Текст книги "Как я учился на ошибках (СИ)"

Автор книги: Юрий Цырин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Цырин Юрий
Как я учился на ошибках

КАК Я УЧИЛСЯ НА ОШИБКАХ

ВОСПОМИНАНИЯ С ЛЕГКОЙ ПЕЧАЛЬЮ

На девятом десятке лет мне преимущественно вспоминается первая половина прожитой жизни. Видимо, тогда каждый день обретал для меня значимость в большей мере, чем в последующие годы, особенно ныне.

Да не только для меня. Один мой старый друг сказал мне:

– Представляешь, я четко помню все события своей жизни до возраста 35 – 40 лет, а позже жизнь всё больше становилась каким-то монотонным потоком, из которого память извлекает для хранения всё меньше чего-то значительного.

Не хочу утверждать, что это всеобщая закономерность, но я её постоянно ощущаю.

И почему-то особенно часто память возвращает меня к тем ошибочным поступкам уже далеких лет, начиная с детства, которые сопровождали мое личностное становление, даря мне крупицы мудрости. Да, на ошибках учатся – с этой русской пословицей не поспоришь. К счастью, я обошелся без трагических оплошностей, поэтому сегодня вспоминаю их с легкой печалью, не более, при этом иногда и улыбаюсь.

Мне подумалось, что те мои воспоминания могут коснуться и души других людей. И решил я собрать некоторые из них в единое эссе. Позвольте, уважаемые читатели, предложить это повествование вашему вниманию.

_____________

МОИ ПОДАРКИ К 8 МАРТА

В том марте приближалась к окончанию моя учеба то ли во втором, то ли в третьем классе – точно не помню. Значит, шел 1946-й или 1947-й год. Наша семья жила в Москве, в так называемом доме нефтяников, расположенном возле Москвы-реки со стороны Киевского вокзала, между двумя красивыми мостами: Бородинским и тем, по которому ездили поезда метро между станциями «Смоленская» и «Киевская».

Нет, официально наш недостроенный дом, точнее, его уже заселенное восьмиэтажное крыло, домом нефтяников не назывался, но в нашем окружении такое его название слышалось часто. И не случайно. В нем получили жилплощадь многие работники нефтяной отрасли, например видный геолог Михаил Федорович Мирчинк, изобретатель турбобура (гордости отечественной буровой техники) Ролен Арсеньевич Иоаннесян, крупный специалист по технологии бурения Николай Степанович Тимофеев, известный ученый в области разработки нефтяных месторождений Владимир Николаевич Щелкачев и другие специалисты.

Получил жилье и мой отец – нефтяник-машиностроитель, назначенный директором завода экспериментальных машин.

Однако я намерен коротко рассказать не о нашем доме и его обитателях, а о своей оплошности в праздничный день 8 марта. А то, что я изложил вначале – просто попутная информация, чтобы приблизить читателя к той обстановке, в которой я тогда находился. Добавлю ещё, что семья наша состояла из моих мамы и папы, бабушки, меня и маленькой сестренки.

Я уже понимал, что 8 марта женщинам надо дарить сувениры. Конечно, можно было нарисовать для мамы и бабушки какие-то праздничные открытки (что я и делал впоследствии), но в тот раз у меня возникло желание попросить у папы немного денег и купить им подарочки в парфюмерно-галантерейном магазине, который находился рядом, возле Бородинского моста. Папа одобрил мое желание и дал мне денег, которых хватало, чтобы купить губную помаду для мамы и пудреницу для бабушки.

Сунув деньги в карман курточки, я с воодушевлением побежал в магазин. Там начал рассматривать товары под стеклом прилавка. Протиснуться к прилавку было не очень просто, поскольку покупателей в магазинчике оказалось немало.

Через несколько минут я показал продавщице, какие помада и пудреница мне нужны и вытащил из кармана деньги... И с ужасом понял, что от денег осталась лишь случайно уцелевшая их долька – остальное кто-то умело забрал из моего кармана.

Продавщица поняла по моему лицу, какая неприятность со мной случилась, и предложила мне приобрести две пластмассовые расчески – одну поменьше, другую побольше. Но мне показалось, что я могу поступить более интересно: подарю маме пудреницу и маленькую расческу, а поскольку эта расческа её вряд ли заинтересует (у нее есть более хорошая), она не станет её искать среди своих вещей. Я потихоньку возьму эту расческу и подарю её бабушке. На пудреницу и маленькую расческу оставшихся денег хватило.

Сначала и мама, и бабушка обрадовались полученным от меня подаркам. Но чуть позже моя затея обернулась печальной ситуацией. Передо мной предстали трое – папа, мама и бабушка – со строгими лицами. И папа спросил:

– Куда ты дел часть денег?

Я сразу осознал, как некрасиво поступил, осуществив свою дурацкую хитрость. Помню, заплакал и рассказал, как всё было. К счастью, шел праздничный вечер, и никто не хотел всерьез огорчаться. Я был прощен, и вскоре мы всей семьей пили чай с моим любимым бисквитным тортом.

С того дня я стал бдительно следить за своими карманами в общественных местах...

МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ШКОЛЬНЫХ ЛЕТ

С восьмого по десятый класс я учился в очень молодом городе Ангарске Иркутской области, куда направили на работу из Москвы моего отца. Там он был главным инженером, а через несколько лет и директором одного из заводов только что построенного крупного нефтехимического комбината.

В Москве в те годы школы ещё оставались мужскими и женскими, а в Ангарске девчонки и мальчишки учились вместе. Мне это сразу понравилось: в смешанном классе было и уютнее, и веселее. При этом мы, оторванные от прежних друзей, невольно тянулись к дружбе в новом для всех нас классе. И класс стал таким дружным, что эта дружба не остыла до сих пор, когда я осваиваю девятый десяток лет. Конечно, многих уже нет в жизни, но кое с кем ещё переписываемся и перезваниваемся, несмотря на то, что разбросаны по городам и даже континентам.

К сожалению, недавно мы потеряли нашего одноклассника, моего верного друга, закончившего свою жизнь профессором одного из военных учебных заведений. Назову его Виталий Чернышов. Он появился в Ангарске и вошел в наш коллектив, когда мы начали учиться в девятом классе. И сразу обрел твердый авторитет. В нем уже тогда чувствовался будущий офицер: был подтянут, говорил чеканно и очень четко выражал мысли, терпеть не мог демагогов и пустых болтунов – они побаивались его стреляющих словесных реакций. Мне и в школе и после неё грела душу дружба с ним, хотя многие годы она поддерживалась лишь телефонными контактами да перепиской. Живые встречи были очень редкими.

К счастью, нашу дружбу не смогла поколебать одна моя оплошность в десятом классе, которая породила и его проступок. Но всё это несколько повредило репутации нашего класса в сознании любимой учительницы математики, нашего классного руководителя Надежды Ивановны.

Когда мы стали десятиклассниками и отчетливо предчувствовали скорое расставание друг с другом, у нас появилась традиция отмечать с друзьями свои дни рождения. Такие вечеринки стали регулярными в наших квартирах. Конечно, пригласить к себе весь класс было невозможно – не в хоромах же мы жили. Это мы все понимали, и никто не обижался за отсутствие приглашения, все без всяких деклараций приняли единственно возможный принцип – приглашать не более 10 – 12 ближайших друзей. Иногда на таких встречах присутствовала и наша Надежда Ивановна. По какому принципу она выбирала встречи, где будет присутствовать, мне до сих пор неведомо, но никаких обид на неё я не замечал.

В марте наступил и мой черед отметить своё семнадцатилетие. Я тоже пригласил человек двенадцать. Мама позаботилась об угощении гостей (помнится, это была еда штучного типа, соки и немного шампанского). А в прихожей происходили танцы под патефонную музыку: вальс и танго. Было шумно и весело. Через некоторое время мои родители, чтобы не смущать молодежь, закрылись в своей комнате.

Присутствовала и любимая учительница. Надежда Ивановна подарила мне фарфоровую статуэтку, иллюстрирующую сказку, а по существу басню, "Лиса и журавль". Вручая мне подарок, она сказала торжественно:

– Любителю басен подарок ясен!

Все поняли смысл этих слов. Я тогда уже активно писал стихи, и, пожалуй, лучше всего мне удавались басни.

Вечеринка получилась бы абсолютно успешной, если бы не моя оплошность, моя глупая затея, в которую я вовлек Виталика Чернышова. Помню об этом случае всю жизнь...

Мы тогда дарили друг другу на дни рождения только художественные книжки, делая на них дружеские надписи. И Виталик меня спросил:

– Какую книжку ты бы хотел получить в подарок от меня?

И тут в моем еще полудетском мозгу родилась шальная идея, которая мне показалась и веселой, и вполне разумной. Я ответил так:

– Если ты не против, не дари мне книжку. Давай организуем неожиданный для парней и оригинальный момент – ведь мы уже почти взрослые. Принеси не книжку, а чекушку водки (так называлась в обиходе 250-граммовая бутылочка этого напитка). Мы в ходе общей встречи таинственно позовем в кухню на пять минут только ребят и сделаем там мини-мальчишник. Предложим тост-клятву за нашу дружбу навек, независимо от любых обстоятельств жизни. Нас будет всего пятеро ребят, каждому достанется по 50 граммов – только развеселимся побольше...

Виталик немного подумал и согласился:

– Ты, конечно, забавный фантазер, но твоя идея, по-моему, заслуживает поддержки. Такой мини-мальчишник не забудется всю жизнь. Я согласен.

Когда общее застолье преимущественно перешло в танцы, Виталик тихо переместился в кухню и занял там в одиночестве "боевую позицию" за маленьким столиком. Моей задачей было привести туда трех ребят. Но тут я несколько растерялся: задача оказалась не такой уж легкой. Ребята буквально не отрывались от девчонок, о чем-то увлеченно с ними говорили, дружно смеялись и азартно танцевали. Разбивать счастливые пары у меня не хватало духу.

Я заглянул в кухню и сказал Виталику, что пока наш мальчишник не получается, подождем более благоприятного момента. Он заметно погрустнел и сказал:

– Ну, пляшите, пляшите. Я пока подожду здесь.

Я, естественно, вернулся в атмосферу веселья и вскоре был совершенно покорен ею. Время летело, я его не очень тщательно контролировал, мне было очень хорошо и без затеянного ранее мини-мальчишника. Вдруг я осознал, что Виталик уже слишком долго сидит в кухне и ждет у моря погоды. Я, разгоряченный, пошел к нему, чтобы предложить отмену нашего сепаратного мальчишника, который никак не вписывался в создавшуюся обстановку общего праздника.

Вошел в кухню и был ошеломлен: Виталик опустошил бутылку наполовину и был заметно пьян.

– Тоска меня взяла, – заявил он. – Понял я, что затеяли мы никому не нужную глупость... И этот подарок мой – бессмыслица полная... Книга бы осталась с тобой на годы, а это...

Он с горечью махнул рукой и предложил:

– Давай хоть с тобой... допьем эту жидкость... За дррружбу навек!..

Он смотрел на меня пьяными глазами, и я понял, что этого делать не надо.

А что надо делать, не понимал. И ответил так:

– Не надо тебе больше пить, дружище. Тебе надо посидеть спокойно и поесть, чтобы ты пришел в норму. Я сейчас принесу тебе еды. А туда тебе сейчас нельзя – будет неприятность.

– Понимаю – нельзя. Пропал для меня праздник... Тоска... А есть я не буду, не хочу... Просто вот посижу... один. Уходи, веселись...

– Я спрячу бутылку?

– Ни к чему это. Пусть стоит... напоминает, какие мы дураки...

Я зашел в кухню еще через час, наверное. То, что я увидел, привело меня в смятение и глубокую печаль. Бутылка была уже пуста, а Виталик храпел во сне, распластавшись грудью и руками на столике. Я с огромным трудом доволок его в находящуюся рядом комнатку – свою спальню и уложил на свою кровать.

Не буду больше рассказывать о нашей праздничной встрече одноклассников. Скажу только, что исчезновение Виталика практически не вызвало интереса, пьяным, как мне казалось, его никто не заметил, веселье продолжалось, пока Надежда Ивановна не предложила расходиться по домам. По моей доверительной просьбе, мой другой друг Володя Стручков зашел домой к Виталику и сказал его родителям, что он остался ночевать у меня, поскольку, дескать, надо помочь привести квартиру в порядок после веселья (телефона в их квартире не было).

Праздник в целом, как говорится, получился и приятно запомнился приглашенным одноклассникам (конечно, кроме нас с Виталиком). Но проницательная Надежда Ивановна, конечно, как-то овладела реальной ситуацией, а потому буквально на следующий день, перед уроком математики, со строгостью в голосе предложила:

– Поскольку до начала выпускных экзаменов остается лишь два месяца, давайте закончим веселиться в дни рождения и полностью сосредоточимся на учебе. А веселье продолжите летом, когда у вас в руках появятся аттестаты зрелости. Договорились?

Класс не мог возражать своей любимой и мудрой Надежде Ивановне. И только мы с Виталиком с затаенным смущением осознали подтекст её предложения.

...С радостью вспоминаю, что случившийся эпизод с чекушкой водки не испортил моих отношений ни с Надеждой Ивановной, ни с Виталиком. С любимой учительницей мы сохраняли дружеские контакты многие годы, до её ухода из жизни, а с Виталиком ещё намного дольше, до его кончины от инсульта во втором десятилетии двадцать первого века. Никогда не забывал и не забуду проявленного ими великодушия.

УРОКИ ВЕЖЛИВОСТИ

Анатолий был моим другом по нашему московскому двору, по школе (учились в одном классе), а затем и по нефтяному институту имени академика И.М. Губкина (учились на родственных факультетах, он на геолога, а я на буровика). В учебные группы буровиков девушек не зачисляли – эта специальность считалась слишком некомфортной для них, а в группе Толика учились очаровательные студентки. Одной из них была озорная, веселая красавица Светлана.

Толик и Светочка полюбили друг друга и решили пожениться. Отец Толика был известным геологом-нефтяником, лауреатом Сталинской премии за открытие стратегически важного нефтяного месторождения. Жилплощадь семьи позволяла выделить молодоженам небольшую комнату – это стимулировало Толю и Свету не откладывать свадьбу...

Свадьба была организована в довольно просторной квартире семьи Толика в январе 1958 года, когда мы учились на четвертом курсе. Я тогда уже регулярно писал стихи и, конечно, решил дополнительно украсить праздник своим поэтическим приветствием. Оно было таким:

Сел писать я для вас поэму -

Только с темами ты поспорь-ка!

Впрочем, есть ли сегодня тема

Лучше сладкого слова

"горько"?!

Да, я буду кричать вам это

В звоне рюмок, в порывах смеха.

И мильон усилий поэта

Не найдет в вас большего эха.

Станут будни ваши уютней.

Вот где тем -

перечислишь разве?

Только будни тому лишь – будни,

Для кого те будни не праздник.

Я смотрю на вас,

Света с Толиком,

И, друзья, навсегда хочу я,

Чтоб меж вами

любое горько

Было горьким до поцелуя!

За составным столом плотно уселись, помнится, не более пятнадцати человек, среди них несколько студентов – друзей молодоженов, а остальные – солидные дяди и тети. И вскоре я допустил оплошность, которая выбила меня из колеи, лишив всякого желания озвучить свое стихотворение и заставив до конца свадебного торжества смущенно хранить молчание (что, впрочем, ничуть не омрачило общего праздничного настроения).

После первого, обстоятельного и очень теплого тоста, произнесенного отцом Толика, кто-то положил на диск патефона пластинку и торжественно воскликнул:

– Вальс!

О боже, если бы я тогда знал, что этот вальс должен быть ритуальным танцем молодоженов! Не ведал я этого, зато в душе моей всколыхнулось тщеславие. Ведь в школе я был победителем конкурса по исполнению вальса. Я, именно я, смогу твердо вести Светлану в танце – и получится незабываемое для всех представление.

Движимый желанием всех покорить, я незамедлительно вскочил и, изумив гостей, выразительно пригласил Светлану на танец, оставив Толю в смущении. Она несколько растерянно встала, и я начал вдохновенно кружить её в танце...

Я совершенно не заметил, как был воспринят мой поступок гостями, моя душа была поглощена стихией танца. Но музыка вдруг прекратилась, кто-то из солидных дядей взял меня под руку, отвел в угол комнаты и с явным упреком тихо сказал:

– Молодой человек, надо бы тебе уже знать, что первый танец на свадьбе предназначен для молодоженов. Вернись, пожалуйста, за стол, на свое место и займись едой.

К счастью, эта моя оплошность не охладила моей дружбы с Анатолием. А вот та нелепая "вежливость", что я проявил через шесть лет, разрушила нашу дружбу. Нет, мы не ругались, не ссорились – просто он безмолвно, но твердо прекратил общаться со мной.

Вот что произошло.

Эта очень печальная оплошность случилась, как я уже отметил, еще через шесть лет. За эти годы мы окончили институт, и я, по распределению, уехал работать в Казань, во вновь созданный филиал научно-исследовательского института по техническому оснащению нефтегазовой отрасли, а Толя со Светой были приняты в один из крупных московских НИИ в области геологии. В нашу жизнь вошли длительные командировки. Я в этих поездках испытывал новую технику, а у Толи и Светы это были геологические экспедиции. Мы почти не встречались, случились, если не ошибаюсь, только две встречи, когда дела приводили меня на несколько дней в Москву.

Через три с половиной года работы в Казани я, вдохновившись рекламой одного из московских академических институтов, поступил туда в очную аспирантуру. Казалось бы, теперь нашим встречам следовало оживиться, но, увы, это не произошло. Моя аспирантская жизнь имела буквально каторжный характер. Огромное количество необходимых экспериментов, сложное осмысление их результатов поглотили меня полностью. Вечно усталый, я тогда потерял интерес к дружескому общению. Толик и Светочка смогли понять мою ситуацию и без упреков и какой-либо назойливости ждали лучших времен.

Еще через три с половиной года я стал кандидатом технических наук, но это произошло после моей непоправимой оплошности.

Несмотря на отсутствие наших контактов, я в годы аспирантуры всё же старался показывать друзьям, что не забываю их. Метод был простейшим: посылал им поздравительные открытки к праздникам и дням рождения. И мне в голову не приходила мысль, что этот метод, не будучи подкрепленным хотя бы редкими телефонными контактами, становится формальной, холодной, бездушной вежливостью...

Однажды, после моей отправки очередной, на этот раз новогодней, открытки с бодрыми пожеланиями, мне позвонила бабушка Толика.

– Юра, – сказала она грустным голосом, – пожалуйста, больше не посылай нам своих открыток... Светочки больше нет, она утонула в реке осенью, когда была в экспедиции... Лодка перевернулась и она не смогла доплыть до берега... Толя искал тебя, но ты тогда уехал в Краснодар на два месяца, работал там на стендовой базе – это ему сообщили в твоей лаборатории... Всего хорошего...

И положила трубку.

Не смогу описать своего состояния после её слов. Это было потрясение, смешанное с тяжким стыдом, осознание своего предательства и, пожалуй, своего ничтожества... Нет, не буду описывать тех своих чувств и мыслей, не смогу...

Больше Толя ни разу не проявил желания общаться со мной. А я просто не посмел навязывать ему такое общение.

Лет через 35 в очередной раз зазвонил мой рабочий телефон. Это был звонок от Анатолия, ему понадобилась короткая устная справка об одной из наших разработок. Я спросил:

– Как ты поживаешь, Толя?

– Нормально. Еще тружусь. Женат. Двое детей уже стали взрослыми...

Мы попрощались. Думаю, навсегда...

ВОЛОДЯ И ГЕОДЕЗИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА

Скажите, дорогой читатель, есть или был ли в вашей жизни человек, которого вы уверенно называете своим лучшим другом? Если да, то вы, конечно, не раз рассказывали о нем другим людям. И, думаю, некоторые из них, а быть может, и все внимательно слушали вас. Потому что такой рассказ помогает по-новому – и поглубже, и поточнее – подумать о чем-то своем, важном...

Моего лучшего друга звали Володя Стручков. Его имени нет в энциклопедиях. Но, думаю, если бы кто-то организовал музей геологов Красноярского края, то портрет Володи не затерялся бы там среди экспонатов. Он был очень молод, когда ему вручили орден за открытие Мессояхского газового месторождения. И, конечно же, красивый, загорелый, слегка тронутый сединой, был он намного ближе к молодости, чем к старости, в 1991 году, когда, не дойдя до своего 53-летнего рубежа, внезапно умер от инсульта. Умер в отпуске, в разгар жаркого подмосковного лета...

Мы познакомились с Вовкой, когда учились в восьмом классе и оказались за одной партой в сибирском городе Ангарске, куда судьба привела наши семьи. Он был смуглым крепышом с густыми черными волосами и серыми выразительными глазами. Казалось, в его облике есть что-то цыганское. Вовкин отец погиб на фронте, а он в то время жил с мамой на оккупированной немцами белорусской земле. Теперь в его семье были мама, отчим и маленький брат Виталик, дошкольник. Иногда я спрашивал себя: что сделало нас друзьями? Ведь мы были такими разными! Я неисправимый лирик – он сдержанный, даже чуть суровый реалист, я высокий и неспортивный – он коренастый и увлечен классической борьбой, я любитель поговорить, а он – помолчать. Так и не нашел точного ответа. Просто хочется думать, что для единения душ нужны иные совпадения: искренность, добронравие, надежность, чуткость...

Я решил учиться на буровика, потому что увлекся романтикой этого дела мужественных людей еще в детстве, наблюдая за работой отца и его коллег в Башкирии. Володе тогда еще не довелось видеть бурения скважин, только знал, что мне хочется туда... Однажды я при нем рассказывал о нефти его маленькому брату Виталику. Придумал романтическую сказку про то, как когда-то люди вырыли глубокую-преглубокую яму и в самом ее низу увидели вход в огромную пещеру, а в ней стояла большущая глиняная ваза. И была она не пустая, рассказывал я. В ней оказалась волшебная черная жидкость. Она помогла людям сотворить много чудес: по дорогам побежали красивые автомобили, в небо, как легкие птицы, поднялись быстрые самолеты, а на врагов стали наступать грозные танки... Думаю, продолжал я, под землей – немало таких пещер, где можно найти эту волшебную жидкость. И я хочу трудиться вместе с теми, кто находит ее и дарит всем людям, чтобы им лучше жилось на земле... Но Виталик через много лет пошел не в буровики, а в моряки. А мой друг Вовка вдруг сообщил мне в десятом классе радостную новость: "Поеду учиться с тобой". Так он и сделал...

После первого курса у нас проходила геодезическая практика на холмистых просторах Подмосковья. Нас распределили по нескольким бригадам, каждая из которых делала "съемку местности" с помощью незаменимого полевого прибора-трудяги – теодолита. Естественно, было организовано соревнование бригад и по скорости, и по качеству работы. Показатели эти плохо совместимы, что и стало моей бедой. И случай этот был бы намного печальнее для меня, если бы не Вовка...

Начиналось солнечное июльское утро последнего дня практики. Наша бригада поработала на славу, опередила все другие. Нам оставалось только обвести тушью карандашные линии подготовленной карты местности. Эта карта трудно и долго рождалась бригадой в дни практики. Я проснулся раньше других в радостном предвкушении победы и вышел на террасу нашего деревянного домика. Там на столе лежала эта карта. Мне захотелось приблизить нашу победу и обвести линии карты тушью, пока ребята высыпаются. Правда, святое дело этой обводки мы вчера решили доверить нашему бригадиру, опытному, основательному Грише, который был старше нас почти на 10 лет (война помешала учиться). Ничего, смелость города берет! И я начал трудиться. Но через несколько минут понял, что в торопливости своей допустил непоправимую ошибку: мои линии оказались раза в три толще, чем требовалось. До сих пор не пойму, как я мог сделать такое, но тогда я стоял и в ужасе смотрел на загубленную мной карту...

Наш бригадир и Вовка почему-то вместе вышли на террасу. Увидев плоды моего труда, они ошеломленно помолчали, а затем Володя сказал: "Гриша, отведи ребят на речку, когда проснутся, порезвитесь, а мы все, что надо, сделаем вовремя"... Подавленный, я сидел в углу террасы, украдкой наблюдая, как Володя копирует карту на другой лист кальки, а затем работает тушью. Он молчал и иногда поднимал на меня спокойные, добрые, даже чуточку веселые глаза. Мне первому он продемонстрировал новую, безупречную карту. Мы стали победителями только по качеству работы, однако и по скорости последними не были. Выпили понемногу какого-то портвейна за окончание практики. Я видел, что всем ребятам радостно, кто-то даже похвалил за "заключительный аккорд" нас с Володей, обоих. Возможно, пошутил...

КАК Я БЫЛ ОТМЕЧЕН

ЗА ПЕРВЫЕ ПРОМЫШЛЕННЫЕ ИСПЫТАНИЯ

Летом 1961 года я был еще молодым специалистом после окончания Московского нефтяного института, но уже успел кое-что создать с молодыми коллегами, трудясь в Казанском филиале ВНИИ комплексной автоматизации нефтяной и газовой промышленности. А создали мы полуавтоматический регистратор параметров глинистого раствора, получивший шифр РПГР. Эта комплексная аппаратура должна была значительно облегчить буровой бригаде регулярный контроль за основными параметрами циркулирующей в скважине промывочной жидкости. Её качество постоянно подвергается влиянию подземных геолого-физических условий и должно поддерживаться на заданном уровне для успешного бурения.

Эту аппаратуру я с двумя молодыми коллегами повез на грузовике из Казани в город Елабугу, где бурились геологоразведочные скважины. Не знаю, как выглядит Елабуга сегодня, но тогда она практически в полной мере сохраняла черты старого купеческого городка России – и тем, по-моему была очаровательна. И, конечно, её очарование дополнялось красавицей Камой, берега которой покрыты зеленым нарядом среднерусской природы.

Кроме того, там душа наполнялась приятным волнением от сознания, что по этим улицам в разные времена ходили кавалерист-девица Надежда Дурова, великий живописец Иван Шишкин и неподражаемая поэтесса Марина Цветаева...

Но наши эмоции скоро стали подчинены не встрече с Елабугой, а весьма прозаической и печальной проблеме: почему-то вышел из строя трансформатор нашей аппаратуры – надо было сменить его обмотку. На наше счастье, в городе работал учительский институт, и душевный молодой сотрудник его физической лаборатории буквально спас нас. Он пожертвовал нам необходимую проволоку и разрешил попользоваться устройством для её намотки.

Трансформатор заработал именно к тому моменту, когда нас пригласили на буровую для проведения испытаний созданного нами контрольного комплекса. Мы в прекрасном настроении отправились туда на своей машине. Там один из моих коллег быстро установил трансформатор на его рабочее место, и вскоре вожделенные испытания начались.

Не буду утомлять уважаемых читателей техническими деталями, достаточно сообщить, что испытания прошли весьма успешно, буровиками был подписан положительный акт. Приятно вспомнить, что вскоре наша аппаратура была освещена в новом издании "Справочника бурового мастера".

Мы погрузили в свой грузовик всё наше имущество, разместились в нём сами (водитель – понятно, в кабинке, остальные двое – в кузове, чтобы веселее было там трястись) и поехали домой, в Казань.

Обрадованный нашим успехом директор родного филиала ВНИИ немедленно объявил нам по благодарности, которые занесли в наши трудовые книжки.

А через день мы решили провести ревизию нашей аппаратуры после дальней и совсем не первосортной дороги. Открыли крышку общего ящика и... пришли в ужас. В дороге трансформатор сорвался с места и буквально размолотил всё, что было в ящике и являлось нашим созданием.

Дело в том, что в спешке трансформатор был закреплен лишь одним болтом из положенных четырех, а затем, в радостном возбуждении, никто не вспомнил об этом. Весил он не меньше, чем старомодный чугунный утюг – вот и потрудился, как говорится "от души".

Только через полтора месяца мы смогли восстановить свой комплекс приборов, чтобы продолжить его испытания в новых условиях – при бурении сверхглубокой скважины в Западном Казахстане.

А за те, первые испытания моя благодарность была дополнена выговором за халатное отношение к своим обязанностям. Ведь я был руководителем группы...

И ВСЁ ЖЕ СТЕПЬ УСЛЫШАЛА МОЙ ВОКАЛ

Накануне уже далекого, но тогда нового, 1968 года завершалась моя очередная командировка. Она оказалась незабываемой. Прежде всего, потому, что с участием нашей группы москвичей – сотрудников ВНИИ буровой техники был успешно выполнен очередной этап строительства сверхглубокой скважины на проектную глубину 7 километров.

Скважина, которую я упомянул, бурилась при постоянной научно-технической помощи нашего института на северо-западном краю Казахстана, среди необъятных степных просторов Гурьевской (ныне Атерауской) области. Лето там очень жаркое, а зима довольно холодная и при этом надоедливо ветреная, так что в той, предновогодней командировке погода нас, честно говоря, не ласкала. Зато радовали успех дела и наша приятная команда представителей института, ставшая, по ощущению каждого из нас, уже почти родной семьей.

Рано утром 30 декабря нас должен был увезти в аэропорт города Гурьева единственный, а потому бесценный, автобус экспедиции. Но тем же утром мы узнали, что автобус не вернулся из этого города, где водитель занимался каким-то делом, пока мы познавали щедрость казахстанского банкета. В Гурьеве водитель вдруг заболел, слёг с высокой температурой.

Нас, конечно, посетила грусть за прекрасного парня, которого мы уже хорошо знали, но, честно говоря, ещё более грустно нам стало оттого, что последний в уходящем году гурьевский авиарейс на Москву состоится без нашего участия.

Думали мы, думали – и ничего путного придумать не могли. А утром 31 декабря начальник экспедиции с несколько виноватым видом пришел в наш домик и сообщил, что водитель одного из грузовиков собирается поехать на новогодний праздник к семье в Гурьев. У него, дескать, открытая бортовая машина, в кузове которой легко размещаются накидные сидения – доски, прицепленные к бортам кузова. Впрочем, добавил он, мы можем весело отметить Новый год и в экспедиции...

У всех нас, москвичей, было единое желание: как угодно, но продвигаться в сторону дома. Продвигаться по мере возможности – и будь что будет! И мы дружно заявили, что согласны на грузовик.

Как и было обычным в той нашей неприхотливой жизни, грузовик почему-то долго не мог выехать. Он появился перед нашими окнами, когда уже стемнело. Правда, водитель оптимистично заверил, что к 12 часам ночи по местному времени мы будем в гурьевской гостинице. Нам на прощание подарили две бутылки шампанского – близится новогодняя ночь, как-никак. А ещё вручили пакеты с продуктовыми пайками. В общем, к празднику нас по возможности подготовили – и мы отправились в путь по плоской, как блюдце, казахстанской степи.