Текст книги "Не жить"

Автор книги: Юрий Бригадир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

9

Сергей петлял по дороге, разбрызгивая ледяную грязь. Час пик, пробки, бестолковые пешеходы, залепленные дорожные знаки, суета, дым, тоска… Владу срочно был нужен Милевич. Костя не имеет эмоций, Костя хорошо просчитывает, Костя опытный… Сотовый заверещал резко и требовательно. На сиденье валялась зверски изуродованная упаковка от точно такой же клипсы, какую час назад где-то посеял Влад – подключать и настраивать долго не пришлось. Но она еще была новая, жестковатая, и сразу впилась в ухо какой-то деталью. Вроде бы у старой гарнитуры такой детали не было… На дисплее светился номер Марле Зои Георгиевны.

– Да?

– Гесс ху как говорится, Владимир Геннадиевич! Сдается мне, вы уже подняли на ноги вашу службу безопасности… А может, наоборот – лично всю перестреляли. Да ну и ладно. Невелика потеря.

«Может, я сплю? – подумал Влад. – Вот сейчас заиграет будильник. Сороковую симфонию Моцарта, например, или что там на сегодня запрограммировано? Я открою глаза. Наташа сварит кофе, а еще через двадцать минут у подъезда остановится Сергей и свяжется по сотовому. Ну почему я так странно сплю?»

– Знаете, Владимир Геннадиевич, – продолжил голос, – у меня для вас сюрприз. Сейчас передам трубку Коле! Разумеется, вы не должны его пугать, вы же понимаете. Впрочем, дело ваше. Заодно узнаем, насколько вы разумны…

Гиреев подскочил на месте, одной рукой поправил жестковатую блютус-гарнитуру и тут же почувствовал, как предательски вспотели ладони.

– Папа! – приглушенно прозвучал голос Коли.

– Сынок, – сжал кулаки Влад, – ты в порядке? Я скоро заберу тебя, не волнуйся! Ты как себя чувствуешь? Ты есть хочешь? – совершенно ни к селу ни к городу скороговоркой проговорил Гиреев.

– Не хочу. Дядя Камень сказал, что мы скоро вернемся и поедим!

– Дядя кто? – удивился Влад.

– Камень. Папа, я домой хочу!

Гиреев вцепился зубами в свой кулак и помолчал. Безумно и угрожающе вращались светлячки в голове, не находя никакого выхода. Почему надо было последнюю неделю спать по четыре часа? Куда он спешил?

– Потерпи, Коля… Ты скоро будешь дома, я тебе обещаю. Побудь немного с дядей, я очень скоро тебя заберу, слышишь? Веди себя хорошо, не плачь, не капризничай, я тебя очень прошу!!! Очень!!! Дай трубочку дяде Камню. Я тебя люблю, сынок!

– Ага! – повеселев, ответил Коля, после чего раздался шорох и в ухо проник ненавистный голос, у которого было только одно отличие от миллиона похожих голосов – он как будто всегда безмолвно смеялся.

– Вы хорошо держитесь, Владимир Геннадиевич…

– Почему Камень? – перебил его Гиреев.

– Да какая разница? На самом деле я просто хочу, чтобы вы не думали на людей с реальными именами. Они-то чем виноваты? Это у нас с вами задача, а не у них! Камень, ножницы, бумага… Помните такую детскую игру?

– Помню. Мы в нее играли.

– В курсе. У нас с вами было, образно говоря, одно детство и одна социальная ниша.

– Я вас знаю? – насторожился Влад, разжимая кулаки и вытирая ладони о сиденье.

– Ну вот… – беззвучно засмеялся голос, – сейчас вы начнете перебирать всех детских врагов и составите список человек на десять-двадцать. Уверяю вас, это ни к чему не приведет. Не было меня в вашем дворе. Никогда не было… Но вернемся к нашим парнокопытным. Сейчас без пяти шесть. Не будем мелочиться. Округляем, считаем, что восемнадцать ноль-ноль. Ровно через сутки должны умереть либо вы, либо ваш сын. За первое вы в ответе, за второе я. Мне кажется, справедливо… Да и времени предостаточно. Успеете завещание написать, распределить, так сказать, материальные блага, отдать распоряжения…

«Почему он все время смеется?» Странно, но, чем больше разговаривал Влад, тем больше он успокаивался… И даже начал испытывать что-то типа если не симпатии, то желания понять уж точно. «Не хватало мне еще стокгольмского синдрома сейчас», – подумал Гиреев и приказал себе снова ненавидеть эту скотину.

– А еще мой вам совет – не стоит тянуть. Сами подумайте – еще час, ну два, и Наталья начнет на куски разваливаться. Я листал ее кардиограмму в больнице – не могу сказать, чтобы идеальная. Вашу смерть она тоже, конечно, будет оплакивать. Но вы себе представить не можете, как она переживет – если вообще переживет – потерю Коли…

– Зачем вам это нужно? – спросил Гиреев. – Ну хорошо, умру я – что это тебе даст? Какие проблемы ты решишь? Что изменится? Не вообще – в твоей конкретно жизни, а, Камень?

– Вот, – удовлетворенно произнес голос, – вовремя!

– Что вовремя? – спросил Влад.

– Вот теперь я согласен перейти на «ты». А то орал, ругался… Видишь, Влад, можно же друг друга понимать… Эх, если бы оскорбления могли хоть что-то решить… Хочешь угрожать – давай, я не против. Хочешь будущее мое предсказать – да ради бога. Можешь пытки мне описать, веревку, на которой меня повесишь, арматуру, которая меня проткнет. Да на здоровье. А оскорбления – это неконструктивно…

– Ты не ответил!

– А я и не отвечу. Отбой, Влад! Будет еще время разбрасывать камни! Немного, но будет! – беззвучно смеясь, сказал голос и отключился.

«По крайней мере он разговорчив… Это может помочь…» – подумал Гиреев и скрипнул зубами.

10

Заехать обратно в гараж уже не представляло никакой сложности. Сумерки уже настолько сгустились, что даже я ничего в салоне в зеркало не видел. Что уж там говорить о соседях. Коля уже успокоился и пил воду из бутылочки.

– Есть, наверное, хочешь? – спросил я.

– Ага, – оторвавшись от бутылки, сказал пацан.

Я засмеялся. Мне сегодня везет. Очень везет. Впрочем, когда ты все хорошо рассчитываешь, то везение – всего лишь норма.

– Ну, пошли тогда на кухню.

Настя всегда все делает изумительно. Правда, жаркое пришлось подогреть, но тут уже не ее вина.

Стол у меня большой, длинный. Гостей у меня почти не бывает, но я люблю их представлять. Вон там, например, профессор сидит. Папаша мой приемный. Или как там это называется? Опекун? Хотя… Он же меня по-настоящему усыновил, недоумок. Такого трояна в дом пустил, не приведи господь. А вон там его жена. Тоже, получается, мать. Платье с блестками, ожерелье… Она меня любила. Ну, как Джек сейчас, наверное. Да я тоже ее обожал – руки у нее были мягкие. До сих пор помню, как она меня по вечерам по голове гладила. Я даже жмурился. Хорошо, что не пришлось ее убивать, – сама умерла. Рак или что-то вроде этого. Мне то ли тринадцать, то ли четырнадцать было. Я ее даже толком больной не помню… Как-то быстро все произошло. Растаяла на глазах. А последние дни вообще в больнице провела. Профессору говорили – забери домой, толку не будет. А он все деньги направо-налево швырял, лекарства какие-то привозил, шарлатанов приглашал разных. Один даже дома у нас был, сказал, что надо помещения очистить от скверны – тогда, мол, болезнь отступит. Я как его глаза поганые увидел – сразу понял, от чего он чистить собирается. Папаша отвернулся – я тут же прохиндею шило в ногу загнал да сам орать начал. Профессор встрепенулся, подбежал, а я истерику устроил, типа – он меня за задницу хватал. Шарлатан орет, я ору, папаша вокруг бегает – умора. Ну, слезы, само собой, сопли, «дядя плохой». Уроду еще повезло, что он не один со мной был. В рубашке родился, стервятник. Но и так нормально. Папаша по роже дал экстрасенсу, да и выпроводил. Тот все оправдывался да на меня пальцем показывал, но с интеллигентом не поспоришь, когда он в гневе. Выгнал с позором, руки побежал мыть. А я через другую дверь выскользнул, на велосипед вскочил и догнал-таки урода через два квартала. Слышь, говорю, гнида, чтобы я тебя не видел больше – урою. Удивился шарлатан. Нечасто с ним, видать, спиногрызы так говорят… Испугался. А правильно испугался. Я первый раз в семь лет убил. За жвачку. В детдоме. Считай – за мираж, за облако, за туман. Что уж тут о реальных вещах говорить…

С того конца – мои родные папа-мама сидят. Я их не вижу. В смысле – я не знаю, как они выглядят. На вокзале меня нашли, если не врут. Впрочем, какая разница, где. Я помню только детдом и что жрать хотелось всегда. А жвачка – это ведь не еда, это другое измерение. Параллельный мир, рай, сказка. За нее убить – святое дело. Хотя, вообще-то, убивать нельзя, если сыт. Ни к чему. Глупо. Всю жизнь ненавидел глупость.

Я вот иногда думаю – если бы папу-маму встретил, что бы сказал им, как поглядел, как прикоснулся? Не знаю. Честно – не знаю. За жизнь вроде принято благодарить. За предательство – наказывать. Но это если хоть какие-то чувства есть. А если нет? На нет и суда нет… Прошел бы мимо, наверное. Они – люди ненужные. А раз ненужные – зачем на них время тратить?

Вот на приемных своих я море времени потратил. В детдоме у всех, помню, была мечта. Что приедет мама. Лучше, конечно, богатая мама, у которой много жвачки. Ну просто горы. И увезет тебя туда, где полно еды и где не бьют почем зря каждый день, и где можно спать, зная, что не удавят тебя ночью и не изнасилуют старшие. И кого-то действительно забирали. Женьку Херувима, помню, вообще несколько раз. Он сам дурак. Его в приличную семью, а он бабло за пазуху, да через форточку ночью на вокзал. Ему одежду приличную купят, а он ее в узел, да пропьет-проиграет. Его в школу пошлют, а он там в раздевалке мелочь по карманам тырит. Ну не идиот? Гаврош хренов, паскуда, люмпен-пролетарий. Везло ему на родителей. Херувим-то у него не зря погоняло было. Как с картинки пацан, кровь с молоком, кудри вьются, глаза голубые и честные-пречестные. Жучила еще тот. Зарезали, конечно, за то, что у своих брал. Туда и дорога, сучонку Коле, конечно, до Женьки Херувима далеко – нет в нем ангельской внешности. Сидит, жрет мясо.

– Коль! – отвлек я его от куска размером с кулак. – А ты когда вырастешь… Ну, это, конечно, если вырастешь… Кем хочешь быть?

Пацан оторвал зубами кусок, проглотил и сказал:

– Подводным охотником.

Я аж поперхнулся. Прокашлялся и спросил:

– Чего тебе по земле не ходится?

– Я под водой люблю. У меня дома фильмы всякие про Кусто, про человека-амфибию, про акул… Дядя Камень, а ты акул боишься?

– Нет, Коля. Я лошадей боюсь.

– Они же не страшные! На них ездить можно.

– У нас в детдом как-то лошадь пригнали. С ней жеребенок был. Маленький такой, все за мамкой своей ходил. Я его погладить хотел и прокатиться. Но никак подойти близко не мог. Убегал он. А там двор был с воротами. Я их как-то закрыл, деваться им, стало быть, некуда. Подошел сзади, только руку протянул… Так мало того что жеребенок копытом врезал – я три дня кровью харкал. Так еще мама его извернулась и укусила. А ты говоришь – акула… Не тех боишься, малый…

– А дальше что?

– Дальше? Дальше мать сразу под нож пустили, а жеребенка еще полгода выкармливали. В общем, обоих съели.

– Лошадок едят? – удивился спиногрыз.

– А как же. Конина вообще вкусная. Жира мало. Белка много. Вот чайки – те рыбой отдают. А лягушки так вообще деликатес. Весу только в них – одна видимость. Ты ешь давай, не отвлекайся. Не тошнит больше?

– Нет, – сказал короед и впился зубами в кусок.

– Ну вот. Вышел яд, значит. Чаю тебе сейчас заварю. А себе кофе. Мне-то все равно. А тебе на ночь нельзя. Бессонница, то-се. Ты, Коля, не дрейфь. В подвале пока поживешь. Это не тюрьма, не волнуйся, я сам там несколько раз спал. Кровать там, туалет, компьютер – все как положено. Руля, правда, нет для гонок. На клавиатуре сможешь?

– Смогу! – обрадовался пацан. – Только на кнопках не так быстро получается. А можно мне стрелялку какую-нибудь?

– Хаф-лайф второй есть. Анриал. Сталкер…

– Хаф-лайф пойдет! – неожиданно заявил спиногрыз. – Мне Фримен нравится!

Не люблю я детей… Говорю же – личинки…

11

Праворульный «Харриер» Милевича уже был припаркован на стоянке, как всегда – безукоризненно ровно, а сам Костя стоял рядом и, судя по сдержанной жестикуляции, разговаривал по телефону.

Влад открыл дверь и выскочил на грязный асфальт. В антрацитовых лужах отражались огни фонарей. Ненавистная погода. Вот сейчас все растаяло, расплавилось, разметалось… Ночью все схватится колом. Рано утром, еще толком не проснувшись, начнут разбиваться водители, пытаясь выйти из неуправляемых заносов…

Увидев Гиреева, Милевич двинулся ему навстречу, спешно завершая разговор.

– Отбой! – сказал он неведомому собеседнику и протянул руку своему начальнику.

– Костя, быстро ко мне в кабинет! – ответив на рукопожатие, сказал Влад и, пока они быстро шли по лестницам и коридорам, объяснял, объяснял, объяснял.

Третий этаж… Расходившиеся по домам сотрудники сдержанно здоровались – каждый на свой манер. Уже собирающейся Гале– секретарше сразу было сказано принести минералки, пытался еще войти обеспокоенный чем-то своим главный бухгалтер, сунулся было, но, увидев глаза начальника, сразу исчез в тумане. Через пять минут в кабинете было четверо, через полчаса появились как из-под земли еще трое. Все это время Милевич что-то бешено строчил в блокноте, и, как только прибыли последние, начальник службы безопасности встал, перевернул две страницы назад и начал совещание:

– Так. Времени у нас меньше суток, а если точнее – до восемнадцати завтрашнего дня. Сразу говорю – здесь нас семеро, вся информация закрытая. Большинство друг друга знают, но представляю для полной ясности. Гиреев Владимир Геннадиевич, генеральный директор группы компаний «АнтаКорс»! – Милевич жестко ткнул в его направлении ладонью, а Влад машинально кивнул. – Позывной «Гиря».

– Дербенев Игорь! – посмотрел Милевич на серого парня в микроскопических очках почти без оправы и добавил: – Сотрудник службы безопасности «АнтаКорса». Специализация – компьютерные технологии! – Игорь встал, обозначил улыбку и кивнул. – Позывной «Дербент».

– Руфаев Марат, сотрудник службы безопасности «АнтаКорса». Специализация – обеспечение личной охраны, – Милевич показал рукой на парня с неуловимо восточной внешностью и ветвистым шрамом на щеке. – Позывной «Чингиз». – Марат не встал, не изменил выражение лица и даже не кивнул, а просто приложил к сердцу жилистый кулак.

– Рогозников Дмитрий, сотрудник охранного агентства «Ураган», привлеченный. Специализация – обеспечение личной охраны, – с места приподнялся и тут же сел обратно здоровый усатый, похожий на бомбу, – позывной «Кабан».

– Малиновский Виктор, сотрудник охранного агентства «Ураган», привлеченный. Специализация – транспортные средства, – высокий статный парень поднял руку, – позывной э-э-э… пусть будет «Малина».

– Герберт Иван, – тут Милевич на секунду замялся, – просто привлеченный. Специализация – связь с органами. Позывной «Туман». – Тот, кто поднялся и снова сел, не подняв головы, не имел вообще никаких примет, за исключением хорошего костюма.

– Внизу в машине, – продолжил Милевич, – Бобрин Сергей, водитель Владимира Геннадиевича, позывной «Сержант», спуститесь вниз – пусть каждый подойдет и запомнит его, он с нами условно до вечера и условно опять с утра. Ну и я… Милевич Константин, начальник службы безопасности компании «АнтаКорс», общее руководство, позывной «Миля». Рации раздам в конце совещания, они проверены и заряжены, по нашему делу пользоваться только ими, использование сотовой связи считаем вынужденной мерой и сигналом предупреждения.

Другими словами – значит, что-то не так. При потере рации сразу сообщить для смены частоты. Теперь конкретно о деле…

Милевич сделал быструю отметку в блокноте и продолжил:

– Примерно в четырнадцать сорок пять в торгово-развлекательном центре «Оазис» был похищен сын Владимира Геннадиевича Коля. С ним была мать, Наталья. По полученной от нее и оперативников информации, ребенок исчез во время проезда на игрушечном поезде в аттракционе «Паровозик». Там у стены на несколько секунд поезд заезжает в глухой туннель. Механик, который должен был обслуживать аттракцион, в этот момент был вызван по телефону к директору «Оазиса». Это явно сделано либо похитителем, либо его сообщником. В тот момент на площадке оставалась девушка, которая рассаживает детей и следит за порядком. Как и все остальные, она ничего не видела. Неожиданно отключилось питание, двигатели остановились, и поезд был вне поля зрения минуту-две. Ребенок был выкраден непосредственно из туннеля, вынесен по технологическому проходу между двумя аттракционами и, скорее всего, был вывезен на автомобиле со стоянки на первом, вернее, нулевом этаже. Пока это вся информация по собственно похищению. Далее… – Милевич перевернул страницу в своем блокноте, – с шестнадцати пятнадцати до восемнадцати похититель четыре раза позвонил на сотовый Гирееву. Последний раз он даже дал поговорить им с Колей. То есть мы точно знаем, что примерно на семнадцать пятьдесят пять Коля был жив, не испуган и, скорее всего, находился под воздействием какого-то препарата. Похитителя он называл «дядя Камень». Возможно, его зовут Петр, но это только предположение. Далее… – Милевич вернулся в своем блокноте на страницу назад: – Наталья Леонидовна Гиреева, мать Коли, находится в настоящий момент у себя дома, под присмотром врача. Далее… – Милевич перевернул вперед две страницы блокнота: – Звонки поступают с номера, зарегистрированного на Марле Зою Георгиевну, восьмидесяти двух лет, улица Добрая, дом восемьдесят девять, квартира пять. После звонка абонент сразу выключает телефон. Но скорее всего – не просто выключает, а вытаскивает батарею…

– С чего вы так решили? – спросил его Игорь.

– Это предположение. Но, судя по всему, он достаточно технически подкован и не может не знать, что выключенный телефон все равно посылает сигнал.

– А… – усмехнулся компьютерщик.

– Не мешай, – отмахнулся Милевич, – и не умничай. Успеешь еще. Теперь чего хочет похититель. Ему не нужны деньги и другие материальные ценности. Его предложение крайне простое. До восемнадцати ноль-ноль завтрашнего дня Владимир Геннадиевич должен себя убить. Вернее, насколько я понял, умереть любым способом. Если ему это удается – Камень отпускает ребенка. В противном случае – убивает.

Здесь начальник службы безопасности сделал паузу. Члены команды переглянулись, кто-то покачал головой, а Рогозников прошипел:

– Вот сука…

– Для экономии времени обращаемся друг к другу на «ты», – продолжил Милевич, – используем позывные либо имена и говорим только по делу. Влад!

Все время, пока шел разговор, Влад смотрел в лежащий перед ним на столе мобильник и медленно крутил его по часовой стрелке. Пару раз Милевич отвлекался на это вращение, едва заметно улыбнулся, но ничего не сказал.

– Вла-ад!

– Я слышу, Костя… – сказал Гиреев. – Вот что… давай-ка меня не будем хоронить…

– Кто это тебя хоронит? – удивился Милевич.

– Ты сейчас говорил, как будто меня нет. Или я без сознания. Или мертвецки пьян. А я здесь. Так что сядь и слушай вместе со всеми… Мне сейчас очень непросто, но это не повод отодвигать меня в сторону. Потому что я не потерял голову, и у меня нет никакой депрессии. Когда она вдруг появится – я скажу. А пока нет. Сейчас остаются я, Миля и Туман. Чингиз, Дербент – быстро к Марле… как там ее… Зое Георгиевне. Пусть вспоминает, откуда у нее сотовый, а вернее, кто им пользуется. Не пугать. Малина, Кабан – в торговый центр, осмотреть все еще раз. Найти механика, вытрясти из него все и даже лишнее. Пугать. Выполняйте, – коротко приказал Влад и, пока четыре человека поднимались и выходили, все так же крутил свой сотовый на столе по часовой стрелке. Как только за ними закрылась дверь, Влад посмотрел на Милевича и сказал:

– Что менты?

– Сейчас. Туман, давай…

Герберт кивнул, откуда-то из-под стола, как фокусник, вытащил черную папку, раскрыл ее, вытащил несколько листов бумаги и придвинул Владу:

– Вот фамилии, должности, звания тех, кто будет заниматься вашим делом. Там же краткая информация о каждом и характеристика. Целесообразно дать денег каждому.

– Через тебя? – спросил Гиреев.

– Да. Не волнуйся, ребята дельные. Они бы и так работали, но у нас очень мало времени…

12

Пока спиногрыз внизу развлекался, убивая виртуальных противников, я его закрыл и пошел наверх в гостиную. Сходил за пистолетами, положил на журнальный столик, сел перед выключенным телевизором и стал оружие чистить. Успокаивает. Люблю я все смертоубийственное. Словно волка бешеного приручил. Лежит такой «Макаров», спокойный, тяжелый, светится матово. Ни разу я с него в человека не целился. По мишеням стрелял – да, много раз. И в армии, и в тир военный ходил, и в лес. А в человека не доводилось. Надеюсь, и не придется. Потому что, когда ты стреляешь – это, значит, все. Все настолько пошло не так, что надо валить противника наглухо, и никто в этом не виноват, и даже противник твой не виноват, а только ты. Просчитался, значит. Мочилово, бег по пересеченке, лай собак, наручники, камера…

Убивать надо качественно. Как я тогда профессора.

Детей у них, слава богу, не было. Иначе как бы они решились из детского дома взять? У нас тогда была такая… ну, акция, что ли… Детей отдавали вроде как на выходные погостить. Хрень эта недолго продолжалась, потому что одна девочка после этого так захотела в нормальную семью, что, недолго думая, умом тронулась и вены порезала. Не себе. А подружке своей, которую недалекие опекуны вдруг удочерить решили. Мстительная девчонка так ее расписала, что мы потом всей школой хохотали. Натурально Фредди Крюгер. У Женьки Херувима, помню, даже пуп наоборот вылез – вправляли, так ржал. Приехало начальство и разом всю эту бодягу прекратило. Больше никого в гости не отпускали. Только если навсегда. Но я в гостях раз был. Целую ночь проспал и полдня жрал от пуза. Эти… хозяева на меня как на волчонка смотрели. Несказанно им повезло. Не ведали, не понимали, не боялись.

После того я понял, что жить в детдоме не буду. После подушек этих пуховых, после простыни мягкой, после одеяла с запахом яблок. После блинчиков с творогом, после горячей ванны, после тишины, а самое главное – после того, как спишь и знаешь, что не придушат тебя ночью.

Я у них деньги украл и часы золотые. Ну, я думал, что они золотые. А они просто желтые были. На деньги я потом себе жратвы купил, а часы коменданту отдал – все равно бы старшие отобрали. А так хоть подобрее стал, скотина. Жратва быстро кончилась. Мечта осталась. Плюс еще досада. Нельзя раньше времени воровать, это у меня просто рефлекс сработал.

Первым делом я мыться стал по три раза на день. Зубы чистить. Одежду в порядок привел, отобрал что-то у младших. Носки там, майку. Тут школа началась. Буквы, цифры, первый класс. А у нас какие там мозги? Половина бычки курит и бензин нюхает, а половина дебилы. Их бы в специнтернат перевести для конченых недоумков, да кому мы нужны – сортировать? Все одно мусор… Я курить бросил и учиться стал. Букву «щ» никак освоить не мог, как сейчас помню. Она какая-то лишняя у меня была. Но вызубрил. Читать стал, а считать-то у нас и до этого умели – в карты иначе не поиграешь. Причем считали махом – до двадцати одного. Дальше уже сложнее, да и не нужно. Так это им не нужно! А я-то уже знал, что делать. Пока сотоварищи в бензиновом похмелье валялись, я потихоньку книжки стал брать. В общем, ерунда написана, ни о чем. Но забавно.

К концу первого класса, помню, как трава вылезла, приехали к нам муж с женой. Профессор, то есть мой папаша будущий. И кикимора с ним. Оно, конечно, все кинулись к ним на предмет чего слямзить или выпросить. А я к ним не побежал. Сел на лавочке чинно так и книгу перелистываю. «Золотой ключик». Как раз сцена, где Буратино кверху ногами подвесили. Краем глаза смотрю – растерялись от уродов наших, аж попятились. Оно и понятно – кто ж этих ублюдков выдержит?

Все я правильно рассчитал. Пока воспитатель от мужа с женой крысенят этих отрывал, я смотрю – они переговариваются и в мою сторону смотрят. И тут все очень даже объяснимо. Один я с книжкой. Остальные без. Дурачье. Книга – источник знаний. И богатства, конечно. Но это я уже потом выяснил. В тот день мне надо было только очень сильно понравиться. Что я и сделал.

Потом их долго не было. Были другие, присматривались, дурацкие вопросы задавали, а этих не было. Я уж забывать стал. Но через месяц где-то к директору меня вызвали. Как раз каникулы в школе начались. Тебя, Петя, в семью взять хотят. Хотел бы? А кто, говорю. Алексей Федорович и Надежда Васильевна. И показывает мне рукой на диван. Там эти сидят… Ну, которые тогда приходили, на меня умного пялились. Только б ерунды какой не сделать, не сказать чего попало, думаю. Ну и ничего лучшего не придумал, как в обморок грохнуться. Да не специально! Ну, на хрен. Жрать хотел, перенервничал, голова закружилась. А те подумали-с радости, да в слезы. Ну не дебилы? Очнулся у них на коленях. Увезли они меня на целое лето. Полное, от начала до конца, от первого дня до последнего, лето в настоящей семье. Ну, не объяснить этого… Блины со сметаной, чай с молоком, котлеты шипят, спи сутками на белых хрустящих простынях – никто слова не скажет. Кто в детдоме не был – не поймет. Почему сразу с концами не увезли – не знаю, врать не буду. Потом объяснили, что были какие-то заморочки с документами. Второй класс провел все равно за решеткой. Но уже легче было. Они меня, единственного, пожалуй, со всего детдома каждую субботу вечером забирали до понедельника. Поначалу они деньги да безделушки от меня прятали. А я уж тогда понял, в отличие от других: где живешь – не воруй. Не надо срать себе под ноги. Поэтому, даже когда они осторожность потеряли, все равно не брал. Ну так, мелочь, может, какую, чисто чтобы не забыть. И жрал. Боже, как я жрал… Как комбайн. Полностью я к ним переехал только в конце второго класса.

Потом, помню, вот что было… Выхожу как-то с мячом во двор – гляжу – Женька Херувим. Как нашел – непонятно. Поди в картотеку залез, урод. Здорово, говорит, давай твоих бомбанем да на юга подадимся? Жить ему оставалось тогда полгода на ногах и месяц под капельницей в больничке. Оглянулся я по сторонам, да в коленную чашечку ботиночком. Он же думал, урод, что жизнь – это праздник. А жизнь – это школа. Вот я его и научил. Заорал он да на одной ноге упрыгал. Рядом мальчик толстый заревел почему-то. Вот этого я вообще не понимаю. Тебя калечат – это понятно. Больно, вот и орешь. А рядом если кого – тебе-то какая разница? Плюнул, хмыкнул, да иди своей дорогой. Ну, я толстому в глаза глянул – тот и заткнулся. Тихо ты, жиртрест. Дома орать будешь. А здесь улица…

В общем, прижился я. В школе занимался только тем, что в жизни пригодится. Физкультура – она, понятно, нужна. Математика с физикой. Русский язык – само собой, потому как все документы на нем, а вот с литературой сложнее. Обычно толку с нее, как с козла молока. Муму, твою мать. Письмо Татьяны к Онегину и прочая чушь. Но есть и правильные книги. Химию сначала невзлюбил, а потом как-то взрыв пацаны устроили, Пашке, помню, полпальца на хрен, ну я ее и зауважал, химию-то. Портфеля два стекла лабораторного домой умыкнул и реактивов всяких. Классный предмет оказался! Полезней даже математики! Ну, география, конечно, полная мура. Достаточно того, что земля круглая. Про зоологию с ботаникой вообще молчу. Ну и английский. Нужен стал – выучил. А тогда я что-то на сто километров вокруг себя ни одного американца не видел и ни одной бумажки на буржуйском. Так на кой хрен учить? Ван, ту, ери, фо, файв… Тьфу. Май мазе из гуд. А не май мазе, видимо, не гуд – ясен перец. Идиотизм. Нету у меня никакой мазе и не надо.

Больше всего история нравилась. Но не когда кто-то чего-то строил, а когда наши с ненашими. Кто кого и главное – как. Полезно. Ну, еще я, само собой, у профессора книг море перелистал. Справочников. Атласов. Пособий всяких. Вот, например, анатомия. Жизненно важные органы. Другими словами, куда есть смысл резать, а куда – ну никакого.

Маман, Надежда Васильевна то есть, умерла раньше, чем я бы ее на тот свет отправил, и правильно. Добрая она была. По голове меня гладила, обнимала, песни пела. Я, вообще-то, колыбельную эту дрянь не люблю – думать мешает. А у нее ничего получалось, даже приятно как-то.

А профессора я уже после армии завалил. Когда уж и отчество его было, и прописан был как положено, и завещание на меня.

Химия – наука классная, я ж говорю. Едет человек на симпозиум, в самолете чай травяной из термоса пьет, полдня выступает да дискутирует. Потом на банкете – мордой в десерт и остановка сердца. Я его рядом с Надеждой Васильевной похоронил, мраморный памятник заказал с золотыми буковками. Только не такой, чтобы внутри газон, а просто плита. Потом бетона завез семь кубов, площадку залил, ограду на века сделал, а лавочку не стал. Нечего рассиживаться. Постоял скорбно – пошел на хрен. И потом бомжи, в случае чего, гадить не будут – сидеть же негде. Вот и лежат они рядышком, папа-мама мои приемные. Родственники дальние бывают, коллеги, я раз в год. Ухоженная могилка. Так там чего ухаживать-то? Бетон да мрамор… Не сгниет, не обвалится. Я все правильно сделал.

Не ждать же, когда папа сам копыта отбросит! И потом… Если бы он до развала СССР дожил, да всю эту хрень увидел, то понял бы, что вся его марксистско-ленинская философия, которой он всю жизнь посвятил, никому не нужна, – он бы сам на себя руки наложил, я думаю. Толку с его жизни не было. Но по стенам во всем доме полотна висели, подлинные. Я потом продал их все, и некоторые просто невероятно удачно. Даже сам не ожидал…

Но надо ехать. Пойду гляну, как там короед, да в город надо – звонить Владимиру Геннадиевичу. Сейчас уже и менты подключились, и его люди.

Очень опасно.

Очень интересно…