Текст книги "Никитинский альманах. Фантастика. XXI век. Выпуск №1"

Автор книги: Юрий Никитин

Соавторы: Дмитрий Казаков,Дмитрий Гаврилов,Антон Платов,Василий Купцов,Свенельд Железнов,Владимир Егоров,Антон Баргель,О`Сполох,Георгий Сагайдачный,Константин Крылов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Владимир Егоров
ПОСЛЕДНИЙ РАССКАЗ О КОНАНЕ

Мне не нравятся низины. Самые неприятные места в низинах – города. Не могу сказать, что видел много городов, но считаю, что город отвратительней Таунабада людям уже вряд ли удастся построить. Ну, а самое гадкое место в Таунабаде это, несомненно, харчевня Тума Пеликана «Тум и Пеликан». Очевидно, что такое название мог придумать только непроходимый идиот, который там и заправляет. Тем не менее, в эту ночь я спустился со своей горы в Таунабад. Более того, я зашел в харчевню Пеликана и уселся в углу почище, теша себя напрасной надеждой, что предложат кружку эля. Но к моему приходу весь эль в харчевне уже был поделен на две части – на ту, которую выпил жирный цирюльник, выписанный герцогом откуда-то с юга, и ту, которая плескалась сейчас перед этим цирюльником в кружке, отличавшейся от хорошего бочонка разве что ручкой сбоку.

Цирюльник сидел за самым большим столом в окружении солдат герцога и громко рассуждал пьяным басом. – Никакой человек не может быть также силен, как тролль.

Все это выдумки! Если же все-таки найдется такой силач, то он будет не человеком, а троллем.

Тролль же, как известно, существо зловредное, он ест людей и скотину, разоряет дома и творит прочие безобразия. Вот потому-то и решил сиятельный герцог – да продлится вечно его жизнь! – снести памятник Конану. Либо этот памятник стоит зря, потому что Конан вовсе не был героем, либо стоит зря, потому что Конан был троллем. И вообще, пора вырасти из этих наивных сказок. Подумайте сами, господа, разве стал бы силач оберегать слабых? Нет, конечно! Это было бы несправедливо.

Стоило становиться сильным только для того, чтобы зависеть от капризов неудачников! – тут цирюльник прервал речь и приложился к своей кружке-бочонку.

Воспользовавшись этим, старикашка, сидевший у самых дверей, закричал фальцетом на весь зал: «Неправда! Не было равных Конану не только в силе, но и в благородстве! Памятник ему поставлен заслуженно, а в далекой Аквилонии он вообще был королем!» Стражники, окружавшие цирюльника, мрачно громыхнули доспехами, и старик замолчал. Цирюльник же, с видимым усилием оторвавшись от эля, продолжил, как ни в чем не бывало. – Так вот, о чем это я?… Ах да, о памятнике. В нем же десятки пудов бронзы! А бронза нужна сиятельному герцогу – да сдохнут в страшных мучениях все его враги! – чтобы делать из нее оружие для своих бесстрашных солдат. Уже одного этого было вполне достаточно, чтобы снести памятник давнымдавно. Но сиятельный герцог – да умножится бесконечно его казна! из уважения к старейшинам Таунабада позволил стоять ему, пока не будет доказано, что Конан никакого памятника не заслужил. Или, точнее, что не было вовсе никакого Конана.

Короче, что памятник стоит зря. Именно это я, Магистр Высоких Наук, и объясню завтра всем на общегородском собрании, перед лицом сиятельного герцога – да прольются на мою лысую голову его щедроты! И цирюльник вновь погрузился в кружку. Не был он, конечно, никаким магистром. Получив степень бакалавра в разорившемся университете благодаря взяткам и интригам, он зарабатывал себе на жизнь ремеслом цирюльника, да доносами на соседей. Поэтому когда герцогу, с самого начала точившему зубы на вольности горожан, потребовался умник, который сможет всякими учеными словами оправдать снос памятника, цирюльник решил, что настал его звездный час. Вообще, герцогу нельзя было отказать в сообразительности. Понимал, сволочь – сломав статую Конана, он лишит аборигенов главного символа свободы, безграничной когда-то. Ну, а чтобы уничтожение памятника не вызвало взрыв неповиновения, могущий перерасти в мятеж, совсем нежелательный во время войны со все еще грозной Лигой Баронов, памятник надлежало сперва снести в сердцах людей, опорочив имя Конана. Это и предстояло сделать цирюльнику. В этот момент снова обнаружился старикашка у выхода. Он встал, опершись руками на столешницу, и воскликнул: – То, что было сказано здесь этим приезжим выскочкой, полная ерунда! Ни один горожанин, ни в жизнь, не поверит в эти бредни.

Конан всегда был нашим героем и таковым останется. Просто герцог хочет, чтобы мы забыли гордость и начали лизать ему задницу, подобно южанам. Если бы Конан сейчас был жив, он бы быстро показал вашему герцогу, где его место, клянусь Кромом! Сказанное старикашкой мне понравилось. Но мое мнение не разделял командир солдат, сопровождавших цирюльника. В полной тишине, установившейся в харчевне после слов старика, раздался его негромкий зловещий голос. – Вонючий киммер! Ты, похоже, забыл, по чьей милости твои козлиные ноги все еще оскверняют землю его сиятельства. Что ж, мы можем тебе напомнить! Оробевший старик, слишком поздно понявший, что зашел в своем споре с цирюльником чересчур далеко, все же набрался смелости сказать:

– Когда-то это была наша земля…

– А ну-ка, герои, накормите этого киммерского козла его землей, как следует! Несколько солдат поднялись из-за стола и направились к старику. Он испуганно шарахнулся к дверям, но был легко пойман. Подхватив тщедушное тело за руки и за ноги, солдаты вышли на улицу. Я вышел за ними. Ярко светила полная луна. Солдаты, раскачав стонущего старика, швырнули его в глубокую сточную канаву. Яма была наполнена смердящей городской грязью, смытой с загаженных улиц недавним ливнем. Как только старик, отплевываясь, появился на поверхности, старший из солдат веско произнес:

– Считай, что легко отделался, червяк! В следующий раз выплыть не дадим. И они вернулись в харчевню. А дряхлый киммериец, кашляя и дрожа всем телом, выполз из канавы. С трудом переставляя ноги, он пошел вдоль улицы к главной площади, туда, где пока еще возвышалась статуя Конана. Я неслышно двинулся следом… Как всегда, у монумента лежало несколько сточенных ножей, сломанный топор и разбитый арбалет. К этому памятнику было принято приносить не цветы, а оружие, честно отслужившее свой срок. Хлюпая при каждом шаге набрякшей в жиже обувью, старик подошел к подножию скульптуры, изготовленной некогда великим ваятелем Луцци, и пал на колени. Трясясь, стуча зубами, он воздел глаза к небу и запричитал.

– Великий Кром! Обрати взор Свой на нас, ничтожных! Мы растеряли силу, позабыли гордость, утратили отвагу! Мы сидим по своим углам, как тараканы, дожидаясь в страхе, пока чванливые заморские вельможи раздавят нас поодиночке, и каждый утешает себя только тем, что именно до него очередь дойдет еще нескоро. Великий Кром, мы ходим, согнувшись, и уже не смеем бросить взгляд на Твои Вершины. Мы забыли Твое Имя, Великий Кром, мы молимся Чужому богу!

Неужели нам суждено навсегда стать рабами жадных трусов, заполонивших нашу землю и развративших наших детей?! Неужели мы так и сгинем в той гнилой трясине, в которую сами превратили свою жизнь?! Старик заплакал. Слезы ползли по морщинистым щекам, капали на землю и мешались со струйками вонючей слизи, натекшими с промокшей одежды. Потом старик снова стал молиться. – Великий Кром!

Я никогда не был ни очень смелым, ни очень сильным. Я бесцельно растратил свою молодость, не совершив ничего значительного и не принеся никакой пользы своей Родине. Но я умоляю Тебя, Великий Кром! Мне недолго осталось жить. Дай же мне в обмен на все то время, что осталось прозябать моей душе в этом жалком теле, хотя бы на день – волю Конана, силу Конана, разум Конана! Мне нечего более предложить Тебе в жертву, Великий Кром. Но я клянусь Тебе Твоим Именем, что распоряжусь этим днем достойно! И такая тоска была в его голосе, такое отчаяние, такая искренняя мольба, что чудо не могло не свершиться. И оно свершилось! Сначала старик перестал трястись. Потом поднялся с колен. Потом с треском лопнули его лохмотья, разорванные взбугрившимися мышцами. Затем он протянул руки к бронзовому мечу памятника. Металлический Конан легко отдал свое оружие Конану во плоти. Вооружившись, киммериец огляделся и бесшумно растворился в темноте.

Завтра, после того как цирюльник выступит на площади и солдаты герцога под недовольный ропот горожан опрокинут обезоруженный памятник, Конан поднимется во весь огромный рост на крыше особняка градского главы. Ошарашенная стража застынет в ужасе, а он с боевым кличем спрыгнет вниз и пришпилит герцога к носилкам. Народ сомнет растерявшихся солдат, и волна восстания покатится дальше по Киммерии, сметая и Лигу Баронов, и Имперских Наместников, и вообще всех паразитов, что успели налипнуть на вольную страну за полтора десятка предыдущих лет. Впереди восставших будет идти Конан, а перед ним будет лететь легенда об ожившем памятнике, заставляя трепетать сердца врагов. И так будет много, много дней подряд. А, победив, народ вновь изберет Конана своим королем. И он будет королем много, много лет подряд, королем сильным, мудрым и справедливым. Так что все закончится хорошо. Я, Великий Кром, знаю это абсолютно точно.

Эдуард Мухутдинов
КОТ, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ НАУЧИТЬСЯ ЛЕТАТЬ

Моему коту Ваське, которому от души наплевать на все романтические порывы.

Это был самый одинокий кот на свете. Все окружающие занимались своими делами, жили обычной размеренной жизнью, и их ничто остальное особо не заботило. Но этот кот, хотя и жил так же, это было на грани его сил и душевных возможностей. Он не хотел закончить свои дни в сером унылом обществе, являясь его мельчайшей составной частью.

Его тянуло ввысь, этот кот мечтал о полетах. Он прожил уже полжизни, и она нравилась ему все меньше. Как-то сдуру и по наивности он проболтался двум приятелям о мечтах, а те оповестили об этом всех остальных знакомых. Отныне, когда кот выходил из дома, его непременно окружали котята. Они начинали смеяться и упрашивали «взять с собой в полет». Котята полагали это очень смешным и думали, что кот тоже веселится вместе с ними. Но он едва мог вытерпеть эти издевательства над сокровенными мечтами и поэтому постепенно стал покидать стены квартиры лишь изредка, только по особой необходимости. Вскоре судьба приготовила ему тяжелый удар. Кошка, горячо любимая супруга кота, ушла к другому. Она лишь на мгновение забежала домой, чтобы попрощаться и забрать пожитки. Кот стоял в неподвижности и онемении, переваривая новость, пока кошка порхала по дому, собирая чемодан. Потом она подскочила к коту, чмокнула в нос, промурлыкала: «Адье, мон амурр», и исчезла.

Но это не сломало кота. Он все равно жил, почти как прежде, каждый день проходил обычно, а ночи – наполовину во сне, наполовину в мечтах. Он был романтик, этот кот. Раньше он рассказывал свои мечты кошке, и та слушала или притворялась, что слушала. Теперь кошки рядом не было, – но кот все равно говорил, тишина нарушалась еле слышным урчаньем. Он говорил в пространство, и звезды с безмолвной Луной слушали его, изредка чуть заметным подмигиванием выражая одобрение. Будь кот человеком, он мог бы выплеснуть свои рассуждения на бумагу и, несомненно, стал бы знаменит и менее романтичен. Но кошачий народ не любит словесных упражнений, он практичен. Поэтому кот все больше и больше отдалялся от собратьев. И даже птицы, в которых остальные коты видели всего лишь кусок пищи, иногда ускользающей, иногда – попадающей в лапы, не вызывали у кота инстинктивной хищнической реакции. Напротив, он почти был готов поклоняться им – ведь птицы летали! Пернатые как-то это чувствовали и не только не боялись кота, но стали даже навещать его, скрашивая одиночество. Но постепенно его обычным настроением стало мрачное недовольство собой и жизнью.

Окружающие сторонились кота, и он это замечал; и в свою очередь, тоже стал избегать общества. Только ночью, окруженный птицами, он преображался, глаза начинали сверкать странным фиолетовым светом, шерсть лоснилась, усы нетерпеливо вздрагивали в ожидании чего-то. Увы…

Ничего не происходило. Иногда ему снились сны. И в них он непременно летал.

Кот чувствовал как парит в пространстве тело. Он ощущал мощные потоки восходящего воздуха, наслаждался играми лучей заходящего солнца на горизонте…

Просыпаясь, он долго лежал, не двигаясь, заново переживая сон, вспоминая малейшие подробности; но тем тоскливее становилась обычная жизнь. Однажды кот встретил ту кошку. Она весело мурлыкала, слушая своего нового ухажера. Но едва ее зеленые глаза встретились с необычными фиолетовыми кота, осеклась, нос ее побледнел, словно она узрела призрак; и кошка поспешила увести ухажера подальше, стремясь избежать неприятного для всех троих разговора. Кот в мрачном настроении вернулся домой. «Все хуже и хуже», – горько подумал он и раздраженно отмахнулся от соловья, подлетевшего к нему. Ах, лучше бы он этого не делал. Этот жест оказался роковым. Отброшенный соловей ударился о стену, упал на землю и умер, сломав шею. Тут же испуганные и возмущенные птицы взлетели и начали в воздухе громко обсуждать преступление. Потом все вместе выразили ему презрение, как предателю – и разом покинули, оставив в одиночестве. Но кот ничего не слышал и не замечал. Сейчас для него существовал лишь этот комочек перьев, который только что летал, – летал! – а теперь уже не шевелится и не двигается. У кота была благородная душа, он не мог даже помышлять о ненависти к тем, кто от рождения наделен способностью парить, о чем сам мечтал без надежды. И, тем не менее, только что он убил одного из них – парящих. И вот тогда что-то сломалось в нем.

Кот медленно поплелся, не видя, куда идет, не осознавая даже, что идет. Так, в забытьи, он преодолел полгорода, пока лапы не привели его к самой высокой в городе башне. И только здесь, подняв взор, он прозрел. Все происходящее казалось ему сном. Страшным сном. Вот-вот он проснется, и все станет попрежнему. Не будет никакой встречи с кошкой, не будет убитого соловья. Не будет даже кота… Но он не проснулся. И кот начал карабкаться на вершину башни. С каждым шагом он словно выбирался из болота, день за днем поглощавшего его, – из болота уныния, бессмысленности, безнадежности. Каждое движение давалось с трудом, но приносило новую долю просвета в затуманенные кошачьи мысли. Когда он стоял на самой вершине башни, солнце уже начало заходить за далекий горизонт, собираясь покинуть эту половину мира. Тяжесть куда-то исчезла, удивительная легкость чувствовалась в теле. И, зная, что все только сон, кот понял: сейчас это свершится. Он ступил на самый край парапета, почти падая в бездну. Крикнул: «Смотрите, я лечу!» Напрягся. Выгнул спину. Прижал уши. Резко распрямил лапы.

Прыгнул. И полетел… Ловя потоки восходящего от земли теплого воздуха, кот взмывал все выше и выше, пока дома внизу не превратились в странные явления природы, и стали выглядеть с такой высоты просто смешными квадратными камешками.

Чувство необычайной, сверхъестественной легкости, никогда ранее во снах не испытанное, овладело котом, и он понял, что способен достичь звезд. Когда пролетавшие мимо благородные птицы, гордые короли воздушного царства, увидели кота, наравне с ними парившего в воздухе, то не поверили своим глазам. Но после внимательной проверки им пришлось признать невероятное. Тогда птицы стали звать его с собой. Кот согласился. Стая направлялась далеко, в те края, куда она улетала каждый год, лишь только появлялись первые признаки наступающей зимы.

Сейчас стая брала с собой кота. Он улетал из города, где вся жизнь его прошла в ожидании этого дня. Кот не хотел больше видеть те стены, о которые разбивались вдребезги его мечты, не хотел встречаться со своими сородичами, которые всегда смеялись над ним. Не хотел ощущать на себе презрение тех птиц, которые жестоко наказали его за нечаянное преступление. Не хотел всю оставшуюся жизнь ощущать отчаянную вину перед духом соловья, витающим все в тех же четырех стенах, откуда ни скрыться, ни убежать… Перед духом соловья! Кот тут же вспомнил мертвое тельце, вспомнил все события, предшествовавшие убийству и последовавшие за ним, – и вдруг совершенно ясно осознал: это не сон… И он на мгновение заколебался.

Всего лишь на мгновение. Широко раскинутые в вечернем воздухе лапы перестали держать его; кот на краткий миг потерял уверенность в себе – и уже не сумел ее вернуть. Птицы, сначала растерявшись, бросились вслед за стремительно падающим котом, чтобы поддержать его, и, подняв, точно птенца, на крыло, не дать разбиться о неумолимо надвигающуюся смертоносную землю. Среагируй они чуть раньше, может, это и удалось бы. Но они опоздали совсем ненамного. Кот услышал непередаваемо ужасный хлюпающий звук, когда его тело ударилось о землю. Он ничего не почувствовал, но в глазах все резко посветлело, и тут же наступила непроницаемая тьма. Больше он ничего не слышал. Тело дважды подбросило, оставляя на земле кровавые следы с клочками серой шерсти. Птицы успели затормозить перед самой землей и в крутом вираже взмыли обратно в небо. Запоздало громко замяукала какая-то кошка, и этот звук в течение минуты был единственным, что нарушал наступившую тишину. Потом воздух взорвался оглушительным хлопаньем множества больших крыльев. Это стая – все до единой птицы– спустилась с неба и уселась подле мертвого кота. Благородные птицы оплакивали ушедшего из жизни собрата, – да, они считали его собратом, равным себе по духу и крови, раз он сумел достичь невозможного для своего народа; так думали эти гордые и важные птицы, безраздельные властители подзвездного пространства. Позже, много позже, когда каждый член стаи отдал дань уважения коту, коснувшись его правым крылом, воздух вновь взорвался хлопаньем крыльев. Стая сделала три прощальных круга над мертвецом и величественно продолжила путь в дальние страны. Хватит! Уже и так много времени потрачено на этого неудачника. Лишь после того, как стая исчезла из виду, собравшиеся в отдалении коты осмелились приблизиться к несчастному. Они недоумевали, откуда он мог так свалиться здесь, когда до ближайшей высокой постройки – полгорода пути. Коты гордо приближались к телу, с любопытством осматривали его, признавая: «Да, это он. Я всегда говорил, что он плохо кончит.

Он был какой-то, если можно так сказать, не от мира сего».

И уходили, важно помахивая хвостами, довольные собой. Кошка слегка всплакнула, узнав о гибели бывшего мужа, но скоро успокоилась. Она уже успела его, как следует, позабыть, и только иногда, в лунные ночи, откуда-то издалека приходили мысли, так напоминающие мечты кота. К своему удивлению, она помнила их достаточно хорошо и долго, и рассказала детям и внукам. Где лежит тело кота, неизвестно. Его похоронили какие-то люди, специально занимающиеся мертвыми животными. Шкура не годилась на выделку, и кота просто закопали. Люди не посчитали нужным сообщить кошачьему народу, где именно. Да и зачем? Но где-то там, далеко, где размыты границы между сном и реальностью, пушистый и хвостатый, не опасающийся упасть, как никогда уверенный в себе, счастливый, резвится кот в потоках лучей восходящего Солнца; и, проделывая немыслимые пируэты, выводя заливистые трели, рядом с ним летает соловей.

(8 января 1996 г.)

Эдуард Мухутдинов
СНАЙПЕР

Я все время промахивался, всю жизнь. Ни один учебный выстрел, мной произведенный, не только в яблочко не попадал, но даже в самый край мишени. И неважно, что прицел был идеальным. Однажды устроили эксперимент. Укрепили ружье в тисках, тщательно нацелили. Приятель выстрелил – яблочко. После него – моя очередь.

Выстрел – пуля проходит мимо мишени. Ну что тут поделать? Хуже всего, со временем эта особенность перешла и на другие мои действия. Нет, я, конечно, никогда не мог забить мяч в ворота, только изредка умудрялся попасть по нему ногой – и ни разу не сумел забросить в корзину. И сколько я не старался попасть снежком в окно – всегда выходило мимо. Но то в детстве… Чем старше я становился, тем более усугублялось положение. Я промахивался спичкой и зажигал, вместо сигареты, усы, – от них пришлось избавиться. Я подносил рюмку к подбородку вместо рта, делать записи начинал непременно на столе – промахивался по бумаге, надеть обувь стоило просто героических усилий и требовало много времени… И это – только часть моих новоприобретенных навыков. Друзья наивно полагали меня обычным рассеянным… ну может, чуточку рассеяннее прочих. Но я не был таким! Мне всегда удавалось хорошо сконцентрировать внимание, я всегда мог уловить суть дела, разговора, быстро ответить на самый запутанный вопрос. Так что насчет ясности ума вопросы должны были возникать редко. Однако физическая меткость портила все.

Почему я все это говорю в прошедшем времени? Дело в том, что я просто устал от такой жизни. Я собираюсь покончить с собой. Нет, никаких сожалений! Скорее – облегчение от окончательного принятия этого решения. Я устал – и хочу отдохнуть.

Минувшие годы представляются странным неправдоподобным сном, в котором все шло наперекосяк. Я желаю избавиться от прошлого; и если ценой этому является жизнь, – что ж, пусть будет так. Я недолго выбирал способ свести окончательные счеты со странной штукой, которая называется жизнью. Распространенных и верных методов немного. Но часть из них ко мне просто неприменима. Порезать вены – это хорошо, но я промахнусь ножом по руке. Повеситься – нет ничего лучше, но не попаду головой в петлю. Отравиться – замечательно, но мой подбородок уже изведал немало жидкости. Увольте. Надоело.

Больше всего понравилась мысль о большой высоте. Сброситься с многоэтажного здания, что может быть приятней! Испытать хотя бы раз чувство невероятной свободы, пьянящее ощущение счастья и завершенности это мечта! Я стою на последнем этаже самого высокого здания в городе. Никто меня не видит – это хорошо; не очень хочется перед смертью услышать вопли мелких людишек. Ветербродяга смело обдувает лицо, теребит волосы и воротник, забирается под одежду, приятно холодит кожу. Засиженный птицами парапет… Какая мелочь перед лицом вечности! Солнце, бодро сияющее и освящающее путь вниз, к родной земле, готовой принять меня в последние объятия. Перелезть через перила. Повернуться спиной к балкону следующим образом: переставить правую ногу, обратив ее пяткой к стене, перехватить правой ладонью перила, развернуться окончательно. Весь мир подо мной! Вперед!..Разжать ладони. Чуть присесть. Прыгнуть далеко вперед, изо всех сил толкаясь от парапета… Да здравствует полет! Земля приближается. Я внимательно слежу за этим. Тело, – я уже почти отвлеченно наблюдаю за самим собой, – переворачивается в воздухе, трудно удержать в полете одно и то же положение. Я делаю несколько оборотов… Ах, это пьянящее чувство свободы…Почему я до сих пор падаю? Сопротивление воздуха уменьшается, – но такого не должно быть!

Я открываю глаза. Передо мной – небо. Солнце, облака, далекие черные точки птиц.

Поворот… Дома, деревья… Земля… Почему она удаляется? Я же не птица! Я должен упасть! Рожденный ползать летать не может! Но земля удаляется… Небо постепенно темнеет. Удивленные птицы – и те поотстали от меня, не менее удивленного.

Становится все труднее дышать. Кровь приливает к голове… или это так кажется, ведь давление вокруг падает, а внутри менявсе то же, и, в конце концов, – я начинаю понимать, – меня разорвет на части. С ревом мимо пролетает истребитель, разворачивается – снова пролетел мимо. Я представил себе лицо пилота, и меня разобрал веселый кашель. На третий пролет от рева лопнули барабанные перепонки.

Все выше и выше. Дышать труднее и труднее. Кровь яростно стучит в висках, толчками вырывается из носа и ушей. Небо уже черное, и Солнце ослепительный желтый диск на нем; даже сквозь закрытые глаза я вижу его. Открываю глаза – и перед тем, как ослепнуть, замечаю россыпь звезд вокруг Светила. Я предчувствую приближение смерти за несколько мгновений до нее. Страшные боли внезапно утихают, кровь перестает идти… ее и осталось-то уже немного. Несколько секунд перед небытием…

Ах, эта чуждая реальности романтика… Но внезапная догадка омрачает конец моей жизни.

Я начинаю смеяться – тихий страшный хрип с бульканьем вырывается из опухшего горла.

Конечности конвульсивно дергаются, агония охватывает все члены, – и жизнь покидает изуродованное тело. Что за ирония!? Я промахнулся в последний раз. Но как промахнулся!

Я промахнулся по Земле!..

(19 апреля 1997, Казань).