Текст книги "Ингвар и Ольха"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 12

Выйдя на берег, он вернулся к завалу, где двое ждали с конями, посадил ее на Ракшана впереди себя. Слишком измученная, чтобы сопротивляться, Ольха лишь закусила губу. Ничего, дикая жизнь в лесу научила и затаиваться. Она сумеет ударить, сумеет стереть победную ухмылку с ненавистной рожи!

– Вперед! – велел Ингвар звучным голосом. – Нас заждались в Киеве!

Кони сразу перешли в галоп. Павка по своей привычке понесся впереди, остальные дружинники скакали в хвосте, прикрывая воеводу с пленницей. Ингвар ощутил, как худенькое тело в его руках начало вздрагивать. В схватке коса расплелась, волосы закрывали ее лицо, теперь он понимал, что Ольха позволила ей расплестись намеренно. За таким занавесом беззвучно плачет, сотрясаясь от рыданий.

«Ящер меня возьми, – подумал он бессильно. – Сама же виновата, змея подколодная». Не сопротивлялась бы, люди не погибли бы ни с ее стороны, ни с его. И осталась бы… Да, забрали бы заложниками только ее младших братьев. Так, на всякий случай. А она правила бы почти как и раньше, всего лишь признав Олега верховным князем примученных к дани племен, князем над князьями.

Руки его начали сближаться. Он с великим трудом заставил себя скакать, как будто не слышит ее молчаливого плача. Кожа горела как в огне, так хотелось прижать ее к груди, погладить по голове, успокоить.

Скорее бы Киев, взмолился он. Никогда не жаждал так очутиться в городе. Сдать ее князю Олегу, пусть сам расхлебывает. А она наконец-то убедится, что Киев – не такое уж и кровавое место. И что там вовсе не враги.

Он вспомнил ее лицо, ее глаза. Да, ей долго не придется ждать, когда кто-то возьмет ее в жены. Отбоя не будет! Возьмут и будут счастливы. Даже не ради ее земель, а ради ее самой. И каждый вечер она будет кому-то снимать сапоги, стелить постель…

Он скривился и сам не понял, почему одна только мысль, что она станет чьей-то женой, подняла волосы на затылке, а по коже пробежали мерзкие пупырышки, будто после ядовитой многоножки. Да, она приживется в Киеве, потому что назад дороги не будет. Он сам отрезал ей все дороги.

– Плачь, – сказал он сочувствующе, – плачь сейчас. Мне мама говорила, что лучше выплакаться сразу.

Ее голос был едва слышен:

– Кто сказал, что я плачу?

– Мне показалось.

– Пусть не кажется… Женщины нашего племени не плачут в руках врага. Княгиня не будет плакать тем более.

Он чувствовал, как она глубоко вздохнула, стараясь выровнять дыхание и прекратить тихий безнадежный плач. Она враг, беспощадный враг, но он чувствовал уважение к ее стойкости. Если бы родилась мужчиной, она бы водила дружины в походы. Возможно, сама бы огнем и мечом соединяла племена в одно крепкое государство.

– Скоро Киев, – сказал он. – Ты увидишь другую жизнь.

Ее голос стал тверже, он почувствовал в нем мощь, словно она вложила в него всю жизнь:

– Сварог, взгляни на землю!.. Перун, мой бог, я ли не приносила тебе кровавые жертвы? Меня хотят отдать под власть коварного пришельца из-за моря, ненавистного князя русов Олега! Помоги, а я клянусь, что не успокоюсь, пока не убью и не брошу собакам его кровавого пса – Ингвара Северного.

Его потрясла не сама клятва, а та страстность, с какой она ее произнесла. С холодком по спине понял, что древлянская княгиня в самом деле не успокоится, пока не выполнит клятву. Неважно, дала ее богам, родителям или себе.

Он ехал молча, покачиваясь в седле в такт шагов Ракшана. Чувствовал себя так, будто его окунули в прорубь и там оставили. С ним едет его смерть, а он бережно держит ее в руках.

Дорога иногда выныривала на опушку, и тогда слева тянулись распаханные поля, виднелись избушки. Потом кони снова мчались, почти задевая боками деревья. Ингвар видел следы рубки деревьев, хворост весь выбран, здесь в лес ходят как в свой задний двор.

Он насторожился, ладонь опустил на рукоять меча, что торчала слева у седла, но коня не придерживал. Впереди между деревьями молодой здоровенный парень в рубахе до коленей тащил двухколесную тележку. В ней сидели, держась за борта, седой как лунь старик и такая же старая женщина. Ольхе было достаточно беглого взгляда, чтобы понять все.

Ингвар загородил дорогу, раздраженно смотрел на парня, потом на стариков. Такое лицо у него становилось, когда чего-то не понимал. Старики были очень похожи, так бывает даже не у брата с сестрой, у них с годами сходство теряется, а у мужа и жены, проживших вместе многие годы, вырастивших детей и поднявших внуков.

Старики прервали неспешный разговор, смотрели на воеводу русов без страха и любопытства. Лица у них были в мелких морщинках, как печеные яблоки, глаза выцвели от старости.

Ингвар бросил озадаченно:

– Эй, ответствуй! Куда везешь таких немощных? Они не годны на сборе ягод, там и малец уморится. Им и сучья собирать трудно. Аль бортничать? Но их пчелы забьют.

Парень смотрел исподлобья:

– Воевода, мы дань платим исправно. Чего тебе еще?

– Да я просто любопытствую.

– Мы дань платим, – повторил парень упрямо. – А в наши обычаи тебе лезть незачем. Там не будет прибыли.

В его словах прозвучала затаенная угроза. Ингвар чуть подал коня вперед, тот напер на парня грудью. Да, с чужими богами лучше не спорить. Прибыли не будет, а беду накликать легко.

– Я просто любопытствую, – повторил он сухо. – Ты можешь везти их дальше. Но почему, если я все верно понял, не дождался зимы? Сейчас корму хватит на всех.

– Они так захотели, – объяснил парень. – Летом в эту пору повстречались, в эту пору и хотят уйти. Вместе, как и жили.

Он наклонился, подхватил оглобли. Ингвар молча смотрел, как уперся в землю ногами, двуколка потащилась дальше, скрылась за деревьями. Старики молча смотрели только друг на друга.

Ингвар зло хлестнул коня. Тот взыграл, несправедливо обиженный. Кожа на скулах Ингвара натянулась, желваки заиграли. Процедил у Ольхи над ухом с ненавистью:

– Проклятая земля! Проклятый народ!

Ольха проводила долгим взглядом стариков. Те и сейчас смотрели друг на друга любяще, неотрывно. Не знают, встретятся ли еще в другой жизни, где окажутся: в вирии или в подземном мире Ящера, удастся ли снова быть вместе, и потому вбирают взглядами друг друга всецело.

Дурак этот воевода русов, подумала она неприязненно. В зимнюю бескормицу, когда из сусеков выметают последние крохи, почти в каждой веси стариков сажают на санки, везут в лес и оставляют там на растерзание диким зверям. Это правильный обычай, чтобы выжили молодые. Иначе хлеба может не хватить детям, а без них погибнет род, погибнет и племя. Старики сами напоминают взрослым детям, чтобы те отвезли их в лес. А те еще оттягивают разлуку, пока совсем не становится голодно, хоть щепки грызи!

Кони шли ровным неспешным галопом. Ингвар молчал, всадники скакали молча. Измученная, она чувствовала, как ее тело расслабляется, теряет власть. Несколько раз заставляла себя держаться, не спать, нельзя выказывать слабость перед врагом, лютым врагом, самым худшим из них – кровавым псом Ингваром…

Ингвар чувствовал, как ее твердое как камень тело становится мягче. Она расслабилась, уже засыпая, вздохнула горестно и поерзала в его руках, устраиваясь поудобнее.

Ветерок трепал ее золотые волосы, они щекотали ему лицо. Знакомый запах душистого сена и терновника наполнял ему ноздри. Во сне злое выражение ушло с ее нахмуренного лица. Брови удивленно поднялись, пухлые губы чуть раздвинулись, обнажая ровные белые зубы. Ресницы были длинные, пушистые, загнутые, скулы гордо приподняты. Однако чистое невинное лицо было настолько беззащитным, что у него остановилось сердце.

Проклятая жизнь, подумал свирепо. Проклятое время, замешенное на крови, убийствах и предательстве. Он родился с мечом в руке, в седле провел больше времени, чем в постели, а небо над головой видел чаще, чем потолок. Он сражался и убивал, но где-то же должны быть островки, где чисто и мирно, где цветут троянды и поют соловьи? Именно в таких местах должны жить вот такие нежные, но они тоже знают только смерть и убийства!

Поклялась Перуном, мелькнуло злое. Ладно, он знает, что ему на роду написана смерть на поле боя. Что ж, примет от ее руки. Двум смертям не бывать, а одной не миновать, как бы ни исхитрялся.

Но печалью наполнила сердце не сама мысль о кровавой смерти, а то, что может прийти от ее руки. От руки той, кого везет в жены для одного из именитых бояр великого князя.

Он начал придерживать коня. Солнце уже закатилось, а в лесу сумерки падают на голову, как удар топора. Он посматривал по сторонам: узреть бы полянку под раскидистым дубом на случай дождя, а впереди на дороге его уже поджидал Павка.

– Ну что, – буркнул Ингвар, – опять подумываешь, как отпустить ее?

– Воевода, – обиделся Павка, – неча старым глаза колоть! Кто ж знал, что эта змея окажется такой хитрой? Она ж такая хитрющая, такая коварная, что прямо… прямо тебе пара.

– Ладно, что хотел?

– Воевода, у нас не твои волчьи глазищи! Ворошило отстал, его конь хромает. Да и мы голову сломим в потемках.

Ингвар сам видел, что не успевают достичь Киева до темноты. Если бы эта змея не пыталась улизнуть, уже были бы в тепле, обнимался бы с друзьями, ему совали бы кубки с вином, а веселые девки вешались бы на шею.

– Разжечь костер на ближайшей полянке, – велел он. – Ночь коротка, переждем. На рассвете будем в городе.

Павка исчез впереди, а когда Ингвар с пленницей выехали на поляну, трое дружинников, стоя на четвереньках, словно кланялись огню, усердно раздували искры. Павка сам притащил, отдуваясь, огромную сухую лесину.

– На всю ночь хватит, – объявил гордо. – А то собирают щепочки… Что за молодежь пошла?

Ингвар спрыгнул с коня, снял Ольху. Ее передернуло, от ненавистных рук кровавого пса по ее телу прокатился нехороший жар, поднялся к голове, где густая кровь прилила к щекам, а когда достиг ног, те ослабели.

Ингвар пытался ее поддержать, но она брезгливо отстранилась, едва не упала. Дружинники спешились, за кустами расседлывали коней, спутывали ноги и отпускали пастись. Кто-то уже снял мешок со снедью, развязывал перед костром.

Павка наконец разжег огонь, а Ингвар сам освежевал забитого по дороге кабанчика, насадил на вертел. Тем временем Боян выстругал и забил в землю колья с рогатинками. Ингвар положил на них вертел. Поворачивать вертел выпало Окуню, другие уже расселись вокруг огня и, роняя слюни, смотрели, как сквозь толстую кожу начинают выступать капли жира. Те разбухали, распространяя сводящий с ума аромат, срывались на горящие угли, откуда навстречу выстреливали сизые дымки.

Наконец полянку начал заполнять ароматный запах жареного мяса. Боян застонал, шумно сглотнул слюну. Окунь ухмыльнулся, покачал головой. Запах становился мощнее, победнее.

– Пора! – не выдержал Боян.

– Не прожарился, – сказал Окунь непреклонно.

– Уже подгорает!

– Только снаружи. А внутри еще сырой.

– Настоящие мужчины едят с кровью. А слюнтяи с расшатанными зубами могут есть траву!

Сумерки сгущались быстро, а пламя костра казалось все ярче. Далеко на дороге раздался предостерегающий крик. Зазвенело железо, голоса были грубые, раздраженные. Ингвар насторожился, а его люди взялись за рукояти мечей.

Наконец из-за поворота вынырнул Павка на своем неказистом, но быстром коне. Бок о бок с ним ехал Влад. Ольхе показалось, что вид у подвойского пристыженный. Еще издали он поднял ладонь в приветствии:

– Ингвар! У меня с собой сотня витязей.

– Что случилось? – бросил Ингвар резко.

Влад спрыгнул с коня:

– Типичи. Они послали большое войско к броду. Могут перехватить тебя. Я узнал от одного из… словом, развязал кое-кому язык. Потому я отпустил войско в Киев, а сам с малым отрядом остался тебя предупредить.

Русы встревоженно и в то же время с облегчением зашумели. Влад поступил мудро. Могли бы попасть как кур в ощип. Хоть типичи вояки хреновые, но ежели их десять к одному…

– Где твои люди? – спросил Ингвар.

– К ночи стянутся сюда, – ответил Влад. – Я не знал, какой точно дорогой поедешь, потому поставил по десятку на разных тропах. Сейчас их соберут.

Он говорил торопливо, искательно. Дружинники все еще не снимали ладоней с рукоятей мечей. С Владом что-то стряслось, все привыкли к его обычно рассудительной речи. Ингвар хмурился, слушал невнимательно. Наконец спросил отрывисто:

– А как младшие братья этой… зверяки?

И все увидели, как опустил голову Влад. С трудом выдавил:

– Упустил. Ты даже не представляешь, что это за звереныши!

Ольха вскрикнула радостно, а Ингвар, покосившись на нее, переспросил:

– Я не представляю? Ну-ну. Как это случилось?

– Просто сбежали на первом же привале. Да так хитро, что я не сумел отыскать даже следы. Похоже, им кто-то помог. Наверное, за нами шли древляне. Ночью могли воспользоваться случаем. Так что теперь у тебя только княгиня. Но она не сбежит, это точно.

– Почему так уверен?

Влад несмело улыбнулся:

– От тебя никто не сбежит, не укроется.

Он слышал за спиной сдержанный смех дружинников, видел странную усмешку воеводы. Это пугало, он ждал взрыва гнева, но Ингвар все молчал, и колени Влада начали подрагивать. Он поднял взгляд на грозное лицо воеводы. Ожидал увидеть перекошенное яростью, но тот смотрел со снисходительной насмешкой.

– Это я-то не знаю? – повторил он медленно, будто прислушиваясь к чему-то. – Ладно, собирай людей. Переночуем, а утром спустимся по реке чуть ниже. Зайдем им со спины.

– Самих сбросим в воду? – понял Влад.

– Почему нет? – повторил Ингвар. – Ударим дружно, мы нахрапом сильны как никто. Побегут при первом же ударе.

Влад с сомнением покрутил головой. Глаза все еще были тревожными.

– А ежели не побегут?

– Побегут, – уверил Ингвар. – Представь себе, ждут, как двенадцать воинов повезут одну пленницу. Пусть даже двенадцать хорошо вооруженных богатырей. И кони у них просто звери. К этому они готовы. Но если вместо двенадцати из леса внезапно с боевым кличем, от которого кровь стынет в жилах, вырвется целая волна… несколько десятков? И неизвестно, сколько еще там сзади?

Влад кивнул, соглашаясь, наконец спросил ломким просительным голосом:

– Ингвар… ты здорово сердишься?

– Из-за детей?

– Да.

– Честно говоря, совсем нет.

Влад вытаращил глаза. Ингвар усмехнулся:

– Ольха тоже сбегала дважды. Так что яблочко от яблони… Это у них в крови, наверное. Да так убегала, что чуть-чуть я сам не отказался искать дальше! А доволен я, что все-таки довел дело до конца. А если бы послушал своих дурней?

Влад вздохнул с немалым облегчением. Посмотрел на Ольху, что сидела у костра в окружении дружинников, посоветовал с беспокойством:

– Все-таки свяжи по рукам и ногам. Так спокойнее.

– Думаешь, не сделаю? – спросил Ингвар серьезно. – Пусть назовут меня трусом, но хочу послезавтра быть в Киеве, а не кормить пиявок. Если честно, то и сейчас не спускаю с нее глаз.

Глава 13

Ночь спустилась темная, беззвездная. От костра веяло живым теплом, угольки потрескивали по-домашнему уютно. Когда подбрасывали в огонь новую охапку хвороста, из темноты выступала пугающе грозная стена деревьев, затем там снова все погружалось в спасительную тьму.

Ингвар сидел рядом с Ольхой. Ей руки были крепко связаны за спиной, чтобы не перегрызла, даже на ноги надели конские путы. Она едва не плакала от стыда и унижения. С такими же путами за деревьями бродили кони, щипали траву и обдирали листья с кустов, фыркали, роняли каштаны.

Она почувствовала, что рус хочет ей сказать что-то, еще до того, как шелохнул губами.

– Мы сейчас ложимся спать. Я советую сходить в кусты.

Голос его был едва слышен, и она поблагодарила богов, что дружинники не обращают на них внимания, заканчивают ужин. И никто не увидел, как краска бросилась ей в лицо.

– Я еще не хочу, – ответила она сердитым шепотом.

– Напрасно, – ответил он все так же тихо. – Среди ночи из-за тебя я вставать не буду. Да еще и поднимать людей.

– Почему надо вставать и тебе?

– А что, отпустить в темный лес одну?

– А что я могу со связанными руками и ногами?

– Если я и дурак, то не настолько. За нами тоже могут идти древляне. Или дулебы. Тут же разрежут путы и помогут скрыться.

Она поникла головой. Он угадал, она надеялась, что и ей помогут, если уже помогли Мстиславику и Твердику. Без слов поднялась, спросила глухо:

– Я могу хоть сама выбрать, где мне укрыться на время?

Он кивнул:

– Можешь. Но мои люди пройдут чуть дальше. Эй, Павка, Боян, Окунь! Вы ее уже упустили дважды. Хотите попробовать еще?

Голос воеводы был зловещим. Дружинники, побелев, похватали голыми руками из костра горящие головни, углубились в лес. Влад, покачав головой, поднял с десяток своих людей, они тоже с факелами и обнаженными мечами углубились в чащу, заглядывали под темные кусты, тыкали копьями в заросли папоротника и терна.

Плача от унижения, Ольха скрылась в кустах ненадолго, на это время с нее сняли путы. Ей казалось, что ее видят десятки глаз, хотя выбрала самый густой куст и влезла в самую середку, где оказался муравейник со злющими кусачими зверями, и выбралась оттуда раньше, чем намеревалась.

Ингвар тут же самолично связал ей руки. На этот раз спереди, ноги связывать не стал. Ольха дивилась, глотая слезы, в мозгу начали появляться новые планы, вспыхнула надежда. Ингвар бросил в двух шагах от костра на землю конскую попону, сказал буднично:

– Ложись.

Ольха легла послушно. В сторонке ложились дружинники, некоторые уже спали. Она заметила, что на поляне поместились не все, многие спят за деревьями в темноте. Впрочем, если не смотреть в сторону костра, глаза быстро ко тьме привыкнут. Можно пробираться в темном лесу, не наступая русам на голову.

Ингвар стянул через голову кольчугу, оставшись в простой рубашке. Ворот был распахнут. Ольха невольно обратила внимание на широкие мышцы груди, покрытые густыми черными волосами.

– Доброй ночи, – сказал он.

Она не успела послать к Ящеру, как он опустился рядом на попону. Она в ужасе отвернулась. Он удовлетворенно хрюкнул, обхватил ее и подтащил к себе. Ее сердце колотилось с такой силой, что едва услышала, как он сказал:

– Ложечкой.

– Что? – вскрикнула она.

– Ложечкой, говорю, заснем, – пробормотал он ей в ухо. – Ты там не мечтай ни о чем… Я устал и буду спать. Но вырваться не мечтай тоже, я сплю чутко, как волк.

Сердце колотилось бешено, кровь шумела в жилах. Она дышала часто, и при каждом вздохе ее грудь касалась его руки. Он подгреб ее под живот, держал крепко, а другую руку подсунул ей под голову. Ее ухо лежало на сгибе его локтя, он мог бы согнуть руку и тогда взял бы ее за… нет, он не посмеет взять ее за грудь! Хотя может сомкнуть руки, чтобы она не выскользнула…

Однако он не двигался, дышал ровно и мощно. Ее напряженное тело, едва не сведенное судорогой, начало расслабляться. Ложечкой, подумала она смятенно. Вот уж поистине лежат как две ложки, одна в другой. Все ее выпуклости укладываются в выемки его крупного тела, и можно бы удивиться, насколько точно она лежит в его объятиях. Как будто ее создавали для его рук!

Она чувствовала, что попала в самую жестокую и нежнейшую тюрьму. Сквозь платье на спине чувствовала мышцы его груди, поясницей ощущала мускулы его рельефного живота. От его тела шел жар, и озноб начал покидать ее так быстро, что она не заметила, как взамен по телу разлилась теплая волна. Она ощутила себя плавающей в теплой прогретой воде лесного озера, где тихо и покойно. Ее тело расслаблялось все больше, теплота достигла ее сердца, она ощутила, как губы невольно раздвинулись в улыбке…

Она все еще улыбалась, когда луч солнца пробился сквозь листву, коснулся ее лица. Пухлые, разогретые во сне губы раздвинулись в счастливой улыбке еще шире. Яркие блики пробивались даже сквозь плотно сомкнутые веки. Она поморщилась, легонько чихнула и тут только ощутила, почему ей так покойно и защищенно. Она лежала согнувшись, как ребенок в утробе, колени едва ли не у подбородка, а спиной вжималась во что-то теплое, как печка, сильные руки держали ее крепко, не давая холодному воздуху вклиниться между ними. Она с ужасом ощутила, что ее голова лежит щекой на его руке, а другой рукой он держит ее за живот, и его ладонь почти касается ее разогретой груди.

Яростно завозившись, она освободилась, хотела вскочить, но сильная рука удержала. Обернувшись, увидела смеющееся лицо и самые пронзительно синие глаза, какие только можно было вообразить. У нее даже дух захватило, но тут же страх и гнев взяли верх. Она вскрикнула:

– Что…

Голос сорвался на писк, она закашлялась от холодного утреннего воздуха.

– Как спалось? – спросил он. И, не дождавшись ответа, заметил насмешливо: – Вижу, все в порядке. Я проснулся не в луже, чего боялся.

Она проглотила колкий ответ. Только сейчас ощутила, как горячо и тяжело в самом низу живота. Возможно, ночью он ощутил своей ладонью, как раздулся ее мочевой пузырь?

– Сейчас тоже пошлешь меня сторожить?

Он оглянулся, голос был задумчивым:

– Нет. Но не задерживайся. Иначе тебя можем потревожить на самом интересном месте.

От костра подошел, потягиваясь, Павка. Он ежился от утренней сырости, чуб на выбритой голове торчал смешно и нелепо. Руки держал под мышками, плечи торчком. Кивнул Ольхе без всякой вражды:

– Как почивалось, княгиня?.. Ингвар, ты не думаешь о граде рутуллов?

– Какие рутуллы? – буркнул Ингвар. – Не по дороге!

– Как раз по дороге, – возразил Павка, и Ольха в который раз подумала, что либо Ингвар – слабый дурак, либо люди его больно своевольны. Перечат почем зря. Но Ингвар не слаб, почему не пригнет их к земле, не заставит говорить уважительно?

– Зачем нам они?

– Влад сказал, типичи послали большое войско. В сторону брода, где нам переходить реку.

Ингвар, морщась, зло пытался развязать узлы на руках Ольхи. За ночь их стянуло еще больше, покрыло росой, пальцы скользили. Разозлившись, он перерезал ножом. Ольха поспешила к кустам, даже не растирала распухшие за ночь кисти.

– Потому мы должны пойти через лес рутуллов?

– Точно, – подтвердил Павка довольно. – Конечно, мы справились бы с типичами… Что нам лапотное войско с рогатинами? Но какой резон свой же скот бить зазря? А так постоят на берегу, хлебалами пощелкают, воды попьют, как лоси рогатые, разойдутся несолоно хлебавши… Мы же за это время рутуллов примучим!

Ольха слышала громкий голос Павки и внезапно поняла: град рутуллов им не взять, а при ней признаться киевский воевода не хочет. Для мужиков очень важно перед бабами распускать хвосты, аки петухи горластые.

Больше не слышала, удалившись за дальние кусты. Правда, еще дальше дружинники седлали коней, но она нырнула под склонившиеся прямо к земле ветки, даже в спешке не проверив, нет ли там муравейника.

А у костра Ингвар сказал нехотя:

– Негоже нам уклоняться от боя. Хоть с типичами, хоть еще с кем. Мы одолеем!

Павка пожал плечами:

– Как хошь… Только я по весне на торгу с одной Любавой словцом перекинулся. Девка сладкая, как ягода! Вся – сплошная ягода! Даже не ягода, а ягодица. Она дочка рутулльского воеводы, а терем его крайний от крепостной стены.

Он повернулся уходить, Ингвар зло оскалил зубы:

– Погодь! Ты с ней, говоришь, словцом только перекинулся? А она не забрюхатела от твоего словца?

– Да вроде не должна, – сказал Павка с сомнением. – Хотя кто их, баб, поймет. Это я у своей псины знаю, когда течка… Думаю, что я смог бы к ней пробраться. Да не к суке, к Любаве. К моей суке и во время течки не всякому кобелю… Словом, если ночка будет темная…

Ингвар сказал саркастически:

– И что? Будем ждать, пока натешишься, а потом явишься хвастаться?

– Ингвар, – сказал Павка с укором, – разве раньше не рисковали? Что за жизнь для мужчин, ежели без риска? Все равно что девке без румян.

Они свернули с прямой дороги к Киеву, поняла Ольха. Березняк сменился сосняком, между деревьями было пусто, валежины встречались редко. Кони шли споро, бодро вскидывали мордами, всхрапывали, кусались на ходу. Ольха хранила угрюмое молчание, на редкие вопросы Ингвара лишь щерила зубы.

Павка часто исчезал впереди, возвращался всякий раз с обещанием вот-вот показать их стольный град, мол, уже второй день едут по землям рутуллов. Ингвар хмурился, но однажды все-таки Павка вернулся с криком:

– Стойте! Привал!

– Уже близко? – спросил Ингвар быстро.

– Да. Не стоит, чтобы нас узрели со стен.

Они расположились в густой дубраве, а костры Ингвар велел развести в ямах, чтобы не выдать их блеском огня. Едва успели набрать сушняка, как начали сгущаться сумерки. В лесу они наступают внезапно, даже русы к этому привыкли, загодя расседлали коней, вбили рогатины над кострами. Ингвар придирчиво проверил, чтобы ямы были по колено, не мельче.

Павка сушняк не таскал, ямы не рыл, за дичью не гонялся. Разлегся нагло под деревом, жрал на виду у всех, посмеивался, а обозленному Бояну серьезно ответил, что ему надобно силу копить, на подвиг идет во вражеский стан. Боян ушел, недовольно сопя, а Павке со всех сторон посыпались советы, как лучше совершить свой подвиг, а ежели их застанет мать Любавы, то повторить подвиг и с нею, а вдруг прибежит собака, то и с собакой тоже, чтобы на его стороне была, русов отличала…

С наступлением темноты Павка исчез. Ольха поймала себя на том, что всматривается в звездное небо. Луна светила ярко, заливая весь мир внизу светящимся ядом, самое время упырей, нежити и вурдалаков. Луна – солнце мертвых, Павке придется туго, ибо все зло вылезло из-под земли, бродит в поисках теплой крови…

Ее плечи передернулись. Тут же послышался голос:

– Зябко?

Этот воевода не спускает с нее глаз. Ну просто редкий трус. Она связана уже не веревкой, а ремнем, в довершение ко всему привязана и к дереву. И все-таки он трясется от страха, что она убежит!

Она пренебрежительно повела плечами, когда он набросил на них теплую душегрейку. Она ощутила его запах, что накопился в умело выделанной коже. Почему-то пахнуло морем, таким она представила этот горько-солоноватый запах, так как, кроме своей малой речки, другой воды не видела. Не сразу сообразила, что это просто крепкий пот немытого мужского тела.

– Иди к костру, – велел он сухо.

– Зачем? – спросила она надменно. – Если ты собираешься надругаться над моей женской честью… в тепле да еще на свету, тебе придется меня тащить силой.

Он стиснул зубы с такой силой, что скрежетнуло, будто сдвинулись жернова. Мгновение смотрел ей в лицо, бешено раздувая ноздри, глаза блестели, как у волка. Развернулся так, что плащом ее стегнуло, как бичом, ушел. Она видела, как сел перед костром, красное пламя бросало на резко очерченное лицо странно трепещущие блики.

Павка явился почти под утро. С ним была располневшая женщина. Когда приподняла капюшон, Ольха увидела молодое лицо с полными сочными губами. Щечки были пухленькие, с милыми задорными ямочками. А когда сбросила капюшон вовсе, Ольха в багровом свете костра с ревнивой ноткой отметила крупные навыкате глаза, томные и как бы покрытые поволокой, на которые западают все мужики.

Павка сказал гордо:

– Моя любовь, Любава. А это наш воевода Ингвар.

Любава медленно поклонилась молодому воеводе, дав возможность заглянуть в глубокий вырез платья, откуда тугие груди отчаянно старались выкарабкаться на свободу. Распрямлялась она еще медленнее, чувствуя на своей оголенной части груди жадные мужские взоры.

За спиной Ингвара завистливо вздохнул Боян:

– Всегда везет этому бесу.

– Ингвар, – сказал Павка, – я уже поговорил с Любавой. Она берется завтра в ночь опустить веревку со стены.

Ингвар спросил настороженно:

– А что потом?

– Поднимемся по одному. Потом сразу в терем к Любаве. Она напоит челядь бражкой с сонным зельем. Будет тихо. Нас не увидят. Накопимся в тереме побольше, потом ударим разом!

Ингвар с сомнением покачал головой, испытующе смотрел на молодую девку. Она томно прижалась к Павке, тот покровительственно похлопывал ее по кокетливо вздернутому заду.

– Попробовать стоит, – сказал он наконец. – Нам бы забросить хотя бы десяток без шума… а там можно ударить по воротам, распахнуть для остальных. Ладно, девка. Что ты хочешь за такую услугу?

Любава прижалась к Павке, томно взглянула в его смеющееся красивое лицо. Ольха предполагала, что именно попросит у воеводы, но Любава снова повернула голову к Ингвару. Голос ее был игривым:

– То, что русы носят на левой руке.

Ольха перевела взгляд на руки Ингвара. У него на левой руке был золотой браслет, знак боярина, у его дружинников браслеты были из серебра – широкие, массивные, у иных украшенные рубинами, изумрудами, топазами.

– Добро, – сказал Ингвар с пренебрежением. Его синие глаза обшаривали ее лицо. – Что еще?

– Ничего, – ответила Любава, она, как кошка, прижалась грудью к локтю Павки. – Конечно, чтобы меня не отдали на расправу им… ну, нашим.

Павка вздохнул, а Ингвар, видя его разочарование, широко улыбнулся:

– Добро. В том тебе мое слово! Укажи место, где будет веревка. Павка, отведи ее обратно, пока не хватились. Уже светает!

Ольха снова попыталась заснуть, укрывшись одеялом из удивительно тонкой нежной ткани. На душе была горечь. Вот как русы захватывают крепости, кремли, детинцы. Когда силой не взять, идут на хитрости. Если бы не предательство, что бы они сделали?

Уже засыпая, услышала смешок Бояна:

– А Павка говорил, что у девки брови – два крыла, стан же тоньше камыша… Брови – да, но в стане больше копну напоминает.

– Славяне таких любят больше, – ответил Окунь рассудительно. – У них даже о больных говорят: «худой», а когда кто выздоравливает, то, дескать, «поправился».

– Павка не славянин!

– Все мы потихоньку ославяниваемся.

Засыпая, она услышала два горестных вздоха, а перед внутренним взором уже начали возникать сперва смутные видения, потом все более отчетливые картинки, наливались цветом и яркостью. Вот она сокрушила и победила всех, а проклятого кровавого пса взяла в полон, на белом коне вернулась в славный град Искоростень. Русов вышвырнули за море, как и приходивших ранее варягов. А кровавого пса со связанными руками и на цепи привела в свой град… Нет, лучше с веревкой на шее, так унизительнее.

Конечно, казнить слишком просто. Он над ней поиздевался всласть, теперь ее очередь. Раз он пес, то пусть и сидит на цепи. Во дворе княжеского терема. Пусть все видят и… Нет, со злости кто-нибудь зарубит или проткнет копьем, ее месть умрет ненасыщенной. Его надо приковать прямо в тереме. Поближе к ее покоям, а то и вовсе возле ее двери. И убрать подальше все, чем может лишить себя жизни. Он слишком горд, чтобы жить в плену. Тем более в плену древлянки, которую ненавидит просто люто… Она все время чувствует его подозрительный и ненавидящий взор, куда бы ни шла, что бы ни делала.

А то и вовсе приковать в ее покоях. Чтобы видел, как она ложится спать в роскошную постель, укрывается мягкими шкурами. А ему бросить собачью подстилку и поставить собачью миску. И пусть видит, как она раздевается на ночь, видит ее нежное тело, пусть исходит слюной…