Текст книги "Отдохните, сударыня!"
Автор книги: Юрий Чемша
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Юрий Чемша
Отдохните, сударыня!
©Чемша, Юрий, 2020
©Издательство ИТРК, издание, оформление, 2020
Предисловие
Автор, сударыня, несказанно рад, что при всей Вашей занятости у Вас вдруг нашлось-таки время для досуга. Но ещё больше автор рад тому, что Вы решили на досуге посмотреть его книгу.
Автор надеется, что она позабавит Вас и этот неожиданный досуг скрасит.
Впрочем, из своего опыта общения с различными сударынями автор вывел, что редкая из Вас читает случайно попавшие в руки книги, а тем более – предисловия к ним.
И автор даже хотел не писать никакого предисловия.
Ну а что, некоторые так и делают. Начинают прямо с того, что сразу берут быка за рога. Например, один из друзей автора, будучи за столом в сугубо мужской компании, любит начинать так: «Наш майор по понедельникам походил на тореадора, которого только что нанизал на рога бык: лицо красное, хочет что-то рявкнуть, а слова не выходят. И всё оглядывается, эдак, за спину, смотрит, куда вошёл рог…» Прямо так и начинает, без вступления. И все за столом без всякого предисловия понимают, о чём сейчас будут слушать – о славном армейском прошлом.
Нет, сударыня, в этой книге не будет про армию. Тем более – про быка. Что Вы сказали? Я обещал про быка и рога? В предыдущем абзаце? Да нет же, дорогая моя сударыня, это была просто идиома. Нет, «идиома» – это не о жене майора. Чувствуется, Вы разочарованы. Вам хотелось бы про майора с рогами. Ах, лучше б автор не писал этого предисловия…
И он бы не писал. Но редактор, который не менее моего любит и уважает всех сударынь нашей планеты, утверждает, что предисловие – обязательная дань литературным традициям, непременный элемент любой книги. А отсутствие предисловия обязательно будет расценено грамотными сударынями как грубая невежливость со стороны автора.
Автор всегда считал, что вежливость как форма поведения выдумана цивилизацией вынужденно, лишь из-за тесноты проживания с соседями.
И действительно, сейчас развелось столько пишущей братии, что нас, авторов, можно, как шпроты, укладывать в консервные банки и даже не заливать прованским маслом, а просто писать: «Авторы в собственном соку». Безусловно, в такой тесноте автору хотелось бы показаться заметным хотя бы своей вежливостью, почему он и взялся написать это предисловие.
И вот оно, наконец, сударыня, читайте!
Всё, о чём написано в этой книге, случилось на самом деле. Поэтому автор тщательно изменил реальные имена персонажей на сугубо непохожие и даже кое-где чуть-чуть привр… прифантазировал. И если Вы, сударыня, вдруг вспомните, что и в Вашей жизни был точно такой же случай, и закончилось всё почти так же, то всё равно знайте: нет, эта книга точно не про Вас.
Карман
Прохудился у меня как-то в пиджаке карман. Да самый любимый: я в нём пропуск на завод держал. Этот пропуск карман и продрал.
Теперь подходишь к проходной утром, сонный… Как обычно, хватаешься за карман, а пропуска там и нет! Роешься, роешься, никак не вспомнишь, в какой карман ты его положил. А сзади напирают. Не будешь же им про карман объяснять…
Звоню с работы Светочке, она мне: «Ты напомни вечером, хорошо?» Хорошо-то хорошо, но вечером я, естественно, забываю напомнить, а она, соответственно, забывает зашить. Утром я – хвать себя по карманам, не забыл ли чего – а пропуск не там, где привык.
– Света, – говорю, – а карман-то не зашит!
– Ты мне вечером напомни, пожалуйста…
Естественно, я опять вечером забываю напомнить, а она…
Ну, в общем, эта история повторилась не один день.
Наконец приходит день, когда ты встаёшь не с той ноги. Я думаю, у каждого человека бывает такой день, когда всё не так. И песня не та с утра в голове крутится, и небо недостаточно голубое. А тут ещё и – лап-лап! Точно: карман так и не зашит.
«Ах, так? – думаю я и постепенно свирепею, – две женщины в доме! Одной, правда, только двенадцать, но ведь иголку в руке держит! Эх, сейчас я вас обеих построю! Ой, как вы у меня в четыре руки, в четыре иголки приметесь за этот несчастный карман! Нет, сначала потребую, чтоб на первый-второй рассчитались. Первый! Второй! Ещё раз, нечётко! Первый! Второй! Ещё раз! Первый! Второй!.. Вот теперь будете знать, как уважать своего папочку. Даю полторы минуты на весь карман! Да, и ещё к ужину праздничный пирог, мой любимый!»
И набираю полную грудь воздуха, чтобы как следует гаркнуть:
– Ап!..
Но тут из спальни голосок моей Светочки. Ну Вы теперь знаете, сударыня, этот ангельский голосок, от которого у меня уже вот почти двадцать лет мурашки в ушах:
– Юрочка-а!..
Вспомнила! Неужели вспомнила? Точно, вспомнила!
«Ах, – думаю, – какая же ты сволочь, так называемый “Юрочка”! Она же устаёт не меньше тебя! Она и дома всё успевает, и пирог иногда, и борщ. И сегодня всю ночь не спала, видать, про этот карман думу думала. И что ты за человек такой, “Юрочка”? Ну подумаешь – карман. Да возьми ты сам у секретарши иголку да зашей. Три стежка всего… Прости меня, мой ангел, прости. Никогда-никогда я не буду поднимать на тебя свой зычный голос, даже мысленно…»
Тем временем из спальни снова:
– Юрочка-а!
«Да не буду я ничего, радость моя, не надо никакого пирога и даже борща, тем более что он всегда пересолен. Вообще ужина не надо – я корочку погрызу! Пошёл я, ухожу уже! Спи-досыпай, родная. Пожалуйста…»
– Юрочка-а!..
Стараясь не переступить каблуком, осторожно отзываюсь:
– Что ты, Светочка, спи! Извини, я тут неловко ботинком шаркнул…
– Юрочка, у вас на заводе сегодня аванс выдают. Так ты его в тот карман не клади…
Ах ты ж, милая радость души моей!
Ворона
Недавно отбрасывал снег от гаража.
Прилетела ворона, уселась на ветку сухого дерева напротив и стала наблюдать за моими стараниями. Вороны, сударыня, непростые птицы.
Они любопытны, умны. Азартны и насмешливы. Пошурудите в интернете, и Вы увидите немало роликов, где они дразнят зверей и людей – просто так, для развлечения. Разве что не разговаривают.
Моя ворона сидела и пялилась на мои старания. То одним глазом, то другим. Нашла себе зрелище.
Организм мой, сударыня, на публике робеет. Читая доклады с трибуны, я всегда смущаюсь, потею, поминутно пью воду из стакана. В прениях беспомощно облизываю губы и прошу долить графин.
Поэтому в юности никогда не пробовал стать, например, певцом, хотя голос есть. Правда, в школьном хоре поговаривали, что нет слуха, но, согласитесь, зачем слух тому, кто поёт? Слух нужнее тому, кто слушает.
Прилетел ветерок, лёгкий порыв, заблудившееся дуновение. Ворона слегка захлопала крыльями, сохраняя равновесие. Это было похоже на аплодисменты, вялые, но одобрительные. Волей-неволей я приосанился, принял молодецкую позу, при броске громко выдыхал «Хе-е!» Лопата перестала выворачивать мне руки. Снег летел по замысловатым траекториям, выписывая вензеля на ту же букву, что и «хе». Красиво укладывался ровным бруствером. Бруствер толерантно не задевал соседских границ.
Когда я менял лопату – лопаты у меня разные, одна для ковыряния, другая для бросания – или делал передышку, ворона считала это новым номером, бурно аплодировала и поворачивала ко мне другой глаз. Иногда переступала лапками по ветке туда-сюда, как будто у самой коготки чесались побросать.
«О чём думал её изощрённый мозг? Чем была занята её премудрая голова?»
Я счёл правильным честно предупредить зрительницу:
– Послушай, – говорю, – мышку я тут тебе не вырою. Тем более, кусочек сыру. Шла бы ты…
Но она не шла. Она явно сидела из чистого любопытства.
О чём думал её изощрённый мозг? Чем была занята её премудрая голова? Если бы я был вороньим Фрейдом и мог читать по глазам! Увы, чисто геометрически я мог заглянуть только в один глаз. Истинная правда легко могла быть сокрыта в другом.
– Ну, скажи что-нибудь, – просил я ворону. – Что ты обо всём этом думаешь? Тебе не нравится? Смотри, как закрученно летит эта порция!
– Кар-р! – нейтрально говорила ворона и почёсывала себя ногой. Мол, видали мы и получше вензеля.
Мимо проходил сосед по гаражу Витёк. Вы, сударыня, наверняка слыхали, что в гаражах мужчины хранят всякие заначки, но не обязательно в долларах и евро. Чаще в более удобной валюте, пригодной для выходного дня.
Витёк посмотрел на меня, похвалил мой бруствер. Потом оценил свой сугроб. Сугроб тянул часа на три работы.
– Восьмитысячник, – посочувствовал я. – Джомолунгма.
Витёк вздохнул.
– Афанасьич, ты не знаешь, шо сегодня за день?
– Март, – отвечаю.
Витёк кивнул головой, после чего вновь внимательно рассмотрел свой сугроб. Мысли его ясны были без всякого Фрейда.
– Эй, Афанасьич, так сегодня же биатлон!
– Ещё три часа. Да и наших там нет, перестали в мишени попадать.
– Да, читал… Стволы у них погнулись, а лыжи враги наждачной шкуркой обклеили, не скользят. Афанасьич, слушай, копни мне тут, чтоб ногу поставить. Мне к замкý подойти.
Вы, сударыня, уже наверняка встречали людей, виртуозно вскакивающих Вам на шею. Возможно, это был Ваш старший брат в детстве, пообещавший маме вместе с Вами начистить картошки и убежавший на свидание. Или теперешняя ваша свекровь, затеявшая лепить вареники, но телефон отвлёк её на два часа – как же, важный звонок… Людей, вскакивающих Вам на шею, надо стрелять на середине прыжка.
– Да возьми у меня, вон, вторую, – киваю Витьку.
– Спина у меня, – врёт Витёк. – Вот только что. Двадцать шагов до тебя не дошёл…
Хотел я ему рассказать, как на самом деле должна выглядеть больная спина, уж я-то знаю… Да тут вдруг увидел, как ворона аж приподнялась от любопытства. Как же, завязывается интрига – её стихия! Может, дойдет до раздора, а потом и кульминация – драка! Ах, потеха!
А вот тебе, затейница! Интриганка! Тремя бросками копаю Витьку ямку для ноги.
– Спасибо, дорогой. Зайдёшь? Там у меня осталось ещё то, из яблок.
Напитки у Витка качественные, но мне жаль терять здоровье, накопленное за эти два часа на свежем воздухе.
Витёк вздыхает, сравнивая свой сугроб с моим вычищенным проездом. Даже вороний Фрейд определил бы, что сейчас его мучает дилемма: чистить или не чистить? Возможно, в глубине его сомнений зреют ещё и угрызения совести.
Неожиданно источником этих угрызений Витёк назначает меня:
– Слушай, на хрена ты его чистишь? Скоро же всё само потает!..
И в ту же секунду меня проняло, как молнией! Стало ясно, о чём думала ворона, чему удивлялась!
«Весна, дурень! Само потает!»
Ну не хамка ли!
Я леплю снежок и кидаю в ворону. Снежок пролетает далеко мимо. Ворона снисходительно-издевательски аплодирует. Умей она свистеть, свистела бы сейчас в два пальца.
Я окончательно отказываюсь от приглашения Витька, складываю лопаты и запираю гараж.
Убедившись, что занавес опустился и продолжения не будет, птица лениво взмахивает крыльями и медленно удаляется писать критическую статью на спектакль.
С трепетом жду разгрома в соответствующих кругах.
Буква Зэ
Приехал как-то из своей провинции к дочке в гости. Это в столице, рядом с метро «Тушинская».
Бегаем во дворе с внучкой. Настя спасается от меня в лабиринтах красивого тренажера – современного детского городка. Я изображаю волка, который вот-вот должен её съесть.
Я заметил, что всем детям до трёх лет нравится быть вот-вот съеденными. Лучше, если волком. Людоеды на втором месте – наверное, потому, что ну уж очень страшные.
Каждую секунду волк вот сейчас, вот ещё чуть-чуть – и схватит Настю! Р-р-р-р-р! Самую малую малость бы ему постараться и – ох, достанется Насте. Ух, как же ей достанется! Р-р-р-р!
Визжит Настя на весь большой московский двор. Но каждый раз буквально в последний момент ей как-то удаётся ускользнуть! Сама не знает, как. Злодей только успевает щелкнуть своим жёлтым кариесным клыком и алчно облизнуться.
В смысле, обмахнуть пот со лба и лысины.
Раскраснелся злобный зверь, запыхался. «Нет, – думает про себя тоже злобно, – пора худеть. Как же мешает этот проклятый жирный живот! А ведь когда-то полторашку бегал, и неплохо – до финиша добегал! А если ещё придётся съесть эту девочку, то и до подъезда не дойти. А и дойдёшь – лифт не поднимет…»
Замешкается волк, чтоб хоть отдышаться, как тут же слышит:
– Дидя, огони меня!
Настя уверена, что на языках волков всего мира это означает: «Деда, догони меня!»
Рядом ещё двое детей – мальчик и девочка. Девочка совсем большая, лет пяти. Мальчик чуть больше Насти, года три. Типично столичные дети. Вежливые, бледные и такие серьёзные, что и на детей-то не очень похожие.
Сжалился волк над столичными детьми, решил их тоже слопать. Как рыкнет зверем на старшую, на девочку! Но та поджала губу и снисходительно сказала:
– Не надо меня есть, я уже бо-ольшенькая.
«Не бо-ольшенькая, ты, – подумал волк грустно и сочувственно, – а ста-аренькая…»
И побежал за Настей. Слава Богу, ей только два, только-только разговаривать научилась, не остоличилась ещё…
– И-и-и-и! – визжит Настя и вспархивает по крутой лестнице детского городка на недоступную для волка высоту. – Бу-ум! – это волк с разбегу бьётся головой о красивую, но твёрдую лестницу. От удара щёлкают клыки и скребут по лестнице когти. Старенькая московская девочка сопровождает этот «Бу-ум» одобрительной улыбкой.
Всем ясно, что волку после «бума» надо немного очухаться. Решил он, наконец, отдышаться и почесать голову в том месте, где приложился к ней «бум».
Воспользовавшись заминкой, не выдерживает всё-таки столичный мальчик. Подходит к волку и вежливо просит:
– А догоните, пожалуйста, и меня!
«Ну нет, ещё один завтрак я не одолею», – думает волк. – Да и мальчик какой-то… несъедобный. Зелёный… Нет, откажусь. В конце концов, бывают же и гуманные волки!»
А вслух говорит – со всей хитростью, на какую способны только умные волки:
– Как же я тебя догоню, если ты хочешь бежать в другую сторону?
И чувствуется, что попал! Разгадал тайные помыслы коварной дичи! Это видно было по разочарованному лицу несъедобного дитя.
Мальчик не сдаётся. Вдруг он предлагает другую игру:
– Тогда отгадайте, как меня зовут?
Волку неожиданно нравится эта передышка. Тем более, что все волки, особенно умные, непременно хотят при любом случае блеснуть интеллектом. Он достаёт платок и вытирает со лба пот. Чтобы исключить проигрыш, волк – вот же коварная зверюга! – задаёт хитрый-прехитрый вопрос:
– Как же я угадаю, как тебя зовут, если я не знаю даже, на какую букву тебя зовут?
И, довольный собой, прячет платок в карман.
– На букву «Зэ»! – охотно откликается мальчик.
«Бедный маленький несмышлёныш» – думает волк и ему становится даже немного неловко: такая лёгкая буква.
– Конечно же, ты… З-Захар! – делает волк первый ход, уверенный, что это 90 процентов успеха. Сейчас все молодые родители любят старинные имена.
– Нет! – радостно хохочет ребенок, – не угадали.
– Тогда ты – З-Зиновий!
– Не-а! – ещё радостнее смеётся мальчик, а девочка злорадно хихикает искусственным смешком будущей ведьмочки. У неё получается раздельно:
– Хи-хи-хи!
А потом ещё и объявляет строгим голосом вокзальной дикторши:
– У Вас осталась последняя попытка!..
«Чёрт, что-то ничего больше в голову не приходит. Пора сдаваться. Лучше б я их тут всех съел, что ли… Что ещё может быть на букву “Зэ”? Может, я не в той национальности ищу? Где-то у венгров есть на букву “Зэ”…»
– Всё! Я угадал! Ты, конечно, З-золтан! – озаряет волка. Он снова достаёт платок, уверенный, что на земном шаре больше нет имён на букву «Зэ».
– И не угадали, и не угадали! – ликуют оба ребёнка. Становится понятно, что они брат и сестра. От удивления волк суёт платок не в тот карман.
– Ладно, – покорным тоном поверженного провидца говорит он, – Сдаюсь.
Мальчик и девочка довольно переглядываются. А волка уже теребят за штаны: отдохнул? Пора! Забыл, что ли, зачем приехал?
Может, ты знаешь, как его зовут? – обращается он к внучке Насте и слышит:
– Да! З-зэня!
Брат и сестра заливисто смеются каким-то особенным, недетским столичным смехом, к которому, когда они вырастут, можно будет применить эпитет «противный».
– Дидя, огони меня! – пищит Настя. И как-то удивительно вовремя, как раз тогда, когда волк не знает, куда деться от стыда и досады.
Сорвавшись с места, он радостно мчится (это волку так думается, а на самом деле – ковыляет) за любимой дичью, придерживая трясущийся живот, и сея, как ему кажется, вокруг себя страх, панику и ужас. А попутно волк ещё иллюстрирует звучным рыком свою звериную хищность, оскалом – жуткий голод, полусогнутыми ногами – стремительность и решимость, ну а лысиной – возможно, ум.
Если, конечно, он у него есть.
Снимок на память
Прихожу с работы. Светочка моя прихорашивается у зеркала.
Бусы навешены, наводятся глазки.
– Куда это ты, моя дорогая?
– Я иду фотографироваться.
В панике тупо перебираю все даты, которые помню. Свадьба? Свадьбу помню, ещё три недели до даты. День рождения тёщи позавчера был. Нет, неужели?..
– А почему одна?
– Справлюсь и одна. Ты там на кухне поищи, что понравится.
– Дорогая, мне нравишься ты. Но только скажи, по какому поводу…
Молчание. Вот, наконец, тщательно подведена последняя бровь.
– Светочка, не томи. Ну не помню я, режь меня…
– Что не помнишь?
– День первого поцелуя. Помню, был дождь…
– 12 апреля, День космонавтики.
– Правильно! Как я забыл? Гагарин, «Поехали!..»
– …и мы поехали знакомиться с моей мамой.
– Точно! Маму помню.
– Тебе не кажется, что левая бровь получилась выше?
– Да, самую малость. Но это здорово придаёт тебе шарма. Фотограф будет покорён.
– Не думаю. Там женщины обычно.
Хлопает дверь. Иду на кухню, всё ещё ковыряясь в памяти. Нет, схожу в тату-салон, сделаю татуировки по всем знаменательным датам, решено. Завтра же. На лбу – день знакомства, на пальцах: на мизинце – день первого поцелуя, потом второго и так до двадцати…
Через два часа – звонок. Счастливая Светочка на пороге.
– Посмотри, как здорово получилось.
Мне протянули панорамный рентгеновский снимок челюсти.
Благословенны будьте, все женщины земного шара!
Противопожарное
«…А для тебя, Юра, мой подробный технический отчёт по пожарной безопасности может послужить сюжетом для очередного шутливого воспоминания.
С наилучшими пожеланиями, Толик…»
(Из письма друга)
Ох, Толик, не хотелось бы шутить по поводу противопожарности.
Я директор маленького инженерного предприятия. У нас есть опытная мастерская.
Уже два года как оставили нас в покое пожарные, спасибо правительству. А когда-то…
Однажды мне позвонила дама с глубоким грудным голосом, который сразу же, с первых звуков покорил меня. Он как бы окутывал собеседника и одновременно пронизывал. Если бывает женский звонкий бас, то это был он. Как-то так, Толик, точнее не могу сказать, честно.
Я сразу же представил себе, что дама с таким объёмным голосом имеет соответствующего размера грудь. Тут я имею в виду грудную клетку, а не то, что ты мог подумать, когда прочёл, или я подумал, когда написал.
– Юрий Афанасьевич?
– Да, это я.
– Вы директор предприятия ООО «Удалой сварщик»?
– Пока да.
– Очень приятно. Вы сейчас заберёте меня на перекрестке Литвинова и Красина.
В трубке слышны были и мужские голоса с отработанными командными интонациями. Становилось интересно.
– Хорошо, согласен, заберу и…
– И мы поедем на Ваше предприятие.
– Там скучно, девушка. Там железки и грубияны.
– Ничего. Со мной и грубиянам всегда весело (одобрительное хихиканье мужских голосов).
– А как я Вас узнаю, прекрасная незнакомка?
– Легко. Я буду в форме.
Я подумал, что это не самая лучшая примета для меня, человека, который «в форме» с годами бывает всё реже.
– И всё-таки, что за форма? Вы армия, милиция, или что серьёзнее?
– Гораздо серьёзнее. Позвольте представиться – инспектор по пожарной безопасности, лейтенант Сокольская. Яна Михайловна. – В трубке загоготали мужские голоса.
Тут я, как ты, Толик, понимаешь, сильно приуныл. Прежний инспектор Юра как-то давал о себе знать заранее. Мы успевали подмести и накрыть стол.
Подъехал к назначенному перекрестку. Юная девушка, действительно, в форме. Погоны, брючки, туфли казённые, но маленькие, по ноге. Стесняется. По телефону держала себя бодренько потому, что рядом были сослуживцы, надо было соответствовать. А передо мной, как выяснилось, и не очень надо, я сам соответствую. Мне даже стало её чуть жалко.
Ну и, конечно, ещё голос. Я был покорён этим голосом, как сейчас бывают покорены члены жюри соответствующей передачи. Он шёл из глубины грудной клетки, откуда-то аж из зоны таза. Впрочем, у Яны Михайловны – не таза, а изящного девичьего тазика.
Мы разговорились. Через десять минут дороги напряжённость пропала. В институте Яна Михайловна играла в драмкружке. Роковых женщин. Падая на колени, она восклицала: «Аркадий, я хочу услышать правду от Вас: теперь Вы меня не полюбите? Никогда?..» Режиссера радовало, что у её голоса от природы есть специальный режим, он называл его – «роковой».
В машине со мной Яна Михайловна говорила обыкновенным меццо-сопрано.
Приехали в нашу мастерскую.
– Ну вот, ходите, рассматривайте, – пригласил я. – Тут вот трубы круглые, тут прямоугольные. Прямоугольник – это располневший квадрат, как Вы помните из школы. А тут листы.
– Глисты?!
– Нет, глисты – органика. Органика пожароопасна, поэтому её не держим. А листы – нет. Вот они, железячки.
Обходя стопку листов в грязной, жирной эмульсии, Яна Михайловна пошла вдоль стены. С каждым шагом тон её становился официальнее.
– О, а у вас подрозетник из фанеры!
– Увы, из фанеры… – я развёл руками. – Фанера ток не проводит, нам это нравится.
Напрасно я не скрыл сарказма в тоне. Яна Михайловна заговорила инспекторским тоном.
– Вы, Юрий Афанасьевич, не представляете, сколько в нашей области в этом году пожаров из-за подрозетников! Нам каждый день читают оперативки.
– Верю, – послушно согласился я. – Поэтому у меня дома подрозетники из самана.
– Из чего?
– Из самана. Новый материал, типа керамики, когда застынет. Правда, стынет три года.
– Ах вот, значит, как! Дóма у вас из новейшей керамики, заграничной, небось. А на работе пусть возгораются? Уж переделайте, пожалуйста, и здесь на правильные. Керамику мы учили. Я посмотрю в инструкции, какая у вашего самана степень опасности, – пообещала Яна Михайловна и записала что-то в свою книжку.
– А это что? Какая-то органика! Пищеотходы с мусором!
– Это еда. Сейчас тут будет обедать наш Василий, он пока курит.
– У вас курят? – с надеждой оживилась Яна Михайловна. – А где?
– Он ходит на завод в специально отведённое место, – соврал я, чтоб она не заглянула за угол здания.
Тут появился Василий.
Надо сразу сказать, что Василий – гордость нашего предприятия. Высокий красавец с мастеровитыми руками и доброй, любвеобильной душой – такие люди не могут не нравиться женщинам. Я как-то писал о его единственной неудаче, когда он не понравился местной негритянке. Ну так у Василия зуб тогда болел. А вот если б не зуб…
Когда женщины видят Василия, они мгновенно беременеют.
С Яной Михайловной произошло чудо: погоны на её форме превратились в какие-то кружевные фестончики, а сама она приподнялась в своих казенных туфельках, как будто на них появились неуставные высокие каблуки. По инерции её меццо-сопрано ещё успело спросить у меня:
– А это что? – но в последнем слове уже само собой перешло на «роковой». – Опилки!
«Коленки! Боже, у меня сами собой подгибаются коленки! А я мелю тут эту дурацкую чушь про опилки», – перевёл я на сценический язык её реплику. А вслух кротко сказал:
– Это стружка, Яна Михайловна.
– Между прочим, железные опилки горят, – сообщил нам роковой голос Яны Михайловны, и мне опять послышалось: «Аркадий! Я вся горю! Спасите меня, о бездушный…»
Василий, услышав голос, блеснул глазами и поправил какой-то гаечный ключ в брючном кармане комбинезона.
– Опилки? – удивился я. – Быть не может! Давайте подожжём.
– Вот вы смеётесь, Юрий Афанасьевич, – сказал неожиданно Василий, пожирая блестящими глазами Яну Михайловну, – а я поджигал.
«Заставлю вражину после работы поджечь его собственную “Ниву”», – пообещал я себе.
У забеременевшей пять минут назад Яны Михайловны от счастья тут же начались схватки:
– Нас учили, Юрий Афанасьевич, что опытный рабочий всегда знает о пожарной опасности больше своего начальника.
Тут Василий посмотрел на моё лицо и что-то увидел там.
– А нет, Юрий Афанасьевич, я спутал. Это я магниевые опилки поджигал.
Я облегчённо выдохнул:
– Вот когда начнём делать еропланы, Яна Михайловна, – а они сплошь из магния – мы Вас пригласим что-нибудь поджечь. Там много чего можно утворить таким пироманьякам, как наш Василий… – я значительно посмотрел на умника.
– Обязательно приеду, и мы с Василием зажжём, правда, Василий? Кстати, Василий, раз Вы курите, у Вас должны же быть спички. Где Вы их держите?
Я показал Василию из-за спины Яны Михайловны кулак.
– Всё, бросил только что. Выкурил последнюю, выбросил пачку и спички.
– Жаль, – сказала Яна Михайловна и временно приостановила схватки. – Может, хоть пару спичек завалялось в кармане?
Такое рвение понравилось бы её начальнику, но не мне как проверяемому.
– Что же тут жаль, Яна Михайловна, – вмешался я, – человек, наконец, бросил курить. Радоваться надо. Василий нас каждый день этим радует…
– Посмотреть на Вас, да ещё в форме… каждый бросит, – добавил Василий и ещё раз повёл глазами по фигуре Яны Михайловны. – Да я бы и без формы… бросил…
Размякшая Яна Михайловна приняла это за комплимент. Она благодарно посмотрела на Василия и её, видимо, временно отпустило:
– Так, я тут у вас всё осмотрела, у вас четвёртая степень, самая неопасная. Василий, помогите мне переступить через эти, как Вы их зовёте, г… листы.
Рука Василия приняла кисть пожарного инспектора, и я услышал гул и треск возгорающегося пожара.
– Спасибо, Василий. Жаль, мне пора.
– И мне тоже, – сказал Василий.
– Ему тоже пора? – с надеждой спросила у меня Яна Михайловна.
– Нет, ему тоже жаль, – ответил я строго. – Ему жаль, что ещё три часа рабочий день как-никак.
– Тогда я с Вами, Юрий Афанасьевич, мне надо с Вами кое-что по бумагам решить.
Я представлял примерно, о каких бумагах будет идти речь.
Тут Василий механически хлопнул себя по карману, как бы ища спички. По-моему, с этого момента он решил снова начать курить.
– Может, лучше с Василием? – предложил я, всячески оттягивая момент беседы с инспектором с глазу на глаз. – Вот он как раз в форме… В смысле, в фирменном комбинезоне. По-моему, в правом кармане у него что-то выпирает, и кажется, спички…
Яна Михайловна заворожённо разглядывала правый брючный карман, не распознавая в округлой выпуклости на ткани угловатости спичечного коробка. Василий демонстративно вынул из кармана гаечный ключ. Выпуклость не исчезла.
– Но ведь он сказал, что бросил курить, – задумчиво напомнила мне Яна Михайловна. Подтверждая эти слова, Василий вынул из кармана второй ключ. Впрочем, выпуклость не исчезла и всё так же притягивала взгляд Яны Михайловны.
«Ладно уж, не буду поджигать его “Ниву”», – мысленно смилостивился я, а вслух предложил:
– Может, обыщем его карманы?
– Ещё чего, – с сожалением отвела, наконец, взгляд от молодецкого кармана Яна Михайловна. – Нет, это с Вами вопрос, Юрий Афанасьевич. Вы же отвезёте меня назад?
– Обязательно и с удовольствием.
Мы попрощались с Василием. Василий долго тряс руку Яны Михайловны, пока она, наконец, окончательно не родила:
– Хорошо тут у вас. Люди приветливые. Пожалуй, я к вам буду почаще наезжать.
– Наезжайте. У нас тут пожаробезопасно, всего четвёртая степень. Яна Михайловна погрустнела: я напомнил ей о её обязанностях.
Мы сели в мою машину и покатили назад. Сильно стесняясь и смущённо звеня меццо-сопрано, Яна Михайловна озвучила, наконец, истинную цель визита:
– У меня наказ от начальника, Юрий Афанасьевич: мне обязательно надо привезти от Вас пять тысяч рублей. К нам приезжает из Москвы инспекция, и начальник расписал нас по предприятиям.
Видно было, как трудно далась юному порядочному человеку эта речь. Зато теперь, когда, наконец, всё сказано, дальше стало заметно легче.
– Что будет, если я не соглашусь? – спросил я, представляя, впрочем, ответ.
– Тогда мне напишут несоответствие, а нашей области – замечание. А это уронит её честь. Я могу дать квитанцию, вот, я ещё на работе заполнила.
Что ж, разве не найдется у директора даже самого малого-малого предприятия пяти тысяч для спасения противопожарной чести области?
– Не надо квитанции, Яна Михайловна. На Вас посмотреть – сразу видно, что Вы не для себя. Кстати, о чести. Сказать по чести, не люблю я всякие инспекции.
– Согласна с Вами, я тоже.
Каждый из нас, понятно, имел в виду разные инспекции и разные чести.
Мы помолчали. Я достал бумажник.
– Если у Вас будут какие-то вопросы по саману, то меня может не быть на работе. Я дам Вам номер телефона Василия, он найдёт, что ответить.
– Хорошо, Юрий Афанасьевич.
– Нет, скажите, пожалуйста, это роковым голосом.
Она улыбнулась, взор её весело блеснул.
– Очень меня обяжете, Юрий Афанасьевич, если дадите ему ещё и мой.
Я рассказал, как перевёл эту её фразу мой мозг: «О, Аркадий, Вы великодушны, как ангел! Вы спасли мне жизнь!..» Мы долго смеялись. Всё же ей было бы лучше в театре.
На прощанье я сказал:
– Интересная у Вас работа, Яна Михайловна, но Вам не позавидуешь, уж извините. Не для Вас она, честное слово. Пропадёте Вы там со своей деликатностью. Попросите комиссию, чтоб Вам написали несоответствие.
Через небольшое время Яна Михайловна ушла в декрет, тем и спаслась. Наш Василий уверяет, что он тут совершенно ни при чём.
И правда, там, в трубке, много было всяких мужских голосов. И покушавшихся на честь, и спасавших её же…
Вот опять ты, Толик, разбередил мою память. Давно это было, и хорошо б, чтобы больше не было – тьфу-тьфу-тьфу, через левое плечо…
