Текст книги "Виза в позавчера"

Автор книги: Юрий Дружников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

НЕФEДОВ И НЕФEДОВА

С некоторых пор мать стала присматриваться к Люське внимательнее. Люська чувствовала, что мать ею недовольна. Не бранит ее, конечно, осторожничает, знает ведь, что дочь огрызнется. Но и не так ласкова мать, как прежде. У Олега, так у того все на лице написано, а у Люськи теперь тайны. Видно, что мать расспросить порывается. То и дело очень хочет спросить и о том, и о сем, но удерживается, потому что Люська молчит, и что происходит, не понять.

Люська влюбилась, как же. Вот смеху-то! Ну, допустим. Допустим, влюбилась. Матери, которая уже навоображала в голове с три короба, что тоже понятно, на всякий случай хочется предостеречь, и она говорит как бы нейтрально:

– Смотри, доченька, не наделай глупостей!

– Да о чем ты, ма? Чепуха какая!

Люська заранее знает все, что мать ей скажет. Ну чего она может ей посоветовать?

– Осторожно, Люся, веди себя. Ты еще неопытная, сейчас, знаешь, какие люди стали? Война все человеческое повытравила, а все животное повылезало. Если что, отец мне не простит.

У матери-то все просто было, а тут... Но уж если ты, мать, считаешь, что твоя дочь дурой растет, так раньше надо было беспокоиться. Поезд ушел. Мало ли чего тебе в голову лезет! Теперь дочь, можно считать, взрослая, хоть ты ее и числишь несмышленышем. Раз взрослая, может и личные тайны иметь. И потом, война войной, а жизнь-то проходит, как песок между пальцев.

Хочется матери его увидеть. Можно подумать, она сразу разберется, хороший он или плохой. Зачем ей его видеть, если дочь сама еще не понимает. Настроишься слишком серьезно, а потом поссоримся. Мать обязательно сразу заметит:

– Вот-вот! Предвидела ведь. Так и вышло.

Стало быть, гораздо удобнее, если мать ничего не знает, ведь тогда и предвидеть ей нечего. Сперва Люська сама разберется. Ты спи себе спокойно, дорогой товарищ мать, на улицу вечером по двадцать раз встречать не выбегай. А хочешь попусту нервы тратить – беспокойся на здоровье, если считаешь, что дочь у тебя дебилочка.

Люське ясно, конечно, почему мать беспокоится. Пришла она недавно домой вечером, а Олег – кто его за язык тянет?– говорит:

– Все знаю! Я тебя возле госпиталя видел! На скамейке обнималась – с одноногим.

– Знаешь, Немец, и молчи! Не твое дело!

Происходящее его, Олега, совершенно не касается: хоть он и брат, но младший. Олег обиделся.

– Думаешь, не понимаю? Сам знаю, что не мое дело. Просто тебя с одноногим видел, и все! Он что – твой жених?

– Не зови его одноногим! У него, между прочим, имя есть: Нефедов он.

– Пускай Нефедов. Мне все равно. Да ты не бойся, я матери ничего не сказал.

– Я и не боюсь.

– И не бойся! Только... Мать-то думает, что это не Нефедов. Она беспокоится, что это Косой за тобой ударяет.

– Она что – ненормальная?

– Нормальная! Косой же приходил – она видела. Косого она возле нашего дома видела, а Нефедова – нет.

– Косого я сразу прогнала. Велела, чтобы он на глаза мне не появлялся.

– Дура ты! Мало ли что велела... Так он тебя и послушает! Я теперь из школы домой боюсь ходить. Их много, они знаешь что у плотины творят?..

Дела шайки Косого у плотины известны были всему городу. Люська знала еще побольше Олега, потому что ей Косой кое-чем похвалялся.

Начал он приставать к Люське, еще когда она в кино билетершей работала. Люська с ним старалась не болтать и на работе его не очень боялась: народу там кругом полно, по вечерам милиционер дежурит, и военный патруль норовит в кино время скоротать. Но Косой выжидал, когда никого не будет, останавливался возле Люськи и говорил всякие глупости насчет ее прелестей. Да еще руками норовил ее ухватить. Люська кричала:

– А ну, убери руки!

Тут обычно люди с билетами подваливали, и Косой исчезал, разве что глазами зыркал и злобно цедил что-то сквозь зубы.

Вскоре Люську выгнали из кино.

Раз она из госпиталя возвращалась, уже когда ее санитаркой туда временно на подмену взяли,– без денег, но за питание. Она издали усмотрела, что вся шайка Косого толчется на плотине у ларька с надписью "Мороженое". У них проволочные крючки – за возы сзади цепляться на коньках и по замерзшим колеям ехать. Они мальчишек подкарауливают и крючками за валенки цепляют. Упавшего подтаскивают к забору, окружают компанией и срезают коньки. Если сопротивляешься – еще и бьют, а коньки продают на рынке. Ребята плачут, а дружки Косого над ними издеваются.

Бежит Люська домой быстро, задыхаясь, уже и холода не чувствует, и темноты не замечает, остался страх один. Обойти бы эту компанию стороной, да вокруг пути нету: одна единственная дорога через плотину. Снег, как на зло, хрустит под ногами от мороза. Может, надеется Люська, в темноте не заметят. Но маленький парнишка, которого они Шкаликом зовут, всегда за Косым ходит как тень, все ему доносит и служит на побегушках. Косой эту свою шестерку уже в "Аврору" к Люське подсылал. Шкалик подбегал к ней и шептал:

– Косой велит тебе, Люська, после работы подойти к заднему выходу из кино, там, где помойка и где он, Косой, лично тебя будет ожидать. Не придешь – тебе же хуже.

Тогда Люська от Шкалика отвернулась, даже ответом не удостоила.

Тут, на плотине, она сразу, как их увидела, хромать начала. Думает, буду идти хромая, в темноте не узнают, и приставать не будут: ну, кому хромая да убогая девушка нужна? Пошла она, ковыляя изо всех сил, но не тут-то было. Шкалик первым ее высмотрел, возле самых ее ног дорогу для проверки перебежал и – прямо к Косому с важным сообщением. Привстал на цыпочки и тому на ухо про Люську. Люська бежит, хромая на одну ногу, ни жива ни мертва.

Косой шлепнул Шкалика по голове и сразу побежал наперерез. Люське деваться некуда. Остановилась она в растерянности, не зная, куда податься. Он подошел вплотную и стал ее разглядывать.

– Ты,– спрашивает Косой,– разве не ко мне шла?

– Нет,– отвечает она,– не к тебе.

– Неправильно, Люся, поступаешь. Зачем хромой прикидываешься? Тебе это не идет. Ты мной лучше не брезгуй!

– Это почему же?

– Потому что я тобой интересуюсь. А ты мимо бегешь. Боишься кого что ли?

– Боюсь.

– Не бойсь! Пока я на воле, тебя никто не тронет, кроме меня, поняла? Пойдем, я с тобой до дому проследую, чтобы все видели, что ты моя краля.

– Я не твоя!

– А будешь моя. У меня как раз в данный момент подруги нету. Вакансия.

Хватает он Люську за талию, поворачивает и сталкивает с дороги в сторону. Был бы с ней сейчас отец, подумала она, он бы защитил, что-нибудь сделал, не позволил бы так с ней поступать. Люська, надеясь отделаться от Косого, идет быстрыми шагами, а он рядом топает, ни на шаг не отставая.

– Ты,– говорит,– Люся, отчего хмурая? Может, голодная? Не стесняйся. Завтра приходи на плотину, я тебя хлебом обеспечу. В шесть часов фургон из пекарни в магазин едет. Ну, мы шутим маленько. Вскрываем его на ходу и несколько буханок выкидываем.

– А если поймают?

– Поймают – срок дадут. Хе-хе! Может, отобьемся. Ножички у нас сталь хорошая. Немецкая сталь, трофейная. А поймают разом – там питание казенное... Приходи, краля, хлеба дадим.

– Нет,– говорит Люська,– не приду.

– Придешь!– говорит Косой.– Никуда не денешься. Не придешь завтра пеняй на себя.

Он вдруг притопнул ногой и запел звонким и чистым голосом:

– Милый мой, а я твоя,

Куда хошь девай меня,

Хочешь, в карты проиграй,

Хошь, товарищам отдай!

Эх!..

Довел он Люську до дому, а тут, с крыльца, мать навстречу: не выдержала – отправилась дочку встречать. Косой к забору отошел, но мать его все равно заметила. Взяла она Люську под руку и домой отвела. Дома ничего не стала спрашивать, только кровать ей постелила.

Очень Люська стала бояться. И не за себя только – за брата. Косой не из тех, кто просто так отступается. А Олегу из школы во вторую смену потемну домой добираться. Поколебавшись, решила Люська пойти его встречать.

Наверное, Шкалик ее еще по дороге туда приметил. На обратном пути из школы Олег вдруг остановился и Люське кивком головы указал:

– Вот они, вся компания. Нас поджидают. Зачем ты только за мной пошла?

Едва они поравнялись, Олега за рукав в сторону потянули. Люська им кричит:

– Не трогайте его, он же маленький!

– Его и не трогает никто,– вмешался Косой и приказал.– Отпустите!

Они руки разжали. Косой пнул Олега ногой и процедил сквозь зубы:

– Беги отсюда, чтоб я тебя не видел. Ну, кому сказано?

Не уходил Олег, стоял, потому что Косой не отпускал Люську, не давал ей пройти, руки расставил.

– Оставайся, краля, с нами. Неужели не поняла?

– Пусти меня!– она попыталась вырваться из кольца, плотно их окружавшего.

От Косого несло самогоном. Он схватил Люську обеими руками за края воротника и так рванул пальто, что все пуговицы посыпались. Косой оскалил зубы и вдруг набросился на Люську. Повалив на снег, он вытащил нож и, прижав лезвие к ее горлу, стал обшаривать ее другой рукой. Стоявшие вокруг похохатывали, присвистывали, подбадривали Косого. Люська уворачивалась, защищая то одну свою часть, то другую, закричала, но кто-то содрал с нее вязаную шапочку и в рот ей засунул. Она изо всех сил отталкивала его, и тогда руки ей развели его приятели и ногами к земле придавили.

Олег пролез между ног у стоявших вокруг и, ухватив Косого за ногу, укусил. Косой матюгнулся и лягнул ботинком в пах Олега так, что тот откатился и некоторое время лежал без сознания, не чувствовал даже, как его били ногами другие.

Косой справился с Люськой, но она так стонала и извивалась, что все у него получилось быстро и нелепо. И тогда он полуподнялся, стоя на коленях у нее в ногах, угомонился, даже вынул шапочку у нее изо рта и помог ей подняться. Она всхлипывала и прикрывала руками полы пальто, хотя холода не чувствовала. Приятели его молчали, ждали, что будет делать атаман.

– Пустите ее,– рявкнул он, застегивая штаны.

Люську трясло, и она еле стояла на ногах.

– Сама же виновата, дура,– Косой теперь размяк, и ему хотелось поговорить, а может, оправдаться.– Буханочку дать? Свеженькая. Братана накормишь, и мать тоже...

Она не отвечала, закрывая лицо ладонями. Только отрицательно мотнула головой. Кольцо его приятелей раздвинулось, давая ей пройти.

– Ынтересно получается!– продолжал он.– Не хочет хлеба, видали? Гордая ты больно, но это мы обломаем. Вот что: завтра в шесть часов придешь к "Авроре". Желаю с тобой прошвырнуться на киносеанс, ясно? Пугать не буду, ты меня знаешь. А сейчас ступай, краля,– вон братан твой скучает.

Олег сидел на снегу и тоже не то плакал, не то подвывал. Губа у него была разбита.

– Ты живой?– она помогла ему подняться.

Косой поглядел на них и, сплюнув, прибавил:

– Шкалик, а ну проводи их до дому до хаты, чтобы чужие случаем не забидели.

Шкалик послушно потащился сзади Люськи с Олегом. Они брели молча, словом не обмолвившись, и Шкалик семенил за ними, как послушная собачонка. Довел их до самого дома и убежал.

Погляделась Люська в зеркало: на шее у нее немного кровоточила полоска, оставленная ножом. Люська про себя твердо решила ничего не говорить матери и с Нефедовым больше не встречаться, раз она теперь такая испорченная. Но как дальше жить, не ясно. Жизнь у Люськи отняли, она бы повесилась, но мужества на это не хватило.

Утром, когда мать убежала на работу, Олег вдруг, собираясь в школу, спрашивает:

– Ты Нефедову скажешь, как Косой к тебе приставал?

Она растерялась.

– Только не вздумай,– отвечает она,– пойти жаловаться Нефедову. Стыдно это. Он после ранения, ходит на костыле, а у них ножи. Я вообще его видеть не хочу!

– Значит, боишься за него?

– Боюсь!

– Видеть не хочешь, но беспокоишься. А за себя, значит, не боишься?

– Тоже боюсь, но...

Что "но", она не знала.

Олег убежал в школу, а когда вернулся, Люська поняла, что брат хитрит.

– Знаешь, Люсь, надо вечером пойти к "Авроре".

– Еще чего не хватало!

– Надо и все! Нету другого выхода. Если не пойдешь, они все равно тебя потом опять поймают и будут мучать. Иди к "Авроре" в шесть.

– Ты что, к Нефедову ходил?

– Неважно, ходил или нет,– ответил ей брат степенно,– но Нефедов сказал, обязательно прийти.

Долго Олег молчать не мог, и постепенно Люська от него выведала, что братец ее два урока прогулял, потому что бегал в госпиталь. Его туда не пустили, и тогда он издали, через окно, высмотрел Нефедова в палате, вызвал его во двор и там все ему выложил.

– Ну, не все,– поправился Олег.– Все ты ему сама рассказывай, если хочешь...

Еще Люська узнала, что Нефедов долго молчал, выслушав Олега, и сказал, что он это дело до вечера обмозгует, но так или иначе ровно в шесть вечера будет у кино, и чтобы Люська не опаздывала. И Нефедов прибавил, чтобы Олег не приходил, глаз Косому не мозолил и не мешался. А то все можно испортить.

Люська весь день просидела дома и проплакала, к вечеру смирилась и решила: пусть будет, что будет, а пойти – она все-таки пойдет. Олег прав, нельзя ей не пойти. Иначе – получится, что Нефедов будет ее ждать, и выйдет, что она его обманула.

Так она себя уговорила, а под конец надумала, что она должна выложить Нефедову про все, что случилось, и потом с ним попрощаться. Про Косого она старалась не думать. Она даже причесываться как следует не стала, не то что брови и ресницы подводить, что ей шло. Пудру материну почти не брала, а уж о губах и говорить нечего, что не подкрасила. Только царапину на шее попыталась, как отец когда-то говорил, заретушировать. К пальтишку другие пуговицы пришила, закуталась в платок шерстяной, на самый нос его натянула, вздохнула тяжко да пошла.

Приближаясь осторожно к кино, Люська издали увидела: неподалеку от кассы Нефедов в своем военном ватничке маячит. В одной руке костыль, другой рукой железные перила обхватил,– так ему легче стоять на одной ноге. Перила эти возле кассы поставили, чтобы без очереди за билетами не лезли. Стоит Нефедов и расписание сеансов изучает. Люська подошла к нему, и глаза у нее сами собой слезами набухли. Глядят они друг на друга, только железные перила их разделяют.

– Что это у тебя, Люся?– спрашивает Нефедов и кладет ей руку на шею.

– Так...– захлопала мокрыми ресницами она.– Вчера ножом... порезалась, когда картошку чистила...

– Ясненько,– говорит Нефедов.– Не плачь, Люся, и никого не бойся. Я с тобой.

Осталось Люське лишь невольно улыбнуться сквозь слезы. Ведь она маленькая и то здоровей Нефедова, а он говорит, не бойся.

Тут Косой показался. Приостановился, курнул папироску два раза, дал курнуть Шкалику, который позади него, как хвост, и прямым ходом к Люське.

– Здрассте,– говорит.– Пришла, краля? Я и не сумлевался...

Руку протянув, хочет схватить Люську за локоть. Но не успел он. Нефедов мгновенно подлез под железные перила и между Люськой и Косым костыль свой поставил.

– Пойдем, Люся,– жестко сказал он, игнорируя Косого,– нам с тобой в кино пора. Некогда с посторонними разговаривать, а то опоздаем. Билеты уже куплены.

Косой отодвигает костыль, Люськину руку отпускает, сжимает пальцами плечо солдату и бурчит ему в ухо:

– Слушай, ты, красная армия! Ползи отсюда, пока я тебе кишки не вспорол...

Но вокруг народ, и милиционер, который Люську знает с тех времен, когда она тут работала, скучает в двух шагах от них и Люське улыбается. Берет Нефедов Люську под руку и, стуча костылем об лед, посыпанный возле входа песком, тянет ее к двери в кино. Косой плетется позади и, видимо, соображает, где и когда ему этого хромого солдатика убрать с дороги. Люська послушно идет с Нефедовым, но едва дышит и думает даже, что, может, ей остановиться, чтобы Нефедов ушел в кино один: ведь что с ним Косой сделает – это представить страшно.

– "Сердца четырех" идет... Ты, небось, этот фильм видела?– спрашивает между тем Нефедов.

– Я все фильмы видела,– скромно отвечает Люська, едва шевеля губами.

Нефедов вталкивает Люську в фойе, протягивая билетерше Фаине Семеновне билеты, а Люська с ней здоровается. Косой со Шкаликом бросаются за ними, а билетов у них нет. Билетерша реагирует немедленно и строго:

– Ваш билет, гражданин! Нету? Тогда куда ж вы прете да еще с ребенком?

Косой сует билетерше купюру, а она его руку отталкивает:

– Идите на здоровье в кассу!

Потому что директор стоит у своего кабинета и следит за происходящим.

В зале смеркается: механик свет реостатом медленно гасит. Люська надеется, что сейчас фильм начнется и Косой их в темном зале не найдет. Но не успели они до своих мест дойти – она видит, что Косой, купив билеты, к ним проталкивается. Нефедов с Люськой вдвоем на одном костыле и трех ногах ковыляют, а он на своих здоровых двух – за ними. Но все-таки они уже пробираются по проходу к своим местам.

Люська помогает Нефедову сесть, костыль у него, как всегда, берет, а у самой сердце в пятки ушло. Киножурнал начался. Музыка бодрая звучит, и показывают, как советские войска Варшаву берут и как фашисты драпают. Косой в темноте по ряду продирается, добрался до них, но мест свободных возле них нету. Шкалик в проходе сел на пол и фильм смотрит.

Косой запыхался, сопит и говорит Нефедову:

– Эй, ты, красная армия! Вот тебе, падло, мой билет и ступай отседова на мое место, здеся я посижу.

Нефедов голову подвинул, чтобы Косой ему экран не загораживал, и отвечает холодно:

– Спасибо, но мне и тут неплохо. Так что иди, парень, на свое место и не застилай своим телом кино.

И рукой отодвигает Косого в сторону. Сзади из зала Косому кричат, что он экран загораживает, смотреть взятие Варшавы мешает.

В гневе Косой руку нефедовскую стряхнул с себя и берет его за грудки.

– Кому сказано, вышвыривайся отсюда!

У него аж пена на губах и матерщина, как горох, сыплется. Люська сидит ни жива ни мертва, только локоть Нефедова от страха сжимает. Нефедов берет из рук Люськи костыль, упирает подлокотник Косому в подбородок и рывком приподнимает костыль вверх, так что голова Косого откидывается назад. Косой отбивает рукой костыль так, что тот с грохотом летит мимо в проход, а сам лезет за пазуху, и у него в руке оказывается финка.

– Нефедов!– в отчаянии кричит Люська.– У него нож! нож! нож!..

В эту секунду в ряду перед ними поднимаются два человека и заламывают Косому руки, согнув его через стулья так, что вот-вот переломят ему спину пополам. С боков поднимаются еще чьи-то руки и мертвой хваткой берут Косого за ноги, чтобы он не мог брыкнуться.

Сзади кричат:

– Безобразие! Сядьте, кина не видно!

Им спереди отвечают:

– Щчас, щчас, граждане, не волнуйтесь! Один момент, и будет порядок...

– Шкалик,– выкрикнул Косой.– Дуй до плотины, зови ребят, наших бьют!

– Заткнись!– рявкнул чей-то угрюмый бас.

Слышно, как Косой хрипит. Видит Люська, что его выносят, и он исчезает в темноте.

Через некоторое время те, кто выносили Косого, вернулись и опять сели впереди Нефедова с Люськой. Один из них протянул назад пятерню и пожал руку Нефедову.

Услышав крики, прибежала в зал билетерша Фаина Семеновна. Киножурнал остановили, в зале зажгли свет.

– Что здесь происходит, граждане? Почему шум?

За билетершей следом в зал протопали трое в матросских бушлатах с автоматами – военный патруль. Только теперь Люська увидела, что в зале, впереди них и кругом, сидят раненые из госпиталя, одетые кто во что горазд, как могут одеваться только раненые: кто в шинели, кто в ватнике, кто в одной пижаме. Это в такой мороз-то!

Патрульные прошагали по одному проходу и вернулись к фойе по другому. Убедившись, что все в зале в порядке, они ушли следом за билетершей.

Свет в зале снова погасили, и вместо журнала стали крутить дальше "Сердца четырех". Первый раз в жизни Люська не смотрела на экран и ничего, кроме Нефедова, не видела. Вспомнила только про костыль, который упал в проход, нагнулась и подняла. Отдала своему стойкому оловянному солдатику костыль, и как-то так получилось, что она сама взяла его под руку.

Нефедов к ней наклонился, прижал ее руку к пушистой своей щеке и молчал, но руку не отпускал, держал на своей щеке весь фильм. В конце Люська сказала:

– Нефедов! У меня рука затекла.

Фильм кончился, в зале загремела веселая песенка. Зрители поднялись со своих мест и двигались по проходам в сторону дверей с надписью "Выход". Вдруг движение застопорилось, в тамбуре перед выходом образовалась толпа, послышались крики, потом стало тихо. Толпа не двигалась, но стояла полукругом, не решаясь идти дальше, на выход.

– Да что там такое? Дайте пройти...

– Двигайтесь, граждане, не задерживайте остальных!

– Куды двигаться-то? Там покойник...

– Где покойник?

– Да вот, прямо тут, у выхода...

– Так милицию надо вызывать. Где милиция?

Люська с Нефедовым протолкались вперед и раздвинули чьи-то плечи: на полу, возле стены, лежал скорчившись человек. Руки его были связаны сзади, а на голову надет клеенчатый мешок, перетянутый на шее веревкой. Лежавший не двигался и, видно, уже давно задохнулся. Люська сразу сообразила, в чем дело, не ахнула, не пикнула, только прижалась грудью к руке Нефедова. Он поглядел на труп спокойно, даже равнодушно и сказал:

– Пойдем отсюда, Люся. Ничего тут для нас интересного нет.

– Слушай, Нефедов!– прошептала Люська ему в самое ухо.– Зайдем к нам? Познакомлю с мамой...

Зрители стали потихоньку продвигаться к выходу, боязливо обходя стороной тело, лежащее у стены. Только раненые из госпиталя подталкивали друг друга, выбираясь из зала, и, дымя цигарками, балагурили, будто ничего не произошло.

Через полгода, когда солдат Нефедов стал студентом пединститута, они с Люськой пошли в очередной раз в кино "Аврора", и Люська ему вдруг прошептала:

– Слушай, Нефедов! Я хочу, чтобы ты на мне женился...

Люська Немец действительно стала Люськой Нефедовой, но произошло это после войны и не сразу. Потом Нефедовы превратили мать в бабушку, подарив ей двух внучек, таких же белобрысых, как их одноногий отец. Но это совсем другая, сторонняя история, а в этой пора поставить точку.