Текст книги "Самая страшная книга 2015 (сборник)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Дмитрий Лазарев,Майк Гелприн,Николай Иванов,Максим Кабир,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Татьяна Томах,Александр Подольский,М. Парфенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Но подобную порчу может распознать более-менее повидавший жизнь человек, и то – не каждый. А откуда взяться такому опыту у восемнадцатилетней девушки…

– Глухонемая или в молчанку играешь? – громко спросил мужчина и вдруг заорал: – Помогите! Кто-нибудь! Убивают!

Рита равнодушно покачала головой. Никто не придет. Весь обслуживающий персонал коттеджа приятно отягощен внеплановыми премиальными и отпущен на длительные выходные. А два здоровенных спущенных с поводка кавказца, многочисленные камеры наблюдения и табличка с логотипом одного из солиднейших охранных агентств на воротах напрочь исключают непрошеных гостей.

– Что ты хочешь? – Жажда убийства в глазах пленника померкла. – Скажи, ну! Я все могу, что угодно… Не молчи, сука!

Марго отвела взгляд, шагнула к небольшому столику, на котором имелось все необходимое. Хрупнул кончик ампулы со снотворным, прозрачная жидкость заполнила шприц. Мужчина неотрывно следил за ней, и его участившееся дыхание было дыханием затравленного зверя.

– Что ты хочешь? – взвизгнул он, изворачиваясь, пробуя сесть, когда Маргарита пошла к нему. – Отпусти меня, ну отпусти, слышишь! Паскуда, тварь, я доберусь до тебя – запомни это. Доберусь!

Рита улучила момент и пнула его по ширинке дешевых темно-синих джинсов. Мужчина скорчился от боли, а Маргарита ловко воткнула иглу ему в плечо, прямо через рукав простой хлопчатобумажной рубашки, надавила на поршень.

– Гнида-а-а-а… – простонал пленник, и ненависть в его глазах легла поверх боли. – Да кто ты такая, сука?! Чего тебе надо?

Марго и сама не знала, что она хотела, вынимая у него кляп. Услышать, как он вымаливает прощение, раскаиваясь во всем, что сделал? Вряд ли. Спросить, знает ли он, какое будущее ему уготовано? Нет. Насладиться тем, что здоровый мужик орет во всю глотку, зная, что абсолютно беспомощен? Мимо…

Она снова замерла неподалеку, наблюдая, как начинает действовать снотворное.

– Тва-а-а-арь, я…

Рита вернула кляп на прежнее место и пошла к выходу из подвала. Сегодня еще предстояло подготовить мужчину к тому, для чего он здесь оказался. И убедиться в наличии всего остального – из длинного списка, который Маргарита составляла в течение двух месяцев. Чтобы завтра пленник понял, что Страшный суд реален и иногда бывает гораздо ближе, чем гласят некоторые расхожие поверья…

Сколько стоит жизнь человека?

Смотря какого. У некоторых на противоположной стороне весов «жизнь-смерть» лежит смятая сторублевка, а то и вовсе – дешевая недокуренная сигарета. За других отмеривают не в пример щедрее, без всяких торгов и возражений.

Маргарита точно знала цену одной из них. Полтора миллиона евро. Деньги, за которые в гигантском общепитовском заведении под вывеской «Этот мир» ей приготовили и подали блюдо с пока еще непонятным вкусом и коротким, жестким названием «Месть».

Екатерина Великая однажды сказала: «Кроме закона, должна быть еще и справедливость». Полную справедливость Марго видела в том, что человек – изнасиловавший, жестоко мучивший и убивший ее единственную дочь и еще два десятка девушек – будет умирать долго и мучительно. Чтобы душа Лидочки-ласточки и, возможно, души всех остальных нашли успокоение… Садиста, насильника и людоеда по прозвищу «Фаворит Смерти», которое дал ему какой-то циничный и беспринципный журналист, в самом ближайшем будущем должны жрать могильные черви. Он больше не имеет права дышать воздухом, даже отбывая пожизненное заключение.

Лида была предпоследней жертвой маньяка, впервые отведавшего человеческой крови и плоти около трех лет назад. Рита сделала все, чтобы найти мразь, лишившую ее самого дорогого человека. Но питерские опера вычислили и взяли тварь первыми.

Это не остановило Марго. Она давно усвоила одну простую истину: за деньги нельзя купить лишь очень малую толику из того, что существует в нашем несовершенном мирке. Все остальное – можно. Вопрос лишь в цене, а в этот раз Маргарита была готова заплатить любую сумму.

О том, что вместо маньяка в тюремном морге лежит похожий на него человек с частично изуродованным лицом, кроме нее – в курсе было еще четверо. Кто-то из тюремного начальства, тамошний медик… третий был Марго неизвестен. Да и зачем ей это? Она заплатила, а кто и как будет изворачиваться за внушительный гонорар… главное, что товар прибыл в целости и сохранности. Эти трое поровну разделили почти семьдесят миллионов рублей, а четвертого Рита однажды вытащила из крайне неприглядной ситуации, и сейчас он полностью отработал свой долг.

Она не сомневалась: эти четверо будут хранить гробовое молчание. И ни один из них никогда не станет шантажировать ее.

Найти подходящий труп оказалось не проблемой, в городских моргах не бывает недостатка в «ничейных» мертвецах. Сидящий в одиночке маньяк не отличался смирением, и никто не выказал удивления, когда его нашли мертвым, лежащим на полу камеры. Многочисленные следы крови в помещении говорили о том, что перед смертью он, скорее всего, впал в помешательство, изуродовав себе лицо. Разодрав ногтями, разбив его о стены и пол камеры. Родственники у ублюдка были, но очень дальние, проживающие в трех днях езды от Северной столицы, к тому же давно не поддерживающие с ним никаких отношений.

Вследствие этого все необходимые процедуры – опознание и прочее – носили формальный характер. Все, кто узнавал о случившемся, были единодушны во мнениях: «Туда ему и дорога». Ни одного заподозрившего, что в этом деле есть второе дно, не нашлось. Люди, которым платила Рита, знали, как действует система, ее уязвимые места – и безукоризненно отработали свои деньги.

Будильник надсадно заголосил, выдергивая Марго из забытья без сновидений, показавшегося невыносимо долгим.

Девять утра. Маргарита открыла глаза и прислушалась к тому, что творится в ее душе.

Изменений не было. Никуда не исчезла готовность идти вниз и выбирать любое приспособление для истязания человеческой плоти. Кто-то другой мог бы сломаться, застыть в шажке от цели, вдруг обнаружив, что не может заставить себя лить кровь, пусть еще вчера осатанело стремился к этому, ошибочно полагая, что в мире нет силы, способной помешать и остановить. Кто-то другой – не она.

Все было готово еще вчера до полуночи, и Рита могла провести всю ночь в подвале, пуская в ход то небольшую электродрель, то кусачки, то раскаленное железо. Кислоту, электричество, набор иголок, напильник – перечень инструментов впечатлял своей длиной. Марго готовилась к этому дню истово и скрупулезно, собирая любую информацию о пытках.

Но она ушла спать, сделав эту ночь последней проверкой темной стороны своего эго, полностью разбуженной находящимся в доме пленником. Ее «мистер Хайд» снова впадет в спячку, как только маньяк перестанет существовать, в этом Рита была уверена. Она никогда и ничего не делала, вкладывая в основу только эмоции. Потому и смогла достичь тех высот, с которых гораздо ближе и легче дотянуться до других, являющихся обителью редкой в любое время птицы с названием «справедливость»…

Марго выпила кофе и пошла в подвал, размышляя о том, какой же именно эпизод из ее жизни видела женщина на Невском: аварию или то, что произойдет в самое ближайшее время? Не факт, что «плохое маячит» непременно означало гибель самой Риты. Это вполне могло быть видение участи пленника. Человек уцелел, а люди из-за него погибли…

Но если применительно к бойне на Московском шоссе Маргарита была (запоздало, но тем не менее) согласна с «подумай, не спеши», то по отношению к человеку в подвале – это отрицалось напрочь. Возможно, незнакомка придерживалась мнения, что наказание должен отмеривать суд и пятнать руки кровью даже самой законченной нелюди нельзя. Не исключено, что она хотела предостеречь Риту от последствий, обретающих особый вес после завершения жизненного пути любого из нас…

Но Марго была готова к тому, что по каким-то придуманным свыше правилам казнь этой нежити зачтется ей страшным, не поддающимся замаливанию грехом. А может быть, и не зачтется… что мы на самом деле ведаем о мериле, по которому судят там?

Что бы ни имела в виду женщина с изуродованным лицом, Маргарита знала: маньяк должен умереть здесь.

Абсолютно голый «Фаворит Смерти» живой буквой «Х» висел на стальной рамке, сделанной, как и кандалы, по спецзаказу. Хитрые крепления позволяли без проблем вращать и поворачивать ее как угодно, давая доступ к любой области тела пытаемого. Руки и ноги мрази находились в особых зажимах, причиняющих боль при малейшей попытке освободиться. Пол был застелен прозрачной полиэтиленовой пленкой.

Увидев Риту, кровавый ублюдок взвыл сквозь кляп, но она никак не отреагировала. Неторопливо надела полиэтиленовую накидку, чтобы не запачкаться в крови. Вытащила иглу капельницы, поставленной «Фавориту» вчера вечером. Ей очень не хотелось, чтобы эта тварь вдруг сдохла от обезвоживания, избежав предстоящих страданий.

Маньяк смотрел на нее, не пытаясь дергаться, наверняка в полной мере прочувствовав принцип действия зажимов.

Марго приложила к ранке от иглы кусочек ватки, заклеила лейкопластырем. Эти капли крови должны были стать единственными, покинувшими тело «Фаворита Смерти» без особой боли.

Пленник снова завыл. Напрочь игнорируя его, Рита взяла со стоящего рядом столика хирургические перчатки, надела. Неторопливо, но без всякой показухи, могущей заставить распятую перед ней мразь обильно вспотеть. Маргарите этого не требовалось, «Фаворит» уже успел разглядеть пыточный арсенал, аккуратно разложенный на трех столиках. Он определенно не строил иллюзий насчет того, что намеревается делать с ним невысокая, подтянутая женщина с простоватым, но жестким лицом.

Марго чуть подумала и все-таки встала напротив ублюдка, заглянув ему в глаза. Увидев в них то, что и хотела.

Страх перед грядущей болью. Присосавшийся к душе маньяка огромной, ненасытной пиявкой, постоянно растущий в размерах…

– Лидочку Гравицкую помнишь? – негромко спросила Маргарита, даже не думая освобождать рот пленника от кляпа: ответ ей был ни к чему. – Карие глаза, темные волосы, платье из золотого шелка. Ты убил ее в день выпускного.

Пленник затряс головой, не то соглашаясь с Ритой, не то от страха, перерастающего в ужас. Марго вдруг оскалилась – по-звериному, жутко, судя по опорожнившемуся мочевому пузырю маньяка.

– Я не буду допытываться, зачем ты это сделал… – Как она ни пробовала взять себя в руки, голос срывался, его обволокло что-то нечеловеческое. – Потому что я все равно не получу от тебя ответа, после которого моя Лидочка перестанет сниться мне такой, какой ты ее сделал в ту ночь. Но я клянусь: ты будешь подыхать так…

Ее голос пресекся. Маргарита закрыла глаза, изо всех сил сжала зубы и кулаки, унимая проснувшуюся в теле дрожь.

Совладала, как всегда. Подошла к ближнему столику, задумчиво провела пальцами по инвентарю. Выбрала подушечку с десятком длинных, разной толщины иголок.

Взяла одну. Надавила ладонью на рамку, и та послушно заняла горизонтальное положение. «Фаворит» заколыхался всем телом, выдавливая сквозь кляп уже не вой – что-то утробное, проклинающее…

Рита подошла к ближней, сжатой в кулак ладони маньяка и ткнула иглой в мякоть мизинца; надавила, заставляя разогнуться. Крепко прихватила его свободной рукой, чуть отогнула вниз и неторопливо начала вводить иглу под ноготь…

Елена Щетинина
Вверх и наружу

Кабину тряхнуло, и без того тусклый свет моргнул и притух, что-то заскрежетало – и лифт остановился.

– Сука, – с чувством констатировал Кирилл. – С-сука!

Следующий эпитет сопровождался ударом по кнопкам: первое сотрясло воздух, второе – кабину.

Третье слово Кирилл процедил сквозь зубы, постепенно смиряясь с ситуацией.

Лифт в их многоэтажке на окраине города был старым, дребезжащим, постоянно запаздывающим с открыванием дверей, в нем периодически чем-то воняло – то ли старой пластмассой, то ли дохлыми крысами, – но на памяти Кирилла, то есть последние лет пять, он не застревал ни разу. Но да, иногда надо с чего-то начинать. Или с кого-то, да.

– Сука, – мрачно сообщил Кирилл лифту и снова пнул дверь в надежде, что кто-нибудь его услышит. Надежда, прямо скажем, была весьма зыбкой: летний полдень четверга – далеко не то время, когда площадки и лестницы в спальном районе кишат людьми. Кто-то на работе, кто-то в отпуске за границей, кто-то на трудовой повинности на даче, кто-то во дворе, магазинах – да где угодно. И до того момента, когда соседи начнут массово возвращаться домой и живо интересоваться лифтом, еще долгих шесть часов…

– Эй! – крикнул Кирилл в щель между дверями, чуть ли не вжавшись в нее губами. – Эй! Я тут! Помогите!

«Помогите», конечно, было несколько преждевременно – до «помогите» ему надо было бы сидеть тут около суток, – но в голову не приходило ничего более емкого. Но не важно, все равно, судя по тому, какая тишина стояла снаружи (только где-то внизу, в шахте, ухало невнятное эхо), его никто не слышал.

Кирилл мрачно повернулся к панели с кнопками. Там, где должна была находиться красная кнопка связи с диспетчером, горбилась горка плавленой пластмассы. Третий год как. Кто именно сжег ее, жители подъезда не знали, да и не собирались выяснять. Равно как и менять. Понадеялись на то, что не понадобится, да. На всякий случай Кирилл потыкал пальцем в комок пластмассы. Разумеется, без толку.

На счастье, он не страдал клаустрофобией, поэтому перспектива просидеть пару часов в кабине лифта его всего лишь не радовала. Кроме того – Кирилл критически осмотрел пол – на улице сегодня сухо, так что, если ожидание затянется, он не побрезгует и присесть. И не только присесть, но и свободно вытянуть ноги и даже прилечь: лифт был совмещен с грузовым и давал определенную свободу действий.

В карманах не было ничего, кроме ключей и флешки, даже телефон он оставил дома – делов-то, всего лишь заскочить в маленькую полиграфическую конурку в соседнем дворе – в руках же реферат по культурологии, как назло в мягкой папке.

Ни разжать двери, ни постучать по стенам толком, м-да.

Кирилл еще раз, больше для проформы, попинал двери и стал медленно постигать бытовой дзен. Ничего другого ему не оставалось.

* * *

– Египетская религия, – мрачно бубнил под нос Кирилл спустя полтора часа, как мог удобно устроившись в углу кабины и штудируя реферат, – являет собой хрестоматийный пример комплекса верований, характерного для аграрной цивилизации…

В дверь осторожно поскребли.

– …коей и являлся Древний Египет, – Кирилл поднял голову, прислушиваясь.

По пластику – или из чего там сделаны эти двери? – снова чем-то зашкрябали. Слава всем египетским богам, электрик!

– Эй! – крикнул Кирилл, вскакивая на ноги и бросаясь к двери. – Я тут! Давайте! Я тут!

Ему не ответили.

Скрежетание прекратилось.

– Эй! – заорал Кирилл, с огорчением понимая, что ошибся. – Эй! Я тут! Я застрял! Позовите кого-нибудь!

Тишина. Ни сопения, ни кряхтенья, ни дыхания – ни единого звука, которые издают пусть даже и молчащие люди. Можно было подумать, что снаружи никого нет.

Но скрежет, который возобновился через минуту, свидетельствовал об обратном.

– Эй! Я тут! – снова крикнул Кирилл и попытался со своей стороны помочь разжать двери. Тугие пружины не поддавались, да и сам он не был в достаточной мере спортивен – так что пару минут только пыхтел, неуклюже цеплялся за обитые резиной края и вглядывался в щель между дверями, надеясь, что помогает увеличить ее хоть на пару сантиметров.

И тут внизу, на уровне щиколоток, в нее просунулась рука.

Точнее, пока лишь пальцы; но и их вида хватило, чтобы Кирилл совершенно по-женски взвизгнул, со всего размаху приложился по ним ботинком – а потом отскочил в дальний угол лифта, так что кабина заходила ходуном.

Пальцы недовольно – Кирилл прямо-таки ощутил, что они были НЕДОВОЛЬНЫ, – сжались, зашевелились, сгибаясь в совершенно неожиданные стороны, и замерли, растопырившись, поводя фалангами туда-сюда, словно на их подушечках были глаза.

Их было шесть – гибких, ненормально длинных. Уже сейчас Кириллу было видно пять фаланг, обтянутых бледной, лоснящейся, словно от жира, кожей. Они шевелились, как лапки отожравшегося паука-альбиноса, подгребая к себе воздух, – словно обладали не только глазами, но и ноздрями.

Видимо, Кирилл все-таки хорошо приложил их ботинком, так как хозяин пальцев – или же сами пальцы? – пока не решался продвигаться дальше. Кирилл осторожно, превозмогая отвращение, сделал шаг к ним.

Остановился. Пальцы тоже замерли, повернувшись в его сторону. Кирилл со свистом втянул воздух и снова пнул их. Еще раз. Еще. Еще!

Пальцы сжались и уползли наружу. Двери сомкнулись, оставив лишь небольшую щель.

Кирилл, не переводя дух, снова бросился к приборной панели и стал колотить по кнопкам.

– Эй! – истошно вопил он. – Эй!

Дом молчал. Молчал так, как никогда до этого – словно был полностью, от первого этажа до последнего, абсолютно пуст.

– Пожар! – осенило Кирилла. – Горим! Пожар! А-а-а!

Тишина.

Никого.

Кирилл ударил в стену, потом разбежался и пнул со всего размаху – лифт заходил ходуном, и тросы угрожающе заскрипели. Парень завыл и стал скрести пластик, словно надеялся процарапать дыру к свободе, пусть даже та оказалась бы шахтой. Главное – вырваться отсюда, из этой ловушки, из которой его пытается вытащить… кто? Ее хозяин?

Едва уловимое движение за спиной заставило его оглянуться – и отскочить, невзирая на очередное раскачивание кабины.

Все в таком же молчании пальцы снова начали протискиваться в дверь. Только на этот раз они делали это медленнее… но и настойчивее. Во всяком случае, через минуту показалась и ладонь – точнее то, что у существа за дверью считалось ладонью.

Кирилл, судорожно сглотнув слюну и чувствуя, как от ужаса немеет лицо, снова занес ногу и пнул ладонь.

Та приняла удар и вцепилась в ботинок. Кирилл взвыл: ему показалось, что нечеловеческая сила сейчас сомнет ему стопу и переломает кости. Рука дернула его ногу на себя, и Кирилл не удержался, со всего размаху шлепнулся на пол, снова взвыв – на этот раз от боли в отбитом напрочь копчике и ушибленном затылке. Рука еще раз дернула его ногу, выкручивая и выворачивая стопу. Подвывая, Кирилл стал бить по ней второй ногой, то и дело промахиваясь, попадая то по лифту, то по своей же ноге. Рука не отпускала. Тогда он уперся в нее рантом ботинка и стал отскребать, сталкивать пальцы с себя. Пустить в ход собственные руки он не решался – что-то подсказывало ему, что если жуткая ладонь вцепится в них, то сражение будет в тот же момент проиграно.

Наконец рант удачно уперся в то, что у нормальных людей является большим пальцем. Кирилл напрягся, вытянулся в струнку, резко вывернул пойманную ногу, прижимая руку к дверям, дернул вторую, словно стесывая руку вниз, – и, только отлетев к противоположной стене, понял, что ему наконец-то удалось освободиться.

Рука, изрядно помятая, потоптанная, с содранной кожей, с сочащейся из ранок мутноватой жидкостью – по кабине разнесся отчетливый запах сероводорода, – медленно шевелила пальцами, словно пытаясь понять их наличие и число.

Кирилл размахнулся и стукнул ее папкой с рефератом. Потом еще и еще. Как муху! Как поганую! Навозную! Мерзкую! Вонючую! Муху! С каждым ударом он выплевывал эти слова в воздух, словно пытаясь напугать руку.

Что-то из этого возымело действие – во всяком случае, рука еще немного подергалась, а потом уползла обратно, за двери.

* * *

То ли механизм, сдерживающий дверь, был слишком тугим, то ли у существа снаружи была лишь одна рука, но сейчас кабину снова ощупывала-осматривала-обнюхивала та же самая уже изрядно помятая конечность. При этом она то и дело отщипывала куски резиновой обивки дверей – видимо, чтобы увеличить проем. Щель действительно расширялась – пусть и на сантиметр-полтора, но достаточно для того, чтобы через нее просунулось уже предплечье, мускулистое и крепкое.

Кирилл смотрел на все это и методично сворачивал выдранные из реферата листы в плотный кулек. Когда-то давным-давно – ему казалось, что все происходило с ним давным-давно в какой-то иной жизни – он читал о чем-то подобном. Теперь настал момент проверить знания на практике. Точнее, нет, не проверить. Использовать.

Он не ощущал своего лица, ноги существовали у него лишь где-то на уровне колен – во всяком случае, именно там дергалась какая-то жилка, – а все остальное тело охватило мертвенное, свинцовое оцепенение ужаса. Работал лишь мозг – четко, прямолинейно, не вдаваясь в подробности и не отвлекаясь на рефлексии. Кирилл вертел кулек и меланхолично прикидывал, что же это такое – там, за дверями.

Совершенно однозначно, что это не человек. Было бы у него меньше, чем пять пальцев, можно было бы списать на какого-нибудь окончательно рехнувшегося от белочки алкаша. Но вот шесть…

Где-то год назад на собрании жильцов поднимался вопрос по поводу мусора под лестницей, там, где первый этаж плавно переходил в подвал. Кто-то начал стаскивать туда тумбочки, старые стулья, листы фанеры, какие-то тряпки, железки – в общем, рухлядь, которой самое место было на помойке. Сначала наиболее ответственные жильцы выкидывали этот хлам куда следовало, но уже через пару дней подлестница снова забивалась каким-то мусором. В конце концов терпение лопнуло и у наиболее ответственных, и они махнули рукой.

Так неужели то был не просто хлам? Неужели что-то вило там, у них под лестницей, свое гнездо? И теперь вышло оттуда?

Кирилл мрачно сплюнул сквозь зубы и проверил острие кулька. Шансов совсем мало, но хоть какие-то.

Он резко швырнул оставшиеся листы в противоположный угол. Рука дернулась, растопырилась и напряглась.

Кирилл бесшумно метнулся к ней.

– Сука! – Голос сорвался на фальцет. И одновременно с этим воплем узкий кулек вонзился в ладонь, проткнув ее насквозь.

Сероводородом запахло еще сильнее. Кирилл торжествующе завопил: байки из Интернета по поводу того, что можно убить листом бумаги, оказались правдивыми. Рука задергалась и рванула обратно, наружу, но кулек был слишком плотным и растопыркой застрял в дверях.

– Ха! – уже нечленораздельно орал Кирилл, охваченный каким-то первобытным восторгом удачливого охотника. – Ха, сука, ха!

Он развернулся и кулаками выбил дробь по панели с кнопками.

Рука дергалась, извивалась, пыталась протиснуться назад – но качественная бумага стойко держала удар, да и, судя по тому, как потряхивало руку, Кирилл умудрился попасть по каким-то важным сухожилиям, или что там у нее было. Но все это происходило в полнейшей, гробовой тишине. Кирилл уже понял, что звуков дома ему не услышать, – но не ожидал, что даже сейчас существо будет немо. Или же оно пребывало в ином, чем люди, звуковом диапазоне.

Рука еще пару раз мелко дернулась, а потом резко протолкнулась вперед, заставив Кирилла шарахнуться в дальний угол.

И тут кабина лифта дрогнула и медленно поехала наверх.

Не успев сообразить зачем, Кирилл подскочил и вцепился в руку. Ее кожа была холодной и склизкой. Кирилла передернуло от отвращения, но он сильнее сжал руку – так, что его ногти прорвали бледную кожу. Сероводород еще сильнее ударил в нос – хотя казалось, что сильнее уже не бывает.

Рука дергалась, извивалась и пыталась вырваться – но Кирилл держал ее.

Она налилась тяжестью – лифт теперь тащил за собой наверх и то существо, которому рука принадлежала, – но Кирилл держал.

Ему вскоре пришлось сесть на пол и упереться ногами, потому что существо было слишком тяжелым, но Кирилл не сдавался.

Лифт скрежетал, визжал – ему тоже было тяжело, и Кирилл бормотал просьбы не сдаваться: вверх, вверх, сука, вверх!

Вдруг что-то хрустнуло, лопнуло снаружи – и Кирилла в очередной раз отбросило назад.

– Сука! – торжествующе выдохнул он и упал на пол рядом с подергивающейся рукой.

* * *

Вонючая жижа уже перестала сочиться из оторванной культи и собралась подсыхающей желейной лужей. Кирилл сидел в углу, аккуратно пересворачивая бережно очищенный от мерзости кулек.

Лифт все еще ехал.

Наверх.

Наверх.

Уже восемь часов – наверх.

«Вверх и наружу, – фраза из книжки, что когда-то читал он племяннику, пришла ему в голову– Вверх и наружу».

По всем подсчетам, уже должен был закончиться не только дом, но и нижние слои атмосферы.

Вверх и наружу.

* * *

Одним из ключей он отделил от кости плоть – или как это называлось у подобного существа? Кость лишь отдаленно напоминала человеческую: пористая, с какими-то выступами. Кирилл содрал ею кусок резиновых окантовок дверей и, орудуя как рычагом, попытался разжать их. Те подались лишь отчасти, поэтому Кирилл оставил кость как распорку. Сантиметров пять – а если налегать на кость, то и все десять. Достаточно для того, чтобы видеть то, что происходит снаружи.

Видеть, закрывать глаза от ужаса – и смотреть снова. Смотреть снова в надежде увидеть такие родные серо-зеленые стены.

Хотя нет, справедливости ради нужно сказать, что серо-зеленые стены изредка попадались и здесь. Только они были уже иными. Где-то оплетенные плющом, завешанные лианами или покрытые инеем. Где-то на них висели освежеванные туши, где-то сочилась гноистая жидкость – лифт по старой привычке ехал достаточно медленно, чтобы Кирилл мог рассмотреть эти миры. Нередко их обитатели замечали его – и кидались на двери, рыча, визжа или храня гробовое молчание. Существ, подобных этим, Кирилл не видел никогда; только если на картинах Босха можно было увидеть слабое подобие этих… просто ЭТИХ.

А лифт все ехал и ехал.

Вверх и наружу.

Гребано вверх и гребано наружу.

* * *

Щетина постепенно отрастала.

Останки существа стали вонять – поэтому он, кривясь от омерзения, протолкнул их в щель.

Туда же он и помочился. Правда, потом, когда стал испытывать жажду, пожалел об этом: на второй день он не побрезговал бы и мочой. Он попытался прогрызть свою кожу, чтобы выпить хоть чуть-чуть крови, но зубы его были слабы, а бумагу он опрометчиво начал жевать, когда стал испытывать первые признаки голода. Даже спасительный кулек был уже измохрачен и не мог ему помочь.

Но к вечеру третьего дня лифт проезжал миры-этажи, где шел дождь, и он успел вытащить наружу сложенные лодочкой ладони. А еще через пару секунд сообразил и сунул под воду оба ботинка. Те оказались не только непромокаемые, но и водоневыпускающие.

Из крепления папки он сделал крючок и привязал его к шнуркам. Через час на крючок попалась странное существо – полупиявка, полумуха. Ему даже показалось, что оно пыталось заговорить с ним, но он был слишком голоден. На вкус существо отдавало тиной, и его слегка пронесло – но голод чуть отступил.

Жизнь, кажется, налаживалась.

И она существовала вверх и наружу.

И он уже точно знал, чего не хочет ни в коем случае.

Пусть голод, пусть жажда, пусть что угодно.

Только пусть лифт не останавливается и не открывает двери.

Пока не доберется до этажа Кирилла – пусть он не останавливается и не открывает двери.

Пусть так и будет – вверх и наружу.

Бесконечно вверх и постоянно наружу.