Текст книги "Деньги круглые"
Автор книги: Юрий Дружников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Дружников Юрий
Деньги круглые
Юрий Дружников
Деньги круглые
1.
Разбудил Машу напряженный разговор за дверью.
– Я устала, устала! Тебе плевать: отвалил в парк и обо всем забыл. А у меня дети...
Это мама.
– Каждый раз одно и то же. Завтра зарплата, завтра! С луны ты что ль свалилась?
Это отец.
– Завтра? А дети? Им надо жрать сегодня!
– Делала бы аборты, как все, не стонала бы теперь.
– Сам же сказал: ладно, рожай.
– Мало ли что! У тебя головы нету? С одним-то вертелись на сковородке. Я что, из тумбочки бабки достаю? На кой всякое дерьмо покупаешь?
– Тарелки – не дерьмо, дефицит, все брали.
– Ладно, тарелки... А юбка зеленая откуда?
– Юбку мне Евдокия отдала, ношеную. От тебя такого подарка не дождешься. Почему одна я должна биться как рыба об лед? Вон, у Фаины мужик дак мужик...
Это опять мама. Евдокия – одна соседка, проводница поезда "Москва Берлин", Фаина – другая, у нее муж в "Утильсырье" талоны на "Графа Монте-Кристо" за макулатуру выдает.
– У Фаины мужик абсолютно ежедневно в дом чегой-то приносит. Е-же-днев-но.
– Он же ворюга!
– А на деньгах, между прочим, этого не написано.
– Скоро сядет!
– Пока сядет, он знаешь сколько для семьи нагребет? А ты?
– Фаина и сама будь здоров в колбасном отделе имеет, не тебе чета. Ты шоколадки за справки получаешь. Брала бы деньгами, раз ты у нас такой оперативный работник. Где то, что за прописку дают?
– Так ведь это не каждый день. И потом, начальник паспортного стола почти все себе забирает, знаешь ведь. Зато я талоны лишние на заказы приношу. Есть-то ты каждый день просишь!
Маша хотела выбежать и сказать, что ей ничего не надо. Только не ссорьтесь. Ведь это она, Маша, виновата, что родилась. Аборт – такая штука: Маша уже была, а потом раз – и нету. Мама ее пожалела. Но лучше промолчать. Ей ответят: "Не лезь! Не твое дело". Хотя почему не ее? Ведь это она да Санька – дети, из-за которых...
Каждый день, едва отец к ночи вернется, мать заводит разговор про деньги. Маша от крика просыпается. Раньше она думала, что деньги – это монеты, которые ей давали на мороженое. Однажды, в разгар ссоры, вынула из своей коробочки:
– Сейчас я вам дам денег.
Отец спросил:
– А бумажек у тебя нема?
Побежала в свой угол за диваном и принесла мелко нарезанные листочки из тетради, которыми она играла в магазин. На листках было написано: "10 рублей", "100 рублей".
– Во-во! – обрадовался отец. – И подари их матери. Пускай купит все, что ей во сне приснится.
Теперь-то Маша прекрасно знает, что такое деньги. Деньги – это то, что нигде не продают, а за что-нибудь дают. Но не всем. Кому больше, кому меньше. Некоторые умные люди знают, где они спрятаны, и сами берут, без спроса. Отец твердит, что ему лично деньги ни к чему, он и без них может упереться рогом и все достать из-под земли. Но не желает, устал. Устал и хочет хоть немного пожить честно, не думая о деньгах с утра до ночи. Мама же говорит, мол, честность и даром теперь никому не нужна. Поэтому папа все же деньги приносит. Он отдает их матери. Мама берет – улыбается и целует отца. А не принесет – не целует.
Сегодня воскресенье. Отец уходит в смену то днем, то вечером, то ночью и даже в воскресенье. Дома он всегда спит или просто лежит на диване, не шевелится и смотрит в потолок. Иногда говорит:
– Вон там опять паутина. Чем же ты целый день занимаешься?
А мама паспортисткой в домоуправлении работает: то полдня утром, то полдня вечером. Они и видятся-то редко, а то бы еще больше ругались.
– Пап, давай телевизор посмотрим?
– За день я такого телевизора насмотрелся, что сыт по горло.
Маша берет книжку, садится к нему на живот и смотрит картинки. Отец дремлет, Маша движется: то вверх, то вниз. Сейчас он, значит, проснулся и, собираясь уходить, примирительно говорит матери:
– Да брось нервы себе трепать! Будто впервой... Выкрутишься!
– Избаловался на всем готовеньком, – ведет свою линию мать. Хватит! Бери себе половину детей и поступай как хочешь.
Одна половина детей – Санька, другая – Маша. Конечно, отец возьмет Машу. Санька – разгильдяй, папа с ним все время на взводе. Мама, хоть Санька уже почти с нее ростом, стеганет его отцовским ремнем, если что. Он поревет и бурчит:
– Все равно не буду!
Но слушается, за милую душу.
– Пошли, Машка! – решительно говорит отец. – Ты одета?
– Бант завяжешь?
– Может, тебе еще брильянты в уши? Из-за банта я к напарнику опоздаю.
До Савеловского вокзала они приехали в набитом до отказа автобусе, а к парку долго перли пешком через сквер и через стройку. Маша еле поспевала, а когда дошли, обрадовалась: будем кататься! Она сразу узнала папину "Волгу". Серая, крыша красная и номер легкий: 23-43 ММТ. На крыле закрашенный след от длинной вмятины. Это когда папа в самосвал врезался. Но абсолютно все говорили, что самосвал сам виноват.
Напарник дядя Тихон стоял небритый и рукавом от старой рубашки ладони вытирал. Тихон увидел отца с Машей, сдвинул назад фуражку, прищурился:
– Ха! Опять разводишься?
– На день взял.
– Тоже дело. Что разводись, что не разводись – один компот. Щас отбивала к тебе с ней прицепится...
– Уговорю! Куда ж мне ее девать? В комиссионку пока детей не берут. Ну как сцепление?
– Ведет сцепление! Ваша милость с бабой цапались, а я тут его подтягивал на яме полчаса. Надо новый диск, на складе говорят, будет после первого. Ха! Какого месяца первое – вот вопрос.
– Диск давно бьет.
– Бьет и все по карману!
– Машка, садись! – скомандовал отец.
Ловко открыв дверцу, она ухватилась за руль, поерзала по сиденью и устроилась напротив счетчика, положив на коленки руки. Силясь прочитать цифры, отбитые на счетчике, сморщила нос, на котором красовались три огромные веснушки и целый хоровод мелких. Счетчик показывал одни бублики.
– Ха! Между прочим, с утра у меня опять инструктаж был, – вспомнил Тихон. – Тот же юный пионер в кожаном пинжачке, при красном галстуке с искрой, колесики со скрипом. Парторгу велел меня разыскать, а потом удалиться, чтобы мы, значит, наедине остались.
– Взял бы да и схилял. На кой тебе время тратить?
– Зачем же начальство нервировать? И потом, он думает, он меня вербует, а может, эвон-то, я его... Пусть говорит, мы послушаем себе не во вред. Ботиночки-то скрипели, а сам расспрашивал, какие слухи насчет высшего руководства и лично насчет самого главного товарища в природе клиентов фигурирувают. Ха! Кто их знает, какие слухи? Всякие, верно? Велел внимательно слушать и запоминать. Ну, сообчать, конешное дело, лично ему. Вот, телефончик продиктовал дополнительный, если чего важное, а он в отсутствии. Обещал содействие в случае чего.
– Чего именно?
– Он намекнул, но не уточнил. При оказии в разговорах с пассажирами велел разъяснять, что денежной реформы, дескать, в текущий момент вышестоящие органы не планируют. Это враждебные слухи. Мол, правительство целиком в заботе об трудящихся, понял? А то, говорит, неуместная паника отражается на производительности труда. Надо народ успокоить, чтоб не хмурился. Ха!
– Пускай сами успокаивают.
– Пущай-то пущай. Но он опять же намекал: дескать, выборочно ставят в машины подслушки. Я, конечно, удивления не изображал, но для порядка спрашиваю:
"А в моей-то тачке установлено?"
"Это, – говорит, – мне неизвестно, не я этим занимаюсь. Тебе лично мы, конечно, доверяем, ты наш человек. Только, мол, на случай, если иностранцев везешь. Расширение, мол, с иностранцами производится..."
– Ну и хрен с ними! Наше дело – баранка да счетчик.
– Ха! Мое дело – тебе передать.
Отец плюхнулся за руль, больно задев Машу локтем. Мотор долго не хотел заводиться, чихал и наконец взревел. Отец высунулся по пояс из окошка.
– Ведет, сволочь!
– Ведет не ведет, план отдай. Нахлобучив фуражку, отец отъехал, вдруг притормозил, дал задний ход, опять поравнялся с Тихоном.
– У тебя в загашнике не завалялось? Начинаю без копья.
– Ха! Я тебе что, Госбанк? Сам учись печатать.
– Завтра посчитаемся.
– Раздеваешь меня! – Тихон порылся в карманах, достал две скомканные двадцатипятирублевки. – С тебя процент на портвейн! И за это по дороге заедь к Клавке, пять банок мне на ночь возьми.
– Какие пять банок, пап? – спросила Маша, когда Тихон уплыл назад.
– Не твое дело!
Вокруг кишел автомобильный муравейник. Со всех сторон ползли, пятились машины. Вот-вот столкнутся, но под боком у отца в этой неразберихе не страшно.
– Что за клиент без счетчика? – строго спросил из окошка отбивала, механически пробив время выезда, но придержав путевку.
– Дочка, Андреич, – объяснил отец. – Сейчас по дороге домой завезу.
– Учти, что не положено.
– Учту, учту, за мной, сам знаешь, не пропадет...
Отбивала подышал на штамп, прижал его к путевке и надавил кнопку. Ворота загромыхали и раздвинулись. Отец вырулил на улицу.
– Как же домой, пап? Мама ведь велела, чтоб мы целый день не появлялись...
– Помалкивай, сам знаю!
2.
День стоял не солнечный, но и не пасмурный. Ветер вяло закручивал пыль в воронки, медленно гнал вдоль тротуаров мусор вперемежку с листьями. Грузовики застилали улицы сизым дымом. Дым растекался и таял, оставляя запах горелой каши. Проехали потихоньку пустырь и несколько кварталов. Отец лениво глазел по сторонам, изредка чертыхался. Сцепление, наверно, вело не туда. Возле гостиницы на тротуаре стоял чемодан с привязанной к нему авоськой. Рядом нервно бегал мужчина в сером плаще. В одной руке он держал коробку, другой размахивал, пытаясь остановить какой-нибудь транспорт. Отец притормозил, перегнулся, навалившись на Машу, к окошку.
– Куда?
– На Курский. Если можно, поскорей.
– Всем надо скорей. Но если будет пойда, можно.
– Пойда? Что-то я не слыхал...
– Это по-восточному, как бы сказать, смазка.
– Ах, смазка! Так бы и сразу. Смазка будет.
Пассажир открыл переднюю дверцу.
– О, да тут занято...
И расположился на заднем сиденье, обхватив рукой вещи.
– Дочка, – объяснил отец. – Мать нас с ней из дому выгнала. Но мы и сами проживем, верно, Маш?
– Не совсем ведь выгнала, пап!
– Дурочка, я ж шучу.
Застеснявшись, Маша кивнула и стала разглядывать прохожих на тротуарах.
– У меня тоже дочка в Муроме. Вот куклу ей везу. Посмотреть не хочешь?
На сиденье легла коробка. Маша вопросительно взглянула на отца.
– Посмотри, чего ж, руки не отсохнут.
Маша вежливо сняла крышку. Кукла была ослепительная: синие глаза, черные ресницы, желтые волосы. Платье – модное. Даже бусы и часы на руке. Закрыв коробку, девочка сказала равнодушно:
– У меня полно кукол, да, пап? Целых двенадцать штук...
– А такой у тебя, положим, нету, – возразил пассажир. – Я сам торговый работник, весь поступающий товар знаю. Это новинка, импорт из Венгрии. Нету ведь?
– Такой нету, – призналась Маша.
– Скажи отцу, пускай приобретет. Сейчас как раз завоз.
– Приобретешь, – засмеялся отец, – а мать ворчать будет...
– Разве ж таксисты мало гребут?
– А торговые работники мало?
– Вроде и немало, – неопределенно протянул клиент. – И зарплата текет, и навар. Но рублю-то цена копейка, сам знаешь.
– Мама говорила, в рубле сто копеек.
– Много она понимает, твоя мама, – проворчал отец.
– По-моему, бабы не виноваты, – сказал пассажир.
– Кто ж тогда виноват?
– Деньги ненаглядные! Они ведь скользят да вертятся. Тут возьмешь, там отдай. Круглые, что твой руль.
– Пап, почему деньги круглые?
Маша смотрела, как выталкивают одна другую цифры на счетчике. Пассажир глянул на счетчик, потом на девочку, сощурился:
– Круглые? Потому как гуляют по кругу. Вон, вишь, вертятся? Ты даже глаз оторвать не можешь – гипноз! Отец отдает твоей матери, мать продавцу в магазин, продавец в такси садится – опять отцу, отец опять матери.
– А мама мне на мороженое?
– И на мороженое. Детям тоже радость положена.
Отец долго молчал.
– Впрямь круглые, – вдруг согласился он. – Ты их крутишь, они тебя. И все норовят вкруг горла, вкруг горла... Только, по-моему, все ж деньги не полную цену имеют.
Пассажир заинтересованно наклонился к отцу.
– Что же, по-твоему, имеет полную цену?
– Не знаю. Люди-то должны быть людьми. Али теперь уж нет?
– Ну, люди! – клиент расхохотался. – Чего они стоят? Практика показывает: и копейки человеку за так нельзя дать. Дашь – возьмет и тебя же в дерьмо обмакнет. Жизни цену определяешь, только когда заболеешь, и в карман врачу клади. На людей, брат, надейся, а сам простофилей не будь. Ищи, где плохо лежит! Деньги на деревьях не растут.
– А если б росли? – скосил глаза отец.
– Если б росли, я бы Мичуриным стал. Выводил бы гибриды – полсотенные с сотенными скрещивал. – Пассажир засмеялся, удовлетворенный родившейся мыслью. – Вот какая агрономия, верно, дочка? Учат вас в школе разной ерунде, а как деньги делать – предмета такого нету. Еще называется аттестат зрелости. Вот она, зрелость-то!
Он постучал по карману. Маша хотела защитить школу, но промолчала. Скоро месяц, как она во второй класс ходит. И будет всегда в школу ходить, потому что дома еще скучнее. Санька же в шестом классе. Он про деньги давно все знает. В магазин сам ходит и к отцу в день получки едет, чтобы скорей деньги матери привезти. А то отец еще когда дома появится. Они с Тихоном с получки должны в шашлычную зайти. Они уважают шашлычную.
Отец, резко повернув, остановился у стеклянного подъезда Курского. Пассажир стал шарить в карманах.
– Сколько там, дочка, натарахтело?
Маша быстро прочитала:
– Ноль два семь восемь.
Человек протянул бумажку – пять рублей.
– Не мало?
– Ладно! – сказал отец.
– Пятьсот копеек, – сказала Маша и стала загибать пальцы, беззвучно шевеля губами. – Сдачи я сейчас посчитаю.
– Да не считай, – заторопился пассажир. – Вот только куколку у тебя заберу. Ну, прощай, доченька!
Он вылез, вытащил чемодан с авоськой, коробку и смешался с толпой.
– Хороший дядя...
– Все хорошие, пока...
– Пока что?
– Да так... Поехали на стоянку, пока нас тут не прижучили.
На стоянке – толкотня, чемоданы, детский плач, мешки, лица всех наций, дым, ящики, базар, ругань. Наверное, только что пришел поезд. Отец хлопнул дверцей, обошел машину.
– Чья очередь?
Машин нос расплющился о стекло. Она изо всех сил колотила в окно.
– Чего тебе?
– Пап-пап! Посади вон того Гитлера с птичкой.
Отец подмигнул и, пока трое с большими чемоданами ссорились, кому садиться первому, привел за рукав и посадил худого старика в синем выцветшем костюме. У него были смешные квадратные усики, и этим он напоминал Гитлера. Гитлер держал в руке клетку. В клетке сидела на жердочке голубая птица.
– Так я, собственно говоря, молодой человек, вне, так сказать, очереди.
– Знаю! Дочке ты понравился... Куда?
– Собственно говоря, на Птичий рынок.
– На Птичий, так на Птичий...
– Поставьте клетку сюда, – Маше захотелось поиграть с птичкой. Пожалста! Я ее крепко буду держать.
Она обняла клетку и просунула внутрь палец. Палец был тоненький, и голубая птица клюнула его, приняв, видно, за червяка. Но не больно.
– Это какая птица?
– Попугайчик, милок, волнистый.
– Он поет?
– Разговаривает, если не волнуется. Только о чем, неведомо...
Ехали долго, у светофоров были пробки, а где светофоров не было, пробки были еще длиннее. Никто не хотел пропускать других, и движение совсем стопорилось. Отец вывернул влево, обошел несколько машин и тут же услыхал посвист гаишника. Тот не обращал внимания на пробку, но выискивал, кого бы остановить.
– Нарушаем? Попрошу документики.
Гаишнику, Маша знала, всегда оставляют, если ни за что, то десятку. Но не просто дают, а так, чтобы он не обиделся. Иначе придется ждать, пока он сочинит бумагу в парк, а за ее ликвидацию надо будет давать уже не десять, а двадцать пять. Папа умеет с ними разговаривать: всегда хватает десятки. Но тут разговор пошел долгий. Из-за того, что такси остановлено посреди дороги, машин скопилось еще больше.
Старик все время бормотал что-то, кивал и гладил рукой щеточку усов. Девочка пыталась поговорить с попугайчиком. Тот поворачивал набок голову, прислушивался. А то начинал метаться, испугавшись визга тормозов. Иногда Маша оборачивалась, и тогда старик подмигивал ей или тихонько свистел:
– Чифырть-чифырть-чику! Чику-чифырть!..
Наконец все уладилось.
– Десять? – спросила Маша со знанием дела.
– А как же! – отозвался отец. – Чтоб он ими подавился!
– Извини, сынок, – проговорил старик. – Это я такой невезучий. При мне всегда что-нибудь да не так.
– Ладно уж, сочтемся...
Когда подъехали к Птичьему рынку, Маша погладила клетку и попыталась посвистеть, как старик. Но не получилось. Она обняла отца за шею и зашептала ему в ухо.
– Ты что – дурочка? Мать же нас убьет...
Но тут же, отстранив дочку, спросил старика:
– Продавать, что ли?
– Собственно говоря, однако, да.
– Почем?
– Тут главное, – старик засмущался, – в какие руки, так сказать, отдавать. Если в чистые, тогда совсем задешево и с клеткой. У старухи астма, птицу в дому держать нельзя.
– Тоже правильно! Пятерки хватит?
– Хватит, конечно, хватит! – растерялся старик, вертя в руках деньги. – Только... Вот ведь какая мелодия: мне теперь рынок-то ни к чему. Меня старуха дома ожидает.
– Зачем дело стало? Обратно на вокзал свезем, Маш?
Она кивнула.
– Накладно мне выйдет.
– Да так отвезу! Я уже эту сумму из попугая вычел.
– Счастливый ты человек, – сказал старик. – Знаешь практику жизни.
– Уж счастливый, дальше некуда!
– Сам-то из каких?
– Я-то? Гегемошка, кто ж еще?
– Как-как?
– Ну гегемон. Пролетарий то есть.
– Рабочий класс? Это хорошо. А я вот из кулаков. Так сказать, классовый враг. За это просидел молодость, пришлось...
– Не повезло!
До самого вокзала старик держал пятерку в руках. А как приехали заморгал, засуетился, вытащил кошелек, спрятал туда деньги и все что-то причитал. Потом полез в карман и вытащил пакетик проса.
– Вот, милок! Чуть корм отдать не позабыл...
– А попугай теперь насовсем мой? – спросила Маша.
– Твой, твой! – успокоил ее отец. – И Санькин, конечно, тоже...
– Замечательный Гитлер, добрый.
– Откуда ты Гитлера взяла?
– Из телевизора. Только этот лучше. У него, наверно, денег мало...
Отец ее недослушал, вылез таскать мешки. В такси расселся восточный человек в кепке с огромным козырьком, загорелый и в себе уверенный. Багажник и заднее сиденье они с отцом набили мешками грецких орехов и теперь ехали на Черемушкинский рынок.
– Между прочим, как у вас тут теперь с культурным обслуживанием? первым делом осведомился пассажир.
– В каком смысле? – оценивающе посмотрел на него отец.
– Блондинки, между прочим, на вечер в наличии не имеется?
– Блондинки по червончику штука, – не отрываясь от дороги, сразу сказал отец.
– А брюнетки? – встряла Маша.
– Брюнетки не надо, – отрезал пассажир. – Мы сами брюнеты.
Когда выгрузились на рынке, он напомнил:
– Давай блондинку, только без обмана.
– Вот, – отец достал записную книжку, дал ему карандаш и продиктовал номер. – Скажешь, от Семен Семеныча. По телефону лишнего не болтай, ясно? С ней отдельно рассчитаешься.
– Она Азербайджан уважает?
– Она всех уважает, кто платит.
Восточный человек расплатился за такси и за номер блондинки. Отец с Машей уехали.
– Зачем ему блондинка, пап?
– В кино сходить.
– А аборт?
– Что – аборт?
– Аборт она будет делать?
Девочка сидела в обнимку с клеткой. Попугай забился в угол, дремал. Они все ездили и ездили. Везли туристов с рюкзаками, инвалида на костылях, за ним семью: мать, отца и двух близнецов. Оба близнеца одинаковыми голосами выли на всю улицу. Высадив их, отец закурил, проехал немного и остановился возле винного магазина. У входа стояла толпа, ожидая конца обеденного перерыва. Такси зарулило во двор.
– Ты к Клавке?
– С чего ты взяла?
– Дядя Тихон сказал.
– Чем болтать, погуляй-ка вокруг машины, погляди, чтоб во двор никого не занесло. Я быстро. Отец исчез в двери, загроможденной по бокам пустыми коробками. Потом показался снова.
– Никто здесь не шастал?
– Никто!
Он вытащил из-за двери и, прижимая к животу, принес коробку. На ней было написано: "Брутто. Нетто".
– Брутто и Нетто – братья, пап?
– Да помолчи ты!
Он поставил коробку возле багажника и ударом кулака открыл замок.
– Ой, сколько огнетушителей! – воскликнула Маша. – Пять штук!
– Держи-ка! – он дал ей в руки один и стал отвинчивать другой.
Сняв крышку, он опустил внутрь бутылку водки и снова завинтил.
– Секрет, – он первый раз за весь день рассмеялся.
– Какой же секрет? – рассудительно сказала Маша. – Пять банок дядя Тихон ночью реализует. Только зачем ему деньги? Ведь у него жены нет, ты сам говорил.
– Зато бабы есть, – сурово сказал отец. – Это еще дороже.
– Почему дороже?
– Потому что их много, а он один, поняла?
– Поняла.
Потом они стояли на стоянке, и отец выкурил полпачки сигарет. Маша стала кашлять от дыма, и ей захотелось есть. Но отец ведь работает, попросишь – рассердится. Лучше потерпеть. И она стала кормить попугая. В машину никто не садился.
– Загораешь? – к папе подошел шофер из соседнего такси. – Дай-ка курнуть... Все норовят пешком пройти или в крайнем случае на трамвае, а деньги в чулок.
– Зачем в чулок? – спросила Маша.
– Из чулка они не вываливаются, если не дырявый...
Шофер прикурил и отошел.
– Ну-ка подвинь свою клетку, – пробурчал отец. – К лешему их всех, поехали!
3.
У шашлычной на Ленинградском проспекте теснилась очередь. Отец пробрался сквозь толпу, волоча за собой дочь, и пнул дверь. Гардеробщик, фуражка золотом, как папу увидел, сразу засов скинул.
– Лида в смене?
– Тама, куды она деется!
Маша цепко держала отца за карман куртки. В зале пахло дымом, шум стоял, как в бане. Если по ушам хлопать, получается музыка.
– Стой тут, с места ни-ни!
Отец исчез. Когда он вернулся, им сразу показали на столик в углу, возле раздачи. Ничего не спрашивая, официантка Лида принесла два шашлыка и бросила на стол пачку сигарет. У нее, как у Снегурочки, на черных волосах трепетал кружевной кокошник. Лида устало присела на край стула.
– Чо не заходишь?
– Работы по завязки.
– У, ее вечно по завязки, работы-то. И вся черная. Так и жизнь пролетит, как ворона. А радости не видать...
– Дак к тебе же Тихон зачастил!
– Ну и чо? Я ему полста в месяц плачу за то, что он меня сюда возит.
– А я, значит, дармовой?
– Венгерский офицер с женщин денег не берет. Может, мне с тобой интересней.
Вынув из кармана зеркальце и помаду, Лида взглянула на себя, обвела помадой губы. Приведя себя в порядок, придирчиво, но без ревности, оглядела Машу.
– Разрежь мне, – попросила девочка отца.
Он разрезал ей мясо мелкими кусками, отломил край булки.
– Чо, дома уже и не кормят? Нынче-то воскресенье...
– Полаялись.
– Заехал бы вечером. Я сегодня в восемь освобожуся, Тихон занят...
– Девать, вишь, некуда, – он глазами показал на Машу.
– Ну и дурак!..
– А мальчонка-то как?
– Ишь, вспомнил! Все папку ждет, а папка – троеженец чертов!
– Почему "трое..."?
– А потому! Чего скрывал, мне все Римка рассказала...
– Насчет чего такого она тебе могла насплетничать? – отец опустил голову.
– А насчет того, на кого ее дочь похожа и где у тебя ночные смены. Да ладно, я не прокурор, гуляй себе дальше...
Лиду звали клиенты, и она, вздохнув, поднялась.
– Деньги-то возьми, – бросил ей вслед отец.
– Ты же в деньги не веруешь, – усмехнулась она. – Все не заработаешь, а мало мне не надо.
– Тут без денег кормят? – спросила Маша.
– Без денег нигде не кормят. Недотепа ты у меня. Вот Сашка, тот все разумеет. Как-нибудь враз рассчитаюсь, соображаешь?
– Конечно, соображаю.
– Вот-вот...
Он вынул четвертак.
– На-ка, спрячь в карман для матери, чтобы она не ныла. А то еще растратим!
Дочь спрятала бумажку в карман, дожевала соленый огурец и отодвинула железную тарелку. Отец взял с ее тарелки оставшийся холодный кусок, жир да жилы, прожевал, закурил, надел фуражку и пошел. Маша собачкой побежала за ним.
На этот раз они везли двух болтливых рыбаков с амуницией. Те тоже спросили про Машу. И опять пришлось объяснять. Предложили отцу заплатить свежей рыбой.
– Протухнет она у меня до конца смены. Не то бы взял.
Маша и не заметила, как уселся бритый парень в пиджачке, явно купленном только что. Даже ярлык не оторван.
– Чего стоишь, ля? Езжай, ля, быстрей!
– Скажи куда – поедем...
– Крути баранку, ля, отсед-а-а-а! – заорал парень, как зарезанный. Потом, ля, скажу!
Он елозил по сиденью, то и дело озирался, а когда проехали с полквартала, запел, верней, загнусавил что-то, но тут же и оборвал. Вдруг перегнулся к отцу и показал пистолет.
– Сгоняем на дельце, ля? – он поиграл пистолетиком на ладони. Подождешь полчасочка в одном месте, ля, за углом. Тебе пятьсот тугриков, и вали. Дело чистое, не мокрое, верное. И пять кусков за голенищем, ля.
Бритый убрал пистолетик в карман, открутил окно и харкнул. Попав в соседнюю машину, захохотал.
– Я бы с удовольствием, – осторожно сказал отец, – да вот, вишь, дочку надо срочно везти к врачу, заболела.
Маша хотела возразить, но решила на всякий случай промолчать.
– Ну и дурила, ля! – сказал бритый без особой обиды. – Встань, ля, вон там. Другого, ля, возьму. Дай цыгару и вали отседа, покеда, ля, не пришил!
Бритый закурил, пустил клуб дыма Маше в лицо – так, что она закашлялась, вылез и хлопнул дверцей с такой силой, будто выстрелил.
Отец закусил губу и отъехал бледный и хмурый.
– Анекдот, да, пап?..
Маша все еще кашляла. Ей хотелось сказать отцу что-нибудь приятное. Он грустный все время. Сцепление у него куда-то ведет, вот в чем беда.
– Мне в шашлычной понравилось, – прошептала она ему на ухо.
Он немного отошел, кивнул, подмигнул:
– Ну и хорошо.
– И тетя там красивая, да?.. А к маме скоро?
Отец зыркнул на Машу и стать смотреть по сторонам.
– Ладно! – решительно сказал он. – Поехали за рублем, а то день пустой.
Подкатили они к стоянке возле универмага "Москва". Пассажиров было полно, и ни одного такси.
– В Домодедово, в аэропорт! Только в аэропорт везу, – стал кричать отец, приоткрыв дверцу.
– Вот и ладненько, что только. Как раз подходит!
Человек в мятом черном костюме и черном галстуке сразу согласился. За всю дорогу не произнес ни единого слова, а возле аэровокзала расплатился по счетчику. Мелочь вынуть не поленился, копейки отсчитал.
– И это все? – тихо спросил отец.
– Чего ж еще?
– Добавить надо за вредность производства... А то, смотри, обратно отвезу.
Пассажир испытующе посмотрел на него и вынул из кармана удостоверение ОБХСС. По виду было ясно, что птица невысокого полета, на побегушках, но отец скис.
– Так что? – пассажир продолжал смотреть внимательно, любуясь произведенным эффектом. – Давай к нам прокатимся, актик составим: вымогательство да еще с угрозами. И родственников возишь на служебном транспорте. Тут, в Домодедове, недалеко.
– Да какие же угрозы? – хмуро произнес отец. – Я пошутил.
– За такие шутки, знаешь...
– Мы что, не свои люди?
– Видно, не свои, раз глаз не наметан, у кого брать.
– Ну ошибся, сосчитаемся! У тебя когда день рождения?
– Не все ли равно?
– Может, скоро? У меня для тебя подарок есть.
– Другой разговор. Только это будет взятка. Да еще при свидетелях, обэхаэсник покосился на Машу, захлопнул удостоверение и спрятал в карман. Что за подарок? Я тороплюсь.
Пришлось подняться с сиденья, пойти к багажнику и вытащить пару бутылок водки.
– Держи, не разбей! "Столичная". Себе купил.
– На ночь что ль запасся? – спросил клиент, ввертывая бутылки во внутренние карманы пиджака. Ладно уж, на этот раз езжай. Я сегодня добрый.
Отец проводил его глазами и уселся за руль.
– Скучаешь? – он завел мотор, и рукой, пахнущей маслом, похлопал дочь по щеке. – Заплатил по счетчику, и на том спасибо, верно, Маш?
Она кивнула.
Возле аэровокзала он съехал на стоянку, пробрался поглубже между машин, опустил щиток с надписью "Обед". Маша тихо сидела, держась за клетку, и следила глазами за отцом. Он толкался у выхода из аэровокзала, наметанным глазом отбирая подходящих клиентов. Привел одного и, усадив в машину, велел ожидать. Потом привел второго. Оба ждали молча, озираясь по сторонам. И Маша молчала. Вдруг она увидела в окошко, что отца бьют.
Били его прямо возле выхода, у стеклянных дверей. Их трое, а он один. Маша закричала и бросилась на помощь. Клубок крутится – не поймешь, кто где. Бежать далеко, машины сплошным потоком поперек. Плача, она ухитрилась схватить отца за рукав. Но тут же ее сбили с ног, даже не заметив, как она откатилась к стене. Хорошо, что откатилась, а то бы убили и тоже не заметили.
– Прекратите, кому говорят!
– А ну разойдитесь!
Клубок стали растаскивать двое милиционеров, по лени вмешиваться не собиравшихся, но построжавших, когда ребенка сбили на виду у публики. Драка иссякла. Отругиваясь и грозясь посчитаться, отец пробрался между чужими руками и ногами, получил еще удар в спину, но уже увидел дочку, стал на колени и поднял ее на руки.
– Ты цела?
– Цела, цела, – повторяла рыдая Маша. – А ты? Ты?
Он принес ее в машину, усадил, и сам сел. Глянул на себя в зеркало, оторвал кусок газеты и молча стал стирать кровь с подбитой губы. Под глазом назревал подтек.
На заднем сиденье, плотно прижатые двумя большими чемоданами, покорно ждали клиенты.
– Что там? – спросил пассажир с "дипломатом" в руке.
– Суки! – цедил отец. – Хотят, чтобы делился. С вас, значит, с каждого, по двадцать пять, а им отдай двадцать пять с рейса ни за что. Не то, говорят, шины будем резать. И легавые с ними заодно. Пусть застрелятся, не дам! Как жить, а?
– Надо платить, – рассудительно высказался пассажир с "дипломатом". – Платить, а то порежут. И зубы протезные дороже своих. Такое дело: плати или убьют. Хотя для конкретного случая все одно: дал бы им двадцать пять, а за это спокойно взял бы третьего пассажира. А так не дали. Правильно я рассуждаю?
Другой клиент, средних лет деревенский мужик, тихо сопел, забившись в угол, и на всякий случай в дебаты не вступал.
– Машка, ты в порядке? – отец немного успокоился и повернул ключ зажигания.
– В порядке, – неуверенно прошептала она, все еще всхлипывая и разглядывая содранные коленки.
– Тогда поехали. Матери не говори, что драка была.
Отец опять закурил и вышвырнул в окно пустую пачку. Маша проводила ее глазами. Пачка взмыла вверх, затрепетала в воздухе и шлепнулась на асфальт. В этот момент встречный грузовик поднял ее в воздух. Взлетев, пачка опять упала, заковыляла и тут же распласталась, придавленная другим колесом.
По обеим сторонам шоссе замелькали желтые, облезлые деревья. Пошел дождь, зашлепал по стеклу один дворник. Другой оказался поломанным. Отец матюгнулся, а потом, поглядев на Машу, в более вежливой форме стал клеймить позором напарника Тихона, который выжимает из машины бабки, ни о чем не заботясь.
– Небось, и сцепления не сделал, потому что на слесарях сэкономил, ворчал он. – Или ждет, чтобы я его у барыг купил.
Пока они развозили двух пассажиров по Москве, на Таганку да на Зорге, совсем стемнело. Зато дождь прошел, только воздух остался сырым и зябким. Маша стала кашлять, мерзнуть, съежилась и положила ладошки между коленок. Отец включил печку. Снизу подул теплый воздух, стало уютно, почти как дома. Девочка заморгала часто-часто и стала смотреть на счетчик, чтобы не заснуть. Цифры прыгали, прыгали, прыгали. Люди выбирались из машины, влезали новые, мокрые. От них летели брызги, и Маша морщилась. Она сидела, вцепившись руками в сиденье, и смотрела вперед, на грязный асфальт, который убегал под машину.
