Текст книги "Виза в позавчера"

Автор книги: Юрий Дружников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Вечером, накануне Гришиного отъезда, мать неправдами достала на мясокомбинате костей, сварила бульон и все подливала и подливала Грише. Днем отпросилась она у главбуха и побежала домой, чтобы успеть Гришу проводить. Его не было: он отправился в комендатуру перед отъездом отметиться. А дома что-то произошло, мать сразу догадалась.

Люська ходила по комнате надутая. Олег лежал на кровати и плакал.

– Что у вас здесь получилось ?

Оба молчали.

Мать села к Олегу на кровать.

– Что с тобой, сынок? Чего ты?

– Может, и ты нас разлюбишь и бросишь?– кричит.– Тогда давай быстрей!

– С чего ты взял?

– С того, что я все понял!

– Чего понял?– переспросила мать.– Да у меня никого на свете нет дороже вас!

– Понял все! Сперва любят, а после обманывают!

– Глупый!– хохотнула Люська.– Разницы не понимаешь: то дети, а это мужчины с женщинами. У них вечно сначала с одним, потом с другим!

– С другим!.. На Григория, значит, плевать?!

– Дурак ты!– сказала Люська.

– Может, я и дурак, а Марина ваша – предатель!..

Долго Олег всхлипывал. Плакал он не от своей обиды, от Гришиной. Мать не смогла его успокоить, только пристыдила:

– Сейчас Григорий придет, а ты зареванный весь. Тоже мне мужчина!

Но, видно, был у них до этого разговор с Григорием. Потому что вернулся тот из комендатуры, молча вещички сложил и говорит:

– Спасибо вам за все. Не ходите меня провожать, не надо.

– Обязательно пойдем, Гриша!– возразила мать.– Я с работы специально для этого отпросилась.

Приехали они на трамвае на вокзал. Все дни Григорий держался, а тут, перед концом, пал духом, шел и повторял:

– Как же это, а? Как же?

– Вот так уж, Гришенька, так устроена жизнь. Насилу мил не будешь...

Механически мать твердила дешевые слова, но, наверно, нужные, как все утешения.

– Выходит, я виноват. Но в чем же?

– Марине тоже не сладко,– сказала мать.– Женщины требуют от начальницы, чтобы уволили ее из треста. Не хотят с ней работать. Любовь такая вещь...

Хотя – какая именно вещь любовь, мать и сама понимала все меньше. Да и позже соловьи для нее не запели. Старухой стала, жизнь в одиночестве прожила и одна трех внуков вынянчила.

Постояли Немцы с Григорием у вагона. Состав шевельнулся, заскрипели сцепки. Гриша обнял Олега, потом Люську. Мать обнять застеснялся, сказал:

– Передайте ей: Гришка, мол, желает тебе счастья.

– Обязательно передам,– кивнула мать.

Он забрался в теплушку, уселся на пороге и махал рукой. Мать, Олег и Люська, убыстряя шаги, двигались по платформе, стараясь не отстать от вагона. Вдруг Григорий отвязал от мешка каску и бросил Олегу.

– Держи!

Каска забренчала, крутясь по камням, пока Олег не схватил ее.

– Зачем ему?– встревожилась мать.– С вас же спросят!

– Война спишет!– крикнул Григорий.

– Гриш, ты в другой раз сперва женись, а после люби, ладно?– подал голос Олег.

– Ладно!– улыбнулся Григорий.

Поезд загудел и пошел быстрей.

Мать остановилась на платформе, обняла Люську, которая почему-то разрыдалась. Олег, размахивая каской, бежал за поездом до самой водокачки.

Обещание свое мать не выполнила, Марине ничего не сказала. После проводов Немцы стали ждать Гришины письма к себе. Фото его, которое Марина отдала матери, Люська поставила на подоконник, рядом с фотографией отца.

Немцы очень ждали писем. Но Григорий не написал.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ БИЛЕТЕРШИ

Люська Немец легко, чуть ли не вприпрыжку, выбегала к доске, и до нее долетали смешки, хотя она еще ни слова не сказала. Может, из-за отсутствия витаминов она не росла и смирилась с тем, что никогда не вырастет. И все-таки она еще повзрослела.

Каждый день, когда дома никого не было, Люська кокетничала сама с собой перед маленьким зеркалом, причесывалась по-новому, потому что вчерашняя прическа ей не нравилась. Она сама себе перешила из материной черную юбку с разрезом и пуговицами; девчонки шептались, будто юбка слишком облегает бедра и вообще с таким высоким разрезом носить позорно.

– Уроки не делаешь. Чем же ты вообще занимаешься?– с подозрительной интонацией спрашивала классная руководительница.– Целыми неделями в школе тебя нет!

– Подумаешь, работать пойду...

– Она еще хамит!– взрывалась учительница, мгновенно переходя на крик.– Ну, это уже слишком. Девочка-лодырница... Да как же такое можно допустить во время войны!

Говорила она, как снаряды взрывались: бум, бум, бум... Видимо, не случайно у ширококостной классной была кличка Бомба.

Может, просто пришла весна, думала Люськина мать. Хотя и военная, а все же весна! Та самая, про которую столько написано и столько объяснено, что и слово-то произносить вроде бы неловко.

Так или иначе, но в конце третьей четверти, перед самыми каникулами, скoпилось у Люськи пять двоек. Мать вызывали в школу раза три, но это не помогло. Завуч позвонила в соседнее ремесленное училище:

– Нельзя ли пристроить восьмиклассницу, очень хорошую, только учится плохо?

В ремесленном набора не было. Оставалось просто исключить Люську Немец в назидание другим.

Люська не сказала матери, что ее исключили из школы. Каникулы шли замечательно, чего же травить материну душу?

Утром, найдя красивую картинку в довоенном журнале, Люська причесывалась под нее и танцевала перед зеркалом непонятный танец, заменяющий ей гимнастику. Нарочно громко топая каблучками, чтобы потревожить соседей, она спускалась с крыльца и бежала в кино.

Купив самый дешевый билет, Люська садилась в дорогой восьмой ряд. Если прогоняли, не смущалась и пересаживалась. Бывало, глядела она одну картину несколько дней подряд.

Посреди дня забегала она домой чего-нибудь поесть. С братом вдвоем они разогревали оставленный матерью суп. Ели молча, каждый занят своим: Олег марками, которые он за отсутствием альбома переклеивал в новую тетрадь. Люська – мыслями о том, что после каникул в школу идти не надо. Поев, Люська немедленно убегала.

– Куда?– строго спрашивал Олег, догадываясь о происходящем.

Хотя он был младшим, но, в конце концов, в доме он – единственный мужчина.

– Не твое дело!– очаровательно улыбаясь, отвечала Люська.

Она его авторитета принципиально не признавала.

Школу затолкнули в старую избу, а школьное здание на соседней улице занимал госпиталь. Люська прокрадывалась через черный ход. Там пахло хлоркой. Сегодня какая палата? Вчера была шестнадцатая, значит, сегодня семнадцатая, второй этаж.

Она открывала дверь и слышала возгласы:

– Артистка пришла!

– Садись, доченька!

– На-ка, кисельку сперва похлебай...

Люська садилась на пустую кровать и говорила:

– Ну вот, значит. Я вам какое рассказывала? "В шесть часов вечера после войны"? Теперь, значит, "Сестра его дворецкого". В общем, так...

И начиналось кино. Она его пересказывала в лицах, куплеты пела, плясала и сцены изображала в действии, ловко прыгая между кроватями и тумбочками. Когда, пробившись сквозь толпу в дверях, входила санитарка и объявляла мертвый час или обход врачей, палата упрашивала:

– Не шуми, тетка Нюша, пущай она до конца расскажет!

Санитарка и сама садилась, слушала и смеялась, а после опять спохватывалась:

– С ума сошли! Она же без халата! А ну, марш отсюдова!

Люська поправляла юбку и, не простившись, убегала.

– Когда придешь, артистка?– неслось вслед.

– Может быть, завтра, а может, никогда...

Больше всего ей нравилось, как голодные мужчины на нее смотрят, и поэтому она возвращалась. Но приставать к ней из-за ее малолетства не решались. Да и палаты были с тяжелоранеными.

Раз Люська чуть не заговорила с матерью про школу. Представила, что сделает мать. Она отодвинет тарелку, будет хмуро молчать, а после скажет:

– Вот спасибо тебе, доченька! Отблагодарила нас с отцом за то, что всю жизнь спину на тебя гнули!..

И будет прикладывать к глазам передник. Мать устала, ни к чему ей забот прибавлять.

В понедельник, после каникул, Люська, как обычно, взяла портфель и отправилась как бы в школу. Погуляла по улицам до десяти, а в десять начинался первый киносеанс. Она взяла самый дешевый билет и уселась в середине восьмого ряда, на свое привычное место. Зрителей было мало, в основном ребятишки из второй смены. А кино очень интересное.

Вернулась она днем, как обычно. Олег учился во вторую смену; он был занят своими делами, и Люська, молча поев, побежала на соседнюю улицу. Двадцать третья палата, второй этаж.

– Красотка наша тут!..

Во вторник, чтобы полегче было, выложила она книжки и отправилась с пустым портфелем. Олег ничего не заметил, а мать и подавно. Деньги, которые мать дала им обоим на каникулы, она уже потратила свои и Олеговы. Больше не осталось, а без денег в кино не попадешь.

Люська заглянула к Марине, материной подруге, занять у нее рубль. Марина раньше работала в тресте, вместе с матерью, а как замуж вышла, перешла в управление торговли. Люська сразу заметила, что у Марины животик округлился и платье в талии натянулось. Марина перестала крутить арифмометр, сразу вынула из сумки три рубля и тут заметила в Люське перемену.

– А ну, выкладывай! Чего у тебя происходит?

Стоит ли Марине рассказывать, неизвестно. Но слезы сами собой показались. И вообще Марина умная и практичная. Не передаст матери, это уж точно. Арифмометры в управлении трещат – никто посторонний ничего не услышит.

Марина не удивилась, услышав об исключении из школы, прижала Люську к себе, погладила по голове, пожалела:

– Горюшко! Ведь пятнадцать уже, а нескладеха. Нравится кто?

Марина отстранила Люську и оглядела внимательно с головы до ног.

Девочка пожала плечами.

– Да ты не стесняйся! В твоем возрасте все бывает. На что деньги берешь?

– На кино.

– Не надоело? Кино, кино!.. Работать тебе надо, милая. Я вот об институте мечтала, а даже техникума не кончила.

– Тебе хорошо, ты замужем!– вырвалось у Люськи.

– Не завидуй! Приходится вокруг мужа день и ночь ходить. Муж, как конь: его надо кормить, поить, мыть, чистить, прибирать за ним, и тогда семейная телега едет. У тебя времени хоть отбавляй. Работать пойдешь, так тебе путь никуда не отрезан, сможешь и доучиться. Если, конечно, поумнеешь. А нет, так сойдет. В общем, после войны видней будет.

– У-у-у, до этого еще дожить надо,– повторила Люська чужие слова.

– Делать-то что любишь? Чего молчишь? Одни хиханьки в уме? Послушай-ка, у Левушки моего есть в Кинопрокате знакомый. Епишкин его зовут, но мужик серьезный. Попрошу Левушку поговорить с ним, может, пристроят тебя... А сейчас ступай отсюда, мне дела делать надо. Не реви, уладится. С матерью сама поговорю, чтобы не очень на тебя наваливалась. Это лучше, чем она случайно узнает. Так?

Люська кивнула, три рубля за лифчик спрятала и убежала.

Не забыла Марина. У матери вытянула слово, что та пилить не станет. Пускай Люська работать идет, тебе же подспорье. В среду Люська зашла к Марине попросить еще денег. Но та денег больше не дала.

– Нету у меня: все свекровь забирает для учета. Зато есть новость. Кинотеатр "Аврора" знаешь? Войдешь, скажешь, мол, к директору. Тому объясни: я, мол, от Епишкина. Не перепутаешь? Им билетерша нужна.

– Билетерша?

– А ты, милая, кем же предполагала? Чарли Чаплином? Иди, иди! Работа не пыльная. Билеты проверила, и отдыхай себе, в носу ковыряй...

– Кино смотреть можно?

– Да хоть целый день! Не возьмут – тогда приходи, еще подумаем.

В четверг погуляла бывшая восьмиклассница около "Авроры", огляделась. Стены кино были обшарпанные, только с фасада голубой краской покрашены. У входа мальчишки семечки лузгают. Окошко кассы на улице, в нем кассирша дремлет. Билетерша Люську к директору пропустила и с любопытством посмотрела вслед.

В дверь, на которой написано "Директор кинотеатра", Люська постучала робко. Никто не откликнулся, и она вошла.

Директору было на вид лет сорок. Он сидел за столом в коричневом костюме и при галстуке. На Люську директор не глядел, разговаривал по телефону. Долго он говорил, смеялся, наконец скосил на нее глаза.

А была Люська в самодельной черной юбке с разрезом и блузке из кружев, которую ей Марина подарила, потому что самой стала мала. Брови Люська слегка подкрасила, колечко от волос отделила и загнула под глазом, как в довоенном журнале.

Директор положил трубку.

– Ну, чего?

Люська объяснила.

– А лет?

– Семнадцать,– прибавила себе пару годиков Люська.

Мала для такой работы, прикинул директор, солидности не хватает, а так вроде ничего. Авось справится. И потом Епишкин звонил, можно считать указание дал.

Поставили Люську Немец у входа. Пожилая билетерша Фаина Семеновна стала ей показывать, как проверить и оторвать контрольный корешок от билета, изобразила, как без билета лезут, а бывает, число подделают или сеанс. Сама Фаина Семеновна появилась в "Авроре" недавно. Пошла она работать, как только мужа у нее загребли на фронт. Но уже вполне освоилась и, по сравнению с Люськой, чувствовала себя большой начальницей.

– В случае чего, Люся,– учила она,– кричи милиционера, но поста не оставляй. Пускай лучше один хам прорвется, чем орава. Это же государственные деньги, понимать надо!

Люська поняла. Билеты она научилась проверять и отрывать быстро, только руки мелькают. Народ прет, особенно перед самым началом сеанса. Никому до тебя нет дела, скорей бы протиснуться. Все опаздывают, а билетерша одна. Она хозяйка, она командует, и спорить с ней нельзя.

– Проходите, быстрей, не задерживайтесь!

Зрители подчиняются, бегут в зал.

– Вы спутали сеанс, гражданин. Вам на следующий!

И здоровенный дядечка, виновато бормоча оправдания, пятится назад. Ну, а вздумали бы ее не слушаться, что ей тогда одной против толпы делать? Об этом лучше не думать.

Среди зрителей иногда попадались ее бывшие одноклассники. Они удивлялись, подмигивали. Один раз Бомба, Люськина классная, в кино приходила. Остановилась, загородив могучим торсом весь проход, и заявляет:

– Ну, чего ты тут, Немец, стоишь столбом? Иди в школу, покайся завучу...

Люська только улыбалась:

– Чего я у вашего завуча забыла? Мне и здесь хорошо!

Настало пыльное лето, потом осень с дождями пришла, и Люська, стало быть, в билетершах приработалась. В госпиталь она бегала теперь не каждый день, но только когда работала в утреннюю смену, да и то все реже. За день Люська так уставала стоять на одном месте, что в палате пересказывала раненым фильмы, сидя на кровати, не танцевала, как раньше. Зато больше картин знала теперь наизусть.

На дневных сеансах народу было мало. Мальчишек-первачков она сама, бывало, подзывала и потихоньку пропускала без билета. А когда приходил Олег, строго требовала, чтобы брат билет купил. Пускай знает, что Люська спуску не даст.

Директор в зале сидеть не разрешал, велел дежурить у входа. Но он приходил поздно, а уходил рано. И едва начинался сеанс, Люська быстренько задвигала тяжелый засов на двери и пробиралась в зал.

Смотрела она все фильмы подряд, ей не надоедало. Была у нее записная книжечка. На каждой странице сверху написано название фильма, а под ним крестики. Посмотрит картину – еще крестик. Этот фильм Люська видела семнадцать раз, тот двадцать четыре, некоторые только девять или семь. Она знала всех артистов в лицо и по фамилиям. Наших, довоенных и новых, и английских, и американских. Она бы узнала любого актера, встреться он ей на улице. Но нашим артистам у них в городке делать было нечего. Американским и английским – и подавно.

Иногда директор, проходя мимо деловой походкой, кратко приказывал:

– Зайди в кабинет!

Он велел ей закрыть дверь, сесть, спрашивал ее, как осваивается, чего нужно.

– Нужно для чего?– недоумевала Люська.

– Мало ли,– засмеялся он.– Допустим, для ускорения отрыва билетов.

Разглядывал он ее внимательно, прямо-таки гипнотизировал, но ничего такого не позволял. Велел ей подметать у входа после сеанса, чтобы предприятие было образцовым на случай ревизии. Один раз директор открыл ящик стола и положил конфету, какой Люська не видела целую вечность.

– Это премия за хорошую работу.

Он поднялся из-за стола, прошел к двери и запер ее на ключ.

– А вот это зря,– сразу отрезала Люська.

– Почему же зря?– удивился он.– Поцелуемся, только и делов. ..

Директор положил ей руку на плечо, пальцы сжал и притянул к себе. Люська напряглась и оттолкнула его.

– Нет уж, вы сперва меня выпустите и сами тут целуйтесь! А то я кричать начну.

– Ух ты, какая нервная,– сказал он.– Да я ведь пошутил...

Он и после иногда так шутил, но осторожно, даже, пожалуй, обходительно. А может, просто не спешил...

Запоздала однажды Люська к началу второй смены. Фаина Семеновна свою вахту отстояла и ушла. Директор лично топтался у входа и проверял билеты, пока Люська не появилась. Она думала, будет нагоняй, а директор указательным пальцем ей по щеке провел и ушел.

Люська точно запомнила этот день, потому что после, проверяя билеты, чувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Бывало, директор выходил из кабинета, следил, как она проверяет билеты, и опять скрывался за дверью. Но тут она оглянулась осторожно – в фойе директора нету. Народу на улице у кассы много, в особенно ребятишек. Когда сеанс начался и касса закрылась, а все опоздавшие пробежали и Люська уже задвигала засов на двери, она наконец догадалась.

Неподалеку от входа стоял солдатик на одном костыле, без ноги. Белобрысая челка торчала на лбу. Наверно, зачесывал назад и не получилось. Он был ушастый, как теленок. В ватничке поверх нижней рубашки и в галифе. Значит, из госпиталя удрал. Прислонился солдатик к стене кинотеатра, обхватив костыль длинными руками, и неотрывно глядел на нее. А стоило Люське обернуться – тотчас отворачивался, будто расписание сеансов в витрине изучал.

Лицо его показалось Люське знакомым. Он в "Аврору" давно приходит. Чего ему надо, этому одноногому? Не иначе как в кино хочет попасть, а денег нету. Известно, как сильно хочется в кино именно тогда, когда нету денег. Люська поманила его пальцем. Солдат отвернулся и быстро заковылял по тротуару прочь. Дурачок! Ему же лучше думала сделать...

На следующий день солдатика не было, а через день он на своем костыле стоял на том же месте. Она его заметила перед двухчасовым сеансом. Но когда Люська его позвала – опять удрал. Ловко он с костылем управлялся.

Что-то она поняла, но засмеялась принужденно и, поведя плечами, сделала вид, будто ей абсолютно ничего не понятно. К ней часто приставали, и она слышала разные слова за спиной. А ему ничего от нее не нужно. Смотрит, и только. Даже не заговорит. Смотреть можно, пожалуйста. Но чего в ней особенного? Вон на улице какие шикарные красотки ходят! Загляденье! Одеты с иголочки, несмотря на войну, бери любую,– ту за деньги, эту даром. Куда Люське до них в ношеном да перешитом десять раз!

Через день солдатик опять маячил на улице возле окошка кассы, рассматривал расписание сеансов. Пропустив зрителей, Люська выбрала паузу, подкралась к солдату тихо, так что удрать он не успел, и ухватилась рукой за его костыль.

– Хочешь в кино? Говори – хочешь?.. Да я без денег проведу. Подожди!

Парень вздрогнул, покраснел и стал смотреть себе на пыльный сапог.

Когда журнал начался, билетерша оглянулась и поманила его. Теленок заморгал. Она была худющая, маленькая, а он на полголовы выше и года на два старше. Она ввела его в фойе и заперла дверь на засов. В зал она засеменила впереди него, а он ковылял за ней, ни на шаг не отставая.

Фильм давали невероятно популярный, народу набилось полно. Люська посадила солдатика на свой стул, а себе принесла табуретку из фойе. Она, если верить ее записной книжке, уже сорок два раза видела "Жди меня". И теперь, смотря в сорок третий раз, заранее улыбалась в смешных местах и, чуть шевеля губами, произносила все, что за ней послушно повторяли герои и героини.

Она чувствовала, что парень смотрит на нее, а не на экран. Люська слегка косила глазами, и солдат тотчас отворачивался. Перед самым концом фильма она побежала открывать двери. Парень вышел последним и остановился.

– Пока!– сказала она.

Он не ответил и с места не сдвинулся.

– Между прочим, меня Люсей звать.

– А я Нефедов.

– До свидания, Нефедов. Между прочим, я завтра в первую смену. Последний сеанс в два часа.

Солдатик кивнул и заковылял прочь. Она не стала смотреть ему вслед, закрыла за ним тяжелую дверь и задвинула засов.

Назавтра Нефедов пришел к двум. И Люська провела его в зал. Наблюдать за тем, как он смотрит, было интересно. То он замрет, то на губах блуждает робкая улыбка, а то вдруг глаза становятся испуганными. Она помнила, что дальше на экране произойдет, и старалась угадать, как он отнесется. Она показывала ему свой фильм и переживала.

Он был не такой, как другие, этот Нефедов. Словам других она не верила ни на грош, а тому, что сказал бы он,– да, поверила бы. Но он все время молчал. Только то и дело забывал про кино и смотрел на Люську, пока она не напускала на себя сердитость.

Ее смена кончилась. На четырехчасовой сеанс проверяла билеты Фаина Семеновна. Люська вышла вместе с Нефедовым. У выхода ее тронул за локоть директор.

– Зайди ко мне,– тихо сказал он.

– Зачем?

– Дело есть!

Люськина рука лежала на костыле Нефедова, и солдат сжимал ей пальцы. Она освободила руку и убежала, ничего ему не сказав.

Фаина Семеновна, мимо которой она прошла, покачала головой и сделала большие глаза. Директор пропустил Люську в кабинет, закурил, красиво пускал дым, молчал. Она ждала, сложив руки на груди. Он прикрыл дверь, усмехнулся.

– Не бойсь, запирать не буду.

– И не боюсь.

– Давно этим занимаешься?

– Чем?– не поняла она.

– Не прикидывайся, я ведь по-хорошему. Пропускаешь, а деньги в карман. Все вы одинаковые.

Она молчала.

– Хорошо, что не отпираешься. Я все видел. Стоял сзади и видел.

Директор поднялся из-за стола, протопал из угла в угол кабинета, почти задев Люську плечом.

– Ну, провела,– сказала она.– И что же?..

– Государство обманываешь, не меня, Люся Немец,– сухо заметил он.Товарища Сталина обманываешь. А еще с рекомендацией от Епишкина. И в зале сидишь, уходишь с поста. Я ведь не раз указывал... Делиться когда будешь? Половину надо отдавать. Я ведь не для себя – для Проката.

– Не брала я денег!

Удерживаться, чтобы не плакать, Люська училась с детства. И хотя это не всегда получалось, на этот раз она не заплакала. Это было бы совсем ни к чему.

– Садись,– приказал директор, вдруг все решив.– На мое место садись.

Она послушно села в кресло. В нем свободно могла уместиться еще такая же девчонка, как она. Он подошел сзади, погладил ее по шее, потом рука его скользнула ей на грудь. Она вскочила, отбежала.

– Значит, не хочешь у нас работать? Противишься руководству. Ладно! Стало быть, вынь в правом ящике бумагу. Пиши! Так пиши: "Директору кинотеатра "Аврора"". Написала?.. Пиши дальше: "Заявление. Прошу меня уволить по собственному желанию". Так... теперь ставь подпись. Можешь жаловаться в Прокат, но не советую.

– Подумаешь, даже лучше!

Люська облизала палец, вымазанный в чернилах, повела плечом и вышла, не попрощавшись.

Тротуар был скользкий. Она поежилась от белых хлопьев, нехотя падающих на нее. Шел первый снег в эту осень. Нефедов терпеливо стоял у афиши, опершись о костыль, ждал ее.

– Уволили,– сказала Люська.

Он взял ее руку, держал и молчал. Ему хотелось ее утешить, помочь ей, но он не знал, как это сделать. Хотел снять ватник, чтобы укрыть ее от снега, и застеснялся.

– Знаешь чего?– сказал Нефедов.– Айда в госпиталь...

– Зачем?

– Там тепло.

– Ты вообще-то из какой палаты?

– Из седьмой я...

– Из седьмой? Туда я не хожу. Я только к тяжелым, которые не могут вставать. А ты выздоравливающий...

– Пойдем к нам. Главврача я упрошу – он тебя санитаркой возьмет. Целый день будем видеться.

– Чудак ты, Нефедов!– она ласково на него посмотрела.– Да если санитаркой пойду, ко мне целыми ротами приставать будут, а ты будешь смотреть.

– Пускай только попробуют! Я костылем так врежу, что враз отвяжутся.

– Как будто у них своих костылей нет... Ну, ладно, мне домой пора, мать с ума сойдет.

Люське хотелось остаться одной. Она дрожала – то ли от холода и сырости, то ли от усталости.

– А завтра?– спросил он, глядя на нее испуганными глазами.– Завтра придешь? Придешь завтра? ..

Она чуть заметно повела плечами и убежала.

Директор "Авроры" открыл окно, отодвинул занавеску, вдохнул сырой воздух. Два силуэта привлекли его внимание, и он сразу узнал их. На углу, возле входа в его кинотеатр, уволенная билетерша рассталась с одноногим безбилетником.