Текст книги "Князь Владимир"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Теперь куда бы Владимир ни направлялся, чувствовал на себе пристальный взгляд Вепря. Тот не стеснял, не давил, напротив – позволял вольности, которые не позволил бы другим наемникам, а однажды, забывшись, отсалютовал, словно командующему войсками.

Олаф заржал:

– Как ты его, а? Отец родной, без него бы пропали! Теперь у него хоть по голове ходи, не продаст.

– Надеюсь, – пробормотал Владимир.

– Да что там! Ему золота и драгоценностей насовали больше, чем нам!

– Да, – согласился Владимир, – но и нас не забыли. Это сразу решило кое-какие наши вопросы, верно? Но у меня к тебе просьба…

Олаф выпятил грудь:

– Если надо заменить тебя в постели…

Владимир сказал с неудовольствием:

– Быстро ты оромеиваешься. Раньше предложил бы заменить в драке.

– Зачем? – удивился Олаф. – Драка нас и так найдет. Где ты, там и драка. Я уже заметил. А вот на девок у меня что-то с глазами плохо. Не разгляжу! Говори, я заранее согласен.

– Я хочу сходить в город, – сказал Владимир.

– Понятно. Меч брать?

– И доспехи, – сказал Владимир нехотя, ибо рожа Олафа уже начала расплываться в насмешливой улыбке. – Это так, на всякий случай. Я ничего такого не жду.

– Понятно, понятно, – согласился Олаф с радостным возбуждением. – Значит, будет что-то совсем головоломательное. Ну, Вольдемар, с тобой не соскучишься. Доспехи какие, легкие?

Владимир поколебался:

– Лучше булатные. А под них надень кольчугу. Так, на всякий случай. Сверху же лучше прикрыть рубашкой. Я не хочу, чтобы народ там видел, что явились императорские наемники.

– Понятно, скромный, – согласился Олаф мгновенно. – Как мне нравится, когда вдруг становишься таким… прямо застенчивым! Значит, и две кольчуги не помешают. Жаль, и одной нет…

Собравшись, отправились на поиски Вепря. Тот на площади перед бараками выстроил третью когорту и, красный от гнева, орал, брызгая слюной:

– Когорта! Спиной друг к другу в шахматном порядке по диагонали становись!.. Ну сколько я должен вам снова и снова говорить, чтобы на задний двор не ходили гадить! Сегодня зашел, – он брезгливо пошаркал подошвой, – а там этого дерьма столько, что в голове не укладывается! Эй ты, я видел, как ты бегал туда!

Из строя выступил этериот, виновато развел руками:

– А что мне делать? Одежду мне какую выдали: портки до колен, рубашка без воротника, сапоги растоптаны, пальцы вылезают… Разве я могу в таком виде перейти через двор?

Вепрь свирепо оскалил зубы:

– Прекрасно! Воин базилевса и должен внушать страх! Вы сюда цветочки рвать нанялись? Вы пришли проливать чужую и свою кровь! И я вас научу это делать! Если не знаете, то скажу: я прибыл сюда из прославленного пелопоннесского легиона, а там дураков не держат!

В строю почему-то начали сдержанно улыбаться. Вепрь разразился бранью. Олаф шепнул Владимиру:

– Попадем под горячую руку. Может, вернемся? Сейчас к нему и на козе не подъедешь.

– Почему на козе?

– Наш верховный бог Один ездит на козе.

Сердце Владимира стиснулось, но Вепрь уже поворачивался, сейчас заметит, он заставил себя выпрямиться и шагать твердо, по-солдатски. Олаф держался рядом, бодрился, как селезень, выпячивал грудь и делал страшные глаза.

Вепрь смерил недобрым взором двоих неразлучных. Белки начальника дворцовой стражи покраснели, сосудики полопались и налились кровью. Под глазами висели мешки, он выглядел усталым и невыспавшимся.

Владимир сказал бодро:

– У нас еще два дня свободных…

– Благодаря вашей доброте, – быстро вставил Олаф. – И щедрости!

Вепрь перевел на него подозрительный взор, ноздри трепыхнулись, как у льва, зачуявшего добычу. Владимир закончил льстиво:

– Мы просим позволения отлучиться в город.

– Зачем? – спросил Вепрь подозрительно.

Владимир замялся, а осмелевший Олаф сказал значительно:

– Константинополь – город древней и великой культуры. Его основал сам Визант, герой-аргонавт. Мы хотим пойти поклониться его могиле.

Вепрь некоторое время пристально всматривался в мужественное лицо викинга. За спиной смешки пошли громче. Вепрь побагровел, из пасти вырвался хриплый рык:

– Я гляжу, этериот, ты слишком умный…

– Кто, я? – удивился Олаф.

– Не я же! – оскорбился Вепрь. – А ты, Вольдемар, тоже идешь класть поклоны?

Взгляд его был острый и цепкий, совсем не взгляд усталого или невыспавшегося человека. Не зря назначили начальником, подумал Владимир. Ничего не упускает и все замечает.

– Нет, – ответил он как можно искренне. – Я просто иду с Олафом. Буду придерживать ему голову, чтобы не разбил при поклонах.

– Ну-ну, – рыкнул Вепрь, – заставь дурака богу молиться, он все равно лоб побьет. Даже медный. Ладно, но по возвращении предстанете предо мною! Погляжу, в каком виде приползете.

Владимир с облегчением перевел дух.

– В самом лучшем, – заверил он. – Даже на скачках играть не будем.

– Да ну? – поразился Вепрь.

– Клянусь, – ответил Владимир твердо. – Олаф пробовал коня прятать в рукав, не получается. А проигрывать мы не любим.

Глава 33

Дома по обе стороны тянулись массивные, из громадных глыб. Из стен выступали барельефы, а крыши поддерживали каменные статуи. Слепые глаза бесстрастно провожали двух могучих этериотов, толстые мышцы древних богов красиво вздувались, они держали не просто крыши – небо, но Олаф расталкивал толпу совсем других людей: эти похожи на слизняков в мешках, животы висят до коленей, кривым ногам позавидует любой степняк, а осанкой больше напоминают черепах.

Исполинский город все еще поражал, но Олаф уже знал, что богатство и мощь Константинополя создавались поколениями, а нынешний народец совсем не те герои, что добывали золотое руно.

Владимир шел настороженный, глаза пугливо бегали по сторонам. В пестрой толпе проще воткнуть нож в спину, сунуть лезвие под ребро, метнуть топор или дротик. Правда, для этого надо знать, куда пошли, но судьба тоже любит случайные встречи.

Впереди звенел бубен, в кругу пестрой галдящей толпы плясал облезлый медведь на цепи, а немолодая цыганка с накрашенными сурьмой глазами раскладывала на маленьком столике кости и цветные палочки.

Олаф засмотрелся, Владимир дернул, но викинга уже ухватила за руку гадалка, звонко запричитала:

– Предскажу судьбу!.. Предскажу судьбу, все расскажу без утайки!.. Всего за одну серебряную монету…

Олаф с напускным равнодушием отмахнулся, но глаза заблестели жадным интересом:

– Ну ладно, вот тебе монета… говори, только быстрее.

Цыганка повернула руку Олафа ладонью вперед, всмотрелась, внезапно отшатнулась в ужасе:

– О, боги цыган, спасите!.. Тебя, красивый воин, четвертуют, засолят, а потом съедят!

В толпе перестали галдеть, все взоры обратились на могучего этериота. Владимир непонимающе спросил:

– Олаф! Тебя разве посылают с легионом в Африку? Воевать с людоедами? А что ты молчал?

Олаф стоял с раскрытым ртом. Щеки его медленно стали воскового цвета, кончик носа заострился, будто сын конунга уже лежал в гробу. Потом Олаф ахнул, звучно хлопнул себя по лбу:

– Тьфу, как вы меня перепугали! Я просто забыл снять новые перчатки. Вчера мне подарила одна… гм… чтобы кожу не расшибал тетивой. Они в самом деле из свинячьей кожи!

Когда он стащил перчатки, гадалка отшатнулась в еще большем испуге. Без перчаток грубые ладони викинга выглядели вовсе свинячьими копытами: в твердых желтых мозолях, с трещинками, линии жизни и судьбы стерты постоянным трением о рифленую рукоять меча.

– Твоя судьба неведома даже богам! – вскрикнула она со страхом.

– Как это? – удивился Олаф.

А Владимир, веселясь, протянул свою ладонь:

– Что предназначено мне?

Его ладонь не уступала ладони викинга. Сплошные твердые мозоли, кое-где сглаженные шероховатостью меча, трещины, шрамики, ссадины.

– Мужчины, – сказала она, отшатнувшись. – Вы – настоящие… но вы стерли все, что было начертано. Теперь сами определяете свою судьбу! Я не могу увидеть вашего грядущего… потому что вы творите его сами.

Владимир выудил из кармана горсть серебряных монет:

– Возьми. И спасибо на верном слове.

Олаф долго оглядывался, похохатывал, рукавицы заткнул за пояс. Синие глаза сияли, как небо, умытое дождем.

– Ха-ха!.. Засолят и съедят! Ну и гадалка…

– Мудрая женщина, – возразил Владимир.

– В чем мудрая? Хотя бы соврала что-нибудь. Эй, вон еще один базар. Тут одни базары, ну и народ. Надо бы чеснока купить. Он убивает все хвори наповал. Да и закусывать им хорошо, верно?

– Верно, – подтвердил Владимир. – Я тогда по запаху смогу тебя найти даже в темноте и в любой канаве.

Олаф обиделся, шел молча, пока не прошли мимо бродячего цирка. Двое худых жонглеров бросали друг другу ножи, а пышногрудая женщина, одетая очень рискованно, громко и пронзительно пела, аккомпанируя себе на лютне.

– Хорошо поет, – сказал Олаф. – Громко.

– Голосистая, – согласился и Владимир.

Его глаза безостановочно выхватывали из толпы подозрительных, а сам старался держаться от любой кучки подальше.

Олаф оглянулся на женщину. В синих глазах застыло недоумение.

– Почему? Вроде бы не голая, да и вымя дай боже каждой… Или я не так тебя понял? Что у вас за язык, у русов… Когда ты сказал вчера про ручей: воды по колено, а рыбы до хрена, я полдня ломал голову, все думал, как это может быть.

– Да зачем тебе думать? Вон у тебя какие мышцы!

– Дурень ты, Вольдемар. Это мы сейчас два этериота, а когда вернемся, нам быть мудрыми и все знающими конунгами!

Владимир даже рот открыл. Олаф всегда удивлял неожиданными переходами. Правда, ему в самом деле когда-то достанется меч конунга, но все же странно услышать о мудрости и знании от могучего викинга, который дня не проживет без драки. Скорее о мудрости заговорили бы гранитные глыбы мостовой, по которой когда-то бродили эллинские мудрецы и которую сейчас топчут их сапоги.

– Веришь, что вернемся?

– А то как же?

– Сколько нас сюда приехало, – сказал Владимир с тоской, – которые верят в скорое возвращение. Славяне, русы, армяне, готы… Уже от старости в могилы смотрят, а все еще верят!

– Мы вернемся, – повторил Олаф, но прежней твердости в его словах Владимир не ощутил. – По крайней мере ты. Я же вижу, как у тебя яд течет из зубов!

Владимир сказал замедленно:

– Надо вернуться…

Голос его дрогнул. Олаф быстро посмотрел по сторонам:

– Что-то случилось?

– Мне кажется, за нами уже идут. Нет-нет, не поворачивайся. Надо что-то придумать. Ты иди прямо, а я сверну в ближайший переулок. Если простые грабители, что маловероятно, они пойдут за тобой.

– Почему?

– Олаф, на тебе все сверкает. И кошель твой болтается на виду. Все девок богатством сманиваешь? А ежели за мной, то это опять люди Ярополка.

Олаф шел как деревянный, шея скрипела от усилий держать голову прямо, не дать посмотреть, что там сзади. Спросил одними губами:

– Где встретимся?

– Давай возле Иудейского квартала. Там запертые ворота, две лавки, стража.

Он хлопнул его по плечу, свернул в улочку и пошел неспешной походкой богатого воина на отдыхе. Олаф краем глаза следил за другом, пока едва не ударился лицом о стену. Выругался, пошел тоже вразвалку, осматривал дома и окна, оглядываясь с улыбкой вслед красивым женщинам. Он все еще не видел, чтобы кто-то шел за ним или свернул за Вольдемаром, но в теле возбужденно дрожали мышцы, кровь шумела в жилах, пенилась на порогах суставов, в голову ударила хмельная волна, и он едва сдерживался, чтобы с мечом в руке не повернуться и не спросить:

– Ну, кому тут я не ндравлюсь?

До Иудейского квартала оставалось пересечь всего лишь улочку кожевников. Он помедлил, рядом призывно раскрыла двери небольшая оружейная лавка. Там полумрак, в глубине Олаф рассмотрел широкий прилавок, грузного мужчину.

В лавке пахло железом, маслом для смазки и чистки, окалиной, здесь чинили сломанные кинжалы. Мужик за прилавком смерил его угрюмым взглядом:

– Этериот? Ну, для таких гостей у меня вряд ли что найдется. Вы привыкли получать из казны, а не покупать.

– Я не ромей, – ответил Олаф. – Я иногда покупаю. А иногда просто забираю.

Хозяин сказал знающе:

– Варвар, понятно. Вся армия уже из варваров. Да и во дворце… Как тебе здесь после твоих степей? Или откуда ты? Удовлетворяет ли служба во дворце?

Олаф скривился, будто тяжело груженный верблюд наступил на больной палец:

– Когда идем на службу, вовсю глазеем на молоденьких девушек. Только и думаешь, как бы ту затащил к себе или вон ту… Потом целый день упражняешься с оружием, бегаешь в полном доспехе и со щитом, мокрый как мышь, а к вечеру уже тащишь ноги мимо самых хорошеньких и думаешь: борщу б горячего… Значит, удовлетворяет.

Хозяин хмыкнул, глаза потеплели. Олаф к полумраку привык, а ножи перед ним появились на прилавке даже лучше, чем висели на стене.

– И это все? – удивился он на всякий случай. – Да такие у нас в каждой деревенской кузнице!

– Да? – ответил хозяин. – Сомневаюсь. Но взгляни еще и на эти…

У Олафа перехватило дыхание. Благородство лезвий проступает даже сквозь ножны – узкие и удлиненные, рукояти отделаны с изящной простотой, а когда потащил один из ножен, клинок выполз хищный и радостный, заблистал искрами, хотя солнечный свет остался за порогом.

Хозяин хмыкнул, варвара видно насквозь, и чтобы добить вовсе, выложил на прилавок еще – в богатых ножнах, рукоять из слоновой кости с насечкой, чтобы не скользнула в пальцах при броске, а лезвие, лезвие…

Хозяин наблюдал с удовольствием. Разряженный как павлин, этериот все же не кажется неженкой, а в хорошем булате, как ни странно, разбирается тоже.

Когда в лавку вошли четверо, Олаф ощутил, как по телу пробежала дрожь. Не от страха, его все еще не испытал ни разу, а от ощущения близкой опасности, а значит – ударов, брызг крови, криков и ссадин на костяшках пальцев.

Двое подошли и стали с боков, а еще двое замешкались, отрезая дорогу к выходу. Олаф краем глаза быстро оценил двух слева, грязных и в лохмотьях, другие явно такие же. Сказал медленно и надменно хозяину:

– Сходи в заднюю комнату. Принеси что-нибудь получше.

Хозяин, насупя брови, смотрел то на него, то на четверых, что с недобрыми ухмылками осматривали этериота. Один сказал грубо:

– Зачем кабану нож? Еще щетину себе повредит.

Трое захохотали. Олаф сделал вид, что только сейчас заметил их:

– Ты это мне?

– Тебе, разряженный петух, – ответил вожак, этот явно был вожаком. – А если не петух, то попробуй возьмись за любой из тех ножей!

Двое придвинулись, Олаф впервые ощутил, что может не выбраться живым. Пока ухватится за меч, они воткнут в него ножи. Пока что видят богато одетого придворного воина, сытого и самодовольного, явно разжиревшего на службе, где надо только стоять истуканом, это не поле битвы, куда отправляют настоящих бойцов, этот павлин просто мясо для их ножей!

Он вспомнил Владимира, его повадки, трюки, хитрости, когда для победы над врагом можно даже в дерьмо вступить, только бы найти получше позицию для удара.

– Если я возьму нож, – спросил он, прикидываясь испуганным, – вы меня убьете?

Вожак засмеялся:

– Нет, если ты сумеешь убить нас.

Олаф сказал еще испуганнее:

– А если я не возьму нож?

Вожак сказал весело:

– Тогда зачем тебе жить? Боги не терпят на земле трусов…

Олаф видел, с какой ненавистью смотрят на него совершенно незнакомые люди. Лишь потому, что одет пышно, ест и пьет на добротной посуде. А если еще и пообещали заплатить за его жизнь…

– Вам не надо было… – сказал он умоляюще.

Одновременно он ударил локтем вправо, услышал хруст и сдавленный крик, тут же кулак его метнулся вперед, и лицо вожака превратилось в кровавое месиво. Он мгновенно повернулся, Вольдемар побеждал его не силой, а скоростью, ударил быстро и сильно третьего.

Тут же послышался сдавленный крик, хрип. Он увидел, что хозяин лавки обеими руками держит длинное тонкое копье. Наконечник его был в груди четвертого. Глаза несчастного вылезали из орбит, в них было больше удивления, чем страха. Их послали убить этериота, все в городе знают, что такое дворцовая стража, что только жрут, пьют, жиреют да гребут под себя чужих жен, ибо у них денег больше, чем у иного торговца. И они не ждали быстрого отпора, наслаждались глумлением над пышным увальнем.

Трое корчились на полу. Первый, которого Олаф саданул локтем, слабо дергал ногой, постепенно застывая. Удар булатной бляхой на локте пришелся в переносицу. Вместо лица была маска из пузырящейся крови, что стекала на пол густыми волнами. Еще двое пытались подняться, руки подламывались. У одного кровь хлестала из перебитого носа, другой все еще выплевывал крошево зубов из разбитого рта.

– Чем ты ударил? – прошепелявил он. – Молотом?

Олаф покачал головой:

– Кто идет за шерстью, может вернуться стриженым.

Хозяин с проклятием уперся в прилавок, выдернул наконец копье. Жертва рухнула на пол, руки чуть поскребли чисто вымытые доски.

– Нам сказали… – прохрипел первый, он сплюнул на пол сгусток крови, там блеснул осколок еще одного зуба. – Нам сказали…

Олаф взмахом длани велел убираться, пусть-де теперь разбираются с тем, кто их так гадко обманул, повернулся к хозяину:

– Спасибо. Он мог бы достать меня в спину.

Хозяин буркнул:

– Не за что. Я не могу допустить, чтобы убивали покупателей. Если бы где-то на улице…

Олаф сказал сочувствующе:

– Там убивать не дает городская стража. Трусы! Мол, выгонят без платы, если на их участке кого-то зарежут.

Хозяин поймал на лету золотой, а Олаф взял облюбованный нож, примерил, как входит в ножны, кивнул и вышел. Хозяин довольно хрюкнул. За один золотой можно получить пять ножей. Все-таки этериоты – раскормленные свиньи, деньгам цену не знают.

Глава 34

Вепрь с изумлением и гневом рассматривал вернувшихся этериотов. Оба вернулись в изорванной одежде, с побитыми мордами.

– Да, погуляли… Я видел зарево над Армянским кварталом. Ваших рук дело? Нет? Странно. А флот в Золотой бухте еще на месте? Ну хоть половина уцелела? И не проиграли в кости, не потопили, цыганам на бусы не променяли? Тогда где же вы были?

Олаф сказал печально:

– Старых друзей хоронили…

– Тогда почему, – спросил Вепрь, глаза его пробежали по ссадине на скуле Олафа, – почему оба в таком виде?

Олаф сказал еще печальнее:

– Да они помирать не хотели.

Среди этериотов пошли смешки, кто-то вполголоса крикнул «виват!». Вепрь прищурился, эти двое внесли свежую струю в застойный воздух барачной жизни.

– Так вы ж ходили кланяться могилке Византа!

– Не нашли, – ответил Владимир печально. – Так мы того… чтоб уж не зря нас отпустил в город наш отец родимый, доблестный и добрейшей души человек, все знают, о ком я говорю, так вот мы и… того, свеженькие нарыли…

Вепрь сказал саркастически:

– А чтоб в другой раз долго не искать, вы их нарыли не одну? По всему городу? Прочь с глаз, мерзавцы. Отпуск отменяется, завтра на службу! Там будете под присмотром.

Даже в бараке им казалось, что слышат раскаты его голоса. Олаф восхищенно покрутил головой:

– Крут, зверюга… такой голосище! Так ты, говоришь, троих зарезал?

– Троих, – подтвердил Владимир. Он прикладывал перед зеркалом серебряную монету к ссадине на скуле. Вторая ссадина пламенела на подбородке. – Гады, напали внезапно…

Олаф довольно хохотнул:

– Тогда это за мной охотились!

– Да ладно тебе…

Олаф хохотал, довольный, Владимир же хмурился, сопел. Наконец Олаф толкнул в плечо:

– Чего насупился? Разве мы не побили их снова?

Владимир наконец поднял взор, смех замер на губах Олафа. В темных глазах хольмградца привиделся страх. Лицо его друга посерело, по нему пролегли непривычные для двадцатилетнего парня морщины.

– Что с тобой? – спросил Олаф.

– Побили… – повторил Владимир. – А много ли побьем еще?

– Да сколько угодно, – ответил Олаф оскорбленно. Он гордо выпрямился. – Побили же?

– Да. Но некий человек в Царьграде, если у него есть деньги, будет нанимать все новых и новых. Пока кому-то не удастся, так или иначе, достать нас. Не удастся напрямую, а это не удалось, попробуют метнуть отравленный нож в спину. Подсыпят отраву в еду, вино. Подложат ядовитый шип в постель.

Олаф серьезнел, начал оглядываться, свел лопатки, будто ощутил холодное лезвие, подпрыгнул и посмотрел на лавку, начал подозрительно принюхиваться к вину.

Озлившись, сказал сердито:

– Тогда и не жить вовсе, если так бояться!

– Кто боится, тот выживает, – напомнил Владимир. – Я боюсь… Потому и говорю, нам нужно отыскать этого человека. И покончить со всем сразу.

Олаф просиял:

– Со всеми, ты хотел сказать? Сколько бы их ни было!.. А то что за жизнь, если в каждом буду видеть человека с ножом под полой.

– И в каждой девке, – напомнил Владимир.

Олаф застонал:

– О нет! Давай поскорее отыщем этого… ну, который науськивает всех псов на двух парней, которые и цыпленка зазря не обидят. Кто он?

Владимир развел руками:

– Знать бы. Давай начнем расспросы. У нас есть ниточка. Те четверо, которые пытались прибить тебя. И те трое, что шли за мной.

Владимир читал купленную за бесценок на базаре книгу, Олаф самозабвенно чистил доспехи, собственноручно точил меч. Доспехи уже горели огнем, в отражение смотреться можно, но Олаф все поправлял, убирал видимые только ему пятнышки, начищал и выскабливал, любовался, отставив панцирь на вытянутую руку.

Они были двое в кубикуле, верхние нары опустели. Их напарники по жилью охраняли двадцать вторую ступеньку лестницы во дворец. Парни шли на повышение, если учесть, что Владимир и Олаф начинали с пятидесятой. Олаф скорчил рожу своему отражению:

– Ух как грозен! Самому страшно. Не понимаю, как ты можешь читать! Если бы на меня так посмотрели, я бы на ушах ходил!

– Она может и не прийти, – буркнул Владимир, глаза его не отрывались от книги.

Олаф поплевал на блестящий бок:

– Брешешь… ждешь! А книгу вверх ногами держишь.

Владимир испуганно дернулся, Олаф захохотал. Хоть и сам не знал, где верх, а где низ, читать еще не обучился, но поймал хольмградца, поймал!

Снова полюбовался своим отражением, сказал озабоченно:

– Во втором легионе завели себе орла для талисмана!

– Двуглавого?

– Да вроде нет…

– Тогда это слабый талисман, – определил Владимир.

Олаф повеселел:

– Вот и я так думаю. Как считаешь, не завести ли и нам что-нибудь? Давай сопрем козла. Пусть живет у нас в казарме вместо талисмана!

– А вонь?

– Привыкнет, – отмахнулся Олаф. – Мы ж привыкли?

Он оборвал хохот, прислушался. В тишине засов на двери звякнул. Оба бросили ладони на рукояти мечей, Олаф встал сбоку, толчком сдвинул металлический стержень. Дверь неслышно отворилась. В темном коридоре смутно вырисовывалась закутанная с головой тоненькая фигурка. Аромат дорогих благовоний ворвался в кубикулу, не потеснив запах пота, а странно перемешавшись, создав новый сплав, как смесь меди и олова образует новый металл, бронзу.

Фигурка высвободила из-под покрывала тонкую руку, сделала призывный знак. Владимир отшвырнул книгу, подхватился. На женской руке золотых браслетов блистало больше, чем понадобилось бы на покупку десятка деревень.

Они шли по освещенным переходам и темным коридорам, поднимались по лестницам, минуя стражей. Молчаливые воины вытягивались при их приближении, а особо доверенная челядь, допущенная во внутреннюю часть дворца, молча скрещивала руки на груди и кланялась низко и почтительно.

Он шел по залам, что переходили один в другой, и везде склонялись молчаливые фигуры. Чем ближе зал к внутренним покоям, тем громаднее у входа стражи, тем преданнее и провереннее. Последние три зала могли посещать только Анна и оба брата-императора да еще избранные слуги и слепые массажисты.

Сердце Владимира едва не разбивалось о клетку груди. Он чувствовал, что задыхается. Лоб взмок, по спине пробежала щекочущая струйка. Проклятые ромейские ночи, подумал он затравленно. Даже сейчас нет прохлады.

Наконец вошли в громадный зал. Владимир невольно отшатнулся. Показалось, что вступил в бесконечный мир вирия, ибо стен так и не увидел, а тысячи и тысячи светильников уходили вдаль, где измельчались так, что терялись вовсе. Женщина приложила палец к губам, поманила. Он осторожно двинулся следом, переступая словно по тонкому льду. Не сразу сообразил, что стены сплошь заставлены громадными зеркалами, но все равно громадность зала потрясала, а мириады светильников слепили. Хотелось зажмуриться или закрыть глаза ладонью.

Сердце грохотало так, что болели уши. Но за этим залом оказался еще: зеркал меньше, горят лампады, строго смотрят лики святых, в которых Владимир сразу узнал лица базилевсов и царственной родни, под стенами плотно стоят массивные сундуки, скрыни, над ними на особых подставках блестят золотом и серебром лари и ларцы. Если сундуки, как догадывался Владимир, битком набиты золотыми монетами, то в ларях доверху алмазов, драгоценных камней. Здесь либо царская казна, либо ее немалая часть. Ибо ежели базилевс возжелает кого-то одарить, он не должен посылать человека в тщательно охраняемые тайные подвалы. Он должен просто протянуть руку и взять нужное количество злата.

Ошалевший, он сквозь струйки пота, бегущие через глаза, смутно увидел массивную дверь, отделанную украшениями из золота и серебра. Ручка в виде головы дракона с ощеренной пастью, вместо глаз горят крупные рубины. Свет переламывается в гранях, ярко-красные глаза злобно следят за каждым движением.

Едва не оглохнув от ударов сердца, он осторожно толкнул створки. Обе подались без звука. Он шагнул вслед и очутился в небольшой, но богато обставленной комнате.

Анна, бледная и взволнованная, сидела в кресле. Два светильника слабо освещали стол с бумагами, горку книг, ковры на стенах. Анна была в легком платье без украшений, волосы ее блестели, по ним прыгали золотые искры.

– Анна, – выдохнул он.

– Вольдемар…

Он опустился перед ней на колени. Не думая ни о чем, жадно вдыхая запах ее нежной кожи, ощутил, как его затылка коснулась ее нежнейшая рука. Голос, нежнее шелка и легче ветерка, прошелестел над ним:

– Ты хотел мне что-то сказать…

– Анна, – выговорил он сдавленным горлом.

Ее пальцы продолжали гладить его по затылку, трогали волосы, задевали уши. Он чувствовал, как тело наливается тяжелым огнем, огнем расплавленного металла, а голос стал хриплым от страсти:

– Анна, я пришел сюда за гибелью.

– Почему?

Он не поднимал головы, уткнувшись лицом в ее колени. Ее пальцы дрогнули, застыли, но ладонь она не убрала.

– Я не могу жить, если не буду видеть тебя, – сказал он обреченно. – Зачем мне жизнь? Тебя нет, и у меня темно в глазах. Я превращаюсь в лед, я начинаю умирать, если ты отдаляешься. Я чувствую, когда ты бываешь на дальнем конце дворца. Мне тогда холоднее! У меня уже нет души, она переселилась к тебе. Если базилевс в силах убить человека одним словом, то ты – взглядом. Но ты можешь и дать жизнь, что не под силу даже базилевсу!

Он умолк, ибо в груди поднялась такая буря, что его затрясло. Ему хотелось плакать, а сверху раздался ее тихий, чуть удивленный голос:

– Ты говоришь так странно и необычно… Говори еще!

Он поднял голову. Их взгляды встретились. В ее огромных глазах была такая печаль, что теперь он в самом деле ощутил на глазах слезы. Чужая рука сжала сердце с такой силой, что он вскрикнул от злой боли.

– Анна… что мне делать?

Она ответила медленно, ее огромные и чистые, как горные озера, глаза смотрели неотрывно, в них заблестела влага:

– Что делать нам?

Он задохнулся, смотрел остановившимися глазами. Она опустила ресницы:

– Я тоже ощутила на себе это колдовство… И не могу, не хочу ничего сделать. Мне больно, но я не хочу избавляться от этой боли. Я просто боюсь, что с нею уйдет и счастье.

Владимир боялся шевельнуться, чтобы вспугнутое наваждение не унеслось, как белка при виде человека.

Неожиданно она сказала прерывающимся голосом:

– Иди ко мне.

Владимир опешил. Ему показалось, что он ослышался. Принцесса смотрела гордо, спина ее была прямой. Он увидел, как блестят ее глаза, и потрясенно понял, что озера слез вот-вот прорвут запруду и соленые реки хлынут по бледным щекам.

– Анна!

– Я не сошла с ума, – сказала она резко. – Вчера к нам прибыли послы из Германии. Я боюсь…

Его рука метнулась к поясу, едва не оборвала пустые ножны.

– Никто не смеет тебя тронуть!

– От этого не спастись. – В ее голосе была смертельная тоска. – Дочери царственных особ – ценный товар. Настолько ценный, что любовь для них недоступна. Только – государственные интересы! Если потребуется скрепить узы с Германией, меня завтра же отдадут за германского императора. Если же, скажем, Франция или Гишпания станет отдаляться от союза с нами, то меня отдадут туда… дабы браком укрепить связи.

– Я понял, – прошептал он раздавленно.

Он обнял ее, прижал к груди, но не стал жадно целовать, как мечтал бессонными ночами, а держал бережно, гладил по склоненной головке, осторожно касался губами пахнущих жасмином волос. От них аромат шел неуловимо тонкий, нежный, щемящий.

Она благодарно затихла. Огромный и могучий, он касался ее с такой бережностью, словно держал в ладонях хрупкую бабочку. Даже дыхание затаил, чтобы не сдуть цветную пыльцу с ее крылышек.

Он ушел под утро, натыкаясь на стены. Чудом пробрался обратно, хотя молчаливая служанка сумела провести мимо стражей незамеченным. Только у входа в отделение для солдат, где жили все этериоты, двое играли в кости, несли службу, миновать их невозможно, но Владимир сумел выдавить заговорщицкую улыбку, подмигнул, и оба заулыбались в ответ.

В кубикулы к солдатам нередко бегали дворцовые женщины, рабыни и полусвободные, но иной раз удавалось завязать любовь со знатными женщинами. Те опасались да и брезговали являться в дурно пахнущие солдатские комнатушки. Что ж, повезло и славянину. Наверное, побывал у Аниты, она по третьему кругу пропускает весь барак, никого не обделяя вниманием.

Олаф подпрыгнул на ложе:

– Клянусь молотом Тора!.. Что с тобой?

Владимир рухнул на постель, забросил руки за голову. Голос друга доносился как через плотный слой ваты.

– А что со мной?

– Краше в гроб кладут! Вольдемар, мы все ходим под мечом. Ну, теперь еще и под петлей палача. Ну и что? Плюнь. Тебя не повесят. Если что пронюхают, то один из евнухов просто кольнет тебя отравленным кинжалом… а то и вовсе подсыпет чего в питье. Правда, и меня отправят заодно к праотцам, но у них народу много…

Владимир невидящим взором смотрел в потолок:

– Олаф, разве страшит гибель? А вот то, что мы для них что-то вроде червей, на которых можно не обращать внимания, – это ранит. Ты – сын конунга, я тоже сын конунга, но кто мы здесь? Наемники, которых в империи тысячи тысяч. Таких, как мы, даже не базилевс, а любой патриций может смахнуть ладонью, как мух, целый легион, и никто не заметит потери…

Олаф вздохнул с облегчением:

– Фу… Я уж думал, стряслось ужасное!

– А что ужаснее?

Олаф пожал плечами:

– Ну, вы могли поцапаться.

Владимир молчал, стены колыхались, нереальные как дымка. Он все еще видел Анну, ее отчаянные глаза, слышал ее страстный голос. Эта их первая ночь любви была странной ночью. Большей частью он держал ее в объятиях, утешал, бормотал ласковые и беспомощные слова, а душа сжималась в ледяной комок. Мужчина силен лишь тогда, когда умеет оберегать женщину. Его долг и единственное назначение на земле – защищать и оберегать женщину. И когда не может, то, будь даже потрясателем вселенной, чувствует себя униженным, втоптанным в грязь. На глазах женщин всего мира!