Текст книги "Полвека на флоте"

Автор книги: Юрий Пантелеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Ну как поживает остров Пантелеева в Красном море?

Через семь дней "Воровский" пришел в Аден – порт на аравийском берегу при выходе в Индийский океан. Вокруг дикое, хаотическое нагромождение высоченных скал песочного цвета, без воды и всякой растительности. Еще древние римляне по каплям собирали в горах дождевую воду, а дожди шли только в феврале. Вода здесь всегда была на вес золота.

На этот раз стреляли мы английскому флагу – Аден в то время принадлежал Великобритании. Как положено, сразу же получили ответ и неограниченный доступ на берег. Городок маленький, с обычными контрастами "белой" части, где живет знать, и "черной", где ютится беднота. Больше того, существовали даже "белые" цены на товары для европейцев и "черные" для местных жителей. Красивые, богатые здания гостиниц, учреждений и местной колониальной аристократии высились на набережной Аденского залива, у подножия горных хребтов. И почти рядом ютились маленькие нищие хижины. Мы наблюдали, как у низенького домика на пыльных камнях обедала большая семья. Хозяйка на печурке пекла лепешки. Тут же, рядом с детворой и стариками, поджав под себя огромные ноги, сидел верблюд, сосредоточенно и спокойно перетирая жвачку. Его умные большие черные глаза ласково смотрели на хозяина и на детишек. Чувствовалось, что это тоже непременный член семьи, великий труженик и незаменимый помощник в хозяйстве.

Осматривать в городе было нечего. Скалы и пыль, мелкая, въедливая. Поразило обилие такси – маленьких "фордиков". Их было здесь явно больше, чем требовалось. Управляли ими молодые симпатичные парни из местных жителей, очень опрятно одетые во все белое. Наш шофер с устрашающей скоростью гнал машину по самому краю обрыва, а на просьбу ехать потише весело скалил белоснежные зубы и твердил: "Ез, ез, рашен камрад бона, Ленин вери гуд". И летел дальше, не сбавляя скорости.

Мы уже привыкли слышать слова о Ленине и Советской России, как бы далеко мы ни были от нашей Родины. В устах простых людей эти слова всегда звучали с любовью и уважением. Да, нашу страну уже тогда знали и любили во всех уголках земли.

Погрузив уголь и другие запасы, мы через три дня вышли в океан. О Красном море и Адене не вспоминали – безрадостные, бесцветные места. На горизонте нависли черные тучи. Убрали тенты, опять протянули штормовые леера, на палубе закрепили все по-штормовому. На этот раз не зря. В первый же день Индийский океан показал себя. Дул зюйд-вестовый муссон, ровный и сильный, дул нам в корму. Большая волна, рыча и скаля белоснежные зубы, нагоняла нас. Было жутко, казалось, она вот-вот накроет корабль по самый мостик. Однако так не бывало, пенный гребень подступал к самой палубе, но затем корма корабля взлетала, и волна с рокотом прокатывалась под ней. Иногда особо свирепая волна врывалась на палубу, обмывала все закоулки и с шумом скатывалась за борт уже где-то на носу корабля. Началась сильнейшая бортовая и килевая качка. Так бывает всегда, если идти курсом бакштаг кормой к ветру. Хотя дышалось легко, но число "заскучавших" моряков все время увеличивалось...

На мостике появился командир в стареньком брезентовом плаще с капюшоном, откинутым за плечи. Мы уже знали: если надевается плащ, значит, непогода всерьез. Максимов теперь с мостика не сходил и внимательно следил за рулевым, чтобы тот не уклонялся от курса и не поставил бы нечаянно корабль лагом (поперек) к волне. В этом случае волна могла причинить нам очень большие неприятности. Командир чувствовал себя отлично, бодро, подтрунивал над молодежью:

– Ну вот, все вам плохо – то жарко, то душно. Чем же сейчас плохо прохладно, чудесный ветерок. Только и любоваться океаном. А вы забираетесь в каюты... Товарищ комиссар, почему наши комсомольцы не поют "Вперед же по солнечным реям"?

Он подходил то к одному, то к другому, прежде всего к тем, кто стоял с позеленевшим лицом и с мрачными, тусклыми глазами, шутил, теребил, без конца задавал вопросы. Ответы подчас были нечленораздельными, но Максимова это не смущало. Он весело рассказывал, как сам, будучи гардемарином Морского корпуса, впервые попал в океанский шторм.

– Первый день было тяжело, на второй легче, а через год совсем привык...

Трепало нас четыре дня и ночи. Ведающий обучением курсантов старый моряк, прекрасный преподаватель Николай Федорович Рыбаков ходил по каютам и сокрушался:

– Товарищи, за день вы не взяли ни одной высоты светила. Так же нельзя. Ищите, может, среди туч поймаете звездочку...

Но все товарищи плотно лежали в койках, поднимались, лишь когда надо было заступать на вахту. Да и светил на небе никаких не было. Тучи висели низко и были непроницаемы. Обычно за день и ночь мы решали не менее шести астрономических задач. Дело это нам уже изрядно приелось, и небольшой антракт в мореходной астрономии нас не огорчал.

Лишь на пятый день стало стихать, но еще долго бесшумно качала нас мертвая зыбь. Океан нашумелся и будто засыпал; рассеивались тучи, опять засветили звезды.

Теплым, ласковым вечером 8 сентября "Воровский" входил в большой и красивый порт Коломбо на острове Цейлон. Это был уже сказочно экзотический уголок со слонами, вековыми храмами, рыбаками на двойных лодках катамаранах и могучими, стройными и по-особому чистыми пальмовыми лесами... В порту стояло много кораблей различных наций. Он был защищен от океанских волн длинным каменным молом – пожалуй, самым большим из всех виденных нами портовых сооружений. Океанские волны яростно кидались на него, будто желая увидеть, что творится в порту, но мол был высок и крепок, в гавань залетали лишь брызги, вспыхивавшие на солнышке радугой. Стоянка, словом, была отличная.

Утром чуть свет наш корабль подвергся абордажу со стороны сотен торгашей в чистых белых одеждах. Подходили они на лодках. Были здесь старые и молодые мужчины, женщины с детьми. Очень деликатно раскланивались и улыбались, будто званые гости. Пока вахтенный начальник объяснял у трапа одним, что сейчас на корабль входить нельзя, другие уже залезали на палубу и тоже низко кланялись и улыбались. Это было неудержимое нашествие, его нельзя было остановить, как невозможно разогнать тучу мошкары. Скоро по палубе невозможно стало пройти, везде навалом лежали товары – фрукты и различные сувениры, а шлюпки все прибывали и прибывали. Пришлось принять решительные меры: вооружили шланги и начали мокрую приборку палубы. Гости, продолжая улыбаться, быстро исчезали, словно их смывало струями брандспойтов. Торговля продолжалась с лодок, прилипших к нашему борту.

Покупателями мы были плохими. Все наше внимание поглощала окрестная природа. Она была изумительной. Дома утопали в буйной тропической зелени. Дышалось в городе легко, и все окружающее радовало глаз. Конечно, и в Коломбо мы видели контраст между европейской и азиатской частью города. Казалось, будто природа своей пышностью пыталась прикрыть бедноту одних и богатство других, но это ей все же не удавалось.

Долго мы стояли на песчаном берегу мыса Маунт-Лавиния. Огромные волны беспрерывно атаковали берег. Накатывались с грохотом, а затем таяли на песке и ласкались мелкими струйками у наших ног. Но рокот, гул, шипение не стихали ни на минуту. Это было могучее дыхание океана. А какие здесь закаты! Нигде в мире я не видел таких. Солнце кроваво-красное и такое большое, что, когда оно опускается к горизонту, кажется, и океана не хватит, чтобы вместить его. Вот оно погружается в воду и словно бы поджигает океан – он весь светится, переливается огнем, обрамляет пылающим ореолом прибрежные пальмы. Постепенно океан становится красным, весь, до самых ваших ног. Потом он понемногу темнеет, слабеет и блеск неба, и вдруг вспыхивает прощальный зеленый луч, облака переливаются перламутром. И сразу наступает ночь – черная, теплая и ароматная. На бархате неба мерцают хрустальным блеском огромные звезды. Темнота мягкая, словно ватная. Она приглушает шум океана, его теперь почти не слышно.

В Коломбо мы впервые столкнулись с рикшами. Их здесь было бесчисленное множество. В маленькие двухколесные бамбуковые колясочки впрягался полуголый возница. За ничтожно малую плату он по жаре бегом вез седока на любое расстояние. Иногда седок тростью стегал возницу по плечу, заставляя бежать быстрее. Это зрелище возмущало нас. Но когда мы сошли с корабля, к нам кинулись целые толпы рикш, предлагая свои услуги. Многие из них годились нам в отцы и даже в деды. Мы замахали руками и пошли пешком. Пожилой черный сингалец нагнал нас и громко заговорил:

– Рус боне, моя куша хочет, ехали... Матросы поняли старика, собрали мелочь. Он деньги не взял, обиделся.

– Моя хочет работа...

Тогда краснофлотцы посадили самого старика в коляску, побросали ему в мешочек на поясе деньги и, запрягшись, весело, бегом помчались по улице. Старик сидел сгорбившись и плакал.

На следующий день городские власти попросили нашего командира не допускать больше подобных "политических демонстраций". Об инциденте быстро узнали все рикши, и, где бы мы ни появлялись, они кидались к нам, громко скандируя: "Рус – вери гуд! Ленин бона..." Опять получалась демонстрация, но мы никак в ней не были повинны. Наши недоброжелатели напечатали в местной газетке сообщение о том, что советские моряки получают настолько мало денег, что не могут тратиться на бедных рикш, а потому ходят пешком по жаре. Когда мы об этом узнали, то, конечно, не кинулись ездить на рикшах, чтобы доказать нашу материальную состоятельность. Если рикша был чересчур настойчив, мы клали ему на сиденье положенную за езду монету, а сами все же шли пешком. Рикши нас поняли...

В предместьях Коломбо мы осмотрели много старинных храмов, свидетельствующих о высокой культуре народов, населявших остров. Местные власти предложили нам посетить город Канди – древнюю столицу Цейлона. Расположена она в горах, в центральной части острова. По преданиям, это был рай, в котором жил сам Будда. Добирались мы туда на белых слонах, за что предприниматели брали немалые деньги. На берегу чудесного озера утопали в тропической зелени старинные роскошные храмы причудливой архитектуры. Возвращались снова на слонах, с удобством усевшись на их покрытых толстым ковром спинах. До чего же умные животные! Мы видели, как ловко справляются они со многими сложными и тяжелыми работами – валят и возят лес, переносят большие тяжести. Седоков они несут бережно, осторожно. Как-то на лесной дороге на нас посыпались ветки, мелкие орехи. Мы испуганно подняли головы. Среди ветвей метались обезьяны. Наш слон остановился, внимательно осмотрел деревья, задрал хобот и могучей струей воздуха разогнал хвостатых озорниц, а затем так же величественно и спокойно продолжил свой путь.

На Цейлоне мы пробыли четыре дня. Океан нас встретил довольно дружелюбно, хотя мертвая зыбь все еще сильно раскачивала корабль. Командир часто поднимался на мостик, сумрачно смотрел на плывущие по небу облака, на крутую зыбь, что-то бормотал, постукивал пальцем по барометру. Улыбка осветила лицо Максимова на следующий день утром, когда радист вручил ему депешу. Обращаясь к старшему штурману, командир сказал:

– Николай Александрович! Ну вот, все в порядке, я не ошибся. Нас догоняет тайфун...

И он передал Сакеллари радиограмму. Тот тоже улыбнулся и со словами "замечательно, чудесно" скатился с мостика в штурманскую рубку. Мы же, стоявшие недалеко, так и не могли понять, что, собственно, произошло замечательного и чудесного. Недавний шторм все еще жил в нашей памяти.

К обеду солнце закрыли низкие, плотные тучи. На мостике вновь появился Максимов в своем брезентовом плаще, но уже с капюшоном на голове. И тут же, словно по команде, пошел сначала мелкий дождь, а затем тропический ливень. Это был беспрерывный поток, водопад. А к вечеру вдобавок корабль стало валить с борта на борт.

В моем дневнике записано: "18 сентября, 1 час ночи. Стою на вахте. Тропический ливень и сильнейшая гроза. Темень абсолютная, в двух шагах ничего не видно. Штормит..." Да, эту ночь я хорошо помню. Стоило раскрыть губы, и рот заполнялся водой.

А впереди был узкий Малаккский пролив. Старший штурман Сакеллари поминутно бегал к главному компасу, брал пеленги на блеснувший во мгле луч маяка, шептал вслух цифры отсчета и скатывался вниз в штурманскую рубку. Через пару минут он снова, как поплавок, выскакивал на мостик. И так всю ночь... Мы понимали, какая ответственность лежала на Сакеллари, который в этих сложных условиях прокладывал курс кораблю. Не сходил с мостика и командир, держа все время руки на машинном телеграфе.

Наконец миновали большие и малые скалистые острова, за которыми начинался Малаккский пролив. Ливень и гроза не стихали, но волна в проливе была гораздо меньше. После ночной вахты я в каюте крепко спал, когда меня разбудил Женя Пивоваров.

– Ты еще жив? – спросил он. – Ну и здоров ты спать! Тут и мертвые бы проснулись.

Оказывается, невдалеке от корабля пронесся гигантский смерч. Водяной столб, тянувшийся к самому небу, гудел так, что больше ничего не было слышно. И несдобровать бы нам, если бы командир не успел вовремя отвернуть.

Через день все стихло. Мимо проплывали коралловые острова – низкие клочки каменистой суши, над которыми торчали пальмы. Запомнился остров Рафель. Издали он был похож на аккуратную корзиночку с бутылкой шампанского внутри – маленьким блестевшим на солнце маячком.

Входим в Сингапур – ворота для всех кораблей, следующих на восток или с востока на запад. На рейде и у причалов полно кораблей под всеми флагами. Сингапур не только торговый порт. В то время он был английской военно-морской базой, сильнейшей крепостью. Не могу сразу же не упомянуть, что позже, в 1942 году, многочисленный гарнизон этой крепости во главе со своим главнокомандующим и двадцатью восемью генералами без боя сдался в плен японцам. Советским морякам это показалось чудовищным. Ведь ни одна наша военно-морская база не спускала флага перед врагом и сражалась до конца.

После официальной встречи и обмена салютами нас поставили под погрузку угля. Нам понравился склад. Уголь уложен аккуратными штабелями, между ними чистые дорожки, а рядом клумбы с цветами. Погрузка началась, как только мы ошвартовались, без единой минуты задержки на какие-либо согласования или уточнения. Организация погрузочных работ была своеобразная. Никаких артелей. Любой малаец, получив пропуск в порт, мог взять мешок, насыпать в него уголь и бегом (обязательно бегом!) доставить его к угольной яме корабля. Когда грузчик возвращался на стенку с пустым мешком, чиновник бросал ему мелкую монету. Естественно, чем быстрее бегали грузчики, тем больше им перепадало монет. В любое время грузчик мог прекратить работу и уйти – это никого не трогало, ибо у ворот всегда толпились безработные. Никаких перерывов на перекур или на обед не делалось. Торопить грузчиков не приходилось, каждый старался получить лишнюю монету. И уголь стекал в корабль беспрерывной черной рекой. Работали молча, сосредоточенно и молодые и старые. Наши комсомольцы хотели помочь старикам поднимать тяжелые мешки. Чиновник запретил. Средством воздействия на грузчиков у чиновника была резиновая палка. Она пускалась в ход, если мешок был недогружен или если малаец плохо бежал, или где-то задержался. Порт заинтересован в скорейшей загрузке корабля, с тем чтобы на освободившийся причал поставить следующее судно. Ведь это все были деньги хозяевам угля и, конечно, совсем не такие мизерные, что бросались полуголодным малайцам.

Не обошлось и без инцидента. Погрузка почти заканчивалась, как вдруг мы услышали на стенке стон. Молодой симпатичный малаец держался за шею и плакал. Оказалось, парень споткнулся, уронил мешок, и часть угля просыпалась в воду. Чиновник ударил малайца резиновой палкой, рассадил ему кожу. Это потрясло наших ребят. Они повели малайца к нашему доктору. А чиновник бушевал: кто будет платить за лопнувший мешок и просыпанный в воду уголь?

Все это казалось нам чудовищным.

Доктор наложил пластырь на рану. Малаец рвался снова на причал, чтобы вновь включиться в работу. И все твердил, что за мешок с него возьмут "много пени". Краснофлотцы починили мешок, собрали сумму, которую грузчик рассчитывал заработать за день. Малаец не брал денег – он же их не заработал! Он не может так просто взять чужие деньги, хотя дома его ждут голодные родители и сестренка. Мы накормили гостя флотским ужином. Как могли толковали ему, что в нашей стране к труженику отношение совсем другое, говорили о Ленине, о Советском государстве, где хозяева – рабочие и крестьяне. Внимательно слушал парень, не все, наверно, понял, но безусловно кое-что дошло до его сознания и сердца. Попросив на память красную звездочку, он несколько раз приложился к ней губами и бережно спрятал в мешочек у пояса.

Администрация порта заявила командиру протест по поводу "вредной пропаганды" среди туземных грузчиков...

К вечеру погрузка трехсот тонн угля была закончена, нас переставили к другому, "гостевому" причалу. Мы тщательно вымыли корабль. "Воровский" вновь засиял военно-морской чистотой.

А дальше – Южно-Китайское море. Оно зло нас качнуло, обдало порывистым ветром с дождем. Но куда ему сравниться с Индийским океаном! Да и мы были уже не те: нас шквалом теперь не удивишь. За кормой остались тысячи миль разной погоды.

Далеко справа от курса лежала Манила – столица Филиппин. Мы знали, что там стоят русские боевые корабли, уведенные из Владивостока белым адмиралом Старком. Возможно, о нашем появлении в Маниле уже знали, о намерениях же белых адмиралов судить всегда трудно. На всякий случай А.С. Максимов приказал плутонговому командиру И.С. Юмашеву провести учебные стрельбы из двух наших стотридцаток. На длинном конце спустили за корму пустые бочки. Они заменяли нам артиллерийский щит. Били наши комендоры старательно и довольно метко. Не знаю, услышал ли белый адмирал нашу канонаду или нет, но ни один вымпел украденной им эскадры не появился на горизонте.

Еще засветло мы благополучно вошли на рейд порта и города Виктория, расположенного на острове Гонконг (Сянган). Этот небольшой остров в 1842 году был отторгнут англичанами от Китая и превращен в базу для торговли с Востоком. Встретили нас местные власти в английском стиле холодно-официально.

Порт состоял из множества почти ничем не огражденных от моря огромных пирсов для океанских торговых и пассажирских судов.

Мы стали на рейде среди скопища китайских джонок и других мелких суденышек.

Объехали на машине весь остров, осмотрели с горы порт, море и город. После Неаполя и Коломбо места показались скучными.

Вечером мы наблюдали странное поведение джонок. Тысячи их ринулись со своих мест. Путь у них был один – через узкий пролив к гористому материковому берегу. Спешно покидали порт боевые корабли – они направлялись в открытое море. Столь же торопливо отходили от пирсов торговые и пассажирские пароходы и становились на якоря под защитой того же берега, под которым спрятались джонки. Порт и рейд опустели.

– В чем дело?

– Тайфун приближается, – объяснил Максимов.

– Это что, новый?

– Нет, тот же самый. В океане он был далеко от нас, а здесь вот нагнал и покажет себя во всей красе.

– Но почему суда отошли от пирсов?

– Там могло их разбить. Во время тайфуна лучше быть подальше от берега.

– А как же мы?

– Останемся здесь, заведем только дополнительные концы на бочку. Теперь рейд свободен, никого на нас не навалит, никого и мы не поцарапаем.

Тайфун нагрянул утром. Оповестил он о себе пронзительным воем с моря. Задул все усиливающийся ветер. Берег скрылся в тучах коричневой пыли. Вода на рейде закипела. Шум ветра и волн перекрыл все остальные звуки. Нам пришлось объясняться жестами или кричать в самое ухо. Весь день командир простоял на мостике в плаще и капюшоне, часто давая машинам малый ход вперед с тем, чтобы убавить натяжение якорной цепи. Хлынул ливень плотный, непроницаемый. Когда он стал чуть слабее, мы различили смутные силуэты двух больших пароходов. Их несло к берегу. Над пароходами взлетели красные ракеты – сигнал бедствия. Но помочь никто не мог, и суда со скрежетом ткнулись в каменный берег.

Временами нам казалось, что и нас вот-вот сорвет с якоря, так сильно дрожал корабль под напором бешеного ветра. Но Максимов был невозмутимо спокоен. Иногда сквозь рев ветра слышался звон машинного телеграфа. Это означало, что командир снова требовал дать ход машинам. "Дед" часто поглядывал на часы и приговаривал:

– Хорошо, хорошо, немножко осталось...

И действительно, к вечеру тайфун умчался на северо-восток. Разорвались тучи, показались очертания гор. Но на рейде было еще очень свежо, ходили высокие волны. Два дня мы не имели сообщения с берегом, и лишь в ночь на третьи сутки шторм как-то неожиданно стих. Туча джонок кинулась обратно на свои места. У засевших на мели кораблей суетились портовые буксиры.

Мы собирались покинуть Гонконг, когда из Москвы поступило распоряжение срочно идти в город Кантон, который был тогда столицей революционного Китая. Спешно подбираем необходимые карты и лоции.

Кантон расположен на берегу реки Жемчужная, устье которой совсем недалеко от Гонконга. Английская администрация отказалась дать нам лоцмана – колонизаторов пугали наши добрые отношения с революционным правительством Китая. А идти без лоцмана по реке такому большому кораблю, как "Воровский", рискованно. Холодно простившись с английским адмиралом, наш командир использовал свои старые морские связи и все же нашел молодого китайского лоцмана, который с радостью согласился вести нас в Кантон.

7 октября мы вошли в мутно-желтые воды большой китайской реки. С первых же минут почувствовали, что находимся в дружественной стране. Крестьяне прибрежных деревень приветствовали нас красными и синими платками, что-то радостно кричали. (Как все это не похоже на нынешнее дико-враждебное отношение к советским людям со стороны предательской клики Мао Цзе-дуна!)

Мы медленно продвигались вперед. Мимо нас проплывали зеленые берега со старинными маленькими крепостями, с пагодами – китайскими храмами. Возле селения Бока-Тигрис реку преградил большой перекат. Преодолеть его наш корабль мог только в полную воду. А прилив будет лишь на рассвете. Стали на якорь. Об этом можно было бы и не вспоминать, если бы китайский лоцман, всячески выражавший нам свои симпатии, не высказал командиру свои опасения. В Китае в те годы велась гражданская война. Революционные войска сражались с буржуазными генералами, поддерживаемыми иноземными империалистами. Генералы редко ладили между собой, порождая междоусобицу. Это была благодатная почва для бандитизма и морского пиратства.

Лоцман рассказал, что совсем недавно пираты остановили и ограбили два английских парохода. Даже подоспевшая канонерская лодка не смогла помочь у пиратов тоже оказались пушки.

На нас повеяло далеким средневековьем. И хотя молодой китаец успокаивал нас, что пираты не посмеют тронуть советский корабль, командир вызвал старшего артиллериста корабля С.П. Прокопнова и приказал привести оружие в боевую готовность. Экипаж в эту ночь спал на палубе, не раздеваясь, у орудий и пулеметов. Однако все обошлось. На рассвете мы миновали перекат, а в 8 часов стали на якорь у острова Датский, возле селения Вампу. На рейде стояли китайский крейсер и канлодки. В Вампу располагалась военная школа командиров революционной китайской армии. На берегу выстроились курсанты школы, почетный караул. Корабли расцветились флагами. Загремели салют, оркестры. Прием был восторженный. Начались взаимные визиты с китайской щепетильностью – строго по рангам, со всеми церемониями. Прибыли к нам и сотрудники советского полпредства. До Кантона корабль из-за большой осадки пройти не мог. Связь с городом мы поддерживали с помощью катеров.

После обеда часть команды и комсостава на двух старинных китайских канонерских лодках отправилась в Кантон. И здесь были бурные дружеские встречи. Нам переводили речи ораторов. Запомнились слова:

– Вы пришли к нам с открытым сердцем. Вы протягиваете нам руку дружбы. Мы это ценим и верим вам!..

На следующий день специальным поездом мы поехали в ставку Сун Ят-сена – президента и главнокомандующего. Ехали весь день. Вечером поезд остановился в лощине среди гор. По тропинке нас провели на берег небольшой реки. Здесь нас встретили доктор Сун Ят-сен и его супруга Сун Цин-лин.

Невысокого роста, с выразительными карими глазами, одетый в скромную защитную форму без всяких знаков различия, Сун Ят-сен отнесся к нам с сердечным радушием. Он долго беседовал с нами, интересовался нашей страной. Было ему в ту пору уже под шестьдесят, но выглядел он моложаво и бодро. Великий китайский революционер-демократ с глубоким уважением говорил нам о В.И. Ленине:

– Это ваш великий вождь. Мы верим, что он, и только он, поможет Китаю в его тяжелой борьбе. На прощание президент сказал:

– Встреча с советскими моряками, воспитанными партией коммунистов, посланцами великого Ленина, останется в моем сердце как воспоминание о лучших днях моей жизни.

Больше месяца простояли мы на рейде Вампу. Часто бывали в Кантоне, этом большом торгово-промышленном центре Южного Китая. Многое здесь еще оставалось по-старому. Европейцы жили в своих районах, имели свою охрану. Китайская беднота ютилась в трущобах, в подвалах. А более трехсот тысяч семей жили на реке, образовав огромный плавучий город из тесно прижавшихся друг к другу лодок. Климат здесь тяжелый. Сыро, душно. Мы удивлялись, как можно жить в таких условиях. У нас в каютах вещи быстро покрывались плесенью, койки все время были сырыми. Одолевали москиты – распространители тропической малярии. Наш бедный лекарский помощник Н.В. Соловьев, ухаживавший за заболевшими краснофлотцами, сам не уберегся. Лучшие китайские врачи пытались помочь ему, но тщетно. Наш медик скончался. На родину мы привезли лишь урну с его прахом.

"Воровский" посетил Сун Ят-сен. Он очень внимательно знакомился с бытом советских моряков, долго осматривал корабль и особенно ленинскую комнату, просил переводчика подробно переводить ему все наши лозунги, подолгу беседовал с краснофлотцами. Услыхав сигнал на ужин, улыбнулся и попросил угостить его блюдами из краснофлотского меню. Мы с радостью это сделали. Отведав борща, котлет и компота, Сун Ят-сен, улыбаясь, сказал:

– К сожалению, мы еще не можем так вкусно и сытно кормить наших солдат и матросов...

Спустя всего год мы с глубокой скорбью узнали о кончине этого светлого человека, талантливого революционера, выдающегося ученого, искреннего друга Советского Союза.

...В полдень 11 ноября 1924 года, при большом стечении наших китайских друзей, мы покинули гостеприимную страну.

В моем походном дневнике записано: "Переход из Китая во Владивосток был трудным. Дул северо-восточный ветер силой семь баллов, а в Формозском проливе он достиг штормовой силы. Температура падала с каждым днем, мы ведь шли на север и очень скоро увидели на палубе первый снег... Нас встречала русская зима..."

20 ноября "Воровский" отдал якорь во Владивостоке, в бухте Золотой Рог. За кормой осталось 14 тысяч миль. Помножьте это на 1852 – получится почти 26 тысяч километров. В этом походе впервые флаг Советского Союза был пронесен через три океана и десять морей. И на всем этом пути мы воочию убеждались в силе и величии ленинских идей. Они проникали через все барьеры к трудящимся разных стран и континентов.

Как же не гордиться нашей Родиной, маяком освещающей путь в будущее всему человечеству!

Подводники

После похода на "Воровском" мы снова вернулись на курсы. Закончил я их весной 1925 года. Назначение получил на Черное море.

Вот и Крым. Не отхожу от окна вагона. На южной земле уже пышная зелень. Цветет миндаль. Поезд ныряет в туннель. Их тут несколько. Вспыхнет на мгновение дневной свет, и снова темнота. Наконец в глаза ударило таким ярким солнцем, что невольно зажмурился. Внизу голубеет Южная бухта. Всматриваюсь в корабли. На каком из них уготовано мне служить?

На перроне нас обступили мальчишки, наперебой предлагая комнату. Жене понравился маленький шустрый мальчуган.

– Давай, веди к себе.

Идти пришлось не так далеко. На улице матроса Кошки у подножия Малахова кургана наш проводник постучал в калитку. Во дворе стоял небольшой, утопающий в зелени домик. Встретил нас седой человек в тельняшке. Представился: старожил этих мест, бывший черноморский моряк Иван Афанасиевский. И домик, и его хозяин нам понравились, и мы поселились здесь, на Корабельной стороне.

Оставив жену распаковывать чемоданы, я поспешил в штаб флота.

Маленький трамвайчик – гордость севастопольцев, открывших трамвайное движение на 9 лет раньше, чем в Петербурге, – довез меня до центра города.

Встречные командиры сказали мне, что штаб, Реввоенсовет и политическое управление флота размещаются на "Красном моряке", который стоит у Минной пристани. Я ожидал увидеть большой корабль, а оказался старый-престарый колесный пароходик водоизмещением всего около сотни тонн. После я узнал, что он был построен в Англии еще в 1866 году. Купленный русским правительством, сразу же оказался в Севастополе и стал яхтой главного командира флота и портов Черного моря.

Как яхта высокого начальника пароходик, может быть, был хорош, а как штабной корабль не годился. Теснота здесь была страшная. Каюта начальника отдела кадров флота крохотная. Дверь ее была распахнута настежь. Хозяин каюты сидел у маленького столика, на койке – другой мебели не было – сидел посетитель, какой-то большой командир с широкой нашивкой на рукаве. Остальную часть койки занимали стопки папок.

Собеседники жарко спорили, и на мой осторожный стук никто не обратил внимания. Волей-неволей мне пришлось стать свидетелем разговора. Посетитель просил дать ему четырех штурманов на подводные лодки, а начальник отдела кадров уверял, что может дать только двух. Наконец оба повернулись ко мне и чуть ли не в один голос спросили, что мне надо.

– Вам нужен штурман на подводную лодку. Можете располагать мной. Начальник отдела кадров просмотрел мои бумаги, поморщился.

– Если метили в подводники, надо было кончать подводный класс. А теперь пойдете на канлодку.

– Ерунда! – вмешался посетитель. – Он штурман – это основное, а подводным делам мы его научим... Не спорь, Коля, пиши предписание, ведь человек сам просится в подплав, а это не так часто случается.

Начальник отдела кадров махнул рукой и наложил резолюцию.

– Ну, а теперь давайте знакомиться, – сказал посетитель и протянул мне ладонь. – Головачев, начальник отдельного дивизиона подводных лодок Черноморского флота.