Текст книги "Скифы"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 20

Ступеньки подъезда развалились, два года уже никто даже не пытается жаловаться в ЖЭК, старики вовсе дожидаются, когда их кто-то сведет на безопасный асфальт, дверь испещрена похабными надписями.

Крылов вошел в подъезд первым – в постсоветское время правила этикета другие, подозрительно огляделся, давая глазам привыкнуть к полутьме. Яна вошла, толкнув его теплым боком. Голос ее прощебетал безмятежно:

– Ты полагаешь… что это у вас серьезно?

– Что?

– Ну, эта… скифскость.

Он повел ее по ступенькам вверх – лифт останавливается между первым и вторым, заговорил, сам удивляясь тому, что его не трясет, как после такой стычки трясло бы еще полдня, а то и завтра боялся бы выйти из подъезда:

– Яна, в мире постоянно борются две силы. Только две! Не те детские, о которых всякий думает в первую очередь: Зло и Добро, Тьма и Свет, Закон и Хаос… Первая сила – хочу просто жить, а вторая – нет, надо строить некое совершенное общество. Один цикл постоянно сменяет другой: устав строить, человечек плюет на недостроенный фундамент, ложится на песок, подставляя брюхо солнышку, и говорит: как много я терял, пока строил! Солнышко, птички, бабочки, а я не замечал…

– Он прав, – заметила Яна. – Тебе не тяжело? Давай помогу.

У нее было чистое лицо и честные глаза провинциалки, что с готовностью придет любому на помощь. Даже мужчине, ибо там, у себя в Кунгуре, она, возможно, таскала тяжести и даже неизбалованно махала киркой на дороге.

– Такая ноша не тянет, – ответил он небрежно.

Она усмехнулась хитро:

– Даже удивительно, что ты не стал брать ни вина, ни водки!

– Гм, – пробормотал он, – а… да не стоит, думаю.

Смолчал, что у него на кухне стоит пара бутылок шампанского, очень даже неплохого, а запас пива он пополняет, едва в ящике остается меньше пяти бутылок.

Они встали перед лифтом, красный огонек показывал, что занят, хотя через решетку были видны неподвижные шланги, тросы, провисшие, как качели, силовые кабели.

– Но вот, належавшись и наимевшись, – продолжал Крылов, – человечек чувствует в душе смутные позывы что-то строить высокое, чистое, совершенное, чтобы стать лучше, чем он есть сейчас… И – начинается все снова.

– Почему снова?

– Снова, – поправился Крылов, – да не на том же месте. Всякий раз фундамент достраивается, поднимаются стены… Если стены и ломают, то чертежи остаются. И опыт остается, до какого места строить можно, а откуда уже пошло черт-те что…. Черт, грузят что-то в лифт, что ли?

Яна слушала с интересом. Спросила:

– Значит, вы стараетесь оседлать это самое высокое? Что глубоко-глубоко внутри?

– Да, – пробормотал Крылов, – что-то в этом роде.

– Оседлать святые чувства, – сказала Яна с удовольствием, – и заставить их работать на свою животную программу! Да вы просто редкие сволочи!

Но говорила весело, глаза блестели. Крылов не врубился, шутит она или всерьез, но сейчас главное, что не простилась перед закрытой дверью лифта, не сослалась на срочную необходимость быть в другом месте.

– Самые великие дела, – ответил Крылов, – делаются как раз на эксплуатации великих чувств.

– Мерзавцы, – сказала она с чувством. – Редкостные мерзавцы! Да вы настоящие политики!

За решеткой вздрогнуло, хрюкнуло. В глубокой норе зашевелилось, задвигалось, пошли толстые кишки шлангов, кабелей, проводов, Крылов с облегчением перевел дух.

В тесной кабинке, все еще держа в одной руке оттягивающие пальцы пакеты с провизией, он чувствовал, как все замкнутое пространство заполняется ароматом здоровой созревшей самки. Едва не застонал, лифт ползет со скоростью поднимающихся гор, а в крови уже не зуд, а жар, пламя, расплавленный металл…

Двери распахнулись, он задержал дыхание. Жена Мони немного убрала, но вся лестничная площадка пропиталась запахом экскрементов, мочи и блевотины.

Крылов метнулся к двери и сунул ключ в скважину. Несмотря на предупреждение милиции, что нельзя доставать ключи еще в лифте, мало ли кого встретишь на площадке, он пренебрегал этой опасностью, ибо что опасность, если на площадке порезвились дети Мони: уже никакой грабитель сюда не поднимется!

Яна царственно переступила порог. В это время за спиной Крылова щелкнуло, он видел затылком, как начала открываться дверь соседа. Ноги сами поспешно внесли в прихожую, он потянул за собой ручку. В висках с облегчением стучала мысль: успел! Успел… Без разговоров за жизнь с Моней или его женой, на что почему-то так падки все дебилы…

Яна сразу зашла в туалет, потом, как знал по ритуалу Крылов, будет ванная, сам он торопливо переложил продукты из пакетов в холодильник, кое-что сразу поставил на огонь, на всякий случай задернул полупрозрачные шторы на окнах. В последнее время в доме напротив что-то поблескивает, какой-то маньяк все еще подсматривает за жильцами в бинокль, хотя этих голых баб полно даже на улице…

Окна дома напротив, да и других домов, что-то смутно напоминали, он сперва не мог врубиться, но, когда подсознательно двинул указательным пальцем правой руки, нажимая кнопку «мыши», понял и засмеялся. Много сидит за компьютером, много.

Пока Яна плескалась в ванной, на цыпочках сбегал в комнату деда. Тот спит на диванчике, с постели вставать труднее, дед даже на ночь старается теперь устраиваться на диване. Газеты рядом, пультик от ящика тоже, лекарства на столике, только руку протянуть…

Так же неслышно вернулся на кухню. В ванной все еще плескалось, донесся ее счастливый смех. Провинциалка все еще открывает новинки и причуды сантехники, навороты сверхсовременного дизайна.

На короткий миг увидел себя со стороны: взволнованного, с вытаращенными глазами, гормоны выплескиваются из ушей, красный, потный, чуть-чуть стало стыдно, но руки продолжали расставлять бокалы, а в черепе засела горько-мудрая мысль: жизнь все же сложнее, все не предусмотреть и Соломону, иначе бы, потеряв голову, не женился на козлоногой, не бахвалился бы пьяным перед Китоврасом, после чего в бомжи на долгие года…

Яна вышла с капельками воды на лице, волосы влажные. Крылов с облегчением увидел, что она только посвежела, хотя обычно на женщин после ванны смотреть, понятное дело, страшился. Но Яна… даже татуаж она сделала разве что из-за моды, ее губы и так безукоризненно очерчены, а глаза…

Крылов сглотнул слюну. Яна выглядела настолько прекрасной и одухотворенной, что горячая кровь из гениталий внезапно мощно устремилась в сердце, там защемило, захотелось упасть на колени и совершить что-нибудь идиотское: к примеру, читать стихи, петь, взывать и говорить только возвышенно и… еще возвышеннее.

– Ого, – сказала она, – какой ты быстрый!.. Уж думала, что ты будешь жрякать меня, а ты вон какой обжора!

Она подошла, взглянула ему в лицо. Крылов неотрывно смотрел в ее смеющиеся глаза. Ее пальцы тем временем ловко отыскали «молнию» на его джинсах. Он услышал знакомый звук, когда она потянула за язычок, все это время смотрела ему в глаза, дразнясь, и Крылов ощутил, что весь его разум, отточенный интеллект – все это лишь тонкая пленка на вскипевшем молоке глубинных инстинктов.

Если с другими женщинами он знал, что они женщины, которых он пользует и которые, в свою очередь, имеют его, что их, женщин, вообще-то много, как и для них свет полон крыловых, то сейчас словно бы включилось Сверхзнание, открылись бездны и тайны, а его взяла и повела рука более мощная, чем разум, которому всего-то не больше миллиона лет.

Эта могучая сила заявила мощно, что вот наконец-то перед ним тот сосуд, та почва, к которой он стремился всю жизнь, к которой полз, ради которой жил. Здесь его семя даст наилучший плод, здесь разрастется нечто небывалое, и сейчас он совершает абсолютно то, для чего его предназначила эволюция, для чего рукой Бога была создана первая клетка, что прошла по длинной цепи эволюции, отбрасывая всяких там динозавров, и вот сейчас он, Крылов, венец эволюции, свершает то, ради чего все это замысливалось Творцом: отыскал самое лучшее на свете лоно, куда внедряет свое семя… нет, даже не свое, он сам лишь инструмент в руке Бога…

Очнулся он только с последним вскриком-выдохом, настолько мощным, словно отлетала душа… не из умирающего от старости тела, а душа подвижника, силой духа швыряющая ее Творцу к звездам.

Да, он все еще на кухне, сидит, обессилев. Брюки полуспущены: он сам, поживя в неблагополучном районе, называл их штанами. Яна поднялась с колен, все такая же чистая и свеженькая, даже капли воды после купания не успели высохнуть на лбу, глаза смеющиеся.

– Ну вот, – сказала она деловито, – теперь ты можешь говорить… не таким хриплым голосом.

– Ох, Яна!.. Но почему…

– А гормоны на мозги не давят, – сообщила она. – Я в каком-то журнале читала.

– Да я не о том…

Инстинкты не то чтобы на какое-то время стихли, вот прямо сейчас потребуют повторной вязки, им нужны гарантии, организм беспокоится, бросает все резервы, но мозг, что все это время был в бессознательном, копил мощь, сейчас забарахтался, наскоро сформулировал мысль, что-де неэстетично вот так, он же хоть всего на шажок от обезьяны, но все же на шажок отодвинулся, надо было хоть штаны… тьфу, брюки снять, заодно и рубашку, жара, потный…

Яна с ленцой наблюдала, что в этом самце произошла смена хозяев, движения стали рассчитанными, а рык, рев, хрипы переросли в членораздельную речь, все еще со следами прежних хрипов и рыков:

– А о чем?

– Яна…

– Что?

– Да так… Хотел сказать, что мне никогда так… но подумал, что у всех запас слов ничтожно мал, как вот и у меня. И большое, и малое вкладываем в одни и те же слова! А еще хуже тем, кто пытается на бумаге. Я хоть могу кивками, тембром голоса, паузами… а у них только неполных три десятка условных значков…

Она сказала с той же ленцой:

– Это ты уже о себе. Не хватает слов, чтобы сформулировать свои тезисы о Великой Скифии?

– К черту Скифию, – ответил он и ухватил ее тело. – Сейчас я хочу тебя.

– Что в тебе за кипящий котел? – удивилась она. – Солнечная радиация, что ли?

Он пытался ее потащить в комнату, но она заупрямилась: там дед спит, он возразил, что у него двухкомнатная квартира, есть еще одна, Яна помотала головой: а вдруг старика разбудим, их жалеть надо, и тогда он положил ее прямо на обеденный стол, ухватил жадными пальцами сочные ягодицы…

Едва не потерял сознание, настолько все произошло мощно, настолько это было важно, что теперь вроде бы уже можно и не жить: основную функцию выполнил, а она, эта женщина, теперь может съесть его, как паучиха съедает паука за дальнейшей ненадобностью.

На плите в джезве кипела вода. С великим трудом он сделал крепчайший кофе, отпил почти кипяток, откинулся на стуле. Яна преспокойно общипывала виноградную гроздь, очистила и съела с огромным удовольствием банан. Видно, что для нее это все если не в диковинку, то вот такого отборнейшего винограда никогда не пробовала, даже бананы самые что ни на есть выдержанные…

Он с облегчением видел, что ей по фигу любые апартаменты, а она за это время в Москве могла повидать всякие пентхаузы, но кухня есть кухня, русская интеллигенция вся кухонная насквозь, пропахшая кухней, все великие произведения за последние полста лет творились на кухне и доныне пахнут кухней.

Отпил еще кофе, в мозгу прояснилось. Стало несколько стыдно за свою обезьянность, не так планировал, хотел же покрасивше, а не так, как все, сделал голос чище, сказал:

– Так вот, возвращаясь к нашим скифам… Не такие уж мы и оторванные от земли идеалистики, как тебе кажется… может быть. Мы ставим вполне реальные и достижимые цели. К примеру, скиф не должен покупать иностранные товары! Достижимо это? Достижимо. Конечно, если в продаже имеются отечественные! Пусть даже ниже качеством, но свои. Ибо если покупать свои, то они смогут стать лучшими в мире, а если покупать импортные, то отечественная промышленность умрет вовсе.

– Ну и что? – спросила она.

Он растерялся на миг, затем вспомнил, что должен все накрепко привязывать к личным интересам, суетливо порылся в предвыборных лозунгах всех партий и движений, мозг мгновенно вычленил одну фразу, а голосовые связки тут же начали оформлять в слова:

– Яна, это же так… просто!.. Мы сразу привлечем внимание крупнейшей аграрной партии в Думе. Они от своих щедрот отстегнут нам что-то на прокорм и поощрение, мы же на них работаем почти впрямую… а там и промышленная партия захочет поддержать…

Она усомнилась:

– Думаешь, вас заметят?

– Если Алексей, – воскликнул он, – сумел привлечь в свою партию эстрадных поп-звезд, то почему… Ладно, дело не в Алексее. Откин – пробивной парень, он сумеет прорваться к помощникам депутатов, заинтересовать их, а потом добьется и приема у председателя промышленной партии! Я имею в виду производителей отечественных товаров. А главное – чтобы выслушали. Денег нам надо мало, а пользу можем им принести большую…

Она проговорила задумчиво:

– Если сумеете заинтересовать, то… Верно, самые большие деньги у аграрников да промышленников. Вчера показывали по телевизору, что какой-то ловкач из их партий тайком перевел в Швейцарию сто миллионов долларов, так в руководстве партии только отмахнулись: мол, семечки, стоит ли обращать внимание?

Он подбодрился, Яна слушает внимательно, сказал с жаром, которого на самом деле не чувствовал:

– И, конечно же, мы покончим с нелепым всепрощением! Нельзя, чтобы устно проповедовали одну мораль, а соблюдали другую. Это разрушает любое общество. Надо вывести из подполья так называемую злопамятность.

– Да вы что…

– А то! Что за фокусы, когда человек творил преступления, а потом покаялся, и все списывается? Он сразу уравнивается с теми, кого обманывал, за чей счет жил и пировал?.. Да еще ему повышенное внимание и забота, как «исправившемуся»? Не-е-ет, каждый отвечает за свои поступки. И все они, как добрые, так и недобрые, остаются в его списке навсегда. Навеки!

Она возразила без уверенности:

– Но ведь можно что-то натворить по молодости… Еще не зная последствий…

Крылов удивился:

– Да мы что, в пустыне живем? Родители нам с пеленок объясняют, что можно делать, а что нельзя! Но даже если нет родителей, то говорят воспитатели в детском саду, учителя в школе, соседи, прохожие, газеты, радио, телевидение… Шалишь, все знают, что такое хорошо, что такое плохо! И если кто-то делает непотребное, то знает, что делает именно непотребное! Но если будет знать, что спросят не по христианскому смирению, не подставят еще и другую щеку, а в ответ влупят так, что мозги останутся на стене, то таких героев поубавится, поубавится…

Она призадумалась, сказала практично:

– Да, это найдет отклик. По крайней мере, вначале.

Он спросил уязвленно:

– Почему только вначале?

– На самом деле люди не такие кровожадные, – объяснила она. – Это сейчас вопят, требуют смертной казни даже карманным воришкам. Но когда сядут за стол присяжных, злости поубавится. У меня был один знакомый… судья, он со смехом рассказывал, что судья выносит всегда более строгий приговор, чем предлагают присяжные.

Он заметил крохотную заминку в ее речи, но стерпел, сказал только:

– У тебя великолепная память!

Напрягся, только сейчас понял, что это прозвучало двусмысленно, как в том старом анекдоте про выходящую замуж девственницу, но Яна среагировала только на комплимент, мило улыбнулась, а он с облегчением вспомнил, что те сотни и тысячи мужчин, пользовавшихся ее телом, значат для нее не больше, чем толкотня в переполненном троллейбусе. И помнит она их не больше, чем тех, кто ехал с нею сегодня в метро и украдкой щупал ее задницу.

Часть II

Глава 1

Шампанское как раз остыло в самую меру, он умело откупорил, не бабахнув пробкой, разлил по высоким бокалам. В душе пело, Яна большими глазами смотрит и на шампанское: настоящее французское, выдержанное, старое, робко пробует маслины и оливки, пришлось объяснить между ними разницу, взвизгнула от счастья, попробовав старинный сыр из Щвейцарии…

– Да, – сказала она убежденно, – это жизнь. Вообще у вас в Москве все кипит, бурлит! За то время, что я в Москве, на моих глазах Алексей создал и возглавил движение «За равные возможности», а ты… ну, ты что-то придумал с этими… как их, скифами.

Он спросил ревниво:

– Считаешь, глупость?

Она мило улыбнулась краешком губ.

– Разве это важно? Зато я видела в киосках фигурки скифов. Вчера на Тверской целая группа подростков лезла на памятник Пушкину и читала оттуда Блока. Про скифов, ессно.

– Милиция их разогнала?

– Еще бы!.. Вообще у вас интересно. Особенно женщинам.

Он поинтересовался, сбитый с толку неожиданными поворотами ее мысли:

– Почему?

– Да разве у нас в Кунгуре есть косметологи?.. А вот у вас… Видно же, как то одна певица, то другая, третья – все исчезают на неделю-другую, а затем появляются как новенькие копеечки!.. Сбросив пару десятков килограммов жира, заменив зубы, подняв скулы, сделав нижнюю челюсть по последнему писку… А еще натянут вместо старой и дряблой – безукоризненно чистую гладкую кожу без единой морщинки, молодую и свежую, посадив по заказу родинку в нужном месте, нужного размера и цвета…

Она горестно вздохнула. Он рассмеялся:

– Тебе-то что?

Она ушла чисто по-современному, провожать-де не надо, и Крылов с чувством гаденького облегчения закрыл дверь, вымыл посуду, привычно сел за комп и ушел в бескрайний Интернет.

На сайт приходили все новые сообщения о скифах. В городе в самом деле образовывались кружки по скифам, общества скифов, студии по изучению культурного наследия скифов… истинных славян. Все требовали материалов, хотя корчмовцы сами черпали сведения из популярных энциклопедий. Со всех сторон, теперь уже из других городов тоже, спрашивали, как скиф должен вести себя в том или ином случае. Сейчас, в современном мире!

Около часа знакомился с материалами, а когда вырубил модем, пусть отдохнет, пока он выпьет еще чашечку кофе, тут же раздался резкий требовательный звонок.

– Заведи второй телефон! – потребовал злой голос. Крылов узнал Черного Принца. – До тебя не дозвониться!

– Да все мечтаю о мобильнике…

– Лады, когда-нибудь разбогатеем. Ты сможешь приехать?

Крылов прислушался, на кухне послышалось шарканье. Это дед проснулся, ищет, что бы такое освоить вредное для желудка.

– Могу, – ответил он. – Что-то важное?

– А ты как думаешь?

Черный Принц сам открыл дверь, обрадовался:

– Ого, как быстро! Машину купил, что ли? У меня уже Откин, Klm, Гаврилов… целая шайка! Даже Владимир-2 и Ласьков пришли, а это совсем уж редкие птицы! Давай, Костя, впрягайся. Дело очень серьезное. Очень!.. Кунигунда! Кунигундочка, ты где? Сделай и для Кости чашечку кофе! И бутерброд.

Послышалось шлепанье по линолеуму, словно из комнаты в их сторону двигался крупный утенок, только что вышедший из воды. В проходе появилась молодая полная девушка, обнаженная, со снежно-белой кожей. Волосы ее были в беспорядке как на голове, так и на лобке, словно остервенело чесалась.

Она протяжно зевнула, почесалась под мышками, Крылов увидел подрастающие темные волосики, проворчала:

– Здравствуйте, Костя… Вы что, кроме пива и кофе, других напитков не знаете?

– Еще как знаем, – ответил Крылов весело: добродушная подружка Принца нравилась открытостью и добродушным нравом. – А что еще есть?

– Томатный сок, пепси…

– Кофе! – решил он. – При таком раскладе…

Еще через час пришла Ольга, младшая сестренка Кунигунды, студентка. Еще более полная, сочная, дышащая здоровьем. В отличие от Кунигунды ее «Ольга» – настоящее имя, на сайтах она ходила под другим ником, покрасивше. Раздвинув ребят, вывалила на стол пакетики с нарезанной ветчиной, сдобные булочки, две банки со сгущенкой, а сама шмыгнула в ванную.

Послышался шум льющейся воды. Ольга громко и немузыкально напевала, плескалась, хихикала. Кунигунда наготовила бутербродов на всех, для проголодавшейся сестренки вытащила из холодильника большую застывшую котлету и взгромоздила на ее бутерброд.

Потом шум воды оборвался, Ольга вышлепала из ванной комнаты мокрыми подошвами, даже не вытершись, лишь чуть промокнула волосы, свеженькая, вся в тугих капельках холодной воды. От ее кожи повеяло ощутимой прохладой, груди топорщились, соски заострились, потемнели и стали похожими на речную гальку.

Она остановилась в коридоре перед зеркалом, красиво изогнулась, бесстыдно выпятив ягодицы, сказала громко:

– Ах-ах! Как я люблю свою изящную фигуpу, тонкую талию, кpасивые бедpа, подтянутый живот… И как ненавижу слой жиpа, котоpый это все скpывает!

Она захохотала, протиснулась на кухню, нарочито задевая молодых парней толстым упругим задом и торчащими грудями, села напротив Крылова, расставив ноги. Волосики на бывшем интимном месте такие же черные на белом-белом теле, как и у сестры, только Ольга просто ленится ходить на далекий пляж, бедной студентке загорать некогда, нагрузки теперь ой-ой…

Она со смехом ухватила самый великанский бутерброд, тот в ее руках укорачивался быстро, так лесной пожар уничтожает сухой лес, глаза молодо и задорно смеялись. Капельки на ее коже блестели, вздутые и упругие с виду, как жемчужинки, но молодое сильное тело разогревается быстро, Крылов почти видел, как вода испаряется, вот уже и грудь потеряла твердость камня, а коричневые кончики призывно заалели…

Откин сказал весело:

– Соседка возвращается из магазина, в руках полные сумки, прет к лифту… А тут кабинка настежь, оттуда совершенно голый мужик и говорит ей весело: оп-ля!.. Ну, моя соседка посмотрела и ахнула в ужасе: господи, яйца забыла купить!

Посмеялись, только Гаврилов сказал серьезно:

– Брехня. Мужчины раздеваться не будут. Никогда.

Наш главный язычник прав, подумал Крылов трезво. Раздеваются только женщины. Хотя вроде бы мы, мужчины, все еще хозяева жизни. Может быть, потому, что женщин раздевали всегда, а если и одеваем, то все равно так, чтобы выставить напоказ все их прелести. Смешно, если кто-то скажет, что мини-юбочки или лифчики что-то так уж скрывали! Да и юбочки становились все откровеннее, а лифчики превращались в некие символические ленточки, да и то прозрачные…

Но мы, мужчины, все еще в брюках. Пусть укоротившихся до шортов, до очень коротких шортов, но все же некую грань не переходим. Похоже, и не перейдем. А если перейдем, то не скоро. То будет уже другой человек. Все-таки в нас с пещерных времен заложено суеверие, что какую-то роль играет размер полового члена. Каждый ревниво смотрит, чтобы у соседа не оказался больше… Потому на всякий случай мужчины свое богатство друг перед другом ревниво скрывали все века. Так, похоже, будет еще долго.

Он вздрогнул, Принц настойчиво говорил:

– Ты о чем таком важном задумался? Я говорю, что со всех сторон кричат, давай подробности, а мы не успеваем, не успеваем! Спрос на скифов оказался куда выше, чем мы ожидали!

Крылов одним глазом следил, как Кунигунда молола кофе, солнечный луч проник в щель между шторами, ее широкие белые ягодицы в месте падения луча светились, словно налитые оранжевым медом.

– Надо использовать даже поражения, – пробормотал он. – Да, побили нас тогда… Но тем более мы имеем право на праздник Первого Водружения Меча!

– Что это?

– Принято будет собираться в скверах, – пояснил он, – с собой брать самые дешевые пирожки… Нет, сперва надо сутки попоститься, ведь половина из нас все еще живет впроголодь, все копейки отдает Интернету, черт бы побрал этого паука! – а утром с этими самыми пирожками будем сходиться в свои скверы. Или же в несколько заранее назначенных…

– Лучше назначенных заранее, – сказал Откин с кривой усмешкой. – Нужно же будет туда сперва завезти мусор, горы опавших листьев… А потом, после театрализованного представления собственными силами… обязательно собственными!.. они вкушают эти пирожки, тем самым разделяя с нами, приобщаясь к нам, получая частичку нашего мятежного духа и нашей святости. Ведь мы уже станем святыми? Гаврилов, у скифов был культ святых?

– Был культ ларов, – ответил Гаврилов. – Это что-то вроде домовых. Маленьких, мохнатых, как вон ты сейчас и есть.

– Надо будет пересмотреть и культ отрицателей, – предложил Klm. – Или ниспровергателей, как правильно?.. Ну, всякие там герои, что храбро плевали в святыни, срали в храмах или пердели на званом королевском обеде. Сами ничего не сделали, не создали, но их ценят за те кучи дерьма, что они наложили в храмах. К примеру, вон Франсуа Рабле зачислен в классики за его вонючий роман «Гаргантюа и Пантагрюэль», где все только жрут и срут. Причем сранье описывается на двух-трех страницах, а как Гаргантюа подтирал задницу – так целая глава. А то и две, не помню.

Раб Божий сказал с удивлением:

– Вот уж не думал, что ты будешь защищать церковь! Ведь Рабле – борец с церковной моралью…

– Мне плевать на церковь, – ответил Klm с раздражением. – Но лучше церковная мораль, чем отсутствие морали, как предложил Рабле и его мерзкий последыш – русская интеллигенция. Я хочу сказать, что для скифов должна быть разница между строителями и ломателями. А пока что в России… да и в прочем гребаном мире иной сратель стоит выше, чем чиститель. А та сволочь, что мусорит на улице, считается духовно богаче, чем убирающий за ней дворник. Уже тем, что мусорит, а не убирает!

Черный Принц деловито сделал пометку в блокноте:

– А что? Он прав, хоть всего лишь Klm, а не я, умный и замечательный. Они все хотят быть… или хотя бы выглядеть – добрыми! Как сволочи, как и эти, растерянные. Идиоты! Быть добрым совсем нетрудно, это справедливым быть трудно.

– А что есть справедливость?

– Истина в действии, – ответил Черный Принц. – Даже если это действие бьет очень сильно! С несправедливостью либо сотрудничают, либо сражаются. Другого не надо.

Владимир-2 не проронил ни слова, слушал внимательно, размеренно двигал ложечкой в чашке. Ласьков вообще почти не двигался, тихий и неслышный, зато Матросов морщился, хмыкал, похрюкивал, наконец бросил раздраженно:

– Так мы о будущем говорим или нет?.. А то слишком уж влезаем в эти… древности. Не нравится мне это. Мне вообще-то по фигу, кем был мой прадед, мне куда важнее, кем будет мой правнук.

Крылов развел руками:

– Ну, ребята… А вы чего хотели? Национальное возрождение всегда начинается с интереса к разного рода «древностям». Интерес, если честно, приходится подогревать. Если еще честнее, то некоторые «древности» иногда приходится изготавливать самим по мере надобности. Эти древности обязательно или «славные», или «ужасные». Славные – служат источником восхищения и вдохновения, а ужасные – для разжигания справедливого гнева и возмущения.

Матросов морщился, Крылов чересчур откровенен, буркнул:

– У нас в самом деле хватает и славных дел, и ужасных деяний. Скажем, скифы во время вавилонского пленения вывели из Израиля три тысячи семей в проклятый Вавилон…

– Славное деяние! – громыхнул Тор с удовлетворением. – Надеюсь, не довели?.. В смысле, дорога длинная, а за попытку к бегству и тогда по головке не гладили…

– Ужасное, – возразил Откин с гневом, – я, как еврей… Ладно, как скиф еврейского происхождения, до сих пор чувствую ужас того древнего холокоста…

Крылов вскинул руки:

– Прошу вас, успокойтесь! Не будем отвлекаться. Главное в том, что, восхищаясь или возмущаясь чем-либо, мы тем самым, оказывается, принимаем на себя определенные обязательства. Соответственно тот, кто заставит, вдохновит или как-то иначе принудит других людей восхищаться или возмущаться, тот тем самым сможет и заставить их принять на себя кое-какие обязанности. Как только этот факт обнаруживается элитой, национализм превращается в политику.

Тор потряс головой:

– Чой-то мне непонятно. Ты мне мозги не пудри, давай на пальцах. Сам говорил, умное – всегда простое.

– Вот тебе на пальцах, – ответил Крылов. – Допустим, ты неожиданно получил в наследство от дальнего родственника прекрасный дом. Ты с радостью вселяешься, перевозишь вещи, делаешь ремонт и закатываешь грандиозную пьянку. Тебя, понятно, поздравляют, говорят приятные слова, какой ты счастливчик. Однако вскоре выясняется, что дом заложен и тебе придется выплатить немалую сумму по закладной. Не надо объяснять, что это? Эта сумма так велика, что ты не стал бы наследовать этот дом за такие деньги – но теперь ходу назад уже нет: начиная с того, что ты уже привык к новому жилищу и не хочешь возвращаться в старое, и кончая тем, что не хочется терять лицо перед знакомыми и друзьями, которых ты приглашал и бахвалился…

– Ага, – ответил Тор, просияв, – понятно. Только это такое с Рабом Божьим. Это он получил от своей бабульки домик в Подмосковье…

Крылов заговорил чуть громче, не слушая, обращаясь к остальным:

– Примерно в таком положении оказывается народ с открытием своего славного (или страшного) прошлого. Быстро выясняется, что он, народ, оказывается, кое-что должен этому прошлому («памяти великих предков», «национальному чувству» и прочим такого рода инстанциям) – а именно соответствовать, быть достойным, не посрамить, не подвести и так далее (например, «национально освободиться»). С другой стороны, это же самое прошлое дает и некие права (по типу – «после того, что они с нами сделали, мы имеем право на…»). Разумеется, этот кредитор и одновременно источник прав есть сама история (на практике ее интересы представляет националистическая элита общества).

Тор радостно насторожился:

– В самом деле националистическая?

– В дальнейшем, – продолжал Крылов, – выясняется, что история является универсальной легитимизирующей силой, ибо с ее помощью можно объяснить и оправдать все, что угодно. История открывает себя как неиссякающий родник власти: оказывается, в ней всегда можно найти повод для любых (ну, почти любых) действий, достаточно только потрясти какой-нибудь старой грамотой или вспомнить старую легенду. Сама власть занимает место хранителя этого самого прошлого, которым и от имени которого она и управляет, или, иначе говоря, полномочного представителя этого самого «всеобщего кредитора и источника прав», то есть «предков», «исторического прошлого народа» и т.п.

– Мы и будем этой властью? – практично поинтересовался Откин.

– Еще бы, – ответил Крылов, не моргнув глазом. – Главное, повторяю: никогда не изменяйте правде! Изменяйте саму правду.