Текст книги "Самая страшная книга 2015 (сборник)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Дмитрий Лазарев,Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Татьяна Томах,Александр Подольский,М. Парфенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Серебров устало опустился прямо на холодный земляной пол и долго глядел на любовно разложенные тела мертвых животных. Есть расхотелось. Совсем.

* * *

Сученыш пришел под вечер. Привычным движением головы приподнял крышку подпола и протиснулся в комнату. Он был абсолютно таким же, каким Михаил Степанович его запомнил – приплюснутый, словно отсутствующий, нос, плотно прижатые, чуть заостренные уши, сильно выдающиеся вперед надбровные дуги и синие почти до черноты глаза. По-паучьи переставляя все четыре конечности, он подошел к Сереброву вплотную, бесстрастно поглядел прямо в дуло обреза, пляшущего в дрожащих руках, и, разжав челюсти, выронил на пол белую курицу с размозженной головой. После чего, пятясь, отполз на пару шагов и уселся, растопырив мосластые коленки в стороны.

Взгляд Сереброва долго недоверчиво сновал с уродливого рыла на куриную тушку и обратно. Совершенно спонтанно, до конца не отдавая себе отчет в том, что он делает, Михаил Степанович отложил обрез, вместо него подняв с пола мертвую птицу.

– Что ж ты, паскудник, где живешь, там и воруешь, а? – покачав давно не чесанной головой, спросил он.

Сученыш не ответил, продолжая смотреть на охотника немигающим взглядом.

– Спать ложись, – устало пробормотал Серебров. – И чтоб без моего ведома на улицу ни шагу, понял?

Не дожидаясь ответа, он прошел на кухню. Куриная тушка шлепнулась в раковину и оттуда, по-орлиному раскинув крылья, укоризненно пялилась на охотника единственным уцелевшим глазом. Щелкнула плита, в долю секунды вырастив в одной из конфорок голубоватый газово-огненный цветок, тут же безжалостно придавленный кастрюлей с холодной водой. Правя оселком затупившийся нож, Михаил Степанович боковым зрением следил, как на провонявшей псиной подстилке устраивается на ночь самый взаправдашний упырь.

* * *

Так Сученыш поселился у Сереброва и со временем обзавелся собственным именем – Матвейка. А мертвый Буян с тех пор стал навещать хозяина в кошмарных снах, укоризненно зияя разорванной глоткой и давя на грудь охотника грубыми подушечками широченных лап. Вот и сейчас вес его был почти невыносим, он мешал дыханию, перекрывая доступ кислороду, и…

* * *

…Михаил Степанович не сразу понял, что уже несколько секунд не спит, а давление на грудь хоть и продолжается, но на деле не такое уж и сильное. Громко вдохнув полной грудью промерзший воздух, Серебров провентилировал легкие и проснулся окончательно. Мутноватый спросонья взгляд встретился с остекленевшими звериными зрачками, заставив охотника вздрогнуть. Но практически сразу в поле зрения попал всклокоченный белый мех, обвисшие длинные уши и характерная губа, из-под которой торчали тупые белые зубы. Серебров выпрямился, сбрасывая заячью тушку. По виду «косой» тянул килограммов на пять, но по ощущениям выходили все пятьдесят.

Быстро обшарив взглядом пространство перед собой, Михаил Степанович отыскал еще одного зайца, чуть помельче первого, пару упитанных тетеревов, лису с целым выводком маленьких рыжих щенят, после смерти ставших похожими на плюшевые игрушки, и одного лупоглазого филина. Последнего Матвейка притащил «на пробу», как притаскивал он все, что попадалось ему впервые. Все тушки были высосаны досуха, а у тетеревов, вдобавок, отсутствовали головы. Упырь сидел неподалеку, склонив голову к плечу, с интересом разглядывая проснувшегося хозяина. Значит, охота закончилась. И закончилась, слава Богу, удачно.

Поднимаясь на ноги, Серебров цапнул филина за лапы и, раскрутив, зашвырнул далеко в кусты, давая понять – нам такого не надобно. Матвейка проводил выброшенный трофей немигающими синими глазами и вновь уставился куда-то за спину Михаила Степановича. За два года успевший изучить его поведение, охотник научился понимать позы и жесты мертвеца и порой даже улавливал разные эмоции в его неподвижном, навечно застывшем выражении уродливой морды. Сейчас – Михаил Степанович мог сказать это с абсолютной уверенностью – упыреныш ждал одобрения. От этого странного ожидания, прячущегося в глазах кровососа, сердце Сереброва тревожно заныло. Стараясь оттянуть время, он собрал добычу. Только после того как в одной руке его были крепко зажаты заячьи уши и лисьи хвосты, а в другой мягкие крылья тетеревов, охотник нашел в себе силы обернуться и посмотреть за спину. И тут же вновь уронил на землю тщательно собранные трофеи.

На вид мужчине было лет сорок – сорок пять. На бескровном, лишенном растительности лице его отпечаталось скорее удивление, чем страх. Прямо под горлом, не скрываемым более разорванным воротом свитера, на месте вырванного кадыка багровела глубокая дыра с обсосанными бледными краями. Серебров подошел к покойнику, присел на корточки и пальцами прикрыл ему веки.

– Что ж ты, Господи… не уберег, – прошептал он.

Пуговицы на куртке чужака не желали поддаваться дрожащим пальцам и расстегивались с большим трудом. И все же Серебров справился. Запустил ладонь во внутренний карман, уверенно вытаскивая бумажник, связку ключей и мобильный телефон. Ключи и мобильник он опустил к себе в карман, а бумажник открыл и долго смотрел на улыбающиеся физиономии двух девчонок лет пяти. Сглотнув застрявший в горле горький ком, Михаил Степанович быстро вынул из кошелька всю наличность и, тщательно протерев, вернул его законному владельцу. Матвейка тем временем перебрался поближе и теперь, обхватив самый толстый корень руками и ногами, сидел над тем местом, где только что спал его хозяин. У Сереброва мелькнула мысль: может быть, не стоит вот так, у него на виду, брать вещи, деньги? Но тут же, снимая с трупа патронташ и ремень с хорошим охотничьим ножом, одернул себя – сделанного не воротишь, мертвому все эти цацки теперь ни к чему, а ему, Сереброву, на что-то жить надо.

– Эх, Матвейка, сученыш ты! – с болью в голосе, чуть не плача, пробормотал Михаил Степанович, споро выворачивая покойнику карманы. – Сученыш, как есть!

Сученыш сидел на месте, попеременно поворачивая к хозяину то одно, то другое ухо, словно прислушиваясь.

* * *

Могилу необходимой глубины удалось выкопать лишь к вечеру, когда в лес пришла подельница-ночь, желающая помочь спрятать улики. Морщась от боли в сорванных мозолях – пройти полтора метра твердой, как камень, земли саперной лопаткой – это вам не шутки! – охотник вылез из ямы. Оберегая ладони, покойника он без всяких почестей столкнул туда ногой. Споро закидал тело землей и тщательно утрамбовал, оставив едва заметный холмик, – по весне просядет, будет не так заметно. Остатки земли долго перетаскивал к речке и сбрасывал под лед. По большому счету, можно было точно так же поступить и с безымянным мужиком, на беду свою повстречавшим Матвейку, но было это как-то… не по-христиански. Не по-христиански было и втыкать в грудь мертвецу наскоро выструганный кол, но иначе поступить Михаил Степанович просто не мог. Боялся.

Темнота опускалась все ниже, уже не столько помогая, сколько мешая, но Серебров был этому даже рад. Он уже почти закончил. По-быстрому набросав сверху веток и снега, Михаил Степанович придал месту вид охотничьего шалашика. Отошел на два шага, критически осмотрел и остался доволен. Однако же про себя твердо решил, что вернется сюда, как только сойдет снег, и подправит могилу. Может быть, даже посадит сверху дерево.

Поспешно рассовав по отделениям Матвейкину добычу и усадив внутрь самого Матвейку, Серебров взвалил изрядно потяжелевший рюкзак на спину, воткнул в уши плеер и по своим следам отправился обратно. Пока еще было относительно светло, Михаил Степанович хотел отойти как можно дальше от этого места.

 
…обошелся с собою, как будто хреновый колдун,–
превратился в дерьмо, а как обратно – не знаю…–
 

жаловался в плеере Полковник.

«Дерьмо, дерьмо я и есть, – отрешенно думал Серебров, под шаг удобнее устраивая рюкзак на плечах. – А когда таким стал? И обратно как? Никак обратно… то-то же…»

За его спиной, невидимые для случайного человека, растворялись во тьме три могилки – пара престарелых грибников, разделивших одну яму, девчонка-фотограф, неведомо как забравшаяся в эту глушь, и сегодняшний охотник.

На самой старой могиле вот уже два года росла маленькая ель с пушистыми колючими лапками.

Игорь Кром
Оставайтесь на связи

Мадам, прошу простить меня за причиненные неприятности. Ситуация вышла из-под контроля.

Ст. Кинг. Секретное окно, секретный сад

1

Октябрьский ветер выплескивал свою непреходящую злость, швыряя по окнам избы мелкие россыпи ледяных колючих брызг. Черемуха в палисаднике махала из стороны в сторону голыми ветвями, от чего изнутри казалось, что вокруг дома водят хоровод сонмища теней. Предчувствие чего-то недоброго, необратимого, такого, о чем даже догадываться было тошно, вибрировало то ли в душе, то ли в подсознании – тонко, как беспрерывный, раздражающий зуммер. Половицы равномерно скрипели под тяжелыми сапогами участкового, расхаживающего по кухне от печи до входной двери и обратно. Печь поддымливала, и дышать было тяжеловато. Окно – обычное дело для старых сибирских изб – не открывалось, рама была намертво вделана в сруб. Форточка также не предусматривалась. Поэтому участковый слегка приоткрыл дверь, и в дом сразу залетел ветер, зашелестев шторами и задув и без того угасавшую свечу на столе. То, что излучал старенький диодник под потолком, светом можно было назвать только с натяжкой.

«Видимо, аккумулятор садится. Ну что за жизнь здесь, в этом Подгорске, без электричества?» – устало подумал участковый.

Тягостное молчание затягивалось.

– Ну хватит уже, Степан, в молчанку-то играть, – наконец произнес он, останавливаясь напротив хозяина дома, сидящего с опущенной головой на табуретке возле окна. Руки его были в несколько витков связаны за спиной пеньковой веревкой в полпальца толщиной. Конец веревки для верности был примотан к скобе, бог знает для чего вбитой в брус внутри дома. Ноги были связаны тоже, да и туловище участковый не поленился примотать к табуретке.

– Ты пойми, я ж никому зла не желаю, Степа. И тебе тоже зла не желаю. Хотя одна статья у тебя уже есть – нападение на полицейского. Но я не буду это заносить в протокол, если скажешь, где девушка. Просто скажи, Степа: где Марина? Ты ведь не мог сделать ничего такого, что уже не исправить, правда? По глазам вижу, что правда.

Степан изогнулся на стуле, и в глазах его сверкнуло совсем не то, о чем говорил участковый. С тех пор как он был усажен на этот стул, похоже, его ярость только усиливалась. Если бы он и заговорил, то, скорее всего, лишь для того, чтобы осыпать ночного гостя бранью или проклятиями. Но и этого не случилось, Степан молчал уже битый час, и это было как-то ненормально. Неправильно.

– Темный ты человек, Степан, – вздохнул участковый. – Я уже двенадцатый год здесь работаю, один на пять деревень. От Сергеевки до Подгорска тридцать километров, а ведь еще и Верхнеухтымское есть – так до него все пятьдесят. Всякое бывало, а только посадить я пока никого не посадил. Веришь, нет – табельное оружие сегодня чуть не в первый раз взял. И без него разбираюсь обычно. Меня ведь, Степа, все знают, все уважают. А почему? Да потому, что зла никому не делал. Натворил что – изволь, штраф получи. Или отработай на благо родного поселка. Вот взять хоть Саньку Краснова с Утесова. На той неделе напился, хулиганить начал, пришлось выезжать, вязать его, бугая такого… Он же здоровый, как лось, наручники мне сломал и сиденье в «уазике». А как проспался – совсем другой человек. Можно было и посадить за хулиганку, только зачем? Нашли ему штрафработу. А позавчера он с женой приходил, благодарили… Понимаешь, к чему я веду? У меня ведь, Степа, серьезных происшествий на участке отродясь не было. Ты, кстати, прости, что вот так тебя примотать пришлось, – ну так ты ж сам кинулся мне морду бить. А наручников-то и нету. Я тебе так скажу – мне их даже и не выдавали никогда. А те, что поломались, – так то китайские, я их в Абакане на рынке за свои деньги покупал. Тем временем ветер за окном угомонился, и зарядил дождь, сильный и монотонный. Его косые струи со странным глуховатым звоном лупили в окно, за которым различить что-либо во тьме было решительно невозможно. Алексей Петрович внезапно ощутил озноб – то ли от сырости и холода, проникших в дом через полуоткрытую дверь, то ли от того самого, свербевшего в глубине души тревожного сигнала, о котором не хотелось даже и думать… Он снова закрыл дверь.

– Вот же погодка, а? Сам знаешь, в такую ночь хозяин собаку на улицу не выгонит, а я тут с тобой, понимаешь, развлекаюсь. А ведь мне еще и обратно ехать. По вашей-то убитой дороге! Давай уже, не тяни, решим все, а? Скажи: где девушка? Марина Златовойская, семнадцати лет, черненькая такая, с короткой стрижкой? Ведь ты же с ней замутить пытался, мне люди рассказали. Люди-то, брат, – они все видят. Разве в деревне что можно от людей скрыть? К тебе она и поехала, сюда, в Подгорск, позавчера. Где она, а?

Степан остервенело мотнул головой. Мускулы на предплечьях напряглись – это было видно даже сквозь футболку. Но веревка не поддавалась.

– Да угомонись уже, – вздохнул участковый. – Я же все-таки полицейский, узлы вязать умею хорошо.

Но Степан лишь тяжело дышал, угрюмо смотря на Алексея Петровича. По лбу его медленно стекали бисеринки пота.

Внезапно рация, до сих пор мирно висевшая на поясе у полицейского, разразилась длиннющим шквалом хрипов и тресков. Алексей Петрович выдернул ее из чехла и с отвращением посмотрел на ни в чем не повинный прибор. Чей-то неразборчивый голос, прошивая пространство, стремился донести до участкового нечто крайне важное. Получалось плохо. Наконец говоривший умолк, и участковый спокойно произнес:

– На связи. Стрепетов.

Снова треск и хрипы, но на этот раз сквозь помехи неожиданно прорезался чей-то голос:

– …твердилась информация об убийстве?

– Не подтвердилась, – ответил Стрепетов. – Пока. Но и не опроверглась. Тела нет. Девушки нет.

– Но она там хоть была?

– Я разбираюсь. Все под контролем. Работаю с подозреваемым. Дом, подполье осмотрел, пока никаких следов. Конец связи.

Участковый зачем-то протер рацию носовым платком и засунул ее обратно в чехол.

– Что ж ты, Степан, мать твою, молчишь, как долбаный партизан? Ты, похоже, не осознаешь своего положения. Дело-то – серьезнее некуда. Девчонка пропала молодая, которая к тебе поехала. Представитель закона приехал навести справки – а ты на него напал во дворе… Слышал же, ты у нас подозреваемый номер один. Это значит, что тебя имеют полное право закрыть на время следствия. Ордер будет и санкция… Все по закону. Что тут у вас произошло, говори!

Степан снова изогнулся на стуле, словно слова участкового действовали на него как флейта заклинателя змей на кобру. В его взгляде было столько ненависти, что Алексей Петрович невольно отшатнулся.

– Ох и странный же ты тип! Вся семья у вас… со странностями. Вот знаешь же, что люди о твоей матушке говорят? Знаешь, поди. Говорят, будто ведьма она. Колдунья. Будто лягушек да змей на болотах ловит, а потом зелья всякие из них варит, девок заказчикам привораживает. А может, и еще чего. Что последы козьи по дворам скупает. Мракобесие, мать твою! А ведь дыма-то без огня не бывает, а, Степан? Не на пустом месте же слухи такие в народе рождаются? Что задергался-то сразу, как уж на сковородке?

Алексей Петрович Стрепетов присмотрелся к своему подозреваемому, и тревожный зуммер в его душе внезапно усилился. Выражение лица Степана резко изменилось, теперь в глазах его буквально светился животный ужас.

– Вот оно как… – задумчиво произнес участковый. – Боишься, значит, матушку свою… Ну дела…

Он тяжело поднялся, снова прошелся по кухне несколько раз, от двери до печки и обратно.

– Ну а братец твой где болезный? Лешка, тезка мой? Блаженненький ведь он у вас, юродивый. Шизик, одним словом. Где?

Степан дышал все тяжелее и глубже. Алексей Петрович видел, как то и дело вздуваются вены на запястьях подозреваемого. Тот ни на секунду не оставлял попыток ослабить путы. Происходящее нравилось участковому все меньше и меньше. Чувство, что он чего-то не понимает, крепло с каждой минутой, а вместе с ним крепло и ощущение беды.

– Говорят, он обычно так даже и ничего парень, почти нормальный. А как полнолуние – так на него накатывает. А, Степан? Так оно и есть, да? Сегодня-то ведь у нас как раз полнолуние, верно? Или на Лешку твоего оно не действует, если самой луны не видно? Не молчи же, сукин ты сын, не хочешь про девушку, так хоть про братца своего расскажи…

Неожиданно где-то рядом с домом протяжно и тоскливо взвыл цепной пес. Вздрогнули оба – и Стрепетов, и Степан. Пронзительный вой, прорезавший шум дождя, походил на стон, переходящий в хрип.

– Иттитьская сила, – сплюнул Алексей Петрович. Пес взвыл повторно, еще более отчаянно и тоскливо. «Неужто покойника чует?» – подумал полицейский. – Последний раз говорю, хватит Ваньку валять, – вновь обратился он к Степану, но тот только злобно оскалился в ответ. Пес в конуре взвыл в третий раз и неожиданно умолк, словно осознал, что уже исполнил свою тайную миссию. Атмосфера в доме стала совсем уж гнетущей, неправдоподобно тревожной. По-прежнему пахло дымком, и от этого запаха у Стрепетова уже начинала болеть голова. К тому же что-то непонятное творилось с температурой в доме. Огонь в печи потихоньку затухал, так и не насытив помещения теплом, и участкового бил озноб. Степана же прошибала испарина, капельки пота блестели уже не только на лбу, но и на залысине, футболка на спине вся взмокла.

– Ну и ну, – тихо сказал Стрепетов. – Я теперь людей понимать начинаю, которые о вашей семье говорят… всякое. Вот ты, например, мужик уже в летах, тебе ж под сорок где-то, так? А девчонку молодую, соплюху, как-то охмурил. Не обошлось, поди, без зелья матушкиного приворотного, да?

Степан снова задергался на своем стуле, заизвивался, захрипел. Глазные яблоки закатились, обнажив огромные белки, покрытые красной сеточкой кровяных сосудов. Движения туловища подозреваемого и впрямь походили на танец змеи, а ноги в армейских ботинках вдруг заколотились мелкой дробью по дощатому полу. Из уголков рта показались хлопья белой пены.

– Э-э, брат, да ты ж совсем болен, – прошептал участковый. – Тебя не в изолятор, тебя в больничку надо.

Он нашарил в кармане кителя мобильник, но сети не было. Изломовская вышка плохо доставала до Подгорска. Сигнал здесь поймать вообще-то было можно, но не в каждом доме. С сигналом дела обстояли как с грибами летом – нужно было знать места. Стрепетов их, само собой, не знал.

«А почему он дома в ботинках? – ни к селу ни к городу подумал вдруг Стрепетов. – Ах, ну да, я же его со двора сюда притащил, оглушенного».

Снова ожила рация, извергнув новую порцию хрипов и тресков. Участковый выхватил ее, дождался паузы и рявкнул в микрофон:

– На связи!

– Хр-р-р-р-р конца операции переходишь в его полное распоряжение. Как понял? – вопросил невидимый собеседник.

– Не понял я! В чье там еще распоряжение? Какой операции? Прием.

– Тебе позвонят! – лаконично сообщил суровый начальственный голос, после чего рация стихла.

– Вызовите «скорую», здесь «скорая» нужна, срочно. Прием! Прием, мать твою!

Ответа не было.

– Твою мать… – растерянно повторил Стрепетов. – Ну что ж теперь делать-то, а?

К счастью, Степану быстро стало лучше. Припадок, чем бы он ни был вызван, оказался кратковременным, и теперь подозреваемый снова сидел на своем табурете, низко опустив голову и наблюдая исподлобья за Стрепетовым.

– Ладно, мужик, – сказал участковый, – что-то ты мне не нравишься совсем. Я тебя сегодня увезу отсюда, сначала в Изломово, а там, быть может, и в район. Начальство пусть с тобой разбирается, не моего ума это дело, видать. Даже и вникать не хочу, что за хрень у вас тут творится. Сейчас вот схожу только, еще кое с кем потолкую… Приду скоро, а ты пока здесь побудь. Спокойно сиди, не дергайся, все равно не развяжешься. Я тебя еще и запру для верности. Приду скоро, и сразу поедем. Так вот.

Ключ от входной двери, висящий на гвоздике в прихожке, Алексей Петрович заприметил сразу, едва переступив порог Степанова жилища. Прихватив еще и широкий черный плащ-дождевик с вешалки, он вышел на крыльцо, на свежий воздух. Несмотря на холод и дождь, он почувствовал громадное облегчение от того, что покинул этот негостеприимный, неправильный дом.

Но тревожный зуммер в душе никак не унимался.

Накинув дождевик, участковый шагнул с крыльца. Обогнув дом, он прошел по расплывшейся от дождя дорожке мимо длиннющего сарая с односкатной крышей, мимо большой высокой стайки[8]8
  Стайка – небольшое холодное помещение для содержания скотины.


[Закрыть] с сеновалом, мимо колодезного сруба и дощатого уличного сортира и только тогда услышал равномерное жужжание бензогенератора. Окна большой избы были ярко освещены, в одном из них за шторами оттенок освещения то и дело менялся. Полутораметровая офсетная спутниковая тарелка на южной стене дома легонько позванивала от ударов водяных капель.

Матушка Степана, Маргарита Васильевна, смотрела в эту ненастную ночь спутниковое телевидение.

2

Усадьба молодой семьи Звягиных была первой на въезде в Подгорск. Охранял двор умнейший пес по кличке Пират. За пять лет своего существования он научился отличать своих подгорчан от пришлых людей, проезжающих мимо по изломовской дороге, которая, пока шла по Подгорску, числилась Трактовой улицей. И на своего, подгорского, незваного ночного гостя он реагировал бы совсем не так яростно и остервенело, как на кого-то неизвестного в эту ненастную ночь.

Хозяйка, Лена Звягина, несмотря на позднее время, сидела на кухне, ожидая, когда можно будет вынуть хлеб из печи. Ее муж Дмитрий смотрел триллер по телику. В последние несколько лет жизнь в Подгорске разительно изменилась, и этому не смогло помешать даже отсутствие электричества. Люди обзаводились компьютерами, спутниковыми тарелками, научились пользоваться Интернетом. Питание приборам обеспечивали аккумуляторы, которые заряжались солнечными батареями и бензогенераторами.

Пират во дворе залаял внезапно, истово, зло. По характеру лая Лена сразу поняла, что во дворе кто-то чужой.

– Дим, – позвала женщина, – сходил бы посмотрел, что-то Пират во дворе заходится, слышишь?

Дима промычал что-то неопределенное. Лена заглянула в комнату. На экране Джонни Депп разговаривал сам с собой и со своим отражением в зеркале, и Лена поняла, что сейчас мужа вряд ли удастся оторвать от просмотра. Муж любил ужастики и готов был смотреть их часами. Как он говаривал – для того, чтобы уравновесить свою природную доброту.

Лена накинула куртку с капюшоном, нацепила налобный фонарик и, пройдя сквозь сенки[9]9
  Сенки – холодная пристройка к дому.


[Закрыть], вышла наружу. Луч фонарика слабо пробивался сквозь темень и дождь. Пират где-то возле конуры лаял, не умолкая.

Сбоку послышался какой-то звук: то ли скрип, то ли стон. Лена обернулась и увидела за пеленой дождя, всего в нескольких шагах от нее, жуткую бледную фигуру. Фигура стояла, облокотившись на угловой столб дровяника, – почти голый мужик в одних промокших насквозь белых кальсонах с раззявленной ширинкой.

Он покачнулся и сделал шаг в сторону Лены, сразу потянувшись к ней обеими руками. Она шарахнулась в сторону и завизжала, споткнулась обо что-то и упала на бок, в грязь. Тут же вскочила и увидела прямо перед собой жуткую рожу, правая половина которой была густо залита красным. Снова завизжав, Лена метнулась в сторону крыльца, взлетела по ступенькам, опять споткнулась. Пытаясь сохранить равновесие, взмахнула рукой и смела с полочки кучу всякой всячины: пластиковые бутылки, воронки для разлива ГСМ, промасленную ветошь, консервные банки, стаканчики для рассады… Упав на четвереньки, ткнулась рукой в пятилитровую канистрочку с лукойловским маслом для генератора и тут же метнула ее наугад через плечо. Вскочила на ноги, как на пружинах, и вбежала в дом, мгновенно закрыв входную дверь на засов.

– Дима, блин, у нас во дворе маньяк!!! Или зомби!!!

– Какой там еще маньяк? – недовольно отозвался муж, отрываемый от фильма на самом интересном месте. Но из комнаты все же выглянул. Гримаса недовольства слетела с лица мгновенно. – А ну, – сказал он, – отойди-ка от дверей. Посмотрим, что там за маньяк. Счас я его сам отманьячу.

Он поцеловал жену, снял с нее налобный фонарик, накинул бушлат, подхватил стоявший в углу у входа топор и открыл дверь.

3

Дородная женщина с завитыми волосами, запахнувшаяся в дорогой махровый халат, изумленно вытаращилась на участкового.

– Доброй ночи, Маргарита Васильевна, – сказал он, упреждая возможные расспросы. – Я ваш участковый, старший лейтенант Стрепетов Алексей Петрович.

– Ой, – пробормотала хозяйка, явно лихорадочно выбирающая в эти секунды нужную модель поведения. – Ой, простите… Не ожидала. Да вы проходите, что ж вы на пороге-то… Алексей Петрович. Милости прошу.

– Простите за столь поздний визит, но мне придется задать вам несколько вопросов.

– Конечно-конечно. Садитесь, товарищ участковый, за стол, сейчас я чайку соображу. Пирожками домашними вас побалую. Сейчас-сейчас, у меня тут все как раз готово, и чайник уже почти кипит.

Стрепетов разулся и прошел к столу. Хозяйка спиной к нему крутилась возле плиты, от которой тянулся толстый черный шланг к красному газовому баллону в углу. Участковый уселся на лавку и устало провел ладонью по лицу. На мгновение ему показалось, что царящие здесь повсюду чистота и порядок иллюзорны, и что из-под них вот-вот проглянет нечто истинное, страшное и непотребное. Под ложечкой тоскливо засосало, как бывало в детстве, когда его, нерадивого ученика, внезапно вызывал в кабинет директор школы. Сознание услужливо напомнило знакомое расхожее выражение «отвести глаза». В соседней комнате монотонно бубнил телевизор, шел рекламный блок – чудовищный микс из автомобилей, соков, прокладок и криминальных боевиков.

– Скажите, пожалуйста, Маргарита Васильевна, вам знакомы такие имя и фамилия: Марина Златовойская?

Слова выговаривались с трудом, как бы немного запаздывая по отношению к норме. Стрепетов вдруг понял, насколько он не высыпался в последние несколько дней.

– Нет, – ответила хозяйка, не оборачиваясь. – Не припомню. А кто это?

– Ну как же, как же. Новая девушка сына вашего, Степана. Брюнеточка такая худенькая, девчонка совсем. Семнадцатилетняя.

Маргарита Васильевна поставила на стол большущее блюдо с пирожками, на резную кедровую подставку водрузила расписной заварочный чайник. Принесла хрустальную вазочку с клубничным вареньем, поставила чайные приборы себе и гостю. Зажгла красивую желтую свечу, такую же, как была у Степана. Села сама напротив.

– Оговор это, милый человек. Оговор. Не было у Степки такой девки никогда, уж мне ли не знать. И кто вам только наболтал такого! Да вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь. Пирожки берите. Вот эти – с капустой, а эти – с грибами. Угощайтесь, пожалуйста.

Стрепетов хотел было отказаться, но рука словно сама потянулась к пышущему жаром аппетитному пирожку. Маргарита Васильевна налила в его чашку заварки, долила кипятком и снова поставила на блюдце. Сладковатый дымок от свечи расплывался над столом.

– Сахару желаете, Алексей Петрович? Или медку?

– Нет, спасибо, я уж с вареньем, – ответил он, пережевывая пирожок. И, с трудом преодолев желание тут же откусить еще кусок, спросил: – И кому ж это понадобилось оговаривать-то вас? И зачем?

– Известно зачем. Из зависти. Люди знаете какие бывают завистливые, не дай боже…

Последнее слово она произнесла с ударением на последний слог – боже́. «Вроде и побожилась и в то же время не Господа упомянула, – мелькнула мысль в голове участкового. – Ведьма она, точно, ведьма и есть. Ну что за мракобесие, и зачем только я сюда приехал…»

Угловым зрением он заметил какое-то странное шевеление на одной из стенных полочек, и на долю секунды ему даже показалось, что там сидит какое-то существо, похожее на толстую розовую крысу, но едва лишь он скосил взгляд, как понял, что это всего лишь часы, большой механический будильник.

– Ну а чему уж так завидовать-то? Как вы полагаете?

Проговорив эти слова, Стрепетов снова впился зубами в пирожок.

– Как чему? Семья у нас уважаемая, зажиточная. Сыновья у меня хорошие выросли, молодцы оба.

– Оба? – переспросил Алексей Петрович, зачерпывая чайной ложкой варенье.

– Конечно, оба. Да вы пейте чай-то, что ж вы все всухомятку…

– Спасибо, пусть чуть-чуть остынет… Горячий не люблю.

Варенье оставляло во рту приятное послевкусие, напоминающее о полузабытом детстве.

– А вот младший ваш, Леша… Говорят, он не от мира сего, блаженный… Вы уж меня простите, но разве тут есть чему завидовать?

– Ну и что ж, что блаженный? Он у меня добрый, заботливый. О матери никогда не забывает, первая моя подмога и опора в старости. Работящий, много чего умеет. И дрова заготовить, и сена накосить. Гончарному делу вот летом обучался у Елфеева. Я вам скажу: я на него просто не нарадуюсь.

– Любите, значит, своего младшего? – Стрепетов в упор посмотрел на хозяйку дома. – А где он сейчас, кстати?

Похоже, вопрос застал женщину врасплох. Она открыла было рот, затем снова закрыла. Утерла ладонью пот со лба. Вздохнула:

– Да вот не приходил еще сегодня вечером. Бегает где-то, шельмец. Гуляет. Дело-то молодое.

Участковый с сомнением посмотрел в окно. Дождь все не унимался, все так же барабанил по стеклам. И в этот момент дверь в комнату слегка приоткрылась, и кто-то посмотрел в щель. Участковый успел только заметить отблески света в двух неестественно круглых белых глазах с большими зрачками на высоте примерно метра от пола. Впрочем, стоило ему лишь слегка обернуться, как и это наваждение исчезло.

– Сколько же ему сейчас? – спросил он.

– Двадцать восемь, – ответила хозяйка. – Но в душе он так и остался пятнадцатилетним.

– А ночует он здесь?

– Конечно. Здесь. Дом большой, а у Степки своя жизнь, он один живет, в старой избе.

– Я в курсе. Мы с ним уже сегодня побеседовали.

Маргарита Васильевна, похоже, собиралась что-то спросить, но тут на поясе участкового опять ожила рация. Алексей Петрович взял ее в руки, прислушиваясь к сумасшедшему треску и хрипам.

– …налажена в ближайшие несколько минут. Будьте предельно осторожны, – отчетливо произнес вдруг совершенно незнакомый Стрепетову голос, после чего вновь наступила полная тишина.

Участковый хотел было засунуть рацию обратно в чехол, но тут заметил, что на черном корпусе прибора и на жидкокристаллическом дисплее появились пятнышки странного желтого налета. Он достал носовой платок и тщательно протер рацию.

– Да вы чай-то пейте, – снова сказала хозяйка. – Он, поди, уж остыл совсем.

Стрепетов поднес чашку к губам. Тут же пронзительно, тягуче заныло где-то в груди, возле сердца. «Я на самой грани, – подумалось ему. – На самой-самой грани…»