Текст книги "Скифы"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Откин бегом поднялся наверх, исчез ненадолго, а когда вернулся, в руках был широкий лоток с мороженым.

– Освежись, – предложил он почти бодро. – Можно даже прикладывать к боевым ранам.

Глава 18

Молча сидели на мраморных ступеньках, смотрели на свинцово-серую грязную воду. Мороженое Откин купил самое дорогое, изысканное, только девиц угощать, но почти никто не чувствовал вкуса.

Гаврилов начал что-то рассказывать про языческие способы заживления ран и ссадин самовнушением, умолк, вскинул голову.

Сверху со стороны улицы по мраморным ступенькам нерешительно спускался ирокез. Тот самый, который тогда сказанул гнусность по поводу Яны… почему-то обычные в отношении других женщин вещи в ее адрес кажутся гнусностью, а Тор тогда показал этому Аморальнику, он так и назвался, что он попал не совсем туда.

Тор увидел прошлую жертву, зарычал. Ирокез тут же остановился. Лицо его было виноватое.

– Ребята, – заговорил он торопливо, – я читал о вашем сборе. Хотел прийти, потом долго не решался… а когда пришел, там уже доламывали Меч, сволочи! Может быть, я чем-то могу помочь?.. У меня есть сот пять долларов. Если могут пригодиться… ну, в общем деле…

Крылов прикладывал мокрый платок к лицу, разбитые губы щипало. Смолчал.

Тор сказал зло:

– На фиг нам твои зеленые?.. Купи на них пива.

Он зарычал – это Откин начал отдирать присохшие к ранам клочья от рубашки. Откин зашипел сочувствующе, но рванул сильнее. Тор выругался. Про ирокеза больше не вспомнили, а он послушно исчез.

Но минут через десять по ступенькам сверху зашлепали тяжелые шаги. Ирокез нес перед собой, сильно откинувшись назад, ящик пива. За ним шли еще двое посыльных из магазина, каждый держал перед собой по два ящика.

Ирокез поставил ящик у ног Тора, словно принес жертву. Посыльные смотрели на побитых критически, с недоумением. Ирокез расплатился с ними, оба ушли, ирокез торопливо открыл верхний ящик:

– Вот… как вы и велели!

Тор хмыкнул, его огромная лапища пошарила в ящике. На свет появилась темная бутылка с выпуклыми письменами и рисунками.

– Это что же… Ты на все доллары купил?

– На все, – ответил ирокез просто. – Это хорошее пиво. Лучшее в Европе.

Тор сковырнул крышку, сделал пару глотков. Лицо его стало задумчивое. Корчмовцы не двигались, наблюдали.

– Хорошо, – выговорил наконец Тор. – В самом деле пиво… классное. Ладно, ребята. Может быть, ради такого пива примем?

Раб Божий посмотрел печальными очами, сказал проникновенно:

– Тор, не продавай душу свою ради суетного.

– Пиво, – возразил Тор, – это вечная ценность!

Раб Божий обернулся к ирокезу:

– Сын мой, туда ли ты пришел?.. Через дорогу… ладно, не через дорогу, но через две улицы отсюда есть пункт вербовки добровольцев в «Общество равных прав». Там как раз проповедуют свободу от морали… Тебе туда, ты перепутал!

Аморальник оглянулся нервно, краснел и бледнел, переминался с ноги на ногу. Уже сделал было шажок назад, Крылов видел, как парень жутко дерется сам с собой, ибо отступить – это дать слабейшему в себе победить, и все, возможно, это последняя попытка сделать что-то самому, а не плыть по течению…

– А что? – спросил ирокез с внезапной злостью. – Разве вы не растаптываете старую мораль?

– Мы создаем свою, – возразил Раб Божий елейно, – а это две большие разницы!

Ирокез переступил с ноги на ногу. Лицо все больше краснело, словно его, как рака, держали в кипящей воде.

– А может, я тоже… – просипел он.

– Что?

– Ну, создавать…

Корчмовцы откровенно улыбались. А расхохотаться им не давали только ссадины и кровоподтеки на челюстях. Крылов ощутил, что парень уже начинает пятиться, сейчас уйдет, хотя еще не сделал движения, но в душе уже отступил, уже поворачивает..

– Ребята, – сказал он громко, – а если он Аморальник только для той морали, старой? Которую мы тоже не принимаем? Ну, у него свои формы протеста!.. Это можно даже назвать борьбой… при наличии особой фантазии. Не гоните его в шею… но и не подпускайте близко. Если он так рвется поучаствовать, то дайте ему место… в штрафном батальоне, к примеру.

Ирокез взглянул с такой горячей благодарностью, что Крылову стало неловко. Как будто жизнь мальцу спас, а не послал под огонь на передовую. Позволил умереть, так сказать, за Великое Дело.

Похоже, все подумали об одном и том же. А Тор сказал уже как своему парню:

– А что доллары гавкнулись, то не жалей, не жалей! Деньги всегда нужно срочно пропить, так как потом их просто не будет…

Когда ирокез ушел с каким-то заданием от Klm, Откин сказал глубокомысленно, без привычного смешка:

– Умирает старый еврей от дизентерии, просит врача: запишите, прошу вас, что я умер от сифилиса! Тот ахнул: да зачем же такую гадость?.. А пусть внуки думают, отвечает умирающий, что их дед умер как мужчина, а не как засранец…

В своем дворе, к великому удивлению, встретил Алексея. Сперва не узнал: из подъезда вышел незнакомый плотный солидный мужчина, круглое лицо, в руке портфель из коричневой кожи…

Тот первым заулыбался, махнул рукой. Крылов с изумлением узнал человека, которому сказочно повезло первым встретить Яну. Сказочно и несправедливо, просто слепой случай. А мог бы и он оказаться там в это время…

Под ложечкой болезненно заныло, а во рту ощутил горечь, будто глотнул настойку полыни.

– Привет, – сказал он удивленно. – Что с тобой? Ты враз так осолиднел… И пинджак с карманами в такую жару! Да еще этот портфель…

Алексей с жаром пожал ему ладонь. За это время он как-то одновременно и похудел, явно беготни много, и будто потолстел, или так держится, как актер, что умеет изобразить как толстого, так и худого.

Он хохотнул:

– Я ведь теперь – глава движения! Мне так положено. Да знаю-знаю, что ты думаешь… Этих партий и движений как собак нерезаных. Но ты ведь сам понимаешь, сейчас время именно для нас. Сильных и хищных!

Он снова захохотал. Зубы у него белые, ровные, явно чистит два раза в сутки, улыбка располагающая, отрепетированная перед зеркалом.

– А ты чего ко мне заглядывал? – поинтересовался Крылов. – Без звонка, странно как-то…

Алексей развел руками, брови взлетели в великом изумлении:

– К тебе? Вот эгоист! Да только в том подъезде сорок семей!.. Но ты почти прав, я побывал на твоем этаже.

Крылов спросил чужим голосом:

– Ты был у…

– Точно, – сказал Алексей обрадованно, словно Крылов подарил ему миллион. – У твоих соседей. Да ты не кипятись, не кипятись!.. Как будто я за тобой шпионю! Честно. Просто я приходил к твоим соседям. Это ведь мои потенциальные избиратели, потенциальные члены моей партии… или движения… Черт, все еще путаюсь, как его называть. Как думаешь, что в перспективе значительнее?

Крылов задержал дыхание, из груди рвется мат. Как будто мало по Москве дебилов, семей дебилов! Но он пришел именно сюда!

– Назови организацией, – сказал он зло. – Почему нет?

Алексей на миг призадумался.

– Организация? Это неплохо… Организация подразумевает дисциплину, полный контроль вожака, подчинение нижестоящего вышестоящему, а те подчинены мне, стоящему на вершине… Но, боюсь, будут затруднения с регистрацией. Да и сами затрудненники плоховато поддаются дисциплине, сам знаешь… Гм, ну ладно, я побежал! Увидимся.

– Удачи! – сказал Крылов.

Только в Корчме да самые близкие знали, что пожелать удачи – значит обозвать дебилом. Мол, сам не способен ничего добиться, получить, суметь, заслужить, а может рассчитывать только на то, что упадет с неба…

Алексей на ходу оглянулся, прокричал:

– Спасибо! Кстати, Яна передавала привет…

Он скрылся, а Крылов на всякий случай прислонился к стене дома, настолько разом ослабели ноги. Вряд ли этот соврал, хотя мог для пользы дела брякнуть и что-нибудь для него приятное. Такие вот живут по Карнеги: людям надо говорить только хорошее, тогда их можно обобрать до нитки. Нет, он бросил как приятное, но мелкое, что не жалко. Ведь не может же он, толстый и рыжий, да еще в очках, стать на пути такого крутого? Основателя партии или движения? Ведь провинциалка не разберется в тонкостях, для нее глава партии почти что глава правительства…

Домой вернулся, дед спит в кресле, газета на коленях, откинулся на мягкую спинку, похрапывает. Стараясь не шуметь, Крылов на цыпочках прокрался мимо, вытащил из холодильника колбасы, взял хлеба и ушел в комнату к компу.

На сайте за это время уже попытались учинить раскол. Вдохновленные идеей возрождения благородного народа скифов, некая группа в противовес скифам начала создавать организацию под девизом: «Евреи – не нация, а организация! Вступайте в нашу организацию!!!» – и уже обнародовала Устав Нового Еврея. Начали принимать всех желающих, которые обязуются соблюдать устав и платить членские взносы.

На сайте в чате бушевал Бабай-ага:

– Ребята, это вообще черт знает что! Я – сам еврей, настоящий. У меня не только мама еврейка, но и папа до самого колена!.. В евреи так просто не берут. Евреем надо родиться! А те, кто принимает иудаизм и вроде бы тоже становится евреем, – хрен им, все равно никто их евреями считать не собирается. Мы, евреи, – расисты, как ни подходи к этому слову. Только про нас этого говорить нельзя, а про всех остальных – можно. И нужно.

Глава новосозданного кружка-организации возражал:

– Ты не понял, паря. Мы создаем Нового Иудея, понял? Настоящего. До которого вам, прежним иудеям, как плотнику до столяра или юзеру до линуксоида. Будем брать туда всех, у кого есть мозги. А если ты с замедленным развитием, то будь ты хоть трижды чистокровным до колена или до лодыжки, все равно не берем такое отребье!.. У тебя как с замедленным?

– Что? – не понял Бабай-ага.

– Вот видишь, – сказал Новый Иудей с удовлетворением, – тебе че беспокоиться? Все равно не проходишь.

Выходит, подумалось само собой, без всякой связи с баталиями в виртуальной Корчме, Алексей держит Яну достаточно крепко, если может даже передавать от нее приветы. Он как-то обмолвился, что она приехала покорять столицу как художница, а все мы, москвичи, знаем, как часто у провинциалов горят крылья…

Эта провинциалочка, похоже, тоже выбрала не совсем тот жанр для успеха… Нет, даже и мысли не мелькнуло насчет фотомодели или манекенщицы… хотя, если честно, то, конечно же, мелькнуло, но ощущение неудачи пришло от слишком близкого знакомства с компьютерной графикой.

Это в прошлом художники зашибали деньгу на портретах маслом, тогда не было даже фотоаппаратов, а теперь большинство вовсе перешло на рисование по экрану. Другие сшибают деньгу, быстро составляя коллажи из многочисленных клип-макетов. На каждом сидюке их десятки тысяч, а на продвинутом дэвэдэшнике – миллионы. Всегда есть из чего выбрать по вкусу заказчика, а при необходимости слегка подрихтовать тут же на экране, увеличить или изменить пропорции, перекрасить, подсветить, изменить фон – все в течение одной-двух минут. Берут за такую работу художники до смешного дешево, заказчики довольны, но все равно такие художники зарабатывают совсем неплохо. И Яне, с ее провинциальным стремлением все рисовать ручками, не пользуясь щедрой коллекцией шаблонов, придется совсем непросто…

Он вспомнил оценивающий взгляд Алексея. Этот дебилоид прекрасно понимает, что провинциалке на художестве не только не разбогатеть, но и не заработать на хлеб. Интересно, успел ли уже предложить более серьезное покровительство, чем просто разделить с ним место на койке? Вряд ли. У самого протертые штаны и туфли с отваливающейся подошвой!..

Хотя, правда, портфель уже из настоящей кожи.

Если передавала привет, то он имеет право позвонить! И хоть это телефон Алексея, она остановилась пожить у него, пока определится в Москве, но можно выбрать время, когда Алексея наверняка нет дома, у него забот полон рот…

Он отчаянно трусил, пальцы дрожали, а во рту пересохло. Кое-как со второй попытки набрал номер. Дыхание остановилось – а вдруг Алексей дома, телефон на том конце уже звонит и звонит, Крылов наконец оторвал трубку от уха, как вдруг в мембране щелкнуло, сдавленный голос что-то пробормотал.

Он вскрикнул:

– Яна?.. Это я, Крылов!.. Мы с тобой общались на сходках корчмовцев!

Голос пробормотал еще невнятнее, он уже усомнился, что голос принадлежит Яне, заговорил быстро, торопливо:

– Яна, я очень хотел бы встретиться!.. Знаю, это нельзя говорить по телефону, но, что б ни делал, ты у меня перед глазами!…

Ее голос, теперь он различал, словно бы пытался выговорить что-то, но из мембраны доносились только сдавленные звуки, после чего щелкнуло, связь оборвалась.

Он остался сидеть как пришибленный. Не сразу услышал, что в руке раздраженно пикает трубка, виновато и с величайшей осторожностью понес на рычажки.

Мысли самые дикие и странные хаотично заполняли мозг, так же резко оставляли полностью. Череп то трещал от напора, то пустел, как метро после полуночи. Кровь приливала тяжелыми горячими волнами, в висках начинали стучать молотки, затем так же резко он начинал слышать в ушах звон незримых колокольчиков…

Телефон зазвенел так резко, что Крылов подскочил. Стул упал с грохотом, в голове мелькнуло, что разбудит деда, пальцы цапнули трубку, метнули к уху:

– Алло?

– Это я, – послышался ровный и чистый голос, – Яна. Ты звонил…

Он поспешно прокричал:

– Да-да!.. Яна, умоляю, выбери время, чтобы нам встретиться. Любое. Но чем раньше, тем лучше!

На том конце провода было долгое молчание. Затем голос нерешительно произнес:

– В Москве положено отложить на день-два, а то и на три… Но я из провинции, я… могу и сейчас. У меня сейчас есть свободное время, так что почему и нет?

Крылов выдохнул счастливо:

– Ох, Яна… Ты просто золото. Давай, я буду тебя ждать у памятника Пушкину? Я слышал, что Алексей живет там близко в коммуналке?

– Верно, – ответила она. – На Ермоловой. Я смогу быть там через десять минут.

Он закричал в панике:

– Через десять я не успею! Мне добираться… Давай через тридцать минут?

– Договорились, – ответил ее бесконечно милый голос. – Через тридцать минут я буду. Учти, я не опаздываю.

– Ты золото, – пробормотал он. – Ангел, а не женщина! Еще и не опаздываешь…

Глава 19

Из дома вылетел, как будто его выдрало вакуумным взрывом. На улице выскочил на середину дороги, остановил первого же частника, все сейчас шабашат, велел гнать в Центр, прямо в Центр. Не куда-нибудь, а к памятнику великому поэту. Если надо, то нарушая эти гребаные правила, он заплатит.

Хозяин машины посматривал на него испытующе, стараясь понять, имеет ли дело с провинциалом, что вырвался наконец-то в Москву, теперь у него командировочное настроение, ему сейчас бабы, рестораны, казино…

– Надолго в Москву? – поинтересовался он.

– Что? – очнулся Крылов. – В Москву?.. Нет, я москвич. Ты не обращай внимания, это я так… сделка века намечается.

– А-а-а, – протянул водитель разочарованно, Крылов понял, что выпал из сферы повышенного внимания подшабашника. С самого крутого бизнесмена не сдерешь так, как с самого мелкого командированного из глубинки. Те все еще по старинке сорят деньгами, а у бизнесменов вошло в моду демонстративно беречь копейку. – Тады да… Щас приедем, в это время пробок нет. Или почти нет…

И все же, на скорости подъезжая к памятнику, он видел стройную фигуру Яны. Она подошла к мороженщику, чем-то интересовалась, парень картинно выпячивал грудь и все старался заглянуть ей за глубокий вырез. Мимо прошла совершенно обнаженная девчушка, на груди и ягодицах татуировка, он не обратил на нее внимания, а Яну жадно раздевал взглядом.

Крылов заскрипел зубами, бросил:

– Останови!

– Здесь нельзя. Сейчас развернусь…

– Тут разворот только возле Центрального телеграфа!

– Да, но…

– Держи!

Крылов бросил ему деньги, водила послушно начал сдвигаться к бровке. Крылов открыл дверцу, когда машина притормозила, выскочил на ходу и бросился в сторону памятника.

Яна развернулась в его сторону с неспешностью королевской яхты. Глаза ее смеялись, пальцы деловито снимали обертку с эскимо на палочке. Провинциалы всегда жадно лопают московское мороженое, Крылов знал.

– Извини, – выдохнул он, – чуть опоздал…

– Да нет, – ответила она беспечно, – это я вышла раньше. Люблю Москву!

Ее полные, очень красные без всякой помады губы вытянулись в трубочку, шоколадный верх мороженого исчез, обнажился молочно-белый столбик. Она бесстыдно посасывала, слизывала с краев, глаза ее смеялись.

Он сказал с замешательством:

– Извини, но я просто… когда позвонил, я даже не понял… Что-то случилось? Ты так ответила… что я подумал…

Она спросила лениво:

– Что ты подумал?

– Что ты заболела, – выпалил он. – Горло у тебя хрипело…

Она удивилась:

– Как я могла говорить с членом во рту? Он как раз тыкался мне в гланды… Или в голосовые связки, не знаю. Собирался кончать, зачем мешать?..

Глаза ее были чистые, невинные. Теперь шоколадные стенки исчезли, белый столбик входил в ее рот целиком, Яна слизывала со всех сторон быстро тающие сливки, эскимо худело с каждым погружением в красный горячий рот, такой влажный и такой, такой… такой!

Сердце колотилось неистово. Крылов чувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки, он, философ, чувствует в себе пробуждение зверя. Поспешно стиснул в груди дыхание, в барокамере легких опасно быстро растет давление. В обычной жизни он чувствовал некоторое облегчение, довольно подленькое, как признавался себе втихушку, если женщина кому-то да принадлежит. Ну там жена сослуживца или вообще чья-то чужая жена, чужая любовница, а он просто урывает себе от чужой законной собственности. Это и придавало ореол казановы-робингуда, и не надо было брать на себя какие-то, хоть малейшие обязанности. И его нисколько не задевало, что этой женщиной кто-то пользуется еще, помимо него. Наоборот, это он пользовался чужим, запретным. Это всегда возбуждало, пьянило голову, придавало романтичный оттенок. Но… с Яной этого привычного чувства почему-то не возникло.

Он с великим трудом выпустил сквозь стиснутые зубы струю воздуха, стараясь сделать это медленно, чтобы не взорваться. И чтобы не сжечь горячим дыханием этот мир, не испугать Яну струей огня.

– Поедем отсюда? – предложил он.

– Поедем, – согласилась она с готовностью.

– Куда?

Она рассмеялась, губы от частого соприкосновения с холодным столбиком эскимо, а затем с горячим воздухом раскраснелись еще больше, набухли, как созревшие бутоны роз.

– Я плохо знаю город, – призналась она. – Потихоньку осваиваю, но все-таки…

Он задержал дыхание – другой бы давно уже предложил насчет коитуса, а здесь язык как прилип к гортани, и даже то, что проделывает с нею Алексей, не позволяет снять с нее ореол святости с великим трудом выдавил:

– Тогда ты еще не видела… что такое Интернет? Во всей его мощи? Хочешь, покажу?

Ее глаза засияли, она воскликнула по-детски:

– Конечно!.. Я столько о нем слышала!

– У Алексея нет?

– Нет, – ответила она просто. – У него все очень… бедновато. Но зато он живет в самом Центре.

– А я, – ответил он, – в самом престижном районе!.. Центр весь загазован, экологически мерзок, зато мой район университетский… А комп у меня со всеми наворотами, модем скоростной, а связь… О, ты все увидишь!

Счастливый, он выскочил на проезжую часть. Машины проскакивали мимо, здесь останавливаться строжайше запрещено, но один отчаюга все же решился, почти на ходу открыл дверь.

Крылов быстро запихнул Яну, ввалился следом.

– Уф!.. Гони на Мичуринский проспект.

Он жил небогато, можно сказать даже – бедновато, хотя зарабатывал неплохо. Просто деньги всегда уплывали меж пальцев. Не раз он оказывался прижат из-за безденежья к стене, занять в наше время почти немыслимо, и с той поры заставил себя отложить приличную сумму «на всякий случай». Сейчас был именно тот случай, и, выскакивая из дома, он захватил с собой почти половину, чтоб уж точно было с запасом.

По его указке водитель свернул к магазину, на котором горела надпись «Любимые продукты», припарковал, Крылов расплатился, щедро отстегнув чаевые, вылез и церемонно подал руку Яне.

Яна, правда, не поняла жеста, выпорхнула с легкостью, он на миг увидел в разрезе сарафана белые полушария, засмеялась:

– Ты живешь в магазине?

– Я в соседнем доме, – ответил Крылов небрежно. – Но в моем холодильнике, боюсь, пусто. Давай заправимся по дороге…

– Давай, – легко согласилась Яна.

Крылов открыл перед Яной двери, холл освещен, как в праздничном фойе театра, подтянутые дружелюбные охранники, молоденькие девочки за кассами, все в приятной зеленой униформе.

Крылов взял металлическую корзинку, Яна поинтересовалась тихо:

– А здесь… не переучет?

Он знал, что подобная пустота магазина всегда пугает провинциалов. Провинциал привык к самым дешевым магазинам, а где дешево, там и людно, толчея, спертый запах, воздух тяжел от взаимной ненависти…

Он ответил вполголоса:

– Что ты, Яна. Здесь хорошо.

Он вел ее вдоль полок небрежно, словно завсегдатай, хотя был здесь всего раз, когда помогал Вовкулаку, богатому соседу, наполнить багажник его автомобиля перед выездом на дачу.

Яна встревоженно скосила глаза на уборщицу. Опрятно одетая женщина, стараясь сделать это незаметно, быстро прошлась по их следу тряпкой и тут же исчезла. Пол блещет чистотой, а на полках, подсвеченные лампочками, сверкают как драгоценные камни экзотичные фрукты, овощи… Да что там экзотичные, яблоки и груши выглядят такими толстыми, сочными и свежими, словно тоже растут неведомо под каким солнцем и на какой планете!

А в мясном отделе Яна и вовсе остановилась, тихо обомлев. Такой роскоши еще не встречала, а Крылов видел в ее глазах недоумение: все свежее, свежайшее, долго храниться не может… но где же покупатели?

Пока хорошенькая девушка взвешивала ему салаты, в магазине появился еще один… нет, двое, за осанистым мужчиной шла серенькая, как куропатка, жена. Мужчина по– хозяйски захватил, не глядя, корзинку на колесах, погнал ее перед собой, как таран. Жена семенила позади, как и надлежит добропорядочной мусульманской женщине.

Эта пара двинулась сразу в мясной отдел, Яна убедилась с тихой ревностью, что на женщине серьги с крупными бриллиантами, каждый стоит десятка «Мерседесов», но сама женщина в старых растоптанных туфлях, да и мужчина одет с той великолепной небрежностью, какую могут позволить себе очень богатые люди.

Крылов поспешил увести Яну дальше по узкому проходу кондитерского ряда, там с обеих сторон коробки конфет, всякие, разные: от простых леденцов – и у богатых могут быть причуды – до роскошнейших металлических ящичков, внутри которых самые лучшие в Европе, лучшие в мире, лучшие из лучших…

На выходе четыре кассы, ни у одной нет очереди. Милые девушки, совершенно не накрашенные… наверное, здесь нельзя, зато с умелым татуажем, чистенькие, свеженькие, тоже вымытые свежие яблочки, ждут их чинно и воспитанно.

Все четверо Крылову и Яне заулыбались, как своим старым любимым начальникам, под началом которых им жилось хорошо и вольно. Яна даже растерялась, к какой же двинуться, но Крылов явно знал про жуткую участь буриданова осла, широким жестом воздел корзинку и грохнул ею на столик:

– Прошу!

Девушка улыбнулась еще шире, продуктов этот парень набрал на месячную зарплату инженера, хорошо, настоящие люди с достатком никогда не выставляют его напоказ, ее пальчики быстро и ловко отстучали по наклонной клаве агрегата, тот и здесь показал свою выучку: не выплюнул с грохотом чек, а выдал его вежливо и бесшумно.

Крылов чек не взял, что значит – перед бухгалтерией шапку не ломает, а продукты переложил в пластмассовый пакет. Охранник сделал движение: мол, давайте донесу до машины, но Крылов отмел широким жестом:

– Я живу в соседнем доме!

На лицах охранников, как и девочек за кассами, появилось одинаковое выражение почтения. К их магазину примыкает элитный дом, построенный по индивидуальному проекту. Весь участок огорожен, охрана на входе, известно про подземные гаражи, а зимние сады видны издали. Еще доходят какие-то смутные слухи про выделенки, оптоволокно и прочие непонятные вещи. А когда видели, как из ворот выезжает потрепанный «жигуль», то знатоки шепотом говорили, что у этого чудака под капотом упрятан мотор от «Феррари» ручной сборки.

По пути остановился у аптечного киоска. Купил презервативы. Симпатичная продавщица, обнаженная до пояса, с мелкими, как пипетки, сиськами, улыбнулась мило, спросила дразняще:

– Вам завеpнуть или натянуть?

Яна громко фыркнула. На улице ветерок шелестел травой у обочины, тоже сочной, зеленой, выращенной на витаминах и анаболиках. Яна не поняла многозначительных слов Крылова про соседний дом и, когда он провел ее мимо оградки с охранниками к замызганному зданию старенькой хрущобы, ничуть не удивилась и не огорчилась. Треть москвичей живут в хрущобах, каждый обустраивается как может, и все надеются, что вот-вот их снесут и взамен вселят в роскошные хоромы.

За выметенным и выдраенным до блеска участком престижного дома начинался участок дома простого, а значит – неблагополучного. Сразу словно солнце зашло за тучу, здесь темно, грязно, на выщербленном тротуаре блестят сочные плевки, в ямках и выбоинах грязные обертки от мороженого, смятые сигаретные пачки, темные окурки, обгорелые спички, застрявшие со времен их изобретения, сломанная оградка перед домом, обглоданные неведомой силой кусты, и без того жалкие, засыхающие, облупившиеся…

Его дом назойливо показывал всем, что он составлен из грязно-серых плит. Составлен кое-как, плиты кое-как состыкованы, щели подчеркнуто небрежно замазаны темным цементом. Крылов всякий раз представлял, как однажды гигантские руки небрежно составили эти кубики, зачерпнули в гигантский мастерок темного раствора, мазнули по стыкам, почти не глядя, в то время как сам суперкаменщик лениво болтал с соседом, мало обращая внимания на опостылевшую работу.

Стыки даже тех плит, что состыкованы терпимо, замазаны с той же оскорбительной небрежностью, что позволительно только в отношении крайней бедноты, всяких там безропотных учителишек, инженеришек, врачишек. Вся стена дома расчерчена этими грязными прямыми полосами на квадратики, будто те гиганты собирались поиграть в крестики-нолики, но сами же побрезговали, а расчерченная стена так и осталась.

Крылов заботливо поддерживал Яну под локоть: на повороте ямы в асфальте такие, что автомобили даже не рискуют проезжать, просто проломили оградку и прут по газону, теперь там такая наезженная колея, словно прошли танки.

Его подъезд третий, с какой стороны дома ни зайди, всегда мимо раздолбанных лавочек, где якобы старушки перемывают кости проходящим мимо… Как же! Это было при гребаной Советской власти. А теперь, когда освободились от ее засилья, на лавочках и под лавочками спят пьяные бомжи, на детской площадке среди разбитых в щепки качелей группа подростков гогочет и допивает последнюю бутылку портвейна, лапают и ставят в позу пьющей оленихи пьяную девку, но это еще ничего, вон рядом трахаются двое мальчишек, а третий тычет в вену шприцем, нимало не смущаясь, что из окон могут смотреть не только жильцы дома, но и родители…

Из второго подъезда вывалились четверо подростков. Сердце Крылова стиснулось. Ему в следующий, нельзя не пройти мимо, вот если бы чуть быстрее собирал продукты в пакет, не театральничал перед Яной, то успели бы миновать и даже вошли в его подъезд…

– Во! – сказал один довольно. – Гляди, это тот хмырь, что с нами знаться не желает!

Крылов дернулся было, чтобы ускорить шаг и успеть пройти мимо, но ощутил, что чувство гуманитария подводит, те на прямую дорожку, ведущую вдоль всего дома, успевают раньше.

Он не знал этих соседей, да и не хотел знать, вчера это еще примерные или полупримерные школьники с ранцами за спиной, а сегодня вдруг так вытянувшиеся во взрослых дядей: ум тот же, зато с радостным удивлением обнаружили, что могут дать сдачи даже отцу, пытающемуся ремнем заставить учить уроки…

Они все четверо высыпали на дорогу, перегородили, дабы очкарик не ушел. Сердце бухало в груди так сильно, что кровь мощными толчками ударялась в барабанные перепонки. Крылову показалось, что он глохнет на какие-то доли секунды.

Он переложил оба тяжелых пакета с продуктами в одну руку, пальцы подхватили увесистый булыжник. Он крепко сжал, пошел к тому, что выглядит старшим. Кровь вздувала мышцы, он внезапно ощутил, насколько он крепок телом, а эти все четверо – бледные хиляки, которых можно и надо бить, топтать, размазывать по асфальту.

Вожак забеспокоился:

– Ты че, припадочный?

– Нам жизнь недорога, – процедил Крылов с чувством, на этот раз страх даже не успел появиться, он знал, что бросится сам, первым, будет рвать, бить, кусать, ломать кости, наносить вред… пока в нем самом останется хоть капля жизни. – А мразь мы бьем везде, где встречаем!

Один из подростков сказал пугливо:

– Воедя… да ну их! Это из этих… как их…

– Скифы мы, – сказал Крылов свирепо. – А ты, мразь, сейчас рухнешь в пыль, а я напьюсь твоей крови…

Он замахнулся, вожак пугливо отступил, на то и вожак, чтобы сразу оценивать противника и принимать единственно верное решение. Под ноги попалась пустая банка из-под пепси, вожак грохнулся на спину, нелепо перекатился на бок и, вскочив, помчался вдоль бесконечного, как кризис, дома. Пристыженные соратники, кто бегом, а кто еще пытается сохранять лицо, отступили шагом.

Крылов отшвырнул камень, на ладонь прилипли частички асфальтовой смолы, Яна без пугливости ухватила его за локоть:

– Ты был великолепен!

– Был? – удивился Крылов. – Я великолепен всегда.

– Уже не сомневаюсь, – заявила она. – В настоящем мужчине всегда отыскивается нечто пещерное… Как ты схватил камень! Это надо было видеть. Правда. Жаль, ты не видел своего лица…

– Скифы мы, – повторил он. Странное чувство силы не оставляло его, словно, назвавшись скифом, тут же получил через биополе, как бы сказали чокнуто-рерихнутые, от древних скифов ярость и бездумную жажду кровавой схватки. – Скифы мы… с жадными очами…