеобразной красотой благородно прожитой жизни.

– Ты, похоже, не очень-то рада, что твой муж поправляется, – сказал Асман, делая маленькие глотки из запотевшей чашки, он заметил, что старуха была, говоря про мужнину проходящую хворь – не очень довольна.

– Что ты, что ты! Господь с тобой Государь… но от тебя ничего не укроется. Мне не очень по душе этот дервиш.

– Отчего так? – спросил Асман. Но ответ для него уже не важен был ответ, ибо он увидел в глубине двора в тени дикой яблони что-то, что можно было принять за кучку пестрого пропыленного тряпья, брошенного рядом с тяжело дышащей брюхатой овцой – это был человек в островерхой, меховой шапке.

«Или убить его?» – подумалось почему-то Асману, но не к лицу было величайшему из королей убивать нищих, к тому же лимит убийств был пока что исчерпан смертью горшечника под стопами королевского слона.

Солнце, выглянув из-за лоскута летнего облака, ослепило Асмана, разгорелось так, что даже он вынужден был защититься от него ладонью, стал незрячим, на мгновенье все погрузилось во тьму.

Но ему показалось, что мир его на мгновенье, осветившись ярким светом, а потом сконцентрировался на сидящем в тени рядом с тяжело дышащей овцой нахохлившимся существе, занятом каким-то своим делом, неизвестном королю.

Память, спасая не находящее ответа разуменье, прокрутившись по небольшому кругу раз, второй – по кругу большему, но ничего не нашлось и там. Отчего-то вспомнился давнишний приятель по Багдаду, но и этот образ тоже ничего не дал. Сидящий подле овцы оборванец поднял глаза – две черные точки мало похожие на глаза человека, больше на взгляд зверя; обыкновенные глаза полу умного дервиша. Он даже поморгал, и королю показалось, что минутное чувство было случайным.

– Пусть этого дервиша завтра после обеда приведут ко мне.

И, опять забыв про окружающих, Асман пошел к своему коню, легко заскочил в седло и ударил по не остывшему еще боку плетью.

Торжественного выезда не было, и обратно во дворец король вернулся так же скромно – подземным ходом, и сразу прошел в часть дворца, занимаемую Лейлой.

Супруга Его Величества играла на затененной террасе с маленьким Асманом – четырехлетним гордым малышом, которого одевали как взрослого, родителям так нравилось. Лейла увидев короля, хотела обнять его, но Асман остановил ее, сказал, что он в пыли, и что они увидятся вечером. Он улыбнулся Лейле и мальчику, тот в отличие от матери, которая обрадовавшись королевской, милостивой улыбке, засмеялась – остался серьезен.

Король приказал наполнить водой большой бассейн и, простившись с женой, пошел по дорожке к, стоящему посреди сада, павильону, что покрывал сверху, словно бы во избежание зависти небожителей, искусственное озеро, в него сейчас (Асман знал это, потому что сам спроектировал это озеро-грот) по тяжелым серебряным трубам бежала чистейшая артезианская вода прогревшаяся на солнце в семи керамических резервуарах.

– Есть у тебя что-то новенькое? – спросил он семенящего за ним евнуха-дворецкого. Тот, не понимая вполне, что король имеет в виду, и, стараясь угадать его желанье, рискнул ответить не расспрашивая:

– Светловолосая красавица из Греции, Ваше величество. Ее купили три месяца назад в Стамбуле.

– Из Греции?

– Совершенно верно, Ваше Величество…

Королю было известно одно обстоятельство, о коем, наверняка, не знал его глупый слуга-кастрат: для большинства королевских подданных, все, что расположено за Босфором – Греция. А все, что за Гималаями – Китай. Но в данном случае сие было не важно. Это вообще не важно в благоденствующем Калистане.

– Я взгляну на нее, – сказал Король и дворецкий, сложив руки на груди, пятясь, уладился.

Бассейн быстро наполнялся. Асман сошел по шершавым гранитным ступеням в прохладную воду, на которой играли разноцветные блики, просвечивающих сквозь цветное стекло крыши солнечных лучей. Поплавав с полчаса в прохладной воде, вокруг которой росли благоухающие цветы, он вышел и, закутавшись в просторный бурнус, уселся на устланном коврами возвышении, выпил глоток вина, но не притронулся ни к кальяну, ни к фруктам.

В дверях с вопрошающим видом появился евнух-дворецкий, Асман кивнул ему и другие два – ввели под руки наложницу, и посадили на ковре рядом с Асманом.

Это была высокая девица с волосами цвета темного золота, ее одели в шальвары и парчовый бюстгалтер, на голове завершала костюм накидка газового шелка. Королевскую гостью на счастье, на беду ли выторговывали друг у друга знатоки, оценившие ее короткие годы довольно высоко. Сев на ковре рядом с Асманом, она не в силах была поднять глаза и вздохнуть, смутно догадываясь, что торгов больше не будет.

Асман же, глядя на ее странные черты, вспоминал свое давнее знакомство в Багдаде с монахом миссионером, отчаянно смелым католиком, не добившимся больших успехов в обращении, но принятом ко двору опального принца Асмана, который в те времена был как никогда после, занят важными делами, но монах настолько заинтересовал его, что он даже посвятил свое драгоценное время изучению латыни, предполагая, что возможно, для возвращения трона придется обратиться за помощью к иноверцам… Вскоре монаха убили, закидав на улице камнями. Асман тогда не особенно огорчился, восприняв сие как возможное предостережение свыше, но, став королем, вспоминал своего знакомца, и, вспоминая, продолжил изучение его языка уже самостоятельно. Он читал латинские тексты свободно, но говорить ему не приходилось с тех пор никогда.

Глава 14

На другой день, после утреннего кофе, Серж был приглашен в мастерскую, которая располагалась тут же в доме. Это была настоящая небольшая фабрика, где трудились несколько мастеров. Серж нахваливал вещи и пару серебряных безделушек захотел купить.

Убейд предложил ему их в подарок, они долго спорили по этому поводу. В ходе спора Серж попросил Убейда назвать свою цену за рукопись:

– Сто тысяч долларов, – ответил ювелир.

– Это не реально, – сказал Сергей. – Такую цену за фолиант вам никто не даст.

– Так я его и не собираюсь продавать, – сказал ювелир со смехом, – но если соберусь, то не меньше чем за сто тысяч.

– Вы могли с тем же успехом сказать миллион, – попытался пошутить Серж, но ювелир этой его шутки не оценил.

Они прошли в магазинчик, где Серж заплатил за украшения, а Убейд дал ему третью вещь уже в подарок.

Вскоре прибыл фотограф Абд-ар-Рахман, привезший напечатанные снимки страниц рукописи. Нужно было покупать билеты на поезд. Убейд предлагал ему погостить еще и отплыть из Басры морем в Кувейт. Предложение было довольно заманчивым. К тому же Серж все еще рассчитывал заполучить рукопись, а переправить ее в Европу из Басры – казалось проще. И ему совершенно не хотелось так быстро уезжать.

– Можно на машине через Аз-Зубайр, можно морем через Фао, – объяснил Абд-ар-Рахман. Но можно – теоретически. Вам-то, наверное, проще, вы иностранец.

Серж подумав, решил поехать в сторону Кувейта на разведку по шоссе Басра-Эль-Кувейт. Они вызвали машину, сговорились о цене. Серж распрощался со всеми и поехал.

Дорога была абсолютно прямой, насколько это позволяли прихотливые изгибы холмистого ландшафта. Сергею показалось, что где-то вдали, справа мелькнула железная дорога и пассажирский поезд. Он силился разглядеть его, но тут же перед глазами вырос холм, на котором тянулась ввысь редкая сухая трава, производившая впечатленье первой травы на земле, растущей здесь со времен сотворения мира. Словно бы до их появленья тут, ничего еще не было.

Солнце пропало где-то на западе, скрытое облаками. Склон пологого спуска к реке, образуя амфитеатр, на галерке которого они ехали. Рядом были каменные массивы одиноких скал.

– Хотелось бы верить, что меня выпустят, – сказал Серж.

– Кувейт – это часть Ирака, – сказал водитель, – как все смешалось в нашем мире. И, похоже, смешается еще больше.

– Я тут недавно, – сказал Серж. – Не знаю, получится ли мне уехать через Кувейт.

– Почему нет? – сказа водитель, – вы же иностранец.

Да он был иностранец, вечный иностранец.

Чувствовалась близость моря и нефти, после города Эз-Зубайра появились нефтяные вышки. Некоторые работали, возле них качали насосы, но людей почти не было видно.

– А где начинается пустыня? – спросил Серж.

– Она западнее километрах в ста пятидесяти, – объяснил водитель. – Граница Кувейта ближе.

До границы им доехать так и не довелось, в пяти километрах от нее начиналась демилитаризированная зона. Была середина дня. Они затормозили у блокпоста. Серж вышел из такси и, захлопнув дверцу, сделал всего несколько шагов. Но почувствовал усталость – утомленье, которое иногда бывает так приятно смаковать. Серж присел на бетонную тумбу, поискал глазами солнце. Оно слепило глаза, вызывая дремоту.

Все было залито этим солнцем и припорошено светлой пылью улица. Они увидели каких-то людей. Автомобиль.

Это была военная машина на гусеничном ходу. Рядом – несколько человек в полевой форме с темными пропотевшими подмышками. Некоторые стояли неподвижно, направив вверх, стволы своего оружья. Безглазые, в надвинутых низко на глаза касках. Некоторые суетились вокруг молодой женщины. Эти южанки удивительно шумливы. Вокруг них бегал черноволосый маленький мальчишка лет восьми, похожий на цыганенка. Он истерически плакал, умоляя отпустить женщину. Такой детский плач слушать совершенно невозможно, хочется как-то его прекратить, или успокоить, или хоть стукнуть его – чтоб замолчал. Солдаты сердито отпихивались от него.

– Кто это? – спросил Серж водителя. Тот был бледен и ответил не сразу:

– Кочевники, – ответил тот, – видимо хотели идти в Кувейт.

Сержу необходимо было подойти к старшему по команде. Офицер оказался невысокого роста крепышом без намека на естественное при таком росте стремление казаться выше. Каблуки на ботинках (насколько Серж успел заметить) ни на миллиметр не превышали определенный уставом образец. Войдя в палатку, Серж заметил как оттаскивают за локти задержанного. Видимо мужа той женщины и отца ребенка.

Серж рассмотрел лицо офицера. Он был гладко выбрит, кожа на его щеках была розовой и гладкой как у ребенка. Лицо молодого полного сил мужчины с ярким румянцем на щеках, который можно назвать мальчишеским.

– Вы мне напомнили внешне отца Симона. Вы не родственник ему? – спросил он.

– Что? – переспросил офицер. – Вы знаете его. Я его сын.

– Просто, мне показалось… – сказал Серж замявшись, он не ожидал такого точного попадания, – вы значит муж… бывший муж Лейлы.

– Вот уж не думал, что так быстро можно изучить страну. Судя по отметке в паспорте, вы приехали только позавчера. И вот уже знаете кто чей муж, кто чья жена! – воскликнул офицер. Впрочем, воскликнул сдержано. Немного нарочито. По сути, он был глубоко равнодушен к его персоне.

– Но это не совсем моя вина, – сказал Серж. – Так сложились обстоятельства.

– Это совсем не вина. Я вас не обвиняю, нет, – произнес офицер, улыбаясь. Потом сделал знак, приглашая, к письменному столу и Серж сел в складное кресло. Его сопровождающие, соблюдая субординацию, отошли на несколько шагов и встали у дверей.

– Сигарету?– спросил офицер. Он стоял так, что Серж мог бы дотянуться до пуговицы на его мундире.

– Нет, спасибо, – вежливо отказался Серж.

Офицер кивком сделал знак стоящим при дверях, и они удалились из палатки.

– Я вас оставлю не несколько минут, – сказал он, – простая формальность.

Серж кивнул и откинулся в брезентовом кресле, похожем на пляжный шезлонг. Это, скорее всего, и был шезлонг. Он почувствовал, что засыпает. Ему уже в машине хотелось спать, а сейчас дремота его сморила. Ему тут же приснилась Москва.

Ему приснилось, что он в ранний утренний час возвращался от темнокудрой подруги, которая прекрасно пела. Он подъехал к дому, где на двадцати этажах размещался разноплеменный университетский курс, за исключением самых богатых. На дорожке, здесь и там, лежали одинаковые сухие листья – дворник еще спал. Было тихо. Ему показалось на мгновенье, так совпало – всего на миг, секунда всеобщего отдыха населяющих землю существ. А ведь этого быть не может, поскольку так уж устроено, что когда одни спят, другие к ним в это время подкрадываются. Серж, сидя на своей уютной тумбе, и услышал звук шагов.

Подняв голову, он увидел чудного розовощекого крепыша в спортивных трусах. Он большими шагами бежал к нему, а на лице его застыло выражение, которое можно было принять за осознание важности и значительности бегущего и никчемности неподвижного. Было видно с первого взгляда, что так, большими шагами, он может бежать, не останавливаясь, очень долго. Это был иракский офицер.

– Который час? – крикнул он, когда он поравнялся с ним. Крепыш ничего не ответил, пробежал мимо, скрылся за углом и там продолжал целеустремленно шлепать по асфальту дорожки. Серж, усмехнувшись, направился в вестибюль, ему предстояло учиться изысканным наукам.

–…вы меня слышите?

Он проснулся, голова болталась как у тряпичного Пьеро, и было странно, что это его голова, а не часть мягкой куклы. Могучая рука трясла его за плече.

– Офицер…– медленно произнес он, усиленно моргая, пытаясь выбраться из того навеки неосвещенного пространства, в которое только что устремился, прогоняя остатки давящего тумана в глазах.

– Извините, – сказал Серж, – я задремал. И даже видел сон.

– У вас крепкие нервы, – сказал офицер.

– Да? А мне так не казалось, – сказал Серж, – я думал, что нервы у меня шалят. Вы христианин?

– Да, по происхождению, – ответил офицер. – В Иракской армии довольно много христиан. Причем именно среди офицеров.

– Отчего вы разошлись? – спросил Серж. – Извините если вопрос бестактный.

– Нет, ничего. Ведь мы, скорее всего, больше не увидимся с вами. Лейла очень властная женщина. Она настоящая дочь своего отца. Наши родители дружили, вот мой отец и посватал. Но нам с нею подружится – так и не получилось. Хотя ребенка мы сделали…

Вам придется вернуться в Аз-Зубайр, – сказал офицер неожиданно.

– Почему? – удивился Серж, точнее сделал вид, что удивляется, он был удивлен тем, что до сей поры все было слишком гладко.

– Не знаю, мне так приказали, – ответил офицер. – По-моему это ненадолго. Это займет час. Всего час и поедете дальше в свой Кувейт.

Можете отпустить своего водителя. Мы вас проводим.

Это было сказано таким тоном, что Сергей понял, что возражать бесполезно.

Серж пересел в открытый армейский УАЗик и его повезли назад в Аз-Зубайр, который полчаса назад они так быстро проскочили. Дурные предчувствия обуревали Сержа.

«Вечно одно и то же» – думал он.

В Париже его обходили стороной из-за порочащих, как многие считали, связей его отца с сомнительными организациями. В молодости он все хотел чего-то достичь, но невозможно было куда-то выбиться. Его дом всегда был «на колесах» – много переездов, перемен квартир, вечные бессмысленные хлопоты. Трудно было осуществить планы, не было реальных профессиональных достижений.

Заедал быт, он ощущал недостаток свободы. Хотя его жизнь временами походила на постоянную игру, удовольствия и развлечения приводили к ненужной трате сил, к невозможности творческого раскрытия, разбазариванию таланта.

Его привезли и ввели в комендатуру. Там была небольшая комната практически без мебели, с зарешеченным окном. Он стал мереть ее шагами и предаваться своим мрачным мыслям:

«Всюду опасные враги, интриги, препятствия, власть надо мной мерзавцев. Меня явно ждет тайная постыдная смерть, подохну в одиночестве или убьют из-за угла.

Просто у меня никогда не было должной уверенности в себе, я проигрывающий игрок, и самые ничтожные противники – могут меня уничтожить. От этого я в глубине души и боюсь всего нового, боюсь быть отвергнутым и униженным. Меня окружает довольно дурное общество, всегда смерть друзей, как напоминание о том, что и я не вечен».

Он подергал дверь, она не была заперта, но солдат с той стороны сказал, что просили подождать.

В мрачном состоянии духа он опять зашел внутрь, посмотрел в зарешеченное окно. Им овладело отчаяние, он конечно пессимист, сколько раз он из-за своей трусости думал о самоубийстве.

«В сущности, – думал он, – и эта поездка приведет только к подрыву моего научного престижа, которого и так-то немного. Меня всегда подставляли друзья, вот и в этот раз Лаплас решил послать меня. Он просто знал, понимал как человек неглупый, что я человек мягкий – до степени беспринципности. Да у меня такая запутанность в идеологии, что уже не распутать.

И при этом чванство, преувеличенное самомнение. Вдали от дома, меня часто подстегали опасности, о не могу приспособиться к чужой обстановке. Ненужные контакты, дурные поездки, бессмысленные скитания, одним словом, неприкаянность».

На улице проехала и затормозила какая-то машина. Внизу хлопнула дверь. Серж прислушался.

«Меня опять ждет разрушение планов. Я авантюрист, но авантюрист всегда проигрывающий. Живу в каком-то ином ритме, не адекватном окружающему. Раньше стремился жить будущим, совсем не замечая настоящего. Теперь настает или уже настала пора жить прошлым.

У меня нет настоящих связей с окружением, оттого эта частая тоска, угрызения совести, боязнь одиночества. Я просто отверженный одиночка, рожденный для жизни в изоляции».

Дверь открылась, и вошли два офицера, а с ними женщина в платке, не скрывающем ее красоты.

– Вот познакомьтесь, – сказал старший офицер, – это Зайнаб Далиль, наша знаменитая журналистка с телевидения. Она хочет сделать с вами интервью.

– Простите меня, Серж Хусейн, это из-за меня вас задержали, – сказала она.

– Как вы меня называете? – удивился он.

– Серж Хусейн, – повторила она.

– Вообще то моя фамилия Хацинский, – сказал он. – Но это ничего, для вас я готов быть Хусейном. Как же вы узнали обо мне?

– Это мой профессиональный секрет, – ответила она кокетливо. В комнату вошли оператор с камерой, ассистент со штативом и осветительной аппаратурой. Все было готово для интервью.

– Но все-таки, из-за чего такой интерес к моей скромной персоне? – настаивал Серж. Девушка покопалась в сумочке и вынула оттуда вырезку из газеты «Бабиль». Это была короткая заметка. Подпись к фотографии, на которой была изображена страница пергамента. Серж все понял, Абд-ар-Рахман решил на нем еще подзаработать. В короткой подписи, не считая его фамилии было еще две неточности.

– Ну что ж придется давать интервью, – сказал Серж. – Чего бы вам такое рассказать?